Текст книги "Высота"

Автор книги: Йозеф Кебза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Вы тоже догадались? – спросил он удивленно, покорно идя к койке.

– А как же! Обычно вы летаете выше.

– Скорей бы мне выбраться отсюда! Я себе такого не позволю! – заверил он.

– Ну да, конечно. Если только Итка не будет здесь работать.

– «Полеты над городом на малых высотах запрещены», – процитировал он ей одно из правил.

– Неужели? – буркнула она и укрыла поручика одеялом до самого подбородка. Потом повернулась и пошла к двери. – Спокойной ночи, – пожелала она уже более теплым тоном, и в ту же минуту щелкнул выключатель и в палате воцарилась тьма.

Радек закрыл глаза. «Надо спать, живо спать, пока ты снова не начал размышлять обо всем случившемся».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Йозеф Матоуш уже третий раз проходил мимо дверей почты. Он испытывал душевное напряжение, как бывает, когда человеку предстоит принять неприятное решение. Никто из тех, кто знал его, не сказал бы в ту минуту, что чем-то встревоженный, небрежно одетый мужчина, нервно закуривающий одну сигарету за другой, – это их хороший знакомый, сдержанный и решительный парень, которого нелегко вывести из равновесия.

Капитан еще раз миновал двери почты. Потом огляделся, посмотрел на часы, бросил окурок под ноги. Часы на башне пробили семь. Он знал, что если не пойдет звонить сейчас, то не пойдет уже никогда. Он затоптал окурок и, подойдя к дверям, решительно толкнул их. Зал был пуст. Пахло клеем, дымом и дешевыми духами. Все окошки были заставлены дощечками с надписью: «Закрыто». Только у окошка переговорного пункта сладко зевала юная сотрудница, одетая в толстый свитер. Рядом с телефонным аппаратом лежал ее завтрак. В руке она держала книжку и, когда капитан приблизился, бросила на него из-за загородки недовольный взгляд.

– Соедините, пожалуйста, тридцать семь-пятьдесят семь, – попросил Матоуш.

Девица кивнула, отложила книжку и небрежно подняла трубку.

– Первая кабина, – сказала она, с трудом превозмогая зевоту.

Он затворил за собой дверь душной будки, и в ту же секунду черный обшарпанный аппарат подал голос. Матоуш почувствовал, как на лбу у него выступает пот. Он снял трубку.

Издалека доносился когда-то столь знакомый ему звук сигнала вызова. Матоуш представил себе черный аппарат на светлой тумбочке в прихожей. «Кто подойдет к телефону?» – с волнением думал он, вытирая с лица пот. Ему не хотелось открывать дверь кабины. Телефонистка и так будет подслушивать, а посторонних его разговор не касается.

– Не отвечает, – сказала телефонистка.

– Еще минутку, – попросил он, и тут же в аппарате раздался щелчок. Капитан прижал трубку к уху.

– Вашик Матоуш слушает, – послышался детский голос.

Капитан стиснул трубку потной рукой и глотнул воздух.

– Здравствуй, Вашик, это папа, – проговорил он.

Наступила тишина – мальчик, видимо, не знал, что отвечать. Потом сказал как-то беспомощно:

– Здравствуй.

– Как поживаешь? – Капитан старался завязать разговор, и сделать это ему было труднее, чем выполнить самый сложный маневр в воздухе.

– Хорошо, – шепнул мальчик и тотчас добавил: – Ну, пока.

– Постой-постой! – закричал капитан. – Мне нужно у тебя еще кое-что спросить… Может, ты приедешь как-нибудь ко мне?

– Не знаю, – заколебался мальчик. – Мамочка меня, наверное, не отпустит, и папа тоже.

Матоушу показалось, что он ослышался. Какое-то время он не мог осознать, что сказал сын. Какой папа? Кто? Ведь папа – это он, Матоуш. В нем закипел гнев.

– Мама дома? – резко спросил он.

– Нет, они с папой в кино пошли.

– Ах так, в кино… – повторил он раздраженно. – А что ты делаешь, Вашичек?

– Играю с самолетом.

– А бабушки нет с тобой?

– Нет, бабушка болеет. У нее колени болят, а дедушка на работе.

– А я… я бы тебе настоящий самолет показал, если бы ты ко мне приехал.

– И посадил бы меня в кабину, как тогда? – волнуясь, спросил мальчик.

– Если разрешат, то непременно. Ты скажи маме, что я звонил. Нет, лучше ничего не говори, я позвоню в другой раз.

– Папа сердится, когда ты звонишь и говоришь с мамой. Он сказал, что ты не должен звонить и мне с тобой не надо разговаривать, – сообщил мальчик с невинной откровенностью.

Капитан не сдержался:

– Он мне будет указывать, должен я звонить или нет!

– Они сказали, что положат трубку, когда ты позвонишь.

– Кто «они»? – спросил он, уже зная ответ.

– Мама и папа, – уточнил мальчик.

– Понимаю, – вздохнул отец. – Ты, Вашичек, хорошо себя веди, раз ты один в квартире. И никому не отпирай дверь, только бабушке и дедушке. И спать ложись пораньше. Можешь не гасить свет, мама скоро придет. Ведь ты уже большой мальчик, скоро тебе будет семь. А как дела в школе?

– Хорошо, – радостно зазвучал в трубке детский голос. – Сплошные звездочки!

– Ты молодец, Вашичек, мне это нравится.

Наступила тишина, которой капитан так боялся. В любой миг мальчик мог произнести свое «пока». Отец знал сына: мальчик не любил, когда его отвлекали от игры. Пока Матоуш жил в семье, он уважал это право сына. Они даже ругались с Властой из-за этого.

– Ну пока, папа! – быстро проговорил мальчик и положил трубку.

Йозеф посмотрел на замолчавший аппарат, медленно положил трубку на рычаг, отер со лба капли пота и вышел из кабины. Последнее слово сына обрадовало Матоуша. Мальчик все-таки назвал его папой!

Потом он подошел к окошку. Ему показалось, что девица в окошке взглянула на него с интересом. Наверное, в самом деле подслушивала. Из кабины он не мог ее видеть.

– Пятьдесят геллеров, пожалуйста, – сказала она, и в голосе ее прозвучала тень жалости и понимания. Когда Матоуш пошел к выходу, она даже наклонилась к окошку, чтобы разглядеть его получше.

Он вышел на улицу. Холодный ветер погнал его вдоль старой, покрытой плесенью и мхом стены здания. Было около половины восьмого. Он решил сразу же вернуться в часть и написать Власте резкое письмо. Ему не понравилось то, что он услышал и что происходит. Они расстались недружелюбно, как обычно расстаются люди после развода, но должна ведь Власта понять, что у него такие же права на сына, как и у нее. Что это его сын на вечные времена! Он взглянул на светящийся циферблат часов и вдруг вспомнил, что в нескольких кварталах от этого места его ждет Андреа. Он обещал, что придет… но ведь можно отговориться, сославшись на работу. Сегодня ему не хотелось с ней встречаться. В нем кипел гнев, и Матоуш жаждал излить его на бумаге. Капитан зашагал к остановке автобуса, идущего к военному городку.

Едва он успел ухватиться за поручень битком набитого автобуса, как чей-то голос рядом с ним произнес:

– Йозеф, привет! Откуда ты?

Матоуш повернул голову и в слабом желтоватом свете плафона различил широкое лицо Резека.

– Да так… ходил по разным делам, – ответил он уклончиво. – А ты?

– С собрания, затянулось маленько.

– Понятно.

Встреча с замполитом напомнила Матоушу о Слезаке. Через несколько дней Радек возвращается из госпиталя – его ждет комиссия… Надо готовить материалы. И еще кое-что, очень важное… С этим надо зайти к Руде.

– Так когда ты выскажешь свое предложение? – спросил Резек, угадав, о чем он думает.

– А чего ради? – нарочно небрежно бросил Матоуш.

– Но ты же сам добивался этого, – удивился Резек. – Так когда же?

В эту минуту автобус круто повернул. Некоторые пассажиры, едва удержавшись на ногах, принялись ругать водителя.

– На следующей неделе, – сказал Матоуш, – если этот парень нас не угробит.

Автобус, заскрипев тормозами, остановился. Матоуш кивнул Резеку:

– Всего хорошего, Руда. Я лучше пешком пойду.

Он вышел прямо у дома, в котором жила Андреа. Поглядел на ее освещенные окна и медленно побрел дальше. Когда автобус проехал мимо него, Матоуш остановился, раздумывая… Через минуту он позвонил у знакомой двери. Он вошел в тепло и полумрак передней и сам удивился тому, что может улыбнуться маленькой светловолосой женщине.

Андреа молча ввела его в комнату, открыла металлический ящичек с сигаретами:

– Кури, я сейчас вернусь, – и пошла на кухню сварить кофе.

Усевшись затем напротив него, она сказала:

– Я рада, что ты пришел, Йозеф.

Он улыбнулся и кивнул:

– Представь себе, я сегодня к тебе даже и не собирался.

Она не возмутилась. Эта ее черта ему нравилась больше всего. Она всегда относилась с уважением ко всему, что он делал. Если он не приходил, значит, у него были для этого какие-то основания. Она не спрашивала. Сначала, когда Матоуш еще мало знал ее, он истолковывал это как равнодушие, но потом понял, что это врожденный такт. Андреа ждала, когда он сам все скажет. И знала, что рано или поздно он это сделает.

– Что сегодня по телевидению? – спросил он..

Она встала, включила телевизор и опять села в кресло. Потом очень медленно и неназойливо протянула руку к руке Матоуша. Он пожал ее запястье и опять улыбнулся. На экране шли титры фильма.

– Сейчас мне не до фильма, – сказал он и приглушил звук. Потом залпом допил кофе. Он заметил, что Андреа даже онемела, боясь, что сейчас он поднимется и уйдет. Но он знал, что она и словечка не скажет, чтобы его удержать.

– Я опять говорил с Вашиком, – повернулся он к ней.

– Я это поняла, – кивнула Андреа. Она уже привыкла к таким внезапным переходам. Сейчас Матоуш будет изливать свое раздражение.

– Он должен называть этого негодяя так же, как меня! И разумеется, он опять был дома один. Мадам отправилась в кино. Вашик сказал… что мамочка с «папой» пошли в кино. И мне, мол, не надо звонить, а то он, видите ли, сердится. Это невероятно! – яростно крикнул он. – Она заставляет мальчишку называть его папой!

Андреа молчала. Но когда гнев Матоуша прошел, она сказала успокаивающим тоном:

– Постарайся понять ее.

Он сердито ответил:

– Прошу тебя, даже не пытайся объяснять это.

– Успокойся, – шепнула она мягко. – Если между вами все кончилось, Власта хочет начать с самого начала. Она хочет создать семью. Почему же Вашик должен называть того, кто с ними живет, дядей или Франтой?

– Ты всегда всему найдешь объяснение! – отрезал он. – С женской точки зрения, разумеется. Ты бы тоже так поступила?

Этот вопрос задел ее. Они знали друг друга почти два года, но никогда не говорили о женитьбе. Оба были достаточно разочарованы первым браком. Лишь однажды Андреа попыталась намекнуть, что хотела жить иначе, мечтала иметь детей, однако Матоуш такой разговор мягко, но решительно пресек.

– Ну скажи, – настаивал он, – если бы у тебя были дети и я на тебе женился, ты бы хотела, чтобы они называли меня папой?

– Мне трудно сказать, – она покачала головой, – ведь мы… никогда не думали об этом.

– Да, не думали, – повторил он машинально.

Она чувствовала, что его переполняет скорее боль, нежели гнев. Он не может смириться с тем, что его сын, которого он так любит, кого-то другого называет папой.

– Интересно, сколько еще таких пап будет у Бантика? – горько проронил он.

– Ну, вряд ли она такая, – возразила Андреа. – Ты ведь знаешь, с кем жил все эти годы.

– Знаю? – повторил он насмешливо. – Да много ли один человек может знать о другом? Много ли он знает о себе самом? Все это глупость. Не будь работы, лучше бы вообще не родиться.

– Но, может быть, и ты когда-нибудь начнешь с самого начала, – возразила она.

Андреа сказала это нарочно. Сколько раз приходила она к выводу, что ее положение следовало бы изменить. Но она не могла себе представить никого другого на месте Матоуша, Она любила этого сдержанного, мужественного человека. В его присутствии она забывала о своей несчастливой жизни.

– Я? О чем ты? – спросил он недоуменно. – Ты говоришь несерьезно.

– А может быть, и серьезно. Жизнь часто преподносит нам сюрпризы.

– Мне они уже не нужны.

Она опустила голову. Да, видимо, он действительно не желает никаких изменений. Предпочитает остаться озлобленным, оскорбленным до глубины души, хочет до конца дней своих носить маску уравновешенного, крепкого парня, несчастного в личной жизни и счастливого только в работе. Сама же Андреа все время надеялась на перемену. Она могла изменить ситуацию самым простым способом – родить ребенка. Но она боялась, что Йозеф расценит это как принуждение, как вмешательство в его жизнь. А она так хотела ребенка, что пошла бы и на разрыв с Матоушем. Ведь его ребенок остался бы у нее. А со временем, быть может, вернулся бы и он сам…

– Что ты можешь знать о своем будущем? – прервала она наконец молчание.

Он махнул рукой:

– Оставим это, Андреа. Это ни к чему не приведет. Я думаю, что, если бы мы с тобой вдруг разошлись, я бы уже ни с кем не мог вступить в более или менее прочную связь.

– Но ты же не можешь всегда жить так, – сказала она решительно, имея в виду и себя.

– Почему бы и нет? Другие тоже так живут.

– Я знаю только одно: каждый, кто состоял в браке, опять к нему возвращается.

– Но не сразу, – возражал он. – Сначала надо насладиться свободой.

– А что, она у тебя есть? – спросила Андреа со смехом, понимая, что сейчас может себе это позволить.

Он опешил, но потом тоже рассмеялся:

– Собственно говоря, нет. Опять ты взяла верх! – И он протянул к ней руки.

Андреа встала с кресла и наклонилась к его лицу. Он поцеловал ее, и она блаженно закрыла глаза, хотя его небритый подбородок уколол ее.

– Вы даже и представить не могли, что сегодня вечером кого-нибудь поцелуете? – прошептала она, чтобы напомнить ему о том дне, два года назад, когда они познакомились.

Но Матоуш не слышал. Горячие гибкие руки обвили его шею. Ему хотелось, чтобы они никогда не разжались. Он хотел бы всегда быть с этой женщиной… Нужно ей сказать это. И как можно скорее! Он сделает это сразу же, как закончится дело Слезака. А потом пойдет к Резеку. Это главное. Да, теперь это главное.

Медицинскую комиссию в Институте авиационной медицины Слезак прошел успешно. Это было одно из счастливейших событий в его жизни. Когда он услышал из уст главного врача заключение, ему очень захотелось его поблагодарить, но Радек тут же осознал, что это лишнее, потому что врач может подумать бог весть что.

Он поднялся из удобного кресла в кабинете начальника комиссии как бы заново рожденный и почти пропустил мимо ушей благожелательное предупреждение о необходимости быть осторожней, потому что в другой раз он так легко не отделается.

«Конечно, я буду дьявольски осторожен», – мысленно пообещал он себе и помчался из наводившего на всех летчиков страх института со всех ног, будто за его спиной что-то горело.

Но радость, которую он испытывал, все-таки была омрачена: он понимал, что пока еще стоит на полдороге. Будущее Слезака было в руках специальной комиссии, расследовавшей его дело.

До отхода поезда оставалось много времени, и Слезак зашел в ресторан Центрального дома армии пообедать. Он надеялся, что встретит там кого-нибудь из однополчан и, может быть, узнает какие-нибудь новости. Неожиданно ему пришло в голову позвонить в часть и позвать к телефону Яна Владара. Но он отогнал эту мысль. О таких вещах по телефону не говорят. Если разбирательство окончилось для него плохо, то Ян наверняка положит трубку (инструкция была для него священным писанием) или начнет уходить от ответа, чтобы не сказать прямо о строгом наказании.

Войдя в ресторан, Слезак внимательно осмотрелся, но не увидел ни одного знакомого. Радек сел у окна, напоминавшего витрину магазина, и заказал себе жаркое и пльзеньское пиво. Когда обед принесли, он с удовольствием обтер край запотевшей кружки большим пальцем и залпом выпил ее. Ставя пустую пол-литровую кружку на стол, ощутил легкое головокружение. Это напомнило ему о мучениях, которым его подвергли в институте. Больше всего ему досталось на центрифуге. Он сидел в ней, низко наклонившись вперед, касаясь ладонями щиколоток, потом врач раскрутил это ужасное кресло, укрепленное на бесшумном шарнире, а когда вращение прекратилось, смотрел, как Радек снова обретает равновесие. Потом летчику велели встать и пройти по белой линии. Так повторялось неоднократно, и после этого всякий раз с помощью энцефалографа исследовалась деятельность его головного мозга.

Теперь все это было уже позади. Голова Радека слабо кружилась, но это от того, что он очень давно не пил спиртного. Он закурил сигарету и подумал об Итке. Стоит ли посылать ей телеграмму? Если он это сделает, она придет встречать его к поезду. Хочет он с ней встретиться или нет? Он пытался найти ответ, но не находил. Не то чтобы он не хотел ее увидеть – в институте он не раз вспоминал ее, скучал по ней. Но ответ, ожидающий его в полку, в эту минуту был для него гораздо важнее. Если они встретятся, он сможет поделиться с ней лишь половинной радостью. Что, если потом все рухнет? Он решил так: если ему суждено самое суровое наказание, то в армии он не останется.

Все эти дни, пока шло расследование, он думал о том, что ждет его. Мысль о работе по специальности на гражданке он отбрасывал, хотя и имел свидетельство об окончании торгового училища. Трудно было представить, что придется ежедневно просиживать за столом по восемь часов над какими-нибудь цифрами. Его всегда удивляли точность и аккуратность бухгалтеров, их терпеливость и последовательность. Он сознавал, что подобное дело ему не по плечу, что он провалится при составлении первого же отчета. Подсчитать все эти миллионы, сотни тысяч он никогда бы не сумел.

Наиболее приемлемый выход – устроиться летчиком-инструктором в СВАЗАРМ – Добровольное общество содействия армии. Только кандидатов на эту работу немало, а у него нет никаких рекомендаций. А теперь, после случившейся по его вине аварии, никаких рекомендаций он уже не получит.

Можно было бы устроиться воспитателем в какое-нибудь училище трудовых резервов. Но он и эту возможность не принимал в расчет, поскольку считал себя неспособным воспитывать молодежь. По натуре он был немного отшельником, еще в раннем детстве перестал играть с мальчишками. Детские игры в войну по сравнению с музыкой уже тогда считал ненужными и неинтересными. Он часами просиживал за роялем. Когда он выбирал друзей, они всегда оказывались из мира музыки. Таких друзей было немного, в основном девчонки. Они более восприимчивы и лучше понимают музыку. Так случилось, что еще в школе его стали дразнить девчатником. В действительности же, играя на рояле, он не обращал внимания на сидевших вокруг него девочек, даже красивых. Мальчишки завидовали ему и никогда не верили, что для него все девчонки одинаковы.

И только в армии, где Радек Слезак узнал цену настоящей дружбе, он начал совершенно иначе относиться к коллективу. Он понял, что можно оставаться самим собой и вместе с тем жить в мире и согласии с товарищами. Теперь, после многих лет, проведенных в кругу военных летчиков, ему было трудно представить свою прежнюю отшельническую жизнь. Правда, бывали минуты, когда ему хотелось остаться наедине с самим собой, особенно если происходило что-нибудь касающееся лично его, если наваливались такие переживания, с которыми он хотел справиться сам, сознавая, однако, что его на это не хватит. Не исключено, что стремление к уединению он унаследовал от родителей. Вспомнив о них, он решил, что им надо написать письмо. Давно не писал, и они, конечно, беспокоятся, особенно мама.

Поручик осмотрелся. Официант все еще не появлялся – видно, ожидал заказанного блюда. Слезак встал, прошел в гардероб и попросил у гардеробщицы конверт и почтовой бумаги. У нее всегда были наборы в зеленой и голубой упаковке для военных, желающих тут же, в ресторане, написать письмо.

Вернувшись к столу, он увидел жаркое из вырезки. На куске сочного мяса возвышалась горка темно-красной брусники. Ел он не торопясь, ощущая, как постепенно к нему возвращаются спокойствие и доброе настроение.

Заказав кофе, он все-таки попытался написать. К его сожалению, ничего не получалось. Уже первые слова писались с натугой, не было той сердечности, к которой привыкли его родители. Он понял, что ничего у него не выйдет, пока он не узнает своей дальнейшей судьбы. Испортив несколько листов, он встал.

– Женщинам иногда трудно что-нибудь растолковать сразу, – с ядовитой ухмылкой произнес официант, кивнув в сторону скомканных листов почтовой бумаги, валявшихся в пепельнице.

Слезак в ответ лишь что-то промычал, медленно собрал и сунул в портфель смятую бумагу. Расплатившись, он вышел на Дейвицкую площадь. В его распоряжении оставалось еще три часа.

Было начало ноября. Люди уже надели теплые пальто и куртки. Лица их были неприветливы. Таким же было и небо, с которого моросил надоедливый мелкий холодный дождь.

«Самое время принять горячий душ, а потом в постель, отведав чаю с ромом», – подумал он. И так ему вдруг захотелось этого, что он едва удержался, чтобы не пойти на вокзал и не купить билет до Ческа-Липы, где находится спокойный и уютный отчий дом… Домой он всегда ездил с радостью. За равниной у Нератовице автобус взбирается к виноградникам возле города Мельник, затем за Мельницким замком спускается к месту слияния Лабы и Влтавы… Здесь находится самое красивое место во всей Чехии. Слева, за речными далями, возвышается гора Ржип, которая хорошо видна при ясной погоде. Потом дорога петляет по живописной Кокоржинской долине к Дубе, от которой рукой подать до Липы.

На горизонте появляется Кокоржин, Гоуска, могучий Бездез. Неожиданно перед вами вынырнет треснувшая скала замка Естршеби. Вдали вспыхнут яркие огни Шпичака, Козела, а потом и Ральске. Все эти места поручик хорошо знал с самого детства, а став летчиком, здесь же не раз приземлялся и взлетал.

Он решил, что сразу же, как только узнает решение, каким бы оно ни было, поедет домой.

На вокзал Слезак пришел за час до отхода поезда. Набрав побольше газет в киоске, он устроился в купе. Было холодно; печки только что затопили, но он, увлекшись чтением, перестал обращать внимание на холод.

На второй странице газеты «Руде право» публиковалось сообщение министерства иностранных дел, в котором с двухмесячным опозданием излагалась нота протеста правительства республики по поводу нарушения воздушного пространства ЧССР в конце сентября 1960 года.

Он улыбнулся. В памяти всплыл тот скучный субботний день, когда он, не сказав о недомогании, заступил на боевое дежурство. А потом был старт… Теперь ему казалось, что все это произошло давным-давно.

Поезд тронулся. В купе никого больше не было, так что можно было попытаться подремать. Поручик пристроил в углу купе портфель, сел поудобнее и закрыл глаза. Через какое-то время его разбудил голос проводницы.

– Скажите, пожалуйста, где мы находимся? – спросил ее поручик сонным голосом.

В ответ она молча кивнула на окно, за которым виднелось большое здание вокзала.

– Еще только Колин? – произнес он удивленно.

– Мы же не в самолете. Но она вас дождется, – улыбнулась проводница и тут же ушла.

Поручик усмехнулся: многие люди, как и эта женщина, считают, что у офицера-летчика его возраста нет иных забот, кроме как не опоздать на свидание. Итак, значит прошел всего час. Совсем близок тот момент, когда он узнает, как решилась его судьба.

По путям станции, пробивая пелену дождя, прогромыхал скорый поезд. Слезак встал, чтобы размять затекшие ноги. Скоро конец пути. Он открыл омытое дождем окно и высунулся в холодную сырую тьму. Перрон терялся вдали в полумраке желтоватого света. Редкие пассажиры прятали носы в воротники. И тут внимание поручика привлекла девушка, стоявшая за стеклянной дверью здания вокзала. Рядом с ней был плечистый мужчина среднего роста. Он говорил ей, видимо, что-то важное, подкрепляя свои слова жестикуляцией. Девушка рассеянно кивала и поглядывала на перрон, где стояли мокрые вагоны скорого поезда. Радек зажмурил глаза. Ему почудилось, что это Итка. Но это была не она.

Наконец поезд тронулся. Поручик оделся, взял портфель и небольшой чемоданчик и вышел в тамбур. В темноте промелькнули огни, поезд с грохотом миновал мост и вскоре остановился.

До военного городка Слезак добрался на такси. Бесконечную дорогу на городском автобусе он бы не вынес. Возле ярко освещенных ворот поручик предъявил пропуск. Солдат открыл дверь и небрежно козырнул.

Слева от ворот виднелись приземистые здания общежития. Большие двустворчатые окна смотрели желтыми огнями в дождливую темноту. Он взглянул на правое крыло одного из зданий: Владар был дома! Из коридора, вдоль которого семейные женщины развесили детское белье, доносились звуки радио, детский плач, песни.

Слезак подошел к комнате Владара и постучал.

– Да, – послышался голос Яна. Когда поручик вошел, он даже не обернулся. – Это ты, Йожа? – спросил Владар, решив, что пришел Матоуш.

– Нет, это я, – ответил Слезак, и Владар медленно, словно испугавшись, обернулся.

– А я тут письмо тебе пишу, – произнес он вставая. – Здравствуй, Радек! Наконец-то ты вернулся!

Они поздоровались. Слезак снял фуражку и стряхнул с козырька капли дождя. Пройдут секунды, и он узнает решение… Время текло страшно медленно, и Слезак боялся нарушить тишину.

– И что ты мне пишешь? – спросил он, и голос его прозвучал неуверенно.

– Ну нет, – выдавил Владар, – это военная тайна.

– Яно, как все это… Комиссия уже заседала?

– Да, – проронил Владар. – И вынесла решение.

В комнате было невыносимо душно и влажно, но у Слезака в этот момент пересохло в горле.

– Разрешили мне… хоть летать-то?

– А почему бы нет? – мотнул Владар головой. – Но какой ценой…

Дальше Радек ничего не слушал, в ушах его звучали желанные слова: «А почему бы нет?» Никогда в жизни он еще не слышал слов прекраснее этих. Какой ценой он останется летчиком – ему было все равно.

– Тебя это не интересует? – удивленно спросил Владар.

– Сказать по правде, не особенно. Главное, что я вновь буду летать.

– Тогда послушай. С тебя сняли классность, а за нанесенный ущерб с тебя удержат три месячных оклада. Это что – ерунда, по-твоему?

Слезак сбросил промокшее пальто и уселся на свою койку. Опершись головой о стену, он на мгновение закрыл глаза. Потом вскочил, словно ужаленный.

– Что такое три оклада и классность? – весело крикнул он. – Со временем и классность мне восстановят. А деньги? К чему они? Питанием я обеспечен, выйти в город можно в форме, переночевать есть где, пока не женился. Но ведь это просто уму непостижимо, Яно, как здорово мне повезло, понимаешь?

– Повезло, повезло, – буркнул Владар. – Нашел чему радоваться! Конечно, наказать тебя они должны были, но так строго…

– Чего же здесь строгого, скажи на милость? Ведь решалась моя судьба…

– Деньги найдем, – перебил его Владар. – Подбрасывать буду из своих. Тем более что я тоже виноват, об этом я уже говорил.

– Ты с ума сошел? Не знаешь меня, что ли? Какие деньги! Все равно ведь у меня будут высчитывать по частям из зарплаты, так? А ты не знаешь, как было дело?

– Потерпи, вот зайдем к Матоушу, он тебе расскажет. Но все зависело от командира полка, это ясно.

Тут отворилась дверь и в комнате появился Матоуш. Обхватив Слезака за плечи, он потряс его:

– Ну, парень, повезло тебе!

Они сели к столу, закурили. Матоуш начал рассказывать:

– Знаешь, старик, командир полка предложил самую крайнюю меру. Говори спасибо Резеку. Он спас тебя. Выступил перед комиссией, защищал тебя. Но дело касалось и Хмелика. Командир полка что-то подозревает, думает, что у нашего Гонзы не все в порядке, и опасается, как бы не случились еще неприятности. Вот он и хотел наказать тебя построже в назидание другим.

– Боже ты мой! – произнес Радек чуть слышно, чтобы не прерывать рассказ Матоуша.

– Я получил свою долю от Хмелика, а тебя при случае сам поколочу! – продолжал Матоуш, хлопнув широкой ладонью Радека по спине так, что у того перехватило дыхание. Он закашлялся и уронил сигарету на пол.

– Ну а доктор, – как ни в чем не бывало рассказывал дальше Матоуш, – напустил на себя важный вид.

Владар между тем дал Слезаку прикурить новую сигарету.

– Жаловался на то, – продолжал Матоуш, – что мы его водим за нос во время предполетных осмотров. На это старый Кучера ему возразил: мол, его дело обеспечить осмотр летчиков таким образом, чтобы его не водили за нос, что он все-таки должен отличать больного человека от здорового и проводить осмотр как полагается.

– Досталось же ему! – пожалел доктора Радек.

– Но доля правды в словах Кучеры есть. Доктор всегда во время осмотра торопится, хочет поскорее вырваться к своей Кристинке. Я в жизни не видел другого такого ревнивца. Помнишь, как он на балу никому не разрешал с ней танцевать? Но мне кажется, что все равно он за ней не уследит. Ну да ладно, это его дело. Главное, что мы снова собрались вместе.

– А как Ирка? – вспомнил Слезак о Годеке.

– Да как? Даже в пушбол с ним не можем поиграть. Для него это было бы «сверхурочной работой», жена его сразу пронюхает. Иной раз стоит у дома, ждет его, как будто он школьник.

– Я-то всегда сумел бы у жены отпроситься, – рассмеялся с облегчением Слезак. Главное теперь он узнал, и разговор можно было перевести на более веселую тему.

– Но не у такой, как жена Годека, – возразил Владар и положил на стол пятьдесят крон.

– Что это такое? – удивленно произнес капитан.

– Два литра вина, вот что. Плачу я, так как Радек – осужденный.

Матоуш тоже достал из кармана пятьдесят крон.

– Два плюс два будет четыре. Разве это много для трех парней? Завтра суббота, полетов нет, можно будет посидеть. А что, если пойти в «Гранд»?

– Да нет, я устал, – возразил Слезак.

Матоуш согласно кивнул:

– Значит, я поехал, возьму что-нибудь закусить. Пошли ко мне, там у меня стоит новый телевизор с большим экраном. В комнате порядок. Собирайтесь.

Они перебрались к Матоушу. Он жил один. Инженер полка, с которым они длительное время делили кров, недавно получил квартиру.

Радек сел. Ян устроился напротив. Матоуш поставил перед ними пепельницу и достал сумку.

– Яно, я счастливый человек, поверь мне, – произнес Слезак, как только за капитаном закрылась дверь. – И на тебя нет у меня никакой обиды. Наоборот. Мне нужно было отступить. Глупо получилось. Ты ни в чем себя не упрекай.

Владар засмеялся и покачал головой:

– Если бы ты был девушкой, дружище, я бы поцеловал тебя. Но ты не девушка, и я свой поцелуй приберегу. А ты прибереги эти нежности для своей сестрички.

Не успел он договорить, как Слезак встал и торопливо надел китель.

– Что такое? – с удивлением спросил Владар.

– Надо еще кое-что в городе сделать, – ответил Слезак чуть слышно и выбежал следом за Матоушем, пока не уехала голубая «октавия» капитана.

Он уже не видел, как Владар, нахмурившись, опустил голову.

Капитан Матоуш пошел сначала к замполиту эскадрильи. Ему хотелось поделиться с Резеком своими мыслями. И для этого были причины. Во-первых, они считались друзьями и в последнее время находили все больше понимания друг у друга. Во-вторых, Матоушу не хотелось идти к майору Хмелику сразу после заседания комиссии, разбиравшей аварию Слезака. И наконец, он с уважением относился к мнению Резека.