Текст книги "Тени и зеркала (СИ)"

Автор книги: Юлия Пушкарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

ГЛАВА IX

Дорелия. Энтор, королевский дворец

– Ты плохо выглядишь, Миртис. Шерсть потускнела, и когти снова слоятся…

Холёная длиннопалая рука, унизанная перстнями, легла на кошачью шею и зарылась в белоснежный подшёрсток. Король Абиальд Дорелийский блаженно вздохнул – только в минуты, подобные этой, он мог расслабиться и отвлечься от надоедливой возни с делами, которая преследовала повсюду. Миртис свернулся у него на коленях, как маленький горячий сугроб, и уютно давил своей тяжестью. Для полного счастья не хватало разве что мурлыканья – но королевский кот никогда не унижался до него, позволяя чесать себя за ухом лишь в суровом молчании.

– Опять, наверное, Келти недоварила твою рыбу? – продолжил Абиальд и в задумчивости умолк, будто ожидая ответа. На его гладком, немного женственном лице с точёными чертами отражалось томное недоумение. – А вот и колтун… Нет, дворецкому точно надо снизить ей жалованье.

Кот лениво приоткрыл один из янтарно-жёлтых глаз, и в его взгляде королю почудилось презрение. Он снова вздохнул.

– Ты прав, сам не знаю, почему это меня так волнует… Даже тебе наверняка наплевать на меня. Ты терпишь меня только потому, что тебя кормят под моей крышей, ведь так? Как все здесь… Все до единого.

Разделял ли Миртис горькие мысли Абиальда, понять было невозможно: его круглая морда осталась совершенно непроницаемой. Абиальд потрепал кота по холке и поймал собственное отражение в высоком зеркале, прислонённом к стене. Зеркало было подарком его отцу от Отражений и перешло по наследству, как почти всё в энторской резиденции; королю нравилась картина, захваченная стеклом в золочёной раме – почти портрет из фамильной галереи, только не парадный, а домашний. Халат из миншийского коричневого шёлка и комнатные туфли не делали смешным короля, развалившегося в любимом кресле, а скорее подчёркивали его молодость, здоровье и величие. Золотые кудри Абиальда не поредели со времён его отрочества и юности, их ещё не коснулась седина, а высокий лоб оставался безупречным, как у мраморной статуи. Придворные поэты и менестрели, славословя Абиальда, называли его то духом-хранителем Дорелии, то её пятым богом, юным и прекрасным (хотя это уже вызывало раздражение некоторых особенно рьяных жрецов). Ему нравилось иногда поддаваться самообману, притворяясь, что он им верит. Нравились ему торжественность приёмов и переговоров, пышность празднеств и балов, драгоценности и охота, восторженные взгляды женщин… Нравился мир и благоденствие в королевстве, создаваемые сотнями других людей от его имени.

Не нравилась Абиальду лишь изнанка всего этого – пошлая, неприглядная, а подчас и кровавая. Он не знал точно, сколько людей во дворце и за его пределами (лордов, конечно же – других он в расчёт не брал) желало его смерти, но число их явно измерялось, по крайней мере, всё теми же сотнями. Абиальд родился третьим (оба его старших брата не дожили до совершеннолетия, причём их смерти оставили его равнодушным, хотя он и сам не признался бы себе в этом), не был ни воином, ни выдающимся политиком и, взойдя на престол, представления не имел, что делать с неожиданно доставшимся ему королевством – голодным, злым, разорённым набегами северян и торговыми махинациями южан. А главное – таким большим, где каждая деревенька, каждое засеянное поле, не говоря уже о городах, требовали его внимания. А ещё нужно было следить за армией и крепостями на границах, и вовремя подлатывать дороги, и разрешать земельные споры, и высчитывать налоги, и контролировать казну… Не говоря уже об отношениях с Отражениями – которых, впрочем, лучше всего было просто почаще оставлять в покое.

Неприятным сюрпризом для златокудрого мечтательного принца когда-то стало и то, что крестьяне временами бунтуют и припрятывают хозяйское зерно, а цехи мастеровых набирают влияние и то тут, то там требуют выборных градоправителей, а некоторые назначенные градоправители и судьи чуть ли не в открытую воруют государственные деньги… От всего этого у Абиальда голова очень скоро пошла бы кругом, если бы он озаботился всерьёз.

Однако этого не случилось, поскольку первые несколько месяцев он просто-напросто дрожал за свою жизнь, не покидал покоев без охраны и ни куска бы не съел без предварительной проверки на яд. При жизни отца Абиальд никогда не вникал в придворные склоки, а когда пришлось это сделать – отшатнулся с отвращением, будто разворошил муравейник. Все подсиживали, предавали, использовали друг друга, истекая при этом лестью и наперегонки стараясь ему угодить. Но лорд Заэру, его правая рука и чуть ли не единственный аристократ, достойный доверия, быстро обозначил болезненные точки: Фергюс, двоюродный брат короля по материнской линии, имеет виды на престол и преданный отряд наёмников в придачу; леди Алтия мечтает выдать за короля свою дочь или хотя бы подсунуть ему в любовницы, тогда как второй муж леди Алтии – из разжившихся купцов – наладил тесные контакты с Кезорре… И так далее, и так далее – это никогда не заканчивалось; ворох заговоров, честолюбивых замыслов, провалившихся покушений, взяток, сводничества окатил Абиальда ледяным осенним дождём. Без лорда Заэру и его сподвижников он вряд ли дожил бы хотя бы до своей свадьбы – до свадьбы, разумеется, с хорошей девушкой из честной благородной семьи (королю отсоветовали жениться на чужеземке), которая, впрочем, в два-три года растеряла своё стыдливое очарование, сильно располнела и превратилась в такую же мелочную интриганку, как остальные. Теперь её величество Элинор представляла собой скорее отдельную угрозу, чем союзника, и после рождения долгожданного наследника Ингена король её старательно избегал.

Точно так же он избегал бы большинства людей, будь на то его воля. Бесчисленные трудности и дрязги пугали Абиальда, который превыше всего ценил красоту и удобство; он предпочёл замкнуться в собственном красивом и удобном мире, где не было места грязи и крови. Неспешные прогулки – верхом или в лодке по реке, – выезды в загородные резиденции, сложные блюда и тонкие вина, картины лучших живописцев, гобелены и резные скамеечки для ног – вот что составляло его мир. А главное, книги – горы разнообразнейших книг, которые он с детства глотал с большим удовольствием, чем миншийские сладости. Предоставив другим заниматься своими делами, Абиальд при первой возможности скрывался в этом мире – прочь от двора, от надоедливых советников, нелюбимой жены и шумного, капризного сына, воспитывать которого он не хотел и не мог. Пусть его сравнивают с большим ребёнком или с привередливой старой леди: кровь Абиальда позволяла ему не заботиться о мнении окружающих.

Главный же парадокс – или тот пункт, на котором старый учитель Абиальда Тогар воскликнул бы: «Вы только представьте себе!», поднимая седые брови, – заключался в том, что Абиальд, тяготясь своей властью, ни за что не отказался бы от неё, даже если бы ему предложили. Уж слишком удобным и привычным было его положение, слишком приятными – почести, казавшиеся такими заслуженными. И сейчас, когда Абиальд ждал лорда Заэру для ежедневного утреннего доклада, настроение его было вполне безмятежным.

Лорд вошёл без доклада и стука: в такой частной обстановке король не любил церемоний. Взмахом руки он отпустил слугу и с лёгкой досадой прекратил почёсывать Миртиса – сановник прервал цепь его причудливых полуснов-полуфантазий, навеянных очередным сборником легенд.

– Ваше величество, – старик (в глазах Абиальда он всегда был стариком – и десять, и двадцать лет назад) поклонился коротко и энергично, юноше бы впору. Сухопарая фигура, втиснутая в аскетичное чёрное одеяние, странно смотрелась на фоне алых портьер, витых канделябров и тысячи заморских безделушек в покоях короля. Однако это тоже было как всегда и уже не резало глаз Абиальду. Приветливо кивнув, он отпустил загривок кота; тот мягко приземлился на все лапы и с достоинством прошествовал к мискам в углу.

– Доброе утро, Дагал. Что-нибудь новенькое?

– Слишком много, Ваше величество, – лорд тяжело вздохнул и опустил глаза – как считал Абиальд, не в меру чёрные и не в меру проницательные. Такое начало ему не понравилось.

– Снова крестьяне волнуются?… Можешь сесть, – он кивнул на кресло напротив. Лорд нарочито медленно уселся туда, видимо подбирая слова.

– О нет, сир. Они долго будут помнить Тиретли.

Король вздрогнул. Донесения из Тиретли – деревни, где примерно месяц назад был подавлен последний и самый крупный крестьянский бунт – растревожили его чересчур живое воображение. Он ни разу не был там лично – не видел всех повешенных, покалеченных, высеченных плетьми, – но плохо спал после этих донесений. Личный лекарь прописывал ему мятный отвар и побольше свежего воздуха.

– Так в чём же дело? Снова та кучка сумасшедших, что совершает паломничества к какому-то белому камню?

– Я был бы счастлив, будь это главной проблемой, Ваше величество… Нам сообщили, что умер король Хордаго.

Абиальд поморщился. Вероятно, Миртис, когда его гладили против шерсти, чувствовал себя так же, как он, когда слышал это имя.

– Ну что ж, он был уже немолод, этот варвар и выскочка. Не могу сказать, что меня это печалит. Но, – опомнившись, он изобразил умеренно-скорбное выражение лица, – да хранят его душу боги, разумеется. Сын наследовал, всё благополучно?

На самом деле ему хотелось – как и большей части Обетованного, – чтобы в Альсунге всё было как можно менее благополучно. Но лорд Заэру его разочаровал:

– Да, уже назначена коронация Конгвара – Двури-Тер, как они это называют, рождение двура… Но они не торопятся сообщать об этом. Как и о смерти Хордаго – обо всём я узнал из своих источников и только сегодня ночью.

Как всегда в подобных случаях, Абиальд посочувствовал старому лорду: если бы его самого оторвали от его красочных снов вот такой ерундой, он подписал бы сгоряча пару смертных приговоров.

– Ну и что же? Они всегда без особого желания шли на контакт. У Альсунга вообще проблемы с общением на каком-нибудь другом языке, кроме языка железа, – Абиальд не смог скрыть презрение в голосе. Ему вспомнились чеканные звуки ти'аргского наречия, такого удобного на разных переговорах, и берущие за душу переливы кезоррианских песен. Он тоскливо зевнул. – Что-нибудь ещё?

– Это напрасно не тревожит Вас, сир, – с мягким нажимом произнёс лорд, и король уловил его скрываемое раздражение. – Конгвар слаб, и очень скоро им начнут помыкать те, кому не терпится оттяпать кусок нашей… Вашей земли. А то и не кусок, – многозначительно добавил он.

«Помыкать так же, как ты мной?» – с горькой усмешкой подумал Абиальд. Миртис требовательно мяукнул из своего угла – наверное, не наелся, ненасытное создание. Король с досадой ждал продолжения.

– Предполагают также, что Хордаго отравили. Он умер прямо на пиру после их грабежа в Минши, и мои источники считают, что это было очень подозрительно.

– Даже если и так, что мы можем сделать? – спросил Абиальд, в нетерпении вращая один из перстней. – Мы не имеем права вмешиваться в их внутренние дела – по крайней мере, открыто. И потом, чтобы тягаться с нами, им сначала пришлось бы расправиться с Ти'аргом.

Уж эту избитую истину он знал с детства: Дорелия слишком крупный, слишком опасный противник, к тому же Ти'арг – её вечная надёжная страховка. Глубже этого король предпочитал не закапываться в ситуацию.

– Сейчас Альсунг настолько силён, что, боюсь, это не составит труда для него, – тихо сказал лорд. – Мы должны быть готовы, Ваше величество. Должны собрать гарнизоны и, если понадобится, требовать ополчений от лордов. Если Ти'арг не выстоит…

– Не выстоит? – король фыркнул от смеха. – Дагал, что за безумные речи? С каких это пор кучка варваров на прогнивших кораблях…

– На лучших военных кораблях в Обетованном, сир, – аккуратно поправил лорд Заэру, подавшись вперёд, точно кто-то мог слышать их. – Очень лёгких и быстрых. И с войском, разросшимся в полтора раза за счёт пленных. Они и на суше очень сильны, но подойди они с моря – и Ти'аргу конец. Больше это не шутки, такое вполне возможно. Ти'арг на грани гибели: каждый лорд возится там со своим замком, но этим не спасти королевство.

Абиальд отмахнулся и поднялся: наступил предел его выдержки.

– Сделай всё, что считаешь нужным, но прекрати эти страшные сказки. Ти'аргу ничего не грозит от Альсунга, а нам и подавно.

– Это не всё, сир, – лорд тоже встал и вытянулся по струнке, будто в почётном карауле. – Отражения…

– Нет, нет, нет! Вот от этого уж точно избавь меня…

– Но они давно уже пытаются достучаться до Вас. У них свои проблемы, связанные с магией. В последнее время…

– Я же сказал – нет! Я не стану слушать…

– В Энторе снова видели этих то ли призраков, то ли теней. Женщину на Гончарной Улице нашли мёртвой и израненной, – скороговоркой выдохнул лорд. – Отражения просят Вашей аудиенции…

– Глупые домыслы! Сказки! Слышать не хочу!

– Ваше величество, я сам не доверяю колдовству и понимаю Ваши чувства, но если мы не прислушаемся…

– Приём окончен, милорд, – прервал король, ощутив тупую, нараставшую боль в висках. – Увидимся за завтраком.

Он говорил, как обычно, – тихо, растягивая слова, но лорд Заэру умел улавливать ту грань, за которой не терпелись возражения. Желваки заходили на его выступающих скулах, но поклонился он так же почтительно. Миртис, проходя мимо, шаркнул хвостом по его ноге – ни дать ни взять жрец, осеняющий божественной благодатью; и Абиальд мог бы поклясться, что увидел на лице лорда отчаянное желание придушить королевскую животину.

ГЛАВА X

Ти'арг. Волчья Пустошь, Домик-на-Дубе – Старогорский тракт

На Нитлоте в буквальном смысле не было живого места. Кроме бесчисленных колотых ран, порезов и кровоподтёков, у него обнаружилось два сломанных ребра и вывихнутое запястье. Если последнее Альен бы объяснил неудачным падением, всё остальное явно не могло появиться естественным образом: его будто долго били, потом пытали, а потом снова били. Время от времени Отражение теряло сознание от боли и потери крови, а когда приходило в себя – бормотало несусветную чушь. Может, конечно, это и не было такой уж чушью, но Альен просто не сумел бы одновременно возиться с раненым и прислушиваться к его бреду, тем более от агха Бадвагура помощи поступало немного: больше шума от опрокинутых и выроненных предметов. Втащили Нитлота в Домик они, конечно, вместе, да и вообще перепуганный гном старался сделать всё, что мог, – например, прилежно подогревал воду и готовил повязки по инструкциям Альена. Однако с лекарским искусством он определённо не был знаком, хоть Альен во время измельчения ведьминого корня и заметил его необычайно ловкие, уверенные пальцы – пожалуй, слишком длинные для гнома, хотя мозолистые и с узловатыми суставами. Кто же он такой – может, кузнец или ювелир, как многие из горного народа?…

Задумываться об этом, впрочем, возможности тоже не было никакой. К ночи Альена начало пошатывать от потери магической энергии и банальной усталости: он худо-бедно остановил кровь и поработал с переломами, но этого не хватало. Нитлот теперь метался в жару на его кровати, и его большая лысая голова покрылась испариной, а полупрозрачные веки лихорадочно подрагивали. Альен сидел рядом на свёрнутом плаще и мучительно заставлял себя думать, но вместо этого просто пялился на жилку, которая судорожно билась на изжелта-белом виске Нитлота. Жилка эта почему-то поглотила всё его внимание, и, стиснув зубы, он мысленно проклинал взбалмошность Отражений с их вечным стремлением сунуться туда, куда соваться не следует. Семь лет назад он бы мог без ложной скромности сказать, что знает всю их Долину – и ни один из её жителей не был исключением.

– Тебе надо поесть, – донёсся до него густой бас Бадвагура. Альен поднял отяжелевшую голову и постарался сфокусировать зрение; агх стоял перед ним, сняв доспехи, в простой холщовой рубахе и штанах, сшитых словно на толстого ребёнка. Щегольская рыжеватая борода теперь напоминала разорённое птичье гнездо. В руках Бадвагур держал миску с мясом и тушёными овощами (Альен даже не заметил, когда он успел раздобыть и приготовить всё это), а маленькие глазки смотрели уже не так отрешённо, как днём.

– Спасибо, – подавив порыв отказаться, он взял миску и с усилием проглотил пару кусков. Голода не было, аппетита тоже, но хотя бы в голове прояснилось, а мертвящий холод отступил.

Бадвагур, неуклюже переваливаясь, обошёл кровать и промокнул Нитлоту лоб, с негромким плеском отжав тряпку в ведро. Альен впервые осознал, что он ни разу за весь вечер не поинтересовался, кто такой, собственно, Нитлот, что делает Отражение в Ти'арге и в его доме и с какой стати они должны его выхаживать. Мало того – не проявил ни малейшей досады из-за того, что задерживается порученное ему путешествие. Впервые за долгое время Альен почувствовал к кому-то нечто вроде благодарности, но тут же опомнился. Пока ему нельзя доверять. Они знакомы считанные часы. Помнить об этом – и ещё о том, что этот гном уже знает слишком много. По сути дела, Альен у него в руках со своей некромантией… Он снова напрягся.

– Наверное, я должен кое-что объяснить…

– Как и я, – спокойно отозвался агх, поправляя Нитлоту подушку.

– Благодарю, что помогаешь мне, сын гор, – почти искренне сказал Альен, порывшись в памяти и откопав там пару пыльных фолиантов из Академии. В них всегда отмечалось, что агхи – хитрые торгаши, мнящие себя отважными воинами из-за крепких доспехов и неподъёмных секир – крайне падки на лесть. Однако Бадвагур только сдержанно усмехнулся.

– У нас не говорят так уже пару веков, волшебник. Дети в подгорных городах засмеют тебя, если станешь швыряться высокими фразами, – он искоса глянул на Альена из-под кустистых бровей и, заметив его смущение, милостиво прибавил: – Не за что благодарить. Любой бы поступил так.

Да нет, не любой… Альен знал слишком многих, кто поступил бы совсем по-другому. Взять хотя бы того израненного червя, над которым сейчас склонился Бадвагур.

– Я уйду с тобой в Старые горы, как только смогу, – пообещал он. – Мне самому туда нужно. Я… переборщил кое с чем и постараюсь всё исправить.

Знать бы ещё, как это «всё» исправить… И в чём именно «всё» заключается. Снова ему пришлось кривить душой. Он не любил делать этого так часто. Острая тоска вдруг кольнула Альена – тоска по одиночеству и покою этих долгих последних лет. Когда он мог идти или ехать куда угодно, делать что угодно, посвящать себя тёмной или целительской магии, изучать языки… Когда доводилось ни с кем не разговаривать месяцами – и, соответственно, не лгать и не скрываться. В своих записях и мыслях он был с собой честен, а с другими это становилось всё сложнее.

А главное – он не был обязан любить или ненавидеть кого-то, то есть быть слабым, зависимым, привязанным. Долгая цепь разочарований, увенчанная смертью Фиенни, привела к этому, выковала холодную броню вокруг его сердца. Боли не стало меньше – каждодневной, унылой боли за себя и за всё окружающее – но её никто не видел, и куда легче было переносить её одному.

А теперь одиночество кончилось – внезапно и глупо, в последние пару дней. Вместе с ним Альен потерял и пьянящее похлеще снадобий ощущение нечеловеческой свободы, переходящей во вседозволенность. С одной стороны была угроза смерти, с другой – ответственность. Это так напоминало отцовский дом и Долину, что Альену хотелось защемить себе чем-нибудь ноготь, чтобы проверить, не видит ли он один из своих кошмаров.

– Да уж, переборщил, – тихо и как-то не по-гномьи кротко согласился Бадвагур. Потом подошёл и тяжело плюхнулся рядом, привалившись к ножкам кровати широкой спиной. – Это ведь тоже твоих рук дело, знаешь ли… То, что напало на парня.

– Знаю – мертвец с кладбища, – быстро и неестественно бодро ответил Альен, надеясь не углубляться в тему. – Из-за него и случился весь этот шум в Овражке…

– Он же видел не только мертвеца, – Бадвагур качнул лохматой головой, и отблеск пламени от очага скользнул по его лицу рыжей пятернёй. – Лучше бы ты слушал своего друга, волшебник. Он ведь всё подробно расписал… Не то тени, не то призраки, меняющие обличья. Чудища, как из больного сознания, – он помолчал немного, уставившись в пространство, где ёжилась по углам тьма. Потом выудил из кармана кисет, трубку и неспешно принялся набивать её табаком, будто они беседовали о чём-то вполне обыденном. – Такие же тревожат и горы. Потому и взволновался мой клан… Я видел одно из этих существ и больше не хочу. В горах много тайн и диковинок, но такого никогда не бывало. Саагхеш – прозвали их у нас. Кровавый ужас, по-вашему.

Альену некстати пришло в голову, что для агха Бадвагур слишком хорошо владеет ти'аргским наречием. Он отогнал неуместную мысль, заставив себя сосредоточиться на том, что услышал.

– Значит, ты думаешь… Нитлоту не показалось?

– Показалось? – агх снова издал присущий ему странный звук – не то смешок, не то хмыканье – и завозился с огнивом. – На моих глазах эта тварь убила моего сородича… Я не смог помешать ей, – он говорил по-прежнему спокойно, даже слишком заторможенно, точно не о себе. – Почти порвала на части. Столько крови я никогда не видел… Он не был моим другом – не стоял над одной наковальней, как у нас говорят. Даже наоборот. Но он был достойным агхом – куда достойнее меня. Клан Эшинских копей не вынес этой смерти.

Альен слушал и гадал, что скрывается за этими обрывочными бесхитростными фразами. Горечь? Гнев? Досада на собственную трусость или бессилие? Ничего нельзя было прочесть на непроницаемом бугристом лице Бадвагура, так что он не мог не восхититься.

Агх раскурил трубку и с наслаждением затянулся, словно никаких упоминаний о крови не было, а за его спиной не лежал мужчина на грани жизни и смерти. Альен всегда ненавидел запах табака и в другое время уж точно не потерпел бы его в Домике, но сейчас, разумеется, промолчал.

– И… как она выглядела? – осторожно спросил он. – Что это было?

Клубы едкого дыма уже окутали агха плотным коконом. Он скрестил ноги, по-хозяйски устраиваясь поудобнее.

– Что-то до смешного уродливое. Рога, когти, зубы как пилы… Кажется, две головы. Всё случилось так быстро, что я и не рассмотрел толком. Но это была… как это сказать по-вашему… Ха'р-дю-ха'р… Одна из возможностей.

– Одна из возможностей? – не понял Альен. Услужливое воображение уже изобразило ему «зубы – пилы», вонзавшиеся в Нитлота, которого непонятно зачем потянуло в лес. Зрелище это доставило ему злорадное удовольствие – и, как обычно, он пожалел о собственной треклятой, инстинктивной доброте. Может, и не о доброте – но хотя бы о том, что заставляло его снова и снова помогать за гроши или бесплатно больным селянам, а ещё время от времени лезть не в свои дела и наживать лишние проблемы. Однако, если подумать, именно эта его черта нравилась и Фиенни, и товарищам по Академии, и особенно Алисии – отчаянно любившей его сестре, которую он помнил смешливым ребёнком. Алисия, всегда внезапно изрекавшая мудрые и точные замечания, как-то очень серьёзно сказала ему, двенадцатилетнему, когда он поднял (сгоряча, после очередной ссоры с отцом) камень, чтобы запустить им в белку на еловой ветке: «Ты ведь на самом деле больше хочешь, чтобы она ела у тебя с рук». Тогда Альен выронил камень и надолго задумался до полного ступора.

– Она могла бы быть другой, если бы захотела, – подобрав наконец слова, объяснил агх. – Не знаю, как я понял, но я это чувствовал… Она… Оно могло стать прекрасным – таким, что захватило бы душу и забрало волю навсегда. Просто тогда оно не хотело этого. Ему хотелось крови. И тем, значит, – он кивнул на Нитлота, – тоже. Их всё больше, этих тварей, волшебник. Одни поднимаются из пещер, другие вылезают из горных озёр, и нам не выстоять против них долго… Мы не владеем колдовством.

Где-то в лесу раздался тоскливый совиный крик – Альен знал, что неподалёку гнездится семья неясытей. Иногда он даже подкармливал их попавшимися в ловушки мышами из кладовой – теми, которых не оставлял себе для опытов. Но сейчас крик звучал почему-то жутко и не менее гортанно, чем стоны страдавшего Нитлота.

– Другие говорят, что видели поднявшихся мёртвых предков, – продолжил Багвадур тем же ровным тоном. – Или их тени, или призраков… Все видят разное, но всё это быстро, меняет форму и чуждо нам. Вождь нашего клана считает, что чьё-то колдовство – твоё, видимо – порвало границу нашего мира.

– Порождения Хаоса, – вспомнил Альен слова Нитлота. Теперь он куда серьёзнее отнёсся к ним: выходит, это не было ни бредом, ни последствием ужаса, ни образным выражением, на которые Нитлот был падок. Хаос… И Порядок – две силы, чья вечная борьба держит Мироздание. Он знал об этом, конечно – как всякий ученик Отражений; и, как всякий их ученик, знал оскорбительно мало. Ровно столько, сколько они всегда доверяли людям. Ну, может, чуть больше – за счёт дружбы с Фиенни и бесед с умницей Ниамор… – Я подумаю, что можно сделать. Обещаю.

– Лучше не обещай, – неожиданно посоветовал агх, встал и с видом освоившегося жильца (который, надо сказать, почему-то совсем не раздражал Альена) открыл ставни. Влажная прохлада ночи проникла в Домик, прогоняя дымные облачка. – Мы всё равно не уйдём отсюда, прежде чем твой друг оклемается. Я всё понимаю, так чего раньше судить да рядить.

Альен не стал спорить ни по поводу мысли в целом, ни по поводу слова «друг»: так его поразило это безмерное спокойствие и то, что для гнома не бросить незнакомое Отражение казалось самим собой разумеющимся решением.

– Да и к тому же, – добавил Бадвагур, помолчав. – Ты обещал тем людям в деревне уложить обратно их мертвеца. Я за тебя поручился.

Альену отчего-то вдруг стало стыдно: он с первой секунды решил, что агх сделал это лишь ради того, чтобы забрать его к своему народу, что его слово было пустой формальностью…

– Я сделаю всё, что смогу, – беспомощно повторил он, почти чувствуя неприятный привкус во рту от повторения этой бессмысленной фразы.

– Небо тёмное, – вздохнул Бадвагур, приподнявшись на носки и высунувшись на улицу. Даже Нитлот притих и засопел, словно ему передалась невозмутимость агха. – Звёзд у вас тут совсем не видно, не то что в наших горах…

– Кем он был тебе? – спросил Альен, поддавшись внезапному порыву. – Тот, кто погиб от той твари?

Он был готов к любому отпору – сам бы ни за что не ответил на подобный вопрос. Но Бадвагур ответил:

– Сыном моего вождя. А ещё женихом той, что когда-то была моей наречённой.

* * *

Проснулся Альен на рассвете – от того, что кто-то колотил в дверь. Колотил, видимо, довольно давно, поскольку дверь сотрясалась (не будь она защищена заклятиями, хлипкий запор бы не выдержал), а тонкие стены Домика жалобно поскрипывали. Стук долго был частью одного из сумбурных снов Альена, а потом его точно подбросило; он нервно вскочил и, собрав по крупицам силы, попытался почувствовать, кто это может быть. В первую очередь он, конечно, подумал о Кэре и селянах, во вторую – о бедняге Ноде; но пыль плясала в солнечных лучах, пробивавшихся сквозь щели в ставнях, – значит, время мертвеца прошло. Если хоть какие-то общеизвестные законы ещё действуют…

Альен прокрался к двери, бесцеремонно переступив через ноги Бадвагура, который растянулся на спине, по-детски раскинув лапищи, и безмятежно храпел. Судя по всему, дорога до Оврага Айе и прошлый день так вымотали агха, что его не разбудили бы и миншийские барабаны. Бледный перевязанный Нитлот на кровати периодически вздрагивал – только это и подтверждало, что он ещё жив.

Альен прижался спиной к дверному косяку, задержал дыхание и беззвучно вытащил из голенища нож (спал он не разуваясь). Зеркальце Отражений на поясе осталось спокойным и холодным – значит, магией поблизости не пахнет. Будь что будет, решил Альен и резким рывком распахнул дверь.

На узкой площадке, заменявшей порог, стоял Соуш; он деловито упёр руки в бока, а выпуклые глаза смотрели, как всегда, с тупой серьёзностью. В жёлтой копне волос застряли дубовые листья: на ночь Альен убрал верёвочную лестницу, так что парню пришлось карабкаться в Домик своими усилиями. Впрочем, ему было не привыкать.

– Соуш, – произнёс Альен и, вздохнув, расслабился. Лес зеленел вокруг, обещая ясный и тихий день – хотя что-то хрупкое, предосеннее уже было в этой ясности, и в глубине листьев кое-где проглядывала желтизна. Мерно, как часы, постукивал дятел. Соуш как-то удивительно гармонировал со всей этой обстановкой и успокаивающе действовал на Альена одним своим присутствием. – Заходи.

Соуш перешагнул порог и, протянув Альену небольшой мешок, что-то встревоженно замычал. Альен нахмурился, тщетно пытаясь уловить смысл в этих гулких звуках. Соуш с досадой принялся жестикулировать, тыча толстым пальцем то в сторону деревни, то Альену в грудь. Это послание понять было нетрудно.

– За мной придут, да? – спросил Альен, и Соуш закивал, не сводя с него напряжённого светлого взгляда. – Когда?

Соуш показал два пальца и провёл рукой дугу над макушкой.

– Через два дня – самое позднее?

Снова кивок. Альен вздохнул и опустился на колченогий стул в тяжком раздумье. Что ж, этого следовало ожидать: селяне не поверили ему, а если поверили – не собирались долго ждать исполнения слова. Заступничество агха их впечатлило, особенно Кэра, на которого Бадвагур, кажется, успел приобрести какое-то влияние; Альен не знал, был причиной страх перед «нелюдью» или банальное золото с парочкой камней стоимостью в Кэров дом, но склонялся ко второму варианту. Однако этого заступничества не могло хватить надолго, и Альен видел единственную возможность: надо уходить.

Он не знал, как вернуть в могилу мертвеца без риска для собственной жизни. Может, он смог бы сделать это при помощи Нитлота, но вот так, а ещё и в нынешнем опустошённом состоянии… Не то чтобы Альен так дорожил собственной жизнью – в традиционном понимании слова «дорожил» всё было скорее наоборот, – но он очень ясно осознавал, что без него никто не залатает ту прореху в ткани мира, что проделало его колдовство. Вряд ли в Обетованном остались другие практикующие некроманты или даже просто достаточно сильные для этого волшебники – а если остались, неизвестно, как с ними связаться.

И, кроме того, без него никто не вернёт жизнь Фиенни, – шепнул дразнящий голос где-то внутри… Но это другая причина, дно озера, неприкосновенное.

В задумчивости Альен развязал тесёмки мешка, принесённого Соушем, и что-то дрогнуло у него внутри: там лежало несколько ячменных лепёшек, кулёчек ценной соли и горсть красных орехов – «крысиных глазок», что росли только в Ти'арге и были очень полезны в дороге: на половине такой горсти можно было продержаться целый день. Отыскать их было непросто даже в густых чащах в окрестностях Академии, а уж в леске на Пустоши – и подавно. Альен посмотрел на Соуша с благодарностью, а тот, к его изумлению, вдруг густо покраснел, уставившись в пол, и принялся скрести затылок.