Текст книги "Тени и зеркала (СИ)"

Автор книги: Юлия Пушкарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Это всё, что ты смог собрать для меня, да?… Спасибо, Соуш. Я этого не забуду, – Альен заметил, что справа уже не доносится храп Бадвагура: тот явно проснулся и выжидал, готовый, в случае чего, прийти ему на помощь. Не знал ведь он, что Соуш не представляет угрозы.

Угрозы… И тут Альена осенило. Может, и неправильно так нагло пользоваться его добротой, но слишком удобен случай…

– Соуш, – сказал он. – Я правда скоро уйду – наверное, насовсем. Не просто, чтобы спастись от твоих сородичей, а чтобы магия больше не выходила из-под контроля. Так надо, чтобы не повторилась история с Нодом. Ты понимаешь?

Соуш кивнул, являя воплощение преданности. Альену подумалось, что в Академии из него в два счёта выковали бы если не учёного, то прекрасного переписчика, архивариуса или библиотекаря – все они там покорны, как овцы, не способные мыслить самостоятельно… Стараясь как можно чётче и проще донести мысль до Соуша, он продолжал.

– Один мой… друг… Тоже волшебник, попал в беду, – он указал на Нитлота и, преодолев лёгкую брезгливость, успокаивающе дотронулся до плеча Соуша, увидев, как тот напрягся при слове «волшебник». – Его ранили порождения тёмной магии. Я не смогу ухаживать за ним, а оставить его тут одного тоже нельзя. Могу ли я тебя попросить…

Впервые не дослушав, Соуш порывисто прижал кулак к сердцу – так альсунгские воины приветствовали своих сотников, десятников и двуров, а ти'аргские и дорелийские крестьяне (обычно, впрочем, только в праздничные дни или на суде в замке) – своих лордов. Это, вполне возможно, было первое проявление экспрессии за всю его жизнь – по крайней мере, на памяти Альена.

– Я оставлю Домик в твоём распоряжении, – пообещал он, скрывая торжество; где-то под ложечкой уже сладко томило предвкушение далёкой дороги – Альен так долго просидел на одном месте… – и всё объясню. Все амулеты, лекарства…

– Лучше не все, – сквозь зевок проворчал Бадвагур; Альен повернулся в его сторону – агх уже сел и теперь тёр глаза огромными кулаками. – Оставь и себе что-нибудь, волшебник – путь в горы сейчас небезопасный.

* * *

Некогда оживлённый торговый тракт, ведущий в Старые горы, пересекал Волчью Пустошь, точно косой шрам – таким же он был прямым, тихим и блёклым. Огибать на Пустоши было особенно нечего, кроме редких ферм, деревенек и пары умирающих замков; что же до тишины, то она царила здесь уже пару людских поколений – с тех пор, как замерла торговля Ти'арга с агхами. Только ближе к предгорьям всё больше попадалось сторожевых башен, которые росли здесь, как грибы после дождей, для защиты от ощетинившегося Альсунга. Призрак его жестокости вечно веял холодом из-за горных перевалов, угрожая спокойствию Академии, уединённых замков и благоустроенных, нежившихся в довольстве маленьких городков. Половина из этих башен, впрочем, была разрушена в последнюю войну, и теперь они стояли нелепыми каменными грудами, наводя тоску на любого путника.

Альен и Бадвагур шли пешком: раздобыть лошадей не удалось, потому что показываться в Овражке было слишком рискованно. Кроме того, у Бадвагура, как у всех агхов, с лошадьми были сложные отношения, далёкие от взаимной симпатии. Тем не менее, ночью Соуш привёл им мохноногого рабочего коня – старую, облезлую клячу, которую они определили под поклажу и с рассветом следующего дня, покончив с короткими сборами, двинулись в путь.

Сначала Альену было не по себе – покинув привычное окружение Домика и леса, он ощущал себя почти голым. Широкий тракт тянулся на север, то и дело ныряя на холмы, которые становились всё выше по мере приближения к угрюмым громадам гор, увенчанных снеговыми шапками – совсем небольшими в это время года, но упрямо не желающими таять. Время от времени моросили мелкие дожди, а по утрам серые очертания гор терялись в тумане. Потом он расступался, и Альен уже различал их морщины – выступы и тропы, скальные ступеньки, тёмные, узкие провалы меж каменных тел… Растительность становилась всё беднее, а последнее обработанное поле встретилось на четвёртый день дороги. Трава стала жухнуть с удвоенной скоростью, словно отравленная незримым ядовитым дыханием, а кричащие стаи птиц, казалось, выводили на небе чернилами: «Скоро осень».

Впрочем, когда они достаточно отошли от Овражка, Альен вздохнул свободнее. Здесь никто уже не знал его в лицо. Редкие встречные фермеры, везущие ранние овощи и сыр из козьего молока в окрестные замки, и группки торговцев, тоже ехавших с нехитрым скарбом на юг, с подозрением поглядывали на человека и гнома, бредущих бок о бок, но дело взглядами и ограничивалось. Народ в северном Ти'арге был не то чтобы нелюбопытным, но достаточно терпимым: живя по соседству с Альсунгом и во внешне незаметной, но всегда ощутимой близости с вольнодумной Академией, он всякого навидался и наслышался. Агхи же, как объяснил Бадвагур, иногда всё-таки попадались в этих местах, хотя с годами – реже и реже. Выкованное ими оружие и добытые в горах камни по-прежнему дразнили людскую алчность, заставляя ти'аргцев жертвовать зерном из своих амбаров, а ещё мёдом и льном. Однако среди агхов визиты «вниз», к людям, всё чаще расценивались как нечто презренное, а хлеб и мёд заменялись мясом и шерстью горных животных.

На ночь они иногда останавливались на постоялых дворах или фермах (Бадвагур платил крошечными, как капли крови, рубинами из толстого кошелька), а когда их не оказывалось рядом – спали под открытым небом, благо ночи ещё были не слишком холодными. Дни тянулись медленно и скучно; Альен любил осень, но сейчас его грызла печаль, тревога и даже нечто похожее на муки совести – за Нитлота и положение в Овражке. Единственным, что отвлекало его от мрачных мыслей, были редкие беседы с Бадвагуром (вообще-то очень молчаливым) да странные слухи, которыми полнился каждый услышанный разговор.

Слухи попадались разные – правдоподобные в большей или меньшей степени, но одинаково зловещие. Рассказывали о падежах скота и болезнях земли, о новых, незнакомых паразитах в деревьях и порченой воде в колодцах. О том, что умер король Альсунга, а значит – быть скоро новой войне, а значит – в Ти'арге снова подскочат налоги и другие, менее официальные поборы. О том, что от Дорелии и далёкого Феорна, её марионетки, нечего ждать помощи, и что паломники из Минши, принёсшие на материк культ Прародителя, всё стекаются к Белому Камню и кричат жуткие речи о конце света; о кровожадных тенях и призраках, и беспокойных духах из лесов, гор и воды, что крадут детей и нашёптывают нечистые мысли. А главное – что учёные из Академии, несмотря на весь их хвалёный разум, забыли о них, простых людях, и не спасут ото всех этих бедствий. Проще ждать помощи от Отражений из закрытой Долины в Дорелии – так заявляла одна громкоголосая статная фермерша, чей сын ушёл туда постигать магию. Альен смотрел на неё с интересом, пытаясь угадать черты его лица и природу дара – но, конечно, мог лишь строить догадки.

Суть всех слухов сводилась к одному – гармония Обетованного разрушена, всё идёт не так. С одной стороны, Альен не был готов относиться к ним совсем уж серьёзно, ибо когда и где жили люди, не говорившие такого?… С другой – это слишком уж отливало его собственной жизнью и следами его тёмной магии, которые пульсировали вокруг, подобно невидимой липкой паутине, где уютно было ему одному…

Однажды, в один из первых вечеров их странного похода, Бадвагур и Альен сидели возле костра, захваченные врасплох подступающей темнотой. Искры летели в небо, отливая то зелёным, то пронзительно-жёлтым: чтобы огонь разгорелся быстрее, Альен применил магию. Теперь он сидел спиной к обочине тракта, вытянув гудящие от усталости ноги поближе к пламени и смазывая травяным бальзамом наработанные ходьбой мозоли. Дряхлый конь пасся неподалёку, без особого рвения пережёвывая редкую жухлую траву. Глядя на него, Альен усомнился в том, что он потянет путь через горы – вполне возможно, придётся его отпустить…

Словно отвечая на его ленивые, неповоротливые мысли, Бадвагур завозился по другую сторону костра – поворошил хворост. Потом запустил руку в вещевой мешок; Альен ожидал увидеть лепёшку или кусок сыра, который они совместными усилиями выторговали днём у сварливой фермерши – настолько несговорчивой, что у некроманта уже возник порыв применить к ней чары внушения. Однако вместо этого Бадвагур извлёк кожаный свёрток и с обычным своим безмятежным видом принялся раскладывать что-то на земле. Заинтересованно наблюдая за ним, Альен смотрел на необычные, тонкой работы металлические инструменты – разных размеров резцы, широкие лопаточки, какие-то свёрла… Все они содержались в безукоризненном порядке и, отполированные, блестели у огня не менее ярко, чем прекрасные агховы доспехи.

Он кашлянул, надеясь вызвать Бадвагура на разговор, но тот с такой любовью был поглощён своим занятием, что никак не отреагировал.

– Что это… – и тут голос Альена пресёкся, и что-то противно сжалось в животе. Последние отблески багрового заката сразу показались зловещими, а в агхе теперь раздражало всё, вплоть до роскошной бороды… Следом за инструментами из свёртка появилось нечто совсем неожиданное.

Статуэтка – маленькая, не больше человеческой ладони, но высеченная с таким поразительным искусством, что он бы сразу определил: работа не человеческая. Стремительная, опасная чёткость линий, изощрённость изгибов, замерших в черноте блестящего камня – такой непроницаемой, чернее ночи вокруг, чернее силуэтов гор. Нагло раскинутые крылья, чуть заброшенная назад гордая голова – как у змеи, но разумной, – гибкость хвоста, где прорезана каждая чешуйка…

Дракон. Совсем как из сна-воспоминания Фиенни – только не красный и не огромный. Жар пламенного дыхания, залитая кровью половина небес… Альен зажмурился. Последнее из сознания Фиенни, к чему тот его подпустил – скорее всего, ненароком. Последнее перед тем, как он увидел его остановившееся глаза, его неподвижно распростёртое тело, безупречное в почти мраморной завершённости.

– Волшебник!.. – Бадвагур, оказывается, тряс его за плечо; Альен, с трудом узнавая, скользнул по нему мутным взглядом и попытался снова дышать. – Всё хорошо, друг? Что с тобой?

«Друг»?… Это что ещё за новости? Просто вырвалось или?…

Альен решил тактично притвориться, что ничего не заметил, и поспешно отвёл глаза.

– Что это? – спросил он наконец, осознавая, как глупо это звучит. – Дракон?

– Ну да, – несколько успокоившись, Бадвагур отодвинулся и с благоговением провёл по статуэтке чутким мизинцем – по тому участку, который, видимо, считал незаконченным. – Одна из лучших моих работ. Сижу над ним вторую луну. Нравится?

Последний вопрос агх задал нарочито небрежно, как бы мимоходом, но Альену было очевидно, что он взволнован. Даже не идеальной чистоты щёки, и обычно довольно румяные, теперь напоминали те яблоки, из которых в Дорелии готовят чудный сидр.

– Да, очень, – признался Альен, хотя его чувства были куда сложнее. Скрывать нечего – он был восхищён работой, этим диковатым сочетанием тонкости и мощи, невероятной для камня пластикой. И как-то сразу догадался (у него всегда было чутьё на такие вещи), что это не просто усердие, меткий глаз и умелые руки мастерового. Нет: у Бадвагура был собственный дар, пронесённый через жизнь, приносящий невероятное счастье и такую же невероятную боль. Однако в то же время Альен не мог заставить себя смотреть на статуэтку без неприязни и, чтобы не обидеть агха, предпочёл вообще не смотреть на неё. Так долго, как только получится.

– Спасибо, – Бадвагур взялся за самый крошечный резец и, сощурившись, занялся какой-то непокорной чешуйкой. Дракона он разместил прямо на колене, придвинувшись почти вплотную к костру – ясно было, что ему не привыкать к работе в полевых условиях. Альен впервые видел такого неприхотливого резчика по камню… Впрочем, если подумать, он их толком и не встречал, резчиков. Самовлюблённые кезоррианские скульпторы, в руки к которым попадал только лучший мрамор и лучшие натурщицы, вряд ли шли в счёт.

– Ты давно этим занимаешься? – осторожно спросил Альен, размышляя, как бы подступиться к теме драконов.

– С тех пор, как себя помню, – спокойно отозвался Бадвагур. И что-то в его тоне подсказывало, что это не преувеличение. – Вечно возился с камнями – ещё когда борода не выросла… Ты бы видел наши храмы, волшебник, великие храмы Гха'а, высеченные в скалах, или каменные лики в пещерах, которым тысячи лет… Я мог смотреть на них хоть с утра до вечера, – он мечтательно улыбнулся, не прекращая редких и точных движений резцом. – Другие не понимали меня. Смеялись, говорили – чудак или заносчивый… А мне не надо было ничего, кроме камня, – он умолк, будто не уверенный, вдаваться ли ещё в подробности, и потом всё-таки добавил: – Мать просто кричала на меня, всегда кричала – больше, чем на братьев. Наверное, она меня стыдилась. А отец…

– Отец хотел видеть тебя другим, – подсказал Альен, радуясь приступу агховой откровенности. Слишком уж ему всё это было знакомо…

– Точно. Делающим что-то… полезное. Кузнецом, или лекарем, или строителем, или воином, как мой старший брат… Потому меня и отправили к тебе, волшебник, – раздался уже привычный Альену смешок, но на этот раз невыразимо горький. – Как… кхилиру. Отщепенца. Мне всегда нравилось бродить по ровной земле, учить людские языки… Я мечтал путешествовать – и, дурак, говорил об этом, а нужно было молчать, потому что это позор, нелюбовь к родным горам… Далеко хотел, – рука агха замерла, и он теперь смотрел в пламя, явно видя там что-то своё. – Дальше на юг… И, может, даже за море – посмотреть, что есть в мире, кроме Обетованного. Что-то ведь должно быть.

– Должно быть, – эхом откликнулся Альен, всё думая о сне Фиенни. – А сейчас?

– Сейчас?…

– Сейчас ты уже не мечтаешь об этом?

Точно очнувшись, Бадвагур вернулся к работе.

– Да что сейчас… У меня есть камень и инструменты. Мне этого довольно… Если захочешь, покажу тебе другие свои работы, – предложил он, и Альен угадал в этом знак высшего доверия. Он благодарно кивнул, но отвлечься не мог ни на секунду.

– Бадвагур… Этот дракон. Откуда ты взял образец? То есть… Я когда-то изучал древние рукописи, – он постарался очистить голос от всяких эмоций помимо интереса, – и нигде не встречал таких точных изображений.

Бадвагур странно посмотрел на него и почему-то долго не отвечал. Разошедшийся огонь алчно лизнул подошву его сапога, но в рассеянности он этого даже не заметил.

– Под горами хранятся книги и свитки, древнее которых ты и представить не можешь, волшебник, – сказал он, и в этих словах скрывалось нечто больше обычного гномьего бахвальства. – Тех эпох, когда в Обетованном ещё не было подобных тебе.

* * *

Той ночью Альен неспокойно спал – впервые за долгое время ему снился Кинбралан. Его угрюмые стены и нескончаемые запутанные коридоры, паутина на фамильных портретах, огромный дубовый шкаф в старой гостевой спальне, где они с Алисией шептали друг другу страшные истории, пока тонкие стёкла дрожали от зимних ветров… Снился тенистый запущенный сад, и щербинки на лакированной мебели, и дряхлый сонный дворецкий, вечно бормочущий что-то во время семейных обедов. Снился запах черничного пирога, любимого у леди-матушки, который доносился с кухни по праздникам, и затхлый запах подвалов, где тихо ржавели доспехи и мечи лордов-предков.

В этих снах было пусто и холодно – совсем как у обочины Старогорского тракта, где он лежал теперь, завернувшись в мешковину и плащ, подтянув колени к груди, чтобы хоть как-то согреться.

Альен открыл глаза от подозрительного шороха – и сначала решил, что сон продолжается. В воздухе над костром, точно порождение ночных фантазий, застыло существо, красотой превосходящее всех, кого он когда-либо видел. Невозможно было понять, какого оно пола – но это казалось ненужным, лишним, ибо при одном взгляде всё внутри замирало от восхищения, затопленное лучезарным светом. Огромные глаза сияли на серебристом лице – ярче переливчатых самоцветов на поясе Бадвагура. Тонко очерченные губы изогнулись в улыбке – так улыбается мать, прижимая к груди младенца. Очертания тела терялись в складках белых одежд: такая красота была выше собственной оболочки, выше всего выразимого. За спиной создания медленно колыхались большие белые крылья; Альена изумился, как это Бадвагур не слышит их шума почти прямо над собой…

Но и это скоро стало неважным: восторг затопил его так, что глаза постыдно защипало, и он поднялся навстречу дивному существу. И тут – как оскорбление для глаз – заметил кинжал в полупрозрачной руке. Вполне реальный кинжал, с богато отделанной рукоятью и отлично заточенным лезвием. Под ту же улыбку и тот же упоительный шорох крыльев он был занесён над Бадвагуром.

Альена словно толкнули в грудь – таким сильным было разочарование. Мгновенно очнувшись от грёз, он кинулся к костру, собирая силы для заклятия…

– Уходи! Убирайся! – крикнул он на языке Отражений; существо, казалось, только что увидело его и опустило оружие, вопросительно склонив голову набок. – Прочь! – он весь сосредоточился на одной мысли и прочертил в воздухе знак молнии – так быстро, как только мог. На кончиках пальцев заиграл знакомый покалывающий разряд, наливаясь угрожающей силой. – Прочь, или я уничтожу тебя!

Альен совсем не был уверен, что простой молнии будет достаточно, но на что-то более надёжное просто не хватало времени. Бадвагур преспокойно перевернулся на другой бок и возобновил храп. Альен шагнул к костру, выбросив кисть вверх; сердце у него колотилось так, что стало больно дышать.

Почему-то он догадался, что это именно то, о чём твердили агх и Отражение. По своей воле прекрасное и отвратительное – переменчивое, как воды Реки Забвения. Порождение Хаоса.

А ещё – порождение его колдовства. Его неизбывной боли.

– Как скажешь, хозяин, – покорно прожурчало крылатое существо, не прекратив улыбаться. А потом беззвучно растаяло в темноте.

ГЛАВА XI

Дорелия. Замок Заэру

Письмо было на тонкой и гладкой бумаге с голубоватыми прожилками, пропахшей лавандой и чем-то ещё – таким же едва уловимым и приятным. Поднеся к свету лист, аккуратно сложенный вчетверо (разглажена каждая складка), можно рассмотреть водяные знаки – лук с натянутой тетивой и гроздь винограда, гербы двух крупнейших объединённых цехов изготовителей бумаги в Вианте, столице Кезорре. И даже каллиграфия совершенно кезоррианская – все эти скорописные хвосты и петли, разметавшиеся по белизне так, что за ними не разобрать смысла. И – особенно – мельчайшие капельки чернил вокруг некоторых букв. По этим капелькам Синна, леди Заэру, узнавала отправителя даже тогда, когда он писал ей рунами Отражений – ибо в целях маскировки случалось и такое…

Будто зачарованная, Синна поднесла письмо к лицу – не чтобы поцеловать, о нет, ни за что: она не дочь какого-нибудь торговца, чтобы так унизиться. Она просто ещё раз погрузилась взглядом в знакомый почерк, затрепетавшими ноздрями вдохнула запах, провела ногтём чёрточку под росписью…

«Навеки Ваш Линтьель».

Навеки Ваш.

Синна блаженно улыбнулась – по телу вдруг разлилось уютное тепло, и даже не хотелось подниматься с широкого подоконника, где она приютилась, чтобы прочитать послание. Её никто не видит, так что уж улыбку-то можно себе позволить.

Окна в этой башне замка выходили на восток, и сейчас Синна могла созерцать прямо перед собой солнце, которое неспешно выкарабкивалось из-за горизонта. Его ровный свет превосходно смотрелся на порыжевших кронах в лесных угодьях лорда Заэру и на его же колосящихся пшеничных полях. Виден был отсюда и ров, окружавший замок, и Синна смотрела, как блики играют на его рябящей воде. Без сомнения, всё это было красиво, но видано тысячу раз – и потому теперь не занимает её. Учёный голубь с чёрным пятнышком на лбу – о, это долгожданное, столь быстро узнаваемое пятнышко!.. – постучавшийся клювом в окно её спальни сегодня на рассвете, принёс радости куда больше, чем все окрестные пейзажи. На минуту, не больше, Синна Заэру поддалась задумчивой истоме и застыла, уронив письмо на колени, обтянутые тёмно-синим бархатом платья. Но потом, тряхнув головой, отогнала постыдную слабость и легко соскочила с подоконника.

Пора было действовать.

Первым делом она отправилась на кухню, чтобы отдать распоряжения об ужине. Линтьель написал, что будет завтра, а он всегда пунктуален – но кто знает, что может произойти… Тем более и тон его был слишком тревожным. Хоть Синна и не любила предаваться панике понапрасну, она сразу прониклась мыслью менестреля о том, что в столице неспокойно, и положение становится угрожающим. Отец высылает его сюда, пока сам не может приехать – значит, всё действительно серьёзно. Они оба вполне могли навыдумывать множество бед, которые должны с ней приключиться, и нагрянуть в замок раньше положенного.

В большой и относительно чистой кухне Синну, как всегда, встретила волна жара от печей, стук ножей, скрежет отчищаемой посуды и громоподобная болтовня двух кухарок-двойняшек – толстых Энни и Тэнни, как их давным-давно прозвали.

– Чего желаете, барышня? – спросила одна из них (Синна так и не научилась их различать; раньше, в детстве, они казались ей огромными и страшными, точно горы), широко улыбаясь и раскрасневшись от духоты. – Медовые булочки ещё не пропеклись, ваши любимые… Или, может, молочка захотели?

– Наша Белочка! – с не менее нежной улыбкой окликнул её главный повар; поскольку в тот же момент он разделывал ягнёнка, улыбка получилась и немного кровожадной. Иногда, забывшись, он всё ещё называл Синну детским прозвищем, но, быстро опомнившись, напускал на себя важность и склонялся в поклоне: – Доброе утро, миледи.

– Доброе утро, Вейдон. Спасибо, не надо молока… Я пришла сказать, что завтра здесь будет господин Линтьель, а ещё через пару дней – батюшка.

– Милорд приедет!.. – ахнула другая кухарка, поднеся круглый кулачок ко рту. – А у нас грибы не насушены, да и за варенье никто не принимался…

Синна рассмеялась.

– У него куча дел, как всегда, вы же знаете. Вряд ли он вспомнит о варенье…

– Это Вы зря, барышня, милорд любит, чтоб во всём был порядок, – покачала головой одна из посудомоек и с удвоенным рвением накинулась на какой-то поднос. Тут Синна не могла поспорить. Маловероятно, что отец вспомнит о чём-нибудь вроде варенья, но, если вспомнит и если этого (какой бы мелочи ни касалось требование) не окажется на месте – не миновать бури…

Обговорив меню на вечер и следующие дни и окинув беглым хозяйским взором припасы, Синна направилась в укромный коридор на первом этаже, где находились комнаты служанок. Путь от кухни туда был неблизок, но ей всегда нравилось бродить по замку, а в сегодняшнем приподнятом настроении иногда хотелось и вовсе припустить бегом, вновь ощутив себя чумазой девчонкой. Замок, которому шёл пятый век, разумеется, ветшал: ступеньки лестниц крошились, стены обрастали мхом, а по слабо освещённым коридорам в любую пору года гуляли сквозняки. Синна прекрасно помнила, что в подвалах и в прачечной властно обосновалась плесень, а на чердаках скапливается столько пыльного хлама, что уборки кажутся бесполезными, и создаётся смутный страх: не само ли древнее нутро Заэру его порождает?… Однако даже она, проведя в теле этого каменного чудища два десятка одиноких и привольных лет, не была уверена, что обследовала все его закоулки.

Горничные встретили Синну с той же искренней (по крайней мере, как ей казалось) приветливостью, что и слуги на кухне. Самые нерасторопные всё ещё нежились в постелях, некоторые возились у зеркал с гребнями и лентами, но их негласная предводительница – домоправительница Тайнет, полукровка с чуть раскосыми шайальдскими глазами – уже восседала за ткацким станком. Синна знала, что её первый муж был главным конюшим и погиб на охоте много лет назад; недавно Тайнет вышла замуж снова и теперь ожидала позднее дитя. Медлительные движения её полных рук завораживали и казались иногда даже слишком величественными.

– Нужно подготовить гостевую спальню для господина Линтьеля, – обратилась к ней Синна, ответив кивком на поклон. – А ещё покои отца и комнаты его слуг. Всё протопить, убрать пыль… Как всегда. Ты знаешь, что делать.

– Будет исполнено, миледи, – гортанно отозвалась мастерица. – Сейчас отправлю девочек. Господина Линтьеля разместить там же, где всегда, в западной башне?

Не успела Синна ответить, как в разговор вмешалась одна из самых молодых служанок – хорошенькая и пухлощёкая; кажется, ей ещё и шестнадцати не исполнилось.

– Ах, господин Линтьель приезжает! – радостно взвизгнула она, всплеснув руками. – Я так люблю слушать, как он играет и поёт!.. Помните, миледи, ту чудную балладу о лесном королевстве – он тогда так и не закончил её…

– И сейчас вряд ли закончит, он будет сильно занят, – урезонила её Синна, стараясь скрыть недовольство; её кольнула ревность, но голос звучал по-прежнему благосклонно. Нельзя показывать истинные чувства перед теми, кому предстоит приказывать. Она леди и не может позволить себе быть ребячливой или слабой. Синна вздохнула поглубже и решилась закончить мысль – по крайней мере, намекнуть им всем, чтобы не расслаблялись: – Отец присылает его, чтобы подготовить замок к обороне и укрепить нашу охрану…

– На случай беспорядков, миледи? – нахмурилась Тайнет. – Разве ожидаются новые бунты?

Беспорядки среди крестьян, недавно прокатившиеся по Дорелии, миновали Заэру: во-первых, крестьяне лорда жили отнюдь не плохо, благо хозяином он был рачительным, хоть и наезжал из Энтора не так уж часто, а во-вторых (и Синна признавалась себе, что эта причина более весома) – они просто не решились бы поднять головы. До Синны доходили глухие слухи о том, что творилось тогда во владениях других лордов, и она частенько задумывалась о том, что станет делать, если сама – молодая, ухоженная и сытая – столкнётся со злобной голодной толпой… Эта жуткая картина вызывала больше интереса, чем страха: по крайней мере, это позволило бы испытать себя в очень разных смыслах и развеяло бы скуку, которая почти постоянно терзала её в родовом гнезде. Возможно, поэтому даже новости от Линтьеля она восприняла с затаённым радостным возбуждением.

– Нет, не бунты, – она покачала головой, и какая-то из девушек шутливо подхватила один из разметавшихся локонов; «И морковь не такая рыжая», – шутил, бывало, отец, обнимая её… Синна лишь сейчас ясно поняла, как сильно успела соскучиться. – Думаю, вряд ли нам стоит бояться их.

– Но лето было засушливое, могут быть и неурожаи, и тогда… – озаботился кто-то.

– Нет, речь не об этом… Вы слышали о смерти короля Хордаго? Так вот, Альсунг стягивает войска к границам Ти'арга и вообще ведёт приготовления к войне, – Синна помолчала, чтобы дать им осмыслить это. – Мы должны знать, что это возможно. Это может затронуть и Дорелию. Когда-нибудь, в будущем…

Послышались охи и ахи.

– Да помилуют нас боги, – прошептала хорошенькая служанка, прижав пальцы ко лбу. – Миледи, ведь это неправда… Альсунгу ни за что не одолеть Ти'арг…

Синна не сразу ответила. Она не разделяла этой наивной уверенности, но в то же время не собиралась демонстрировать, что понимает в политике больше, чем положено понимать женщине.

– Не нужно лишней паники… и лишней болтовни, – многозначительно добавила она, и служанки с понимающим видом закивали. Синна знала, что через полчаса будет оповещена вся округа, – но именно этого она и добивалась. Нечего строить ненужные тайны, каждая семья должна быть готова защищать свой дом. – Просто знайте, что скоро приедет батюшка. Всё должно быть в лучшем виде.

Так и прошло её утро, в привычных заботах: забежала в конюшню и кузницу, проверила винный погреб, растолкала пьяного камердинера лорда… К обеду весь замок точно очнулся от спячки и гудел, как растревоженный улей. Синна лично проследила, чтобы до блеска отчистили столовое серебро и круглый фамильный щит, а также подняли знамёна на башнях – с родовым гербом, что всегда немного пугал её: меч, напополам рассекающий дерево. Отец часто смотрел на него с затаённой печалью – быть может, этот вышитый золотой нитью меч напоминал ему о давней боли, отсутствующем наследнике. Дагал Заэру был последним мужчиной в их древнем роду, и одни боги знали, а дочь догадывалась, чего ему стоит жить с этим грузом…

Впрочем, в тот день работа горела в руках у Синны, и тоскливые мысли не отвлекали её. Ей вообще нравилось делать что-то полезное, а ещё больше – организовывать труд других; привыкнув ко всеобщему вниманию и заботе, она платила теплом за тепло. Для отца она была сердцем Обетованного, для слуг, крестьян, знакомых и соседей – местным солнцем и центром притяжения. Синна рано научилась быть с каждым такой, какой хотела казаться, но не видела в этом ничего зазорного, никакой лжи: она играла – как на флейте или лире Линтьеля – легко и изящно, вовлекая в игру окружающих. Странствующие поэты и менестрели, рыцари, присягнувшие на верность её отцу, и его соратники при дворе, познакомившись с ней, потом смотрели с умилённым обожанием и повторяли – в стихах или прозе, – что не встречали раньше такого возвышенного создания. Один из рыцарей даже избрал её своей дамой и на всех турнирах, включая энторские, повязывал на предплечье ленты в цвет её платьев. Сталкиваясь же с ней, он только томно вздыхал да солидно называл её иногда «исключительной личностью».

Это не могло не льстить, и Синна увлечённо кокетничала, не пытаясь разубеждать его или кого-то ещё в своей исключительности; откровенно говоря, она и сама в ней нисколько не сомневалась, хотя отнюдь не считала себя совершенством. «Возвышенности» в Синне на самом деле было не больше разумных пределов: если бы её поклонники заглянули в хозяйственные расчёты, они бы разочаровались, натолкнувшись на не по годам развитые практицизм и расчётливость.

Однако, загляни они (да оградят от этого боги) в её голову, их удивили бы ещё более странные сочетания. Синна любила свою жизнь, каждую мелочь в ней – от повседневных забот и ночных бесед с внешне суровым отцом до самого положения богатой наследницы. Но в то же время она с первых сознательных лет мечтала о переменах, и однообразие Заэру угнетало её. Старый учитель, специально приезжавший из Энтора, научил её читать и писать (отец её в этом смысле придерживался новых взглядов), и запущенная, довольно однообразная замковая библиотека рано была перерыта в поисках новых впечатлений. Их же, впечатления, Синна жадно искала всюду – в рассказах об Отражениях и магии, в поездках на ярмарки, в турнирах и воспоминаниях стариков… Её ум искал работы и своего подлинного места.