Текст книги "Детектив и политика. Вып. 1"

Автор книги: Юлиан Семенов

Соавторы: Лев Каменев,Дмитрий Лиханов,Вернер Шмиц,Роже Мартен,Дешил Хэммет,Тельман Гдлян,Гийом Апполинер,Владимир Трухановский,Евгений Додолев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

12

Как всегда в первые вечерние часы, пивная «Обломов» была набита битком. Дым от самокруток стоял столбом, пахло пиццей и пивом.

Улле и Джимми удалось найти два свободных места за большим столом. Минут через десять на них наконец обратила внимание студентка, подрабатывавшая здесь официанткой, и приняла заказ. Таким образом, можно было надеяться, что минут через пятнадцать им принесут доброе старое пиво. Музыка была приличная, в этом оба сходились, интерьер не менялся уже лет десять, еда была вкусной и недорогой. В «Обломове» собирались преимущественно молодые люди, от восемнадцати до двадцати пяти.

В ожидании пива Улла рассказывала Джимми о похоронах.

– Стоило посмотреть на моих стариков во время проповеди. Если б это не было так грустно, я бы умерла со смеху.

Она попыталась воспроизвести гримасу на лице отца.

– А откуда пастор узнал так много про твоего деда?

– От ОЛПН.

Джимми вопросительно взглянул на нее.

– А, это куда он обычно уходил и оставлял нам ключ. А что означают эти буквы? Добровольное общество спасения на водах или еще что?

– Идиот, – прошипела Улла и ткнула его в бок. – Это объединение лиц, преследовавшихся при нацизме…

– А какое отношение имеет к этому пастор?

– Об этом я спросила тех, что пришли на похороны. Я ведь потом была с ними в пивной.

Она перехватила косой взгляд Джимми.

– Да не смотри ты таким кретином. Самому младшему из них семьдесят два. Они сказали, что знают пастора по движению сторонников мира. Наверное, они ему все рассказали.

Кельнерша поставила на гладко выскобленный стол кружки с пивом.

– Думаешь, у него теперь будут неприятности?

Улла слизнула с губ пивную пену.

– Уж мой старик об этом позаботится, – ответила она, вздохнув. – Но тот человек, наверное, и не ждет ничего другого. Он отнюдь не собирается разыгрывать врачевателя душ перед набожными мещанами, так сказал он тем из объединения.

Она достала из сумочки табак, скрутила тоненькую сигарету толщиной со спичку и жадно закурила. С момента несчастного случая с дедом прошла всего неделя, но она прожила ее тяжело: больница, полицейский участок, кладбище.

– А что же с белым «мерседесом»? – спросил Джимми.

По телефону она рассказала ему о последних словах деда и о своем визите в полицию.

– Какое все это имеет теперь значение? – вздохнула она. – Дед умер, понимаешь? И от того, что мы начнем гоняться за белым «мерседесом», он не оживет.

Тут она сделала глубокую затяжку.

– Тебе все-таки надо было пойти на похороны.

– Почему?

– Там было много поучительного. Пастор и эти железные старики. Я, например, усвоила, что нельзя слишком быстро сдаваться.

– Главное, что ты это усвоила, – подкольнул Джимми.

– Я – да, – сказала она вполголоса.

– Ну, а дальше?

– Что ж, давай выясним, кто этот человек на «мерседесе». – Помолчав, она добавила: – Но как?

– Предположим, – глубокомысленно начал Джимми, – что дед действительно был сбит этим человеком. Тут же возникает вопрос: кому нужно устранять человека в возрасте семидесяти пяти лет?

Он испытующе взглянул на Уллу.

– Говорите же, комиссар Шимански, – воскликнула она абсолютно серьезно.

Джимми скривился.

– Мы слишком мало знаем о твоем деде. Как он жил и всякое такое. Может, у него были враги.

– Я тебе рассказывала, как живет дед… как жил то есть, – поправилась она. – По утрам он чаще всего шел к врачу. Потом в магазин, покупал что-нибудь к обеду. Потом спал часа два-три и, наконец, садился на мопед. Покупал корм для кроликов, наведывался к старым друзьям, заглядывал в пивную Эрны. По вечерам смотрел телевизор или отправлялся на собрание.

Улла допила пиво.

– Так, может, с этого и начнем? – спросил Джимми.

– С чего?

– С пивной. Ты говоришь, он часто бывал там.

– Точно. Они даже были на похоронах. Но я туда не пойду.

– Почему?

– Из-за парней, что болтаются там целыми днями. Не люблю, когда пристают.

– Хорошо, пойду я, – сказал Джимми. – А ты куда?

– Я пойду в городской архив. Старики рассказали, что там есть записанное на магнитофон интервью с дедом. Для какой-то выставки. «Террор и сопротивление в Бохуме» или как-то так.

– А тебе не кажется, что с тех пор прошло уже много времени?

– Но с чего-то ведь надо начать, – решила Улла.

13

После двух холодных осенних дней вновь выглянуло солнце, и у входа в пивную появился народ. В компанию молодых парней с наголо обритыми головами затесалось несколько девушек.

Джимми медленно проехал мимо, поставил мотоцикл у пивной, подошел к окошку и спросил бутылку пива.

– Но открыть ее вам я не смогу, – сказала хозяйка, кивнув на картонное объявление в окне.

«Потребление алкогольных напитков возле пивной запрещено» написано было на нем кривыми печатными буквами.

Джимми уселся на свободное местечко возле стены. Солнце пригревало. Девушки искоса наблюдали за ним. Он протянул бутылку соседу.

– У тебя не найдется ключ семнадцатый номер?

Наголо остриженный парень извлек из кармана открывалку, рывком снял пробку, совсем не погнув ее, и снова аккуратно прижал к бутылке.

– Вот это школа, – восхитился Джимми.

– А ты как думал? – гордо сказал другой, наслаждаясь триумфом.

Он был того же возраста, что и Джимми, быть может, чуть старше. Между высокими ботинками парашютиста-десантника, в которые заправлены были линялые джинсы, стояла бутылка с пивом. Правой рукой парень вылил треть ее содержимого в себя, снова закрыл пробкой и поставил на старое место. Все это время левая рука помещалась в кармане летной куртки.

– Слышь, – начал Джимми, по достоинству оценив его искусство, – ты не знаешь Эмиля Штроткемпера, он бывает здесь время от времени?

Другой парень из группы, тоже бритоголовый, но чуть постарше остальных, отставил бутылку в сторону. Потом выключил кассетник. Громкая, шумная музыка резко оборвалась.

– Бывал, ты хочешь сказать, – ответил сосед Джимми. – Сейчас он в земле сырой.

– А откуда ты его знаешь? – осведомился старший.

– Это дед моей подружки.

– Надо же, у Эмиля была внучка, – удивился открыватель бутылок. – Я об этом не знал. И сколько же лет этой красотке, сорок?

Девушки, продолжавшие коситься на «сузуки», захихикали.

– Ну, ты даешь! – воскликнула одна, густая прядь волос падала ей прямо на левый глаз.

Один-ноль в пользу завсегдатаев.

– Ты бы к парикмахеру, что ли, сходил, – Джимми попробовал выравнять положение и незаметно вынул руки из карманов.

Движение это заметили бритоголовые, и девушки тоже.

– Нервный ты больно для своих лет, – сухо сказал владелец кассетника, утверждая тем самым свое превосходство.

Джимми сделал еще глоток, раздумывая, как бы получше подступиться к парню.

– Историю с несчастным случаем ты знаешь, наверное, лучше, чем я, – попытался он еще раз.

Ответ последовал незамедлительно.

– Можешь быть уверен, старина. В тот вечер я был здесь.

– Здорово, – кивнул Джимми. – Только ведь все это произошло по дороге домой. Или ты сидел на заднем сиденье?

Девушки прыснули, представив себе подобную картину. Счет стал два-один. Джимми продолжал наступление.

– Ты, наверно, уже слышал, что это был вовсе не несчастный случай?

– Говорят.

Бритоголовый вынул руку из кармана и закатал рукава куртки. Татуировка в виде креста натянулась на мускулах.

– Старой развалине ездить в такую погоду на мопеде – самоубийство.

Он кинул быстрый взгляд на девушек. Они по-прежнему хихикали. Равновесие сил было восстановлено.

– А ты в самом деле думаешь, его кто-то задавил? – спросил старший.

– Эмиль, во всяком, случае говорил именно так, – простодушно выдал Джимми. – Вроде бы это был белый «мерседес».

Парень внимательно взглянул на него.

– Я его видел.

– Значит, все-таки сидел на заднем сиденье? – театрально выдохнул Джимми.

Девушкам это, естественно, понравилось. Он снова вел в счете.

– Спроси лучше Пивную Бочку. Он-то был при этом наверняка, – съязвил бритоголовый.

– А это еще кто?

– Он был тогда на улице, – вмешалась одна из девушек, показав на скорчившегося пьяного в самом конце стены.

– А еще парочки столь же надежных свидетелей у тебя нет? – спросил Джимми.

Фырканье девушек подтвердило, что он набирает очки.

Но до победы было еще далеко. Он снова глотнул пива.

– Ну и где ты видел эту телегу? – спросил он уже вполне серьезно.

– Здесь, у пивной. Он проехал мимо и двинулся вслед за Эмилем, верно, как в аптеке.

– А номер не помнишь?

Бритоголовый почесал кончиками пальцев лысину.

– Во всяком случае, машина была не из Бохума, – сказал он наконец.

Спрашивать про водителя глупо, решил Джимми. Тогда было темно и шел дождь.

– А у тебя нет идей, кому это так хотелось придавить Эмиля? – спросил он вместо этого. – Он тебе ничего не рассказывал?

Бритоголовые переглянулись.

– Эмиль рассказывал много всякого, особенно когда заняться было нечем, – ответил старший. – Все басни прошедших времен.

– Ну а насчет настоящего как? Не мог же он все время рассказывать о прошлом?

– Он – мог! – небрежно бросил старший и снова включил музыку. Сосед откинулся назад и влил в себя остатки пива. Потом лениво направился сдавать пустую бутылку.

На обратном пути он остановился возле Джимми.

– Знаешь, из-за чего убивают чаще всего?

Джимми взглянул на него снизу вверх.

– Из-за ревности, – ухмыльнулся парень и, повернувшись к девушкам, дернул свисавшую на лоб прядь.

Джимми уселся на мотоцикл и на нем сорвал разочарование. Слишком сильно дал газ, и мотоцикл с ревом вылетел на проезжую часть.

Парень, которого называли Пивной Бочкой, подошел шаркающей походкой, чтоб допить оставшееся после Джимми пиво.

Старший из бритоголовых поднялся, направился к вокзалу и стал набирать в телефонной будке длинный номер.

14

Городской архив находился в уродливом кирпичном здании за биржей труда. От висящего над Руром смога красные когда-то кирпичи почернели. Должно быть, в здании мрачно и пахнет сыростью. Таким и должно быть место, где хранятся старые, списанные в архив дела.

Но первое впечатление оказалось обманчивым.

Архивариус, к которому ее направили, доктор Меерманн, совсем не походил на древнего иссохшего человека в сером кителе. Ему было самое большее тридцать пять, спортивная фигура, длинные черные волосы и юношеское лицо. Вместо бумажной пыли от него пахло хорошим одеколоном. Улле он понравился.

– Да, какое-то время назад мы брали интервью у вашего деда, – дружелюбно подтвердил он.

– Когда примерно это было?

Он прикрыл глаза и потер кончик носа.

– В сентябре восемьдесят первого, совершенно точно.

– Можно мне его прочесть? – спросила Улла.

– Вряд ли.

Меерманн снял телефонную трубку и набрал номер.

– У вас сохранилась запись интервью со Штроткемпером?.. Эмиль Штроткемпер… для выставки… в восемьдесят первом… Нет?.. Тогда принесите, пожалуйста, пленку… Да, сейчас.

– Как я и думал, его до сих пор не перепечатали, – вздохнул архивариус. – Но ведь у вас есть время?

Улла кивнула.

– Тогда можете прослушать запись.

Он не спросил ее о причине подобного интереса. Ему, ежедневно общающемуся с историей, такое казалось вполне естественным.

Вошла молодая женщина с кассетой в руках. Меерманн вставил ее в магнитофон, лежавший на полке у стены. Через несколько секунд из динамика раздался его собственный голос.

«Беседа, состоявшаяся двадцать седьмого сентября тысяча девятьсот восемьдесят первого года с Эмилем Штроткемпером. Интервью взял доктор Меерманн».

Он нажал клавишу.

– Прослушайте это не торопясь. А у меня еще дела в подвале. Мы ведь на днях должны переезжать.

Улла осталась в одиночестве. Она подошла к полке и включила магнитофон.

Архивариус беседовал с дедом о детстве и юности. Обстоятельно, слегка запинаясь, рассказывал Эмиль о своей семье, об отце, мачехе, о братьях и сестрах. Потом, уже гораздо более раскованно, о работе клепальщиком в шахте.

Эмиль не был крупным деятелем рабочего движения в Бохуме, это Улла узнала, прослушав первую сторону кассеты. Он был скромным помощником кассира в местном отделении компартии, в доме на Мольткеплац, этой штаб-квартире красных в городе. Потерявший основную работу, он всегда был под рукой, когда требовалось расклеить плакаты, разбросать листовки, организовать демонстрацию или дать бой нацистам.

Она перевернула кассету.

– Когда тридцатого января тридцать третьего года нацисты пришли к власти, вы были здесь, в Бохуме? – спросил архивариус.

– Да, конечно, – отвечал Эмиль. – Когда наци захватили власть, я поначалу пытался скрыться. Я жил тогда в доме, принадлежавшем партии, на Ронштрассе. Укрылся я у некоего Витмана. С еще одним товарищем вместе, он тоже был коммунистом. Как-то вечером Витман мне говорит:

– Эмиль, пошли в кино!

Тогда они показывали «Германию, истекающую кровью». Мы пошли. Дома он меня спрашивает: Ну, и как понравился тебе фильм, Эмиль? Ничего такого коммунисты никогда не делали, говорю я. Мы никогда не стаскивали венков с катафалков, не оскверняли могил. Это специально сделанный клеветнический фильм против нас. Он промолчал тогда, а мне ничего и в голову не пришло. А спустя несколько дней пришли ночью штурмовики и взяли меня прямо из постели.

– Когда примерно это было? Вы можете вспомнить точную дату вашего ареста?

– Нет, теперь уже нет. С тех пор много воды утекло. А вначале это было как-то и ни к чему.

– Что же случилось после того, как на рассвете вас арестовали?

– Они доставили меня на Херманнсхоэ, в бывшую типографию социал-демократов, там штурмовики оборудовали для себя подвал. Через час меня вызвали на допрос к некоему Карлу Аугсбургеру, он был у них главным. На столе лежала резиновая дубинка, и если я говорил «нет», то получал ею по морде, говоря простым языком. Но он из меня ничего не выудил. Три раза я был на допросе. Как-то раз входит женщина, она искала мужа. Аугсбургер спрашивает ее фамилию. Она отвечает, такая-то, фамилию я забыл. Что тебе здесь нужно, красная коровища? – орет Аугсбургер. У женщины огромный живот, в любой момент могут начаться схватки. И тут эта жирная свинья встает и бьет ее прямо по животу, да так, что она отлетает в угол и прямо на полу рожает. Я помогал принимать ребенка, она истекала кровью. Я много страшного видел в жизни, но такого – никогда.

Улла встала, выключила магнитофон, взяла сигарету, распахнула высокое окно, уселась на подоконник и жадно закурила. Потом выбросила окурок в окно. И снова включила магнитофон.

– И как долго вы пробыли на Херманнсхоэ, господин Штроткемпер?

– Дней восемь, а потом они посадили меня в машину и повезли к реке. Когда мы свернули неподалеку от моста, нацисты принялись палить из своих пушек, словно ковбои. Господи, подумал я тогда, да ведь они убьют тебя запросто, а труп сбросят в реку!

– Куда же вас привезли?

– На Гибралтарштрассе. Там внизу была старая шахта. Штурмовики устроили там лагерь, он был еще недостроен. А нас заперли в душевую.

– И что же было потом?

– Когда мы прибыли, впереди стояло пять штурмовиков. Один был со всеми знаками отличия, как павлин. Это был штандартенфюрер Фос. Один из штурмовиков был инвалид, когда меня ввели, он заорал: Из-за вас, красной сволочи, я потерял ногу. Там было что-то вроде проходной, он взял карандаш, бросил сквозь окошко в другую комнату и заорал: Поднять! Я хотел пройти за карандашом через дверь. Нет, орет тот, отсюда! И я, идиот, наклоняюсь, чтобы поднять карандаш через окно. Как только я дотронулся до пола, верхняя половина окошка захлопнулась. Тогда Фос приказал: Двадцать пять ударов! При первом я взвыл, как собака. А потом уже не чувствовал боли. На двадцать четвертом Фос сказал: Должно быть, я ошибся. И они начали снова. Я пришел в себя уже на нарах. Товарищи приносили мне холодной воды из Рура.

– Сколько всего арестованных было там размещено?

– Около двухсот человек, может, чуть больше. Нас всех заставляли работать, мы обновляли для штурмовиков помещение. Там еще лежал металлолом от старого подъемника. Мы должны были аккуратно его разобрать, и потом штурмовики продали его одному из своих тайных покровителей. У них завелись деньги на выпивку. Напившись, они вламывались к нам в барак. Мои нары были первые у двери. И доставалось мне всегда первому.

– Как долго вы пробыли там?

– Около пяти месяцев.

– Вы помните, когда вас снова выпустили на свободу?

– Выпустили на свободу – это хорошо сказано. Я бежал. Мой брат знал, куда меня отправили. Он был знаком с одним из штурмовиков. Мы с братом все продумали. Он достал грузовик и дожидался меня ночью на горе, в Штипеле. Я бежал с двумя товарищами. На грузовике мы переправились в Голландию.

– А как вы вышли из лагеря?

– С помощью штурмовика, которого знал мой брат, тот помог нам.

На этом запись беседы обрывалась.

Улла выключила магнитофон и принялась вышагивать взад и вперед по комнате. Архивариус не появлялся. Она вырвала листок из записной книжки, нацарапала на нем пару строк и ушла.

15

– Гибралтарштрассе, – буркнул Джимми и кивнул на табличку с названием улицы.

Он остановил мотоцикл прямо посреди дороги. Справа высились три дома из бута, в которых прежде жили шахтеры. Новехонькие окошки с плотными стеклами, ухоженные палисадники и мощные автомобили у ворот кое о чем говорили. Квартиры шахтеров приобрели зажиточные бюргеры, они перестроили их для себя.

Найти здание бывшей шахты им не удалось. Зажав шлемы под мышкой, они спустились к реке.

– Неужели здесь можно нырять?

Улла показала на стайку дохлых рыб, плавающих брюхом вверх на мелководье.

– Дело привычки, – заметил Джимми. – Нужно лишь уметь мгновенно закрывать нос, рот и уши.

Они подошли к дому, сложенному из обтесанного рурского известняка, необычайно длинному. Он походил на здание церкви, только без колокольни. Невозможно представить, что когда-то здесь была шахта. Камни отсвечивали желтым, между ними – стандартные проемы окон с рамами под красное дерево.

«Лодочная станция Овеней» – написано было на одном из щитов, другой указывал за угол, там выдавались напрокат велосипеды. Гребцы тащили из домика лодки. Толстяк с трудом карабкался на взятый напрокат велосипед.

Улла надеялась найти сохранившейся декорацию, на фоне которой разыгрались некогда важные события в жизни деда.

Заброшенные штреки, зияющие темными провалами окна, горы ржавеющего железа – сценическая площадка «фильма ужасов», где не хватало только коричневых рубашек штурмовиков, заключенных, подгоняемых пинками, штандартенфюрера, отдающего команды, и торговца металлоломом. А вместо этого перед ними был заново отстроенный домик лодочной станции, улыбающиеся лица кругом, весело играющие дети, пожилые люди, отправляющиеся выпить кофе. А где были эти люди пятьдесят лет назад, им ведь тогда было столько же, сколько деду? И почему нет на доме никакой доски, свидетельствующей о том, что когда-то творилось здесь? Ведь все это происходило не за сто километров от города, в каком-нибудь там лагере на болотах, которых у них тоже было достаточно, но здесь, в Бохуме, у порога их собственных домов.

Молча стояли они среди весело суетящихся отдыхающих.

И потерянно.

16

Он нажал на клавишу. Текст на экране изменился. Компьютер желал знать, что интересует потребителя – предметный указатель или картотека имен.

Архивариуса интересовали имена. Он быстро набрал имя и фамилию разыскиваемого. Ответ не заставил ждать.

«Фос Отто, род. 21.03.1903, род. 12.09.1901».

– Начнем с первого, – пробормотал Меерманн и сразу же потерпел неудачу.

«Фос Отто, род. 21.03.1903, торговец мелочным товаром, без постоянного места жительства».

Он начал сначала и набрал номер два.

«Фос Отто, род. 12.09.1901, один из руководителей организации СА в Бохуме. Звание: штандартенфюрер, принадлежал к высшим кругам НСНРП, участвовал в передаче власти в 1922 году».

Меерманн язвительно вздохнул:

– И кто только придумывает подобные формулировки?

Он раскрутился на вертящемся стуле, пригладил рукой рассыпающиеся свежевымытые волосы и состроил забавную гримасу.

Из стопки бумаг на полке он выудил брошюру и полистал ее.

– Вот. Послушайте. Отряды штурмовиков маршировали по городу, охраняли вход в ратушу и контролировали движение на Аллеештрассе. Штандартенфюрер Фос и крайсфюрер Рименшнайдер направились с группой штурмовиков к бургомистру. Они потребовали, чтобы тот подал в отставку. Переговоры затянулись. Около двенадцати часов Фос и Рименшнайдер появились на балконе магистрата и объявили, что бургомистр отставку подписал. Начальник штурмовиков Фос заявил также одному из журналистов, что они не потерпели бы бургомистра Рюра больше ни дня.

– А почему нацисты были так настроены против него? – спросила Улла.

– Потому что он отказался вступить в нацистскую партию. Доктор Рюр был консерватором до мозга костей, но мать у него была еврейка. Вскоре после «отставки» его арестовали – за якобы имевшее место присвоение общественных средств. Через три месяца им пришлось выпустить его на свободу. Он не пережил всего этого и покончил самоубийством.

Улла молча смотрела на экран.

– А что же с Гибралтаром? – спросила она наконец. – Там ведь тоже был этот Фос.

– Об этом известно слишком мало. По существу, лишь то, что рассказал нам ваш дед. Точнее… – Меерманн потер кончик носа. – Была еще статья в окружной газете нацистов. Репортаж о дне в учебном лагере штурмовиков. О заключенных там, разумеется, ни слова, лишь о самоотверженной деятельности штурмовых отрядов Бохума во главе с штандартенфюрером Фосом.

Перед мысленным взором Уллы встала заброшенная шахта. Деду было тогда около двадцати. Сколько сейчас Джимми. Она представила, как штурмовики в коричневых рубашках набрасываются на юношу в черном мотоциклетном комбинезоне.

– И куда он делся, когда кончилась война? – спросила Улла.

Меерманн еще раз внимательно изучил текст, выданный компьютером.

– В памяти машины больше ничего нет. Наша программа охватывает период лишь до 8 мая 1945 года. Дальше мы пока не продвинулись. Быть может, через год-два нам удастся…

Улла сочла подобную перспективу малоутешительной, но не показала виду, чтоб избежать лишних вопросов архивариуса.

Быть может, с другими им повезет больше.

Меерманн уже набрал фамилию и имя.

«Аугсбургер Карл, род. 18.12.1908, профессия: чиновник юстиции. В 1929 году уволен из прусской полицейской службы за враждебные республике акции, сотрудник разведки в штурмовых отрядах, обергруппенфюрер».

Улла прочла скупые данные на экране.

– И больше вы ничего о нем не знаете?

Меерманн снова скорчил гримасу.

– Не совсем так, – вздохнул он, – была еще история с Раутенбергом и Шмицем.

– Ну и?

Меерманн закатил глаза.

– О ней я не могу больше слышать. На выставке, посвященной нацистскому периоду в Бохуме, я по меньшей мере раз шестьдесят рассказывал об этом школьникам.

– Ну ради меня, – притворно сладким голосом проговорила Улла и посмотрела на Меерманна, склонив голову набок.

– Хорошо, – вздохнул тот. – Раутенберг и Шмиц, повествование шестьдесят первое. Раутенберг был руководителем социал-демократов в Бланкенштайне. Его семья подвергалась постоянным преследованиям со стороны штурмовиков. Поэтому он отправился на Херманнсхоэ, чтобы подать жалобу. Он ведь еще верил в закон и порядок. На Херманнсхоэ доставили тогда двух молодых социал-демократов, Хайни Шмица и Вилли Деппе. В соседнем помещении пытали двух молодых коммунистов с Мольткеплац. Шмиц даже не мог узнать их в лицо, у обоих вместо лица кровавая масса, одного он потом признает по голосу. Аугсбургер, считавшийся у них специалистом по допросам, приказывает коммунистам избить социал-демократов. Те отказываются. Тогда штурмовики сбивают Шмица и Деппе с ног, жестоко избивают, награждают пинками. Когда те снова оказываются на ногах, им суют в руки плеть. Ею должны отхлестать коммунистов. Оба отказываются взять плеть в руки. Тогда всех четырех утаскивают в соседнюю комнату, там находится Раутенберг. «Это один из ваших начальников, он заслужил хорошую взбучку», – орет Аугсбургер и приказывает всем четверым избить Раутенберга. Никто не трогается с места. И опять штурмовикам приходится самим делать их черное дело. Они вымещают свою злость на Шмице, насильно открывают ему рот и набивают крысиным ядом, потом под дулом револьвера заставляют проглотить эту дрянь. Вечером его отпускают. Все тело у него в кровоподтеках, раздулось до неузнаваемости. В больнице так и не удается вывести из организма яд. Через десять дней страшных мучений Хайни Шмиц умирает. Нанятый его родителями адвокат добивается вскрытия. Заключение: полное поражение внутренних органов.

Меерманн замолчал, поднялся, подошел к окну и глотнул минеральной воды.

– А эти два коммуниста… – тихо сказала Улла. – Вы не знаете, как их звали?

– Ваш дед ведь тоже жил на Мольткеплац, так?

Улла кивнула.

– И в то время он тоже находился на Херманнсхоэ.

Меерманн задумался.

– В интервью он ничего об этом не говорит. Да и коммунистов на Мольткеплац было больше, не только два человека.

И все-таки мысль засела в голове Уллы. Дед пережил так много, почему он должен рассказывать обо всем сразу в одном интервью? Ей вспомнилась беременная женщина, искавшая на Херманнсхоэ мужа. У нее было ощущение, будто кто-то стиснул обручем грудь, трудно стало дышать.

– А откуда вы так хорошо знаете эту историю? – спросила она архивариуса, заставив себя отвлечься от страшной картины.

– Из воспоминаний других заключенных, – ответил тот и снова глотнул воды.

Улла сидела на стуле, предназначенном для посетителей, и думала, что взвалила на себя непосильное бремя. Она ухватилась за конец ниточки, которая, как ей казалось, должна вывести на мужчину в белом «мерседесе». А теперь перед нею огромный клубок, в котором и та ниточка затерялась. Она понятия не имела, как отыскать ее снова.

Должно быть, Меерманн что-то понял.

– Один дельный совет я мог бы вам дать, – ободряюще сказал он. – Адвокат Книппель. В тридцать третьем он вел дело Хайни Шмица, точнее, его родителей. Год спустя эмигрировал в Англию. В сорок пятом вернулся вместе с английской армией переводчиком. Мы познакомились на выставке, он лишь несколько лет назад окончательно переехал из Англии. Я дам вам его адрес.

Он порылся в ящике письменного стола и протянул визитную карточку.

– Подождите, – сказал он, увидев, что Улла прячет ее в сумочку, – адрес мне еще понадобится. Я хочу взять у него интервью.

Меерманн подвинул ей листок бумаги.

Она взглянула на карточку, облокотилась на стол и записала: «Рудольф Книппель. Barrister at law.[6]6
  Адвокат (англ.).


[Закрыть] Федельштрассе, 52, Бохум, 4630, ФРГ».

Все это время архивариус рылся на письменном столе, пока наконец не нашел, что искал.

– У меня есть для вас еще кое-что. Текст записанного интервью готов. Я велел сделать копию и для вас.

Его молодые карие глаза смотрели весело, он широко улыбнулся и протянул ей текст.

Приятный человек, подумала Улла, поблагодарила и вышла.