Текст книги "Жена Кукловода (СИ)"
Автор книги: Юлия Данцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)
Жена Кукловода
Пролог
Куклы не плачут. Они не могут. Даже если бы и захотели.
На лицах её любимых кукол, фарфоровых личиках, покрытых почти незримой сеточкой трещинок, застыли улыбки. Она заметила – со временем улыбки меняются.
Может, выцветают краски, или стареет фарфор, неизбежно приближаясь к натуральному цвету кожи. А возможно… любая иллюзия возможна. Куклы не чувствуют боли. Или просто не подают виду.
Их время – вечер. Желтые эустомы в высокой вазе на столе. Ужин. Белое рейнское. Мягкий свет.
Все так, как он любит. Она знает все об этом.
Сейчас они смотрят – друг на друга. Слова бы всё усложнили. Она знает, как ему нравиться. Неброский макияж. Высокая причёска. Винтажное платье-коктейль. Словно одна из кукол, что глядят на них из прозрачных витрин.
Он, не отрывая от нее глаз, делает глоток вина из бокала, и она замирает, вспомнив, как умеют целовать его губы.
Воздух, кажется, раскален и дрожит.
Но вот он встаёт из-за стола, такой элегантный, подтянутый. Ему так идет эта седина, чуть тронувшая темные коротко подстриженные волосы.
Он уже рядом, бережно берет ее руку и целует. В раскрытую ладонь.
– Ты великолепна. Ужин безупречен. Как всегда.
Ей очень хочется прижаться к нему. Не просто прижаться – вжаться, втиснуться в него. Врасти внутрь, стать одним целым. Но он не позволит.
Отпускает ее руку.
– Не жди меня, я поздно.
Уходит. Она знает, куда он идет. И кто его ждет. И даже, что он будет делать. С той, другой. Ее обнаженное тело – изящное, молодое, нежно отсвечивающее перламутром, грубо стянутое ремнями. Багровые следы от его плети на полупрозрачной коже. Чувственный рот, раскрывшийся в крике от боли и наслаждения.
Эти картинки тлеют у нее в воображении до самого утра…
Пока он не вернется. Тихо пройдет в душ, чтобы смыть с себя запах чужого возбуждения. Обязательно заглянет в ее комнату. Постоит молча у порога. А она будет надеяться, что он приблизится к ее постели, ляжет рядом, проведет еще влажной ладонью по ее горячему телу, так отчаянно жаждущему его…
Но он уходит. Она кусает костяшки пальцев, чтобы не закричать. От бессилия, ревности, обиды, ненужности. И пустоты. Но ее глаза останутся сухими.
Потому, что куклы не плачут.
Куклы не умеют плакать.
Глава 1
Все её детские куклы до сих пор в целости и сохранности стоят в шкафу.
А люди уходят. Иногда по собственной воле. Иногда нет. Такая у них скверная привычка. Отец ушел от них в другую семью, когда Людочке было двенадцать. Остались только куклы. Мама все порывалась их выбросить, чтобы не напоминали о бывшем муже. Сделать это не дала бабушка.
Люда хорошо запомнила, как она, прямая как струна, с коротко, по-мальчишески постриженными седыми волосами, стояла у окна, курила в форточку и резко выговаривала маме:
– Не будь мелочной, Татьяна! Кому ты мстишь? Игрушкам? Своему ребенку? Зло сорвать – иди посуду побей. Есть там тарелки в жутких розочках. Помнишь, в «Пассаже» в очереди давилась за ними? Их разбей. Пошлятина.
Потом обратилась к внучке, размазывающей по щекам кулачками слёзы:
– А ты, Людмила, не реви. Смотри, вон твои куклы разве плачут? Улыбаются, как одна. А ведь их чуть не выкинули! Бери пример!
Мама покупала дочери только книги, альбомы, краски, развивающие игры. Полезные вещи, как она их называла. Куклы к полезным вещам не относились.
Кукол привозил папа.
Мама презрительно хмыкала, когда он приводил дочку домой с прогулки в Нескучном Саду, и она, светясь счастьем, прижимала к груди очередную игрушку.
– Откупаешься…
Папа только виновато улыбался. И опять уходил. А возвращался всё реже и реже.
Людин папа строил электростанции. Он побывал во многих замечательных городах. В Праге, откуда привез дочке глиняную фигурку Голема и сказал, что эта кукла, если сказать ей правильные слова, будет помощником во всех делах. Люда по ночам шептала над куклой волшебные заклинания, укрывшись одеялом с головой. Верила, что все сбудется. И горько-прегорько плакала, когда глиняная фигурка разбилась. В Будапеште, откуда родом Петра с ярким румянцем на щеках, красных кожаных сапожках, платье с кружевным передником и затейливом головном уборе с крупными бусинами и цветами. Правда бусины вскоре оторвались, но Люда втихаря разорила мамину жемчужную нитку (за что была лишена сладкого) и пришила новые. В Берлине, где сделали специально для Люды (так сказал ей папа) куклу Мадин – с голубыми глазами, которые она умела закрывать, пушистыми густыми ресницам и белокурыми локонами. А какой у нее был чудесный брючный комбинезон! И даже туфли, надетые на белые носочки. Люда очень гордилась этой куклой, ведь ни у кого в классе такой не было. В Риге, где папа купил для Люды куклу Эгле, королеву Ужей в длинном платье, расшитом пайетками, будто змеиная кожа, в короне со сверкающими стразами. Эту куклу Люда недолюбливала, королева была слишком помпезной и заносчивой. Во всех Людиных играх Эгле отводилась роль злодейки. Последнюю куклу папа привез Люде из Москвы. Большую, в красном сарафане с золотыми цветами. В высоком кокошнике, украшенном стеклярусом. С алой лентой в туго заплетенной русой косе. Как у Люды. Эту куклу она берегла больше всех. Никогда в нее не играла, только любовалась.
Люда с мамой и бабушкой жили в Ленинграде. В коммунальной квартире на пять семей, в старинном доме на улице Декабристов. С тяжёлой дверью парадной, высоченными потолками и мрачным двором-колодцем. Люда любила свой город. Даже его вечный туман, пробирающий до костей ветер и серо-свинцовую, меланхоличную Неву.
Любила больше, чем выжженные солнцем, пропитанные горьким запахом полыни степи Приазовья и бескрайние поля желтых подсолнухов недалеко от Мариуполя. Ее отправляли туда каждое лето к бабушке и дедушке, родителям папы. На море. Море Люде нравилось. Оно было тёплое и ласково гладило её босые ноги.
Теперь это море – уже в другой стране. И нет такого города – Ленинград. Он называется Санкт-Петербургом. И бабушки Людиной тоже нет. И нет папы. И девочки Люды нет. Она выросла, стала взрослой.
А куклы остались.
Когда папа ушел, мама, несмотря на протесты бабушки, немедленно затеяла ремонт. Пришли рабочие, безжалостно ободрали все обои, оббили штукатурку, оторвали плинтуса. А когда строители продалбливали стены, чтобы упрятать в них проводку, наткнулись на нишу, в которой видимо, когда-то давно была печка. В нише, завернутая в ветхую, вылинявшую до неопределенного цвета тряпку, обнаружилась старая кукла. В розовом газовом платьице с блёстками, чёрных саржевых башмачках. С фарфоровой головой, с каштановыми локонами настоящих волос. Люда не могла оторвать от нее глаз. Такой красоты она еще никогда не видела. Кукла была сделана так искусно, что казалась живой. Глаза из цветного стекла под длинными изогнутыми ресницами, тонкие пальчики на кукольных ручках, изящная фигурка…
Люда была в восторге от удивительной находки. Только бабушка, взглянув на куклу, будто окаменела. Долго молчала и курила на кухне одну сигарету за другой. Ни мама, ни Люда не могли понять, в чем дело. Пока бабушка молча не достала из шкафа старый истрепанный альбом. А оттуда – пожелтевшую, изломанную в нескольких местах фотографию девочки лет пяти, удивительно похожей на Люду.
– Сестра твоя. Ольга, – отрывисто бросила бабушка, отдав снимок маме Люды. – Блокада… Не сберегла я её…
И заплакала. Люда впервые в жизни видела, как плачет бабушка.
Старую куклу девочка назвала Олей. И не расставалась с ней.
Люда любила сказки. Читала их взахлеб. И конечно же знала сказку про деревянного уродца, игрушку, ставшую Прекрасным Принцем и девочку Мари, победившую Мышиного Короля.
И как-то раз сказка ожила. Есть такие места, где сказки живы всегда.
Перед Новым годом учительница повела их класс в Мариинский театр. На «Щелкунчика».
Сердце выпрыгивало из груди, когда она поднималась по мраморной лестнице. Почти не дышала, когда вошла в зрительный зал и, закинув голову, разглядывала огромную люстру на высоченном расписном потолке. Хрустальные подвески искрились так ярко, что болели глаза. Осторожно усевшись в кресло, Люда кончиками пальцев гладила мягкий темно-красный бархат сиденья. Вытягивала шею, чтобы рассмотреть музыкантов в оркестровой яме…
Но как только погас свет, открылся занавес и зазвучали первые аккорды, Люда забыла обо всём.
Громадная Рождественская Ель посреди сцены таинственно мерцала огнями. Ожили герои сказки: Мари, Щелкунчик, гадкий Мышиный Король, часовщик Дроссельмейер, добрый и пугающий одновременно, Фея Драже и танцующие вальс Цветы. Дивная музыка заставляла её горло сжиматься, а глаза наполняться слезами.
А в антракте Люда замерла перед витриной с большими, в рост человека, восковыми куклами – Принцем в шелковом плаще и сверкающей короне рядом со своей ненаглядной Мари и дядюшкой Дроссельмейром в чёрном сюртуке и шляпе с высокой тульей. Прилипнув носом к стеклу, Люда не могла оторвать глаз от кукол. Смотрела, смотрела и смотрела… И вдруг отшатнулась, вздрогнув от страха, когда ей показалось, что часовщик подмигнул ей.
Восторг от спектакля был таким, что Люда упросила мать отдать её в кружок хореографии во Дворце Пионеров. Самым любимым сольным номером стал танец Куклы – когда в пышной розовой пачке, золотых балетках и с огромным атласным бантом её «доставали» из большой коробки и "заводили" ключиком. И Кукла начинала танцевать.
Каждый раз, возвращаясь с занятий, Люда проходила мимо большого серого мрачноватого дома на углу улицы Декабристов и Английского проспекта. Этот дом, с высокими темными окнами и массивной дверью парадной, всегда закрытой, вызывал у девочки непонятный трепет. Как-то вечером Люда после кружка с подружками отправилась к Мариинскому театру, чтобы поглазеть на настоящих балерин через окно репетиционного зала. Возвращаясь домой позже обычного в ранних питерских сумерках, густых, но прозрачных, будто нарисованных акварелью по мокрой бумаге, она привычно задержала дыхание и ускорила шаг, чтобы побыстрее пройти мимо странного дома на углу. Но что-то заставило Люду поднять глаза…
Серого мрачного дома больше не было. Резные каменные кружева, яркие мозаики. Огромная сказочная птица, будто поддерживала своими крыльями причудливую башенку на самом верху. Дверь парадной была распахнута настежь, а в проеме, откуда лился странный голубоватый свет, стоял человек в чёрном плаще и высокой шляпе. Дядюшка Дроссельмейер ласково улыбнулся Люде и поманил ее рукой. Она, словно во сне сделала шаг вперед. Но вдруг стало так жутко и она крепко зажмурилась…
Когда Люда открыла глаза, то увидела закрытую дверь парадной и серый мрачный фасад с темными окнами.
Она бежала по улице, тускло освещенной неверным светом фонарей, и сердце её билось где-то в горле. Ей всё казалось, что человек в чёрном плаще и шляпе догонит и вцепится в плечо костлявыми холодными пальцами.
Ночью она долго не могла уснуть, уложив рядом всех своих любимых кукол, будто они могли ее защитить.
Куклы навсегда остались для нее живыми. Они говорили на понятном только Людмиле языке, помогали, поддерживали, утешали. Она продолжала верить в чудеса.
Мама мечтала о том, что её дочка станет актрисой. Сама она в молодости тоже пыталась поступать в театральный, но провалилась, пошла работать на завод, потом закончила бухгалтерские курсы и всю жизнь корпела над балансами и счетами. Мама хотела для Людмилы особенной, яркой судьбы.
Саму Людмилу актерство не привлекало. Будучи от природы немного застенчивой, она не слишком любила выступать на публике, хотя мама с самого детства заставляла ее читать перед подругами стихи, выпрашивала у воспитателя в детском саду для дочки роль Главной Снежинки на утреннике и утирала слёзы платочком, когда сидела в зале на школьных постановках.
Закончив школу с серебряной медалью, Людмила решила поступать не в театральный, как хотела мама, а в ЛГУ, на факультет журналистики. На подготовительном отделении будущие студенты готовили творческие задания – пытались снимать репортажи, выпуски новостей и авторские программы. Кто-то писал сценарии и тексты, кто-то сразу хватался за камеру. Девушкам с яркой внешностью доставались роли телеведущих и дикторов. Людмиле тоже как-то дали в руки микрофон и поставили перед камерой. Она лихорадочно повторяла про себя текст, но как только прозвучала команда: «Пишем!» и заморгал красный огонек записи – мир вокруг нее перестал существовать. В ушах зашумело, на лбу выступил холодный пот. Слова приклеились к небу как растаявшая ириска. Людмила с трудом преодолела ступор и пролепетала заученные слова. А самое ужасное было потом, когда она смотрела на свое изображение на экране. В черной рамке телеэкрана была кукла, похожая на нее как две капли воды, только нелепая, деревянная, она механически открывала рот и произносила чужим голосом слова. Этот страх поселился в душе Людмилы навсегда.
Экзамены она сдала блестяще, и уже вскоре стояла перед списками абитуриентов, зачисленных на первый курс. Как радостно трепыхнулось сердце, когда она разглядела свою фамилию!
Первые лекции, первые бессонные ночи и первые экзамены, клуб «Синяя лампа», студенческие спектакли – все закружилось ярким калейдоскопом.
Университету, а точнее одному из его недомытых окон, Людмила была обязана и знакомству с будущим мужем.
В тот не по-питерски солнечный майский день, когда второй в ее жизни семестр был позади, а сессия только маячила на горизонте, Людмила еще с тремя девчонками, накинув поверх легкого цветастого платья выданный завхозом тетей Раей темно-синий халат и убрав волосы под косынку, стояла на подоконнике большого, в человеческий рост окна. Жмурясь от солнца, она безуспешно пыталась избавиться от разводов на стекле. Запах нашатыря разъедал глаза, со лба стекали капельки пота, голова начинала кружиться.
Ну кто придумал мыть окна в солнечную погоду? Ее подружки, бросив эту безнадежную затею, уже уселись на подоконник, болтая ногами и щебеча о каких-то глупостях. Но Людмила упорно продолжала натирать оконное стекло.
Увлекшись, она не заметила, что подружки примолкли, будто птички в клетке, которую накрыли платком, и вздрогнула, услышав насмешливое:
– Девушка, если вы не прекратите тереть, на стекле будет дырка!
Она повернулась, чтобы ответить наглецу... Но вдруг все поплыло перед глазами, и она пошатнулась.
Ее поймали мужские руки. Красная от смущения, она смотрела в серые глаза своего спасителя.
– Отпустите, – пролепетала она, чувствуя, как приливает к щекам и стучит в висках кровь.
Ее осторожно посадили на подоконник. Прохладные уверенные пальцы сжали запястье.
– Пульс частит... Разве можно столько работать! – опять насмешка.
Злые слезы жгли глаза, но Людмила сказала себе: "Не реви!". Так всегда говорила ей бабушка.
Вырвала свою руку, хотела соскочить с подоконника и убежать.
– Сидите спокойно! – сказал строго ее спаситель, и она почему-то послушалась.
– А вы что, врач? – выдавила она из себя.
– Ну, почти, пока интерн, – улыбнулся он, и ее сердце начало падать куда-то в пустоту. – Давайте знакомится? Я Руслан.
– Людмила.
– Надо же, как у Пушкина в сказке, – удивился он. – Это точно судьба. А вы – совершенно определенно учитесь на телеведущую!
– Почему?
– С вашей-то внешностью, только на экран.
Людмила фыркнула, но смутилась. Принимать комплименты ей было не в первой, но услышать этот было отчего-то особенно приятно.
– На первом курсе еще нет разделения, – ответила она, не сдержав улыбки. – И я вовсе не мечтаю о телевидении.
– А по-моему, вы просто созданы для телеэкрана! И имя у вас такое замечательное. Людмила, Мила, Милочка. Можно я вас так буду называть?
– Можно, – ответила Людмила и опять смутилась.
А потом были прогулки по полным влажного шепота листвы аллеям Петергофа. И брызги солнечных зайчиков в фонтанах. И поцелуи под мостами на маленьком речном трамвайчике, неспешно пробирающемся по каналам. И сломанный каблук на брусчатке Дворцовой площади, когда они бежали, боясь не успеть до развода мостов.
Через две недели, Руслан привёл девушку к себе. Знакомиться с родителями. Квартира Сикорских была в седьмом номере на Большой Разночинной, в бельэтаже, как шутливо заметил Руслан. Людмила ужасно волновалась. Слово бельэтаж напомнило ей театр.
Сикорский-старший, высокий, статный и седой, оглядев Людмилу с ног до головы, неожиданно строго спросил:
– Так вы та самая барышня, из-за которой мой сын завалил экзамены в аспирантуру?
Людмила опешила, затем ощутила, как пальцы Руслана стиснули её ладонь, и благодарно ответила ему, сжав его руку еще сильнее.
– Ну, Николай Аскольдович, довольно, – вынырнула из-за профессоровой спины невысокая, яркая, будто игрушечная, Мария Ивановна, – совсем девочку запугал, никакой жалости...
– Мария, не мешайся! – грозно оборвал ее профессор, – жалость унижает! А врача делает преступником! И вообще, уже четверть седьмого!
Мама Руслана внимательно поглядела на профессора Сикорского.
– Потерпите. Аппетит сделается зверский, – обронила она. – Пойдёмте, милая, – обратилась она к Людмиле. – Пусть как следует обрызгают желчью друг друга перед едой. А мы займёмся ростбифом.
На кухне Мария Ивановна попросила:
– Передайте мне, Людмила, вот то блюдо, фаянсовое, да это. Вы готовили бруснику раньше? Нет? У меня отменный рецепт соуса.
– Ну разве компот, – ответила, наконец, Людмила, радуясь возможности хоть что-то сказать.
– Оригинальный вкус у этой ягоды, – спросила Мария Ивановна, – не правда ли?
– С горчинкой, – согласилась Людмила.
– Именно, – ответила Сикорская, – берите соусник…
Через полчаса все сидели в просторной столовой за ужином. Профессор, явно подобрев, расспрашивал ее об учебе, о будущей профессии. Людмила отвечала вначале односложно, потом увлеклась. Руслан иногда вставлял несколько слов, пытаясь ее поддержать.
Мария Ивановна улыбалась. Ела. Молчала.
Негромко тикали напольные часы.
– Значит, журналистика. В телевизор попасть, – Николай Аскольдович вытер салфеткой губы – Ну да, ну да… Для женщины разве это важно? Семья, дом, дети – вот главное.
– Папа, твои взгляды.., – начал было Руслан.
– Правильные у меня взгляды, – прервал его профессор. – И не спорь. Молод еще. Лучше про аспирантуру думай. Пока не поздно.
– Отец, давай не сейчас, – тихо попросил Руслан, – ты же знаешь, решения не изменю.
– Упрямец, – то ли сердито, то ли с гордостью сказал Николай Аскольдович. – Наша порода.
– Людмила, – сказала Мария Ивановна, – ну что же вы? Пробуйте! Вот грузди, особые, по-моему. Вам надо всё попробовать. Между прочим, вы зря не берёте картофель. Это очень интересный рецепт – ирландский, с можжевельником…
Смотрины оставили после себя горьковатый привкус брусничного соуса, приглашение на следующих выходных на дачу, теплое чувство к маленькой ласковой Марии Ивановне и благоговейную робость перед грозным Сикорским-старшим.
Мама Людмилы была в совершенном восторге от видного жениха и профессорской дачи.
– Держись за него зубами, – поучала она дочку, собиравшуюся на свидание. И с удовольствием наряжала дочку в собственноручно сшитое по выкройкам из журнала «Бурда-моден» новое платье. Обязательно с летящей юбкой. Мама хорошо шила и с детства любила наряжать Людмилу.
Руслан – высокий, по-мужски красивый, «породистый», как мама любила его называть, хвастаясь перед подругами, вызывал в будущей теще почти неприличный восторг.
Татьяна Петровна краснела будто девочка, когда тот появлялся на пороге их квартиры с неизменным букетом цветов, не знала, куда усадить дорогого гостя, чем угостить. Когда Людмила поссорилась с женихом и втихомолку плакала на кухне, роняя слезы в недопитый чай, мама устроила ей истерику, обзывала недалекой дурочкой и неудачницей, которая обязательно проворонит свое счастье. Но, к ее радости, влюбленные вскоре помирились.
Людмила с головой ушла в свою невероятную любовь и не узнавала себя. Вещи, которые раньше были самыми важными: учеба, творчество, будущая работа, – стали серыми и скучными. Она, бессменная неподкупная староста группы, которую было невозможно уговорить прикрыть прогулы, сама стала пропускать пары, сбегая к своему ненаглядному Руслану, чтобы погулять с ним по Петергофу или покататься на речном трамвайчике по каналам.
Незаметно пролетел второй курс. Людмилина мама уже видела свою Людочку диктором как минимум программы «Время» и рассказывала взахлеб подружкам, какую головокружительную карьеру на телевидении сделает ее дочурка.
Людмила послушала маму, но проучившись один семестр, поняла, что не сможет постоянно преодолевать свой страх перед камерой и микрофоном. Не сказав маме ни слова, она перевелась на литературное редактирование. Мама тяжело переживала крах своей мечты. Утешиться Татьяна Петровна смогла только через год, когда появился новый предмет обожания и радужных надежд – внук Антон.
Руслан и Людмила поженились в начале июня девяносто пятого года в тихий и солнечный летний день, и разомлевший от еще не жгучего, ласкового солнца Город, казалось, радовался вместе с ними. Венок из живых цветов плыл по темной воде летней Невы. Чернел словно нарисованный тушью на молочно-сером небе шпиль Адмиралтейства.
И была первая ночь, безумная, страстная, желанная. Белая ночь, не прятавшая от его восхищенных глаз ее обнаженное тело, юное, трепещущее и податливое.
Еще год после свадьбы Людмила жила, будто во сне. Боялась, что ее Руслан исчезнет, как когда-то отец. Не могла дождаться его домой. Просыпалась среди ночи с бьющимся сердцем, и, поняв, что он рядом, отчаянно прижималась к родному плечу. Проводила ладонью по его чуть шершавой щеке, будто не веря, что это не сон.
Она таяла от нежности, когда он, уже врач-стажер в районной больнице, приходил под утро с ночного дежурства. Будил ее, откинув рывком одеяло, и покрывал теплое и мягкое ото сна тело исступленными поцелуями, жесткими, иногда до боли, иногда оставляя следы, которые потом разглядывал с каким-то странным удовольствием, проводя по ним кончиками пальцев или касаясь губами.
Людмила любила в муже все: его руки с сильными и чуткими пальцами, всегда пахнущие йодом, серые глаза, внимательные и серьезные, волосы, жестковатые, аккуратно подстриженные, в которые было так приятно зарываться. И прощала ему все: излишнее упрямство и требовательность, привычку все решать за двоих и педантичность.
Они были действительно счастливы. И после рождения сына, и спустя десять лет. Людмиле казалось иногда – они понимают друг друга без слов, существуют как единый организм. Дышат в унисон, произносят одновременно одинаковые слова. Чувствуют на расстоянии, будто связанные невидимыми нитями. Им хватало времени на все: на маленькие глупости и милые сюрпризы, на прогулки по Петергофу, вылазки в лес, концерты, кино и театр. Им нравились одни и те же книги, они могли часами обсуждать новую роль Алисы Фрейндлих, или скандальных «Служанок» Виктюка.
Но жизнь ускоряла свой темп, и времени друг для друга оставалось все меньше. Запланированная прогулка втроем в зоопарк вдруг срывалась, так как Руслан брал дополнительное дежурство. А в день годовщины свадьбы Людмила сидела одна за праздничным столом и кусала костяшки пальцев, чтобы не разреветься. Руслан приходил за полночь, когда она уже уснула, свернувшись калачиком на диване. Неловко чмокнув Людмилу в щеку, Руслан шептал: «Срочная операция… прости… купить цветы не было времени».
Людмила начала тихо ненавидеть свои дни рождения. Раньше они были долгожданными из-за милых и неожиданных сюрпризов мужа, вроде романтического вечера вдвоем в уставленной свечами и усыпанной лепестками желтых роз спальне. Руслан, конечно ни разу не забыл ее поздравить. Но теперь все сводилось к дежурному букету и предложению выбрать самой себе подарок. Ей вдруг стало казаться, что он делает это по привычке, просто чтобы ее не обидеть. Раньше Руслан обожал придумывать ей нежные прозвища. Теперь он вообще почти не называл ее даже по имени, будто стеснялся его. Людмила чувствовала, что в их отношениях что-то неуловимо меняется. Всё чаще возникало неприятное чувство отчуждения, словно одна за другой рвались тонкие ниточки, протянувшиеся между ними. Всегда спокойный, заботливый, нежный, Руслан становился раздражительным, нервным, вечно недовольным. Все чаще срывался на нее и сына, потом просил прощения. И даже в постели, которая всегда была их отдушиной, она все чаще ловила себя на том, что гармония, безоглядное счастье растворения в любимом куда-то испаряются, уступая место вызывающей досаду торопливости.
Сначала Людмила во всем винила тяжелую изматывающую работу Руслана, постоянное недовольство тем, что им не хватало его скромной зарплаты врача. Он пытался работать на "скорой", брал дополнительные ночные дежурства. Людмила тоже хваталась за любую работу, которая приносила хоть какой-то заработок, – копирайтера, фрилансера, ридера, подрабатывала корректором в нескольких издательствах, строчила «джинсу» – заказные тексты со скрытой рекламой, доводила до ума чужие статьи.
Но постепенно она поняла, дело не только в работе и деньгах.
Время, которого раньше хватало на все, вдруг начало сжиматься, подгоняло, заставляло постоянно куда-то спешить и кого-то догонять. Стремительно мелькали дни, монотонные, похожие как две капли воды друг на друга, и постоянный страх не успеть, опоздать, проспать, не уложиться в сроки гнал вперед. Но это был бег по кругу.
Глава 2
Людмила работала редактором рубрики в редакции глянцевого журнала «Иван да Марья». Главред Большова ценила ее за безотказность и добросовестность, ей самой удавались толковые тексты, а если было нужно – Людмила Евгеньевна могла быть строгой и даже жесткой. Все авторы-внештатники, писавшие для ее рубрики «Женский взгляд», знали – нет ничего страшнее, чем не успеть сдать материал до дедлайна или схалтурить. Среди внештатников попадались и талантливые люди, которым Людмила могла доверить ключевой материал и потом не переписывать текст с нуля. Но были и совершенно безнадежные. Как Маша Житникова, например. Людмила бессчетное количество раз грозилась разорвать с ней контракт, но после очередного китайского предупреждения и истерик по телефону, жалела и сдавалась. Житникова была одинокой мамой с пятилетним сыном. И это было ее охранной грамотой. На этот раз Маша, после очередного скандала с провальной статьей про шубные туры горела желанием встать на путь исправления и занялась актуальной темой: «Как оживить супружеские отношения». Правда и эта тема была явно выше планки Житниковой, и Людмила уже завернула три или четыре текста, напичканных штампами, выдержками из «Камасутры» и советами попробовать свингерский секс, тантрический массаж, секс-туризм и еще нечто такое же экзотическое.
Наконец, Маша выслала Людмиле статью под названием «Связанные судьбой навек».
Людмила поморщилась от банальности заголовка и без особого энтузиазма начала читать текст. Он был как всегда почти безнадежен. «Полные любви глаза», «два сердца как одно в унисон»… Напыщенные фразы, цветистые обороты, тошнотворный пафос. Людмила одолела текст с третьего раза. Но во всем этом невообразимом винегрете она нашла кое-что интересное – корявое и не слишком убедительное, но довольно подробное обобщение имеющихся современных методик психотерапии и психоанализа для оптимизации отношений между супругами. А еще Людмиле бросилось в глаза упоминание о некоем психоаналитике и сексологе Штале. Как безапелляционно заявляла автор статьи, со ссылками на многочисленные восхищенные отзывы на сайте его кабинета психологической помощи, этот доктор был настоящим волшебником,
Конечно же, доверять Маше Житниковой в таком вопросе Людмила не могла. Еще раз перечитала текст, с прискорбием убедилась – его придется переписывать от первого до последнего знака. И решила начать с проверки источников.
Вечером Людмила сама нашла сайт доктора Шталя, и лично прочитала полные восторженных вздохов отзывы его клиентов. Но доверять только одному источнику она не привыкла. К тому же сайт доктора наверняка модерируется, а негативные отзывы могут просто удаляться.
Уже около года, как Людмила завела свой личный блог. Зачем, она не знала. Но ей нравилось писать короткие, эмоциональные тексты и отпускать их в свободное плавание по сети. Скрытая за своим ником sunflower и яркой аватаркой с подсолнухом, она могла откровенничать с незнакомыми людьми, доверять им свои тревоги и сомнения, делиться эмоциями и переживаниями. Было нечто завораживающее в незримой, нематериальной связи, что устанавливалась между ней и ее читателями. Со временем их становилось все больше, они оставляли комментарии, завязывались беседы, а с некоторыми и некое подобие дружбы.
Людмила решила, что ее блог может помочь ей и в этом деле. Она оставила пост, в котором попросила отозваться тех, кто обращался за помощью к доктору Шталю.
Утром, уже в редакции Людмила зашла на свою страничку. Авторы комментариев к ее посту как один утверждали, что доктор Шталь – волшебник. Людмиле стало интересно. Она решилась позвонить. Ответил приятный женский голос:
– Кабинет психологической помощи доктора Шталя. Здравствуйте! Чем могу быть полезна?
– Здравствуйте. Я могу встретиться с доктором?
– Конечно! А какого рода у вас проблемы?
Людмила растерялась.
– Проблемы… у меня нет. Я просто хотела уточнить…
Видимо ее лепет собеседницу не вдохновил.
– Доктор общается с пациентами только в форме сеансов терапии. Так вас записать?
– Нет, спасибо, – поспешно ответила Людмила и повесила трубку.
Несколько дней она мучилась в раздумьях, почему этот доктор не идет у нее из головы. Какое-то неясное ощущение того, что встреча с этим Шталем просто необходима, не давала ей покоя. Промучившись дня два, Людмила решилась и позвонила снова. Все тот же приятный женский голос задавал стандартные вопросы, а после того, как она ответила, что замужем, ей спокойно и корректно посоветовали прийти на прием вместе с мужем. Людмила пообещала подумать.
Несколько дней она хотела рассказать Руслану о докторе Штале, но боялась добавить еще градус к его все растущему раздражению. Мысль о посещении доктора точила ее изнутри, как надоедливый грызун. И наконец, удобный момент подвернулся сам собой.
Вечером Людмила мыла посуду, а Руслан уткнулся в какой-то медицинский журнал, время о времени отрываясь, чтобы заглянуть в тетрадку к Антошке, который здесь же, за кухонным столом, задумчиво грыз кончик карандаша и постигал премудрости арифметики. В небольшой квартирке Сикорских кухня была по вечерам еще и гостиной, и детской, к тому же отец предпочитал контролировать процесс приготовления уроков лично.
Арифметика Антону не давалась. Он пыхтел, краснел, ерзал на стуле, но попросить отца о помощи не желал. Характер у сына был в точности папин – упрямый и жесткий, а самоуверенности было не занимать. А Руслан лишь посмеивался, терпеливо ожидая, когда упертый отпрыск сдастся перед желанием поиграть в свою любимую компьютерную игру.
