Текст книги "Лахезис"

Автор книги: Юлий Дубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Я, между прочим, был, наверное, единственным, кто доподлинно знал, как она относится к Фролычу. Она мне сама про это сказала, когда я ее попробовал поцеловать. Это еще до списка было. А так бы я в жизни не догадался, потому что она с ним и вправду как сестра держалась. Как старшая сестра, хотя она и была на два года моложе нас. Но она мне когда про это сказала, что она любит Фролыча, у меня, как сейчас помню, самое первое ощущение было – как же я, дурак, раньше этого не замечал, и такую я сразу безнадежность почувствовал, потому что понял, что между мной и ей совершенно непроницаемая стена.

Она мне сказала тогда:

– Ты только к Грише не бегай делиться. Он тебе не поможет. Тут дело не в тебе и не в нем. туг во мне дело.

Ну я и не стал тогда с Фролычем про это говорить. Потому что он и вправду ничем помочь не мог. Но когда он свой список практически закончил отрабатывать и стал обжиматься с Наташей-маленькой, я вдруг почувствовал, что появился у меня шанс.

Я понимал, конечно, что даже если бы не Фролыч, то у меня с моей внешностью вариантов все равно не было никаких. Вот в школе на танцах, например, если девочка чувствовала, что я встал и иду через зал именно в ее сторону, она сразу начинала тревожно озираться по сторонам, а потом либо отворачивалась, либо загораживалась от меня подвернувшейся под руку подругой, либо просто быстро-быстро линяла в сторону двери.

Так что если мне и доводилось с кем потанцевать, то с уж с совсем какой-нибудь нерасторопной уродиной, и все равно эта уродина не знала, куда ей девать глаза и смотрела во время танца преимущественно в пол.

А вот Людка от меня никогда не шарахалась, как раз наоборот. И вообще она любила со мной разговаривать. У нас тема была – ну, вы догадываетесь, конечно, какая, – которую мы могли бесконечно долго обсуждать. Надо ли Фролычу поступать в боксерскую секцию, что он себе думает про сдачу зачетов – времени всего ничего осталось, а он даже не приступал, да понравится ли ему «Пора, мой друг, пора» Аксенова, ну и все такое. Фролыч, Фролыч, кругом Фролыч…

Но хоть и был у нас для разговоров кругом Фролыч, а все же, если молодой человек и девушка проводят вместе много времени, то возникает какой-то такой особый контакт. Главное тут было то, что ее моя внешность не пугала. А еще – общность интересов. Скажем, увижу, что она читает что-то, туг же достану в библиотеке или у знакомых, за ночь прочту – вот уже и контактик. Или с музыкой: я в ней ни ухом ни рылом, а она все Сибелиуса расхваливает, так я этого Сибелиуса сколько нашел, столько и купил, по пять раз прослушал и стал ей заводить, когда она приходила. И вот уже маленькая победа – сидим как-то, разговариваем про Матисса, а она посмотрела на меня задумчиво и говорит:

– Знаешь, мне с тобой так уютно, Квазимодо… как ни с кем… будто бы меня со всех сторон обволакивает что-то теплое и мягкое… не оказывающее сопротивления. – И поцеловала меня в щеку.

А буквально на следующий день у меня случился разговор с Верой Семеновной, матерью Фролыча. Она встретила меня во дворе и сказала, оглядываясь на окна:

– Костя, нам надо серьезно поговорить, только не здесь. Ты никуда не торопишься? Давай пройдемся до сквера и обратно.

Мы вышли на улицу. Вера Семеновна заметно нервничала.

– Я знаю, – наконец начала она, – что ты дружишь с Гришей. Я хочу попросить тебя об одном большом одолжении. Только ты должен дать мне честное слово, что Гриша об этом разговоре не узнает. Ну как?

У меня от Фролыча никаких секретов не было, да и быть не могло. Я подумал и сказал, что честное слово дать не могу, но если решу Фролычу про этот разговор рассказать, то сперва ее предупрежу. Она подумала и сказала:

– Ну ладно. Хорошо, что ты со мной так откровенен. Я только хочу, чтобы ты понял, что дело это очень серьезное, и от него зависит все Гришино будущее. Я говорила с Настей, и она мне сказала, что к Грише приходит одна девушка, Наташа кажется. Ты про это что-нибудь знаешь?

Я кивнул.

– А тебе известно, насколько далеко зашли их отношения?

– Вера Семеновна, – ответил я, – мы с Гришей эти вопросы не обсуждаем. Даже если бы знал, я бы вам все равно не сказал, потому что про это вам лучше у самого Гриши спросить.

– Так вот я сообщаю тебе, что отношения у них зашли очень далеко. Настолько, что они всерьез обсуждают свадьбу. Про это тебе что-нибудь известно?

Я решил не хитрить и честно сказал, что да, известно.

– Это очень большая глупость, Костя. Я эту девушку никогда не видела, Гриша специально так устраивает, чтобы к моему возвращению с работы ее уже у нас дома не было, но кое-что я про нее знаю. Во-первых, она совершенно невоспитана. Она звонит нам домой и, знаешь – «Гришу можно?» – и все, ей даже в голову не приходит поздороваться или сказать «пожалуйста», просто хамка какая-то. Совершенно распущенная и развратная особа. Мне Настя кое-что рассказала. И я навела справки. И она, и родители ее – люди не нашего круга. Не знаю, понимаешь ли ты, о чем я? У нас военная семья, Петр Авдеевич был очень высокопоставленным человеком, а у нее отец работает в торговле.

Слово «торговля» она произнесла с брезгливостью и ледяным презрением.

– Гриша еще не знает жизни, он может думать, что все эти вещи ничего не значат или значат очень мало. Поверь мне, Костя, что это серьезное заблуждение. Если Гриша спутается с торговкой или с дочерью торговца, для него все будет кончено не начавшись. Сын заслуженного генерала, – и тут в ее голосе отчетливо прозвучала медная труба, – сын военного не может связать свою жизнь с обслугой. Дочь ученого какого-нибудь – пожалуйста. Да даже дочь рабочего, если угодно, лишь бы умела себя вести в приличном обществе. Но никаких магазинов, ресторанов, прачечных и подобного всякого в семье быть не должно. Ты понимаешь меня, Костя? Я хочу, чтобы ты, не ссылаясь на этот наш разговор, по-товарищески, знаешь ли, как это бывает между друзьями, объяснил Грише, что эта девица ему не пара. Меня он слушать не будет, а к тебе прислушается. Ты ему скажи, что она вульгарна, не умеет себя вести, что она погубит всю его жизнь, ну и все такое. Если ты хочешь Грише добра, можешь даже прибавить что-нибудь – что она легкого поведения, крутит одновременно с другими парнями…

– А вы про это откуда знаете?

– У меня, Костя, только один сын, и больше никого на свете нет. Я не позволю ему загубить свою жизнь. Я тебя прошу, как мать твоего друга, помоги ему и мне. Неважно, что ты ему, в конце концов, скажешь, но он должен понять, что летит в пропасть. Пойми, Костя, дело не в том, что он собрался жениться. Я считаю, что ему еще рано, надо сперва получить образование, встать на ноги, но если уж решил, так решил. Пожалуйста! Есть чудесная, замечательная девушка Людмила, ты ее знаешь, из прекрасной семьи, совершенно безупречная, великолепно воспитана, иностранные языки, музыка, да если бы он сказал, что хочет жениться на ней, – так хоть завтра! Петр Авдеевич, когда был жив, все мечтал, что Гриша женится на Людмиле. Родители ее – исключительно порядочные, очень уважаемые люди, с прекрасным положением. Так нет! Ему дворняжку подавай! Костя, обещай, что ты с ним поговоришь.

– Вера Семеновна, а почему вы решили, что он меня послушает?

– Он тебя обязательно послушает. Потому что вы одного возраста. Потому что вы товарищи и говорите на одном языке. Это меня он слушать не станет. А ты найдешь, что ему сказать, чтобы он все правильно понял. Обещай мне, Костя. Поверь, что это для его же блага.

Я обещал. Хотя и не представлял себе совершенно, как я могу с Фролычем про это заговорить. А уж тем более объяснить ему, что Наташка-маленькая не его ноля ягода, что она из обслуги и ему в подметки не годится. Она когда по улице проходила, на нее все оглядывались, так она выглядела, а уж одевалась ну просто как где-нибудь на Бродвее, как сейчас вижу– она идет, черные волосы летят по ветру, глазищи зеленые, белый полотняный балахон с ручной вышивкой и светло-голубые джинсы как вторая кожа, проезжающие машины тормозят и сигналят, а она идет, будто не видит и не слышит, и только полуулыбка такая и рукой волосы с лица отбрасывает.

Дворняжка, ха!

Знаете, бывает так, что случается в жизни что-то такое важное, что потом про это много раз приходится вспоминать. Но вспоминается часто по-разному, так что через много лет уже и непонятно – так ли это было на самом деле или просто воспоминания в разные периоды друг на друга наслоились и суть дела заслонили совершенно.

Вот сейчас мне кажется, что я буквально сразу же после разговора с Верой Семеновной поверил в ее абсолютную правоту, будто откуда-то из космоса вошло мне в голову слово «приманка» и так больше никуда не уходило. До разговора я к Наташке-маленькой никак не относился – есть и ладно, даже хорошо, что есть, потому что из-за нее Фролыч Людку просто игнорирует, а как Вера Семеновна со мной поговорила, так я немедленно почувствовал, что она представляет собой очень серьезную опасность для Фролыча и что с этим надо что-то делать.

Вот это самое слово «приманка» у меня до сих пор в голове сидит, как если бы тропинка в лесу, на ней капкан, замаскированный чем-то для Фролыча очень привлекательным, и он по этой тропинке бежит не задумываясь ни на секунду, и еще несколько шагов – и капкан захлопнете^

А с другой стороны, если бы я так вот сразу все понял, то я бы наверняка предпринял какие-нибудь действия, постарался бы Наташку и Фролыча как-то развести, наплел бы Фролычу про нее всякие небылицы, как мне Вера Семеновна подсказала, или еще что придумал, но ничего такого я припомнить не могу.

Единственное, что было, так это я Людке про Наташку-маленькую рассказал. Что есть такая девица, которая хочет Фролыча окрутить и вьется вокруг него, но все это, дескать, в пользу бедных, потому что она дура, стерва и все такое, и Фролыч ею тяготится, но не знает, как от нее избавиться, от этого сильно страдает, и ему надо как-то помочь, только я не знаю как.

На этом наши с Людкой посиделки вдвоем закончились. Стали мы везде втроем появляться – я, она и Фролыч. Людка придумывала, куда бы нам втроем пойти – в театр, или в кафе, или на вечер куда-нибудь, а я звонил Фролычу и говорил, что вот у нас такие и такие планы, и не хочет ли он присоединиться. Фролыч знал, конечно, как я к Людке отношусь, и всегда практически соглашался, потому что думал, что Людке со мной скучно и неинтересно, а если он с нами пойдет, то все будет хорошо, и Людка в результате таких частых встреч может привыкнуть к моему обществу, у нее выработается на меня правильный положительный рефлекс, и потом мы с ней сможем уже вдвоем везде ходить, без его участия.

А я все это планировал потому, что, чем больше времени Фролыч будет проводить с нами, тем меньше он будет видеться с Наташкой. Ее, кстати говоря, эти наши совместные мероприятия ужасно злили, и она Фролычу закатывала скандалы и истерики, а он такое сильно не любил, да и сейчас не любит, ему нравится, когда жизнь протекает спокойно.

С Верой Семеновной у меня больше никаких разговоров не было, но того, что Фролыч стал больше времени проводить с Людкой, она не заметить не могла, и это ей, несомненно, нравилось.

А дальше произошла одна история, которой я сначала значения никакого не придал.

Дело было днем. Я шел по улице Горького мимо ресторана «Минск», совершенно случайно посмотрел в окно и увидел внутри за столиком Веру Семеновну. На столе было много всякой еды, стояла бутылка вина, но она ничего не пила и не ела, а что-то очень энергично говорила и все время махала правой рукой. А напротив нее сидел очень знакомый мужчина, который слушал все, что она говорит, я пригляделся и узнал Николая Федоровича. Он к тому времени вырос по службе и стал вторым секретарем райкома партии – мне про это Фролыч рассказал как-то.

Я немного постоял сбоку, чтобы меня не было видно. Вера Семеновна еще немного порубала воздух рукой, а потом полезла в сумочку, достала носовой платок и стала вытирать глаза. А Николай Федорович взял ее за запястье, стал успокаивать, потом сам начал говорить что-то, а Вера Семеновна слушала его, кивала головой и лицо ее менялось на глазах – будто перед ней раскрывались дали светлого коммунистического будущего. Николай Федорович говорить закончил, разлил вино по бокалам и Вере Семеновне подмигнул – он ко мне вполоборота сидел, так что мне это хорошо видно было. Вера Семеновна ему улыбнулась, и они чокнулись.

Первое впечатление у меня было, что Вере Семеновне надоело вдовствовать, и у нее роман с Николаем Федоровичем. Он-то уж точно человек из ее круга. Так я про себя подумал тогда и больше про эту встречу не вспоминал.

Потом была короткая заметка в «Правде», а вслед за ней длинные статьи в «Известиях», «Труде» и целый разворот в «Литературке» – про разоблаченную группу расхитителей в сфере торговли. Группу возглавлял отец Наташки-маленькой. Он сразу во всем признался, что неудивительно, потому что при обыске у него нашли много сотен тысяч рублей наличными, всякие украшения из золота и драгоценных камней, а на даче, под яблоней, закопанную трехлитровую банку с иностранной валютой. Суд состоялся через неделю после Пасхи, и его и еще троих вместе с ним приговорили к высшей мере наказания, а остальных расхитителей – к длительным срокам тюремного заключения.

Вот тут-то я понял сразу две вещи. Что Вера Семеновна, когда она говорила про торгашей и обслугу, общение с которыми наверняка погубит Фролыча, была совершенно права. А второе: мне как-то сразу стал понятен подлинный смысл засевшего у меня в голове слова «приманка» – Наташка-маленькая была очередным испытанием, заброшенным нам из внешнего мира, и если бы не Вера Семеновна с ее классовым чутьем, то этого испытания Фролыч мог бы и не выдержать.

Фролыч рассказывал мне потом, что даже после ареста расхитителей Наташка-маленькая все еще пыталась ему звонить и набивалась на встречу, но он проявил настоящую мужскую стойкость, а когда она без приглашения заявилась к нему домой, то он просто грубо послал ее куда подальше и захлопнул дверь прямо у нее перед носом.

Этот момент я, кстати, наблюдал – она вылетела из нашего подъезда как пробка из бутылки и бежала через двор, закрывая лицо руками.

Надо сказать, что благополучное для всего будущего Фролыча завершение этого романа Веру Семеновну не сильно успокоило. Она из всей этой истории вынесла твердое убеждение, что сын у нее – сексуально озабоченный недоумок, и что в следующий раз, когда он подберет себе очередную дворняжку с привлекательным экстерьером, все может закончиться намного хуже. Если бы она знала, что Фролыч вовсе не недоумок, а просто пытается отстроить правильный лифт в будущую жизнь, и что экстерьер для него хоть и имеет значение, но вторичное, она бы себя по-другому повела, но Фролыч с матерью особо не откровенничал, поэтому она решила раз и навсегда обезопасить его от всяческих опасных происков со стороны.

Произошло это как раз на Первое мая. С утра Вера Семеновна и Фролыч поехали на кладбище к могиле Петра Авдеевича, а вечером позвали гостей. Не помню сейчас, почему не пришли мои предки, так что я был один, еще пришел Николай Федорович, двое незнакомых мне военных в штатском и Людка с родителями.

В коротком перерыве между холодными закусками и горячим было объявлено о будущей свадьбе, что назначается она на осень и что немедленно после молодожены уедут на две недели в свадебное путешествие в Венгрию. А Вера Семеновна предложила выпить сперва за счастье молодых, а потом – сразу же и не садясь – за настоящих друзей, которых так мало, но которые так нужны и так помогают.

Это она, конечно, Николая Федоровича имела в виду, но и меня тоже. Я так думаю.

Мне кажется, что когда отцу Наташки-маленькой на суде объявили, что его расстреляют, он то же самое почувствовал, что и я в тот момент. Он, конечно, понимал, что его непременно должны расстрелять, но одно дело понимать, и совсем другое – вдруг услышать, что вот так будет, и что это окончательно и не подлежит никакому пересмотру. В этот момент будто ватной дубиной по голове ударяют, и сразу перестаешь слышать, что происходит вокруг.

Я ведь никаких надежд и не питал, понимал прекрасно, что Людка не для меня, что она Фролыча любит, но, пока она его только и любила, а он на это внимания не обращал, мне как-то… спокойно, что ли, было. Вроде как если она ничья, то это значит, что хоть на немножко, но моя. А теперь это все кончилось.

Я понимал, что и для Фролыча это самый наилучший вариант, и для нее – мечта всей ее жизни, поэтому как настоящий друг должен был только радоваться, что так все закончилось.

Я потом уже научился этому радоваться. Постепенно, не сразу.

А на свадьбе у них я был свидетелем со стороны жениха, и чуть всю свадьбу не испортил, потому что в первый раз напился по-настоящему. То есть я и раньше выпивал, как водится, но так, чтобы до полного беспамятства – ни разу. Единственно помню, как я вроде как начал тост говорить и стоял при этом рядом с Фролычем и Людкой в белом платье, а потом все закружилось, и я оказался на полу. Помню, что Людка на меня с каким-то таким ужасом смотрела, а потом я вырубился и больше ничего не помню.

Через два дня после свадьбы, когда они уже уехали в Венгрию, меня Вера Семеновна в подъезде встретила и сказала:

– Не умеешь пить – не пей. Извиняться за тебя пришлось перед гостями.

Орленок Эд и разбуженное лихо

Сегодня с утра смотрел в окно. У меня с краю есть небольшая щель, и можно незаметно видеть, что там снаружи творится.

Там внизу, на засыпанной снегом лавке сидит сильно огорченный жизнью амбал. Он пьет пиво из большой двухлитровой пластиковой бутыли, чтобы хоть как-то залить тоску. Хлебнет, аккуратно крышку завинтит, пристроит бутыль у ног и начинает что-то бормотать себе под нос. Какой-то гад ему сильно испортил жизнь. Амбал, похоже, из-за этого всю ночь пил, а теперь просто приходит в себя посредством пива. И чем больше он приходит в себя, тем сильнее ему хочется поделиться с миром своим огорчением. Поэтому чем дольше он сидит, тем активнее бормочет.

Мне отсюда не слишком здорово слышно, но впечатление такое, что у человека серьезные проблемы на производстве. И ему решительно не хватает аудитории. Чтобы аудитория разделила его горе.

Только я подумал про аудиторию, как тут тебе и пожалуйста. Возникла аудитория в количестве одной пенсионерской единицы мужского пола. Только я бы такую аудиторию самому кровавому врагу не пожелал. Красномордый дубленочный общественник. Если по физиономии судить, то в прошлом вохра какая-нибудь. А если по одежке, то бывший профсоюзный деятель из какого-нибудь министерства местной промышленности. Ему очень не нравится, что непорядок. Во-первых, безобразный пьяный на территории. Во-вторых, продолжает усугублять. А в третьих, расселся нахально на спинке скамейки, а грязные конечности свои расставил на сиденье.

Общественник пристроился на безопасном расстоянии и грозится милицию вызвать. Руками машет. А амбал на него – ноль внимания. Так и общаются в два голоса, общественник – орет, а амбал – бормочет. Дуэт.

Был бы этот профсоюзный вохровец нормальным человеком, он, вместо того чтобы разводить дуэты, давно пошел бы к себе домой и вызвал по телефону участкового. Но он простых путей не ищет. Ему, скорее всего, и не надо вовсе, чтобы амбала забрали в каталажку. Ему хочется всему миру свою приниципиальность и безудержную отвагу продемонстрировать. Чтобы весь дом знал, что есть такой Петр Петрович Добчинский, который никакому антисанитарному хулигану спуску не даст. И чем больше он машет руками, тем больше распаляется и уже начал потихоньку расстояние между собой и скамейкой сокращать.

Это он зря. Это он очень неосторожно поступает. Амбал и так огорчен до крайности.

Ну вот. До амбала дошло, что тут рядом какой-то клоп выступает с претензиями. Перестал бормотать и начал внимательно вглядываться. Фокусирует зрение. Если сфокусирует, деду хана.

Сфокусировал. Сложил правую лапу в кулак, вытянул вперед и как рявкнет:

– Ну ты, сучье вымя, подь суды! Ткнись рылом. И по-шелнах!

Общественник даже подскочил от ярости. Не ждал он, что его прилюдно обзовут сучьим выменем. Раньше, видать, все больше по имени-отчеству величали. Очень оскорбился.

– Да я! – орет. – Да ты! Да мы!

Амбал – хоть и пьяный в хлам – но очень убедительно изобразил рывок со скамейки. Общественник так резво отскочил, что не удержался и плюхнулся в сугроб. Рядом урна стояла, так он ее зацепил и опрокинул. Сидит в сугробе, на ногах – урна, вокруг полно всякого дерьма, из урны вывалившегося. Амбал ржет во всю свою богатырскую мощь..

Трагическая история разворачивается прямо на глазах. Самое время общественнику валить домой под надежную защиту бронированной двери и оттуда звонить в отделение милиции, соскребая с себя налипший мусор. Но это уже безнадежно. Весь дом видел, как унизили борца за правое дело, и отступать теперь никак нельзя. Сейчас этот кретин полезет на амбала.

Так и есть. Встал и решительным шагом двинулся вперед. В атаку. За Родину, за Сталина. «Броня крепка, и танки наши быстры». «Ярость благородная вскипает как волна».

Но амбал попался добродушный. Он крови не жаждет. Не рвет на куски старческий организм, не топчет деда ногами. Он дождался, пока дед приблизился к скамейке, и изображать уже ничего не стал, а просто с легкостью спрыгнул ему навстречу, приблизившись почти вплотную. Дед этого настолько не ожидал, что снова сел. Практически упал к ногам хулиганствующего субъекта.

Это он от неожиданности сел, вовсе не потому что был хоть как-то травмирован. Сел, но не сдался. Пошарил в кармане и выудил оттуда милицейский свисток. Это он зря. Потому что даже самый добродушный алкаш на эти звуки реагирует очень даже болезненно. В какое-то мгновение он развернулся, и свисток улетел в кусты. Амбал схватил деда за грудки, приподнял как перышко, водрузил на скамейку и что-то ему втолковывает. Мне видно из моего наблюдательного пункта, как у деда цвет лица меняется с кирпично-красного на синевато-бледный и обратно.

Что такое интересное объясняет амбал пенсионеру, мне отсюда не слышно, но действуют на него эти слова по-сильнее, чем про сучье вымя, – он прямо на глазах обмякает и уже почти висит на руках у амбала.

Потом амбал его отпустил и показал куда-то в сторону своим сосисочьим пальцем. Дед покорно закивал, поковылял неверной походкой к кустам, долго там копался и снова вернулся к амбалу. Протягивает ему облепленный снегом милицейский свисток и слегка приседает при этом от внезапно пробудившейся почтительности перед грубой силой.

Амбал подношение принял, сунул в карман, развернул "деда в сторону улицы, еще что-то сказал повелительно и снова устроился на скамейке, а дед потрусил в указанном направлении. Минут через десять вернулся с полиэтиленовым пакетом.

Амбал вытащил из пакета полную емкость с пивом, пристроил рядом с собой на скамейке, а деду махнул пренебрежительно, чтобы исчез и более не маячил.

Тот и исчез в подъезде. Не в моем – в соседнем.

Пословица такая народная есть: «Не буди лихо, пока оно тихо». Вот ведь дед. Наверняка обладатель славной трудовой биографии, выбившийся в советское время в начальники среднего звена. Привык командовать, обличать и искоренять. Неукротимый общественник. Пока на пенсию не вышел, перед ним все подчиненные тряслись и дрожали, да и домашние наверняка по струнке ходят. Могло ему в голову прийти, что на старости лет он для какого-то занюханного алкаша будет за пивом бегать? На глазах у всего дома.

А ведь пройди он мимо, не начни он приставать к нарушителю общественного порядка, так бы и сохранял незыблемое чувство собственного достоинства на протяжении всей своей почетной старости.

Нет, он решил, что ему былое профсоюзное величие вполне позволяет подразнить лихо. Что ему с его партийночиновничьей биографией сам черт не брат. И море по колено.

А настоящее лихо, братцы, это такая штука, с которой шутки плохи. Просто ужас что такое. Взбесившаяся пьяная шобла к примеру или, как в нашем с веселыми хлопцами случае, волевой государственный акт. Так вот, если это самое лихо появляется в непосредственной близости, то нужно просто зарыться в солому, зажмуриться и ждать пока пронесет. Некоторые любознательные, конечно, не зажмуриваются и потихоньку из соломы выглядывают – интересно же узнать, что это за такое лихо, на что оно похоже и с чем его едят. Есть, понятное дело, подслеповатые дураки, которым плохо видно, и они начинают себя постепенно обнаруживать, чтобы лихо чуточку приблизилось, и его можно было бы идентифицировать. Чтоб в будущем ни с чем не спутать. Ну оно и приблизится, как только учует, что за ним наблюдают в познавательных целях.

Вот и пенсионер этот – такой же любознательный придурок. Неужто непонятно было с самого начала, что амбал слов никаких не понимает, а управы на эдакую тушу у одинокого ветерана труда нет и быть не может. Так нет – он все скакал кругом, втягивался, так сказать, в орбиту притяжения лиха, ну а теперь для него за пивком бегает, попал на старости лет в холуи к дворовому алкашу.

Вряд ли этот его позор весь дом наблюдал, но пара разговорчивых старушек наверняка видела, а этого вполне достаточно.

Он, старик этот, привык искоренять любой попавшийся на его пути недостаток, увидел не понравившееся ему лихо и погрозил ему пальцем. Не обращает внимания. Он руками махать начал. Лихо повернулось, посмотрело равнодушно и опять своими делами занимается. Он – орать. Лихо заинтересовалось. Он – свистеть. Теперь вот шестерит, за пивом на глазах у всех бегает.

А амбал себя прекрасно ощущает. Пустую пивную емкость запулил подальше, зашел за соседнюю скамейку, помочился и вернулся на место.

С интересом рассматривает окна.

Человек от Бесика?

Скорее всего. Мне отсюда провод с наушником и микрофоном не видно, но бормочет он явно не просто так.