Текст книги "Протоколы Эйхмана. Записи допросов в Израиле"
Автор книги: Йохен фон Ланг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
ЧАСТЬ 2
Фальшивый паспорт Эйхмана на имя Рикардо Клемента, выданный Международным Красным Крестом
ЭЙХМАН. Я совсем не знал Вену, был там в молодости раза три-четыре, навещал родственников, больше ничего. Прежде всего, я поехал к... поехал в гестапо и там стал спрашивать, кто может дать мне сведения о еврейских делах; и там... Ах, я забыл сказать: меня к тому времени повысили в звании, 30 января 1938 г. я был произведен в унтерштурмфюреры, – так вот, меня привели к чиновнику по делам... «Ответственный за...» – название еще времен старой Австрии. К юристу, который представился доктором Эбнером. Он был тогда еще в форме австрийской полиции. И я сказал ему, что прислан сюда и должен заниматься делами евреев, а я понятия не имею, как обстоит дело, и не разъяснит ли он мне ситуацию.
ЛЕСС. И какова же была ситуация в Вене в конце марта 1938 г., как раз через две недели после так называемого взятия власти?
ЭЙХМАН. Она была в известном смысле очень простой: он сказал мне, что на этом деле поставлена точка, оно закрыто – все еврейские функционеры сидят за решеткой. Это был первый раз, когда я столкнулся с практикой. До тех пор я только сидел за письменным столом. И я сказал доктору Эбнеру, как обстоит дело в старом рейхе (так в то время принято было говорить): надо способствовать эмиграции. Все, что на пользу эмиграции евреев, разрешено. В Германии, сказал я ему, сионистское объединение имеет возможность свободно действовать, религиозные организации могут функционировать, если они выступают за эмиграцию; и надо бы дать какую-то возможность политической жизни евреям и в Вене и во всей восточной провинции, в "Остмарк" – так в то время называли Австрию. Эбнер дал мне список еврейских политических функционеров, которые были уже в заключении, а я попросил его, чтобы по возможности мне привели того или иного... ну, кто повыше рангом, чтобы я мог с ними побеседовать, – ведь я все еще служил в СД и карательных функций не имел. Если мне что-то нужно, надо было обращаться в гестапо с просьбой. Я не помню, кого мне привели; были несколько человек, но они мне показались слишком старыми, не энергичными, слишком осторожными. Так мне, во всяком случае, казалось. Пока я не наткнулся на доктора Лёвенгерца, доктора Рихарда Лёвенгерца. А господа, которых приводили сначала, я их будто вижу перед собой и теперь, остались на свободе, их не посадили... Их уже не вернули в тюрьму, их отпустили. Это в первые дни, когда был переворот, революция, – тогда их арестовали. Я дал доктору Лёвенгерцу бумагу и карандаш и сказал ему: "Пожалуйста, вернитесь туда еще на одну ночь и напишите мне, как бы вы это дело организовали. Как бы вы этим управляли. Суть: форсированная эмиграция". Я должен добавить еще одну вещь, о которой не забывал никогда. Доктор Лёвенгерц, доставленный ко мне из тюрьмы, был, разумеется, возбужден и говорил сначала какую-то неправду. Тогда, не совладав с собой от гнева, чем я в нормальной обстановке не страдаю, – не знаю, что на меня тогда нашло, – я вышел из себя и дал ему пощечину. Не такую пощечину, чтобы причинила боль, конечно, нет – у меня не такие кулаки... Но я этого дела никогда не скрывал. Потом, когда я был уже штурмбаннфюрером или оберштурмбаннфюрером, я рассказал об этом случае моим подчиненным, офицерам, рассказал в присутствии доктора Лёвенгерца и извинился перед ним. Я это сделал сознательно. Пожалуйста, вы можете проверить, у вас достаточно возможностей. Потому что и потом, в моем отделе, я не терпел, чтобы на кого-нибудь оказывали физическое воздействие. Вот причина, почему я – в военной форме и в присутствии моих людей – извинился.
ЛЕТОПИСЕЦ. Высшей государственной инстанцией для всей Австрии стал 14 марта 1938 г. гауляйтер Пфальца и Саарской области Йозеф Бюркель. Австрийским партийным фюрерам, обуреваемым завистью и раздираемым интригами, приходится мириться с тем, что на все ключевые должности ставят важных шишек из Берлина. Все антиеврейские законы и установления рейха действуют теперь и здесь. То и дело приходят всё новые. Религиозные еврейские общины на всей территории, подвластной Гитлеру, теряют с 28 марта статус публично-правовых корпораций и должны зарегистрироваться как общественные организации. Каждый, кто согласно "нюрнбергским законам" считался евреем, был обязан до начала второго полугодия 1938 г. подать декларацию об имуществе. В августе евреев обязали обозначить свое происхождение, добавив себе второе имя – "Израиль" или, соответственно, "Сара".
ЭЙХМАН. Этот доктор Лёвенгерц принес на следующий день свою концепцию, и я нашел ее весьма подходящей, его план можно было сразу же привести в действие. Д-р Лёвенгерц сам предложил, чтобы его назначили главой еврейской общины, с чем я согласился; но назначить его я не мог, это было в компетенции гестапо. В первые же дни новой еврейской организации д-р Лёвенгерц и его сотрудники обратились, естественно, с пожеланиями. Насколько я помню, был снят арест с еще имевшихся счетов в банках. Были разрешены еврейские организации. Восстановили запись актов гражданского состояния в еврейской общине, отправление религиозных обрядов. Короче говоря, обстановка разряжалась, но, конечно, все это при условии, что община будет способствовать эмиграции. Тем настойчивее, чем нервознее пытались ускользнуть от понуждения со стороны партии и в какой-то мере государственных служб отдельные евреи. В такой напряженной обстановке многие возможности терялись – некоторые чиновники нарочно ставили палки в колеса желающим уехать евреям, просто из садистских побуждений. Обычные приемы – вот у вас здесь не так написано! Идите! И однажды д-р Лёвенгерц и несколько его сотрудников говорят мне: "Гауптштурмфюрер, – или я был тогда оберштурмфюрером? – так дальше нельзя". И они предложили мне, чтобы я или централизовал все процедуры, или сам договорился с представителями разных ведомств, чтобы обращающимся туда по вопросам эмиграции евреям не чинили препятствий. И в тот же день у меня созрела идея: нужен конвейер – на него кладут заявление и прочие полагающиеся документы, а с него сходит заграничный паспорт. И я предложил моему непосредственному начальнику доктору Штальэккеру, чтобы он добился от рейхскомиссара Бюркеля указа о создании в Вене центрального учреждения по эмиграции евреев и чтобы все прочие ведомства – полицейпрезидиум, министерство финансов, гестапо, валютный отдел – короче, все инстанции откомандировали туда сотрудников. Они там будут сидеть рядом, вдоль всего этого "конвейера" под контролем сотрудника венского отдела СД, т.е. моим. После того как указ был подписан, последовало вето из Берлина, поскольку в истории всей этой управленческой механики подобного решения еще не бывало. Меня сравнивали... Ну, в Берлине заговорили о некоем "малом президиуме", при котором центральные инстанции попали под надзор полиции, т.е. в мое подчинение. Но потом эти трудности в Берлине были сглажены. В Вене мы их не замечали. Все службы работали совместно. При "конвейере" сидели и люди из еврейской общины, от шести до четырнадцати человек, в зависимости от того, каков был наплыв посетителей. Бывали дни, когда обращалось до тысячи человек. Многие пытались на этой ускоренной эмиграции заработать, отхватить свой куш. Например, в национал-социалистическом Союзе правоведов были адвокаты, которые не желали, чтобы отдельно взятый еврей сам обращался к нашему "конвейеру", они желали его консультировать, за соответствующую плату, естественно. Были и "аризаторы", которые бросались на еврейские предприятия, желая ими завладеть. Поэтому было предложено основать так называемые эмиграционные фонды, наделив их правом распоряжаться собственностью, которую не разрешено вывезти за границу.
ЛЕСС. Кто их финансировал – кто дал деньги в эти фонды?
ЭЙХМАН. Деньги поступали анонимно – они принадлежали богатым евреям, собственность которых подлежала изъятию. Кроме того, я не раз посылал д-ра Лёвенгерца и других, я их уже не помню, за границу – на поиск дополнительных средств; они там выступали с докладами и привозили валюту. Я достиг соглашения с венским валютным управлением о том, что валюта, которую привозят из-за границы еврейские функционеры, не подлежит сдаче. Еврейская община могла продавать эту валюту под контролем валютного управления, но по курсу, соответствующему возможностям уезжающих евреев. Если у кого-то было много шиллингов или рейхсмарок, то д-р Лёвенгерц требовал от такого – это я называю просто для примера – 20 марок за доллар. А у тех, кто победнее, брали меньше. Во всяком случае, отъезжающий мог купить декларируемую сумму официально, через еврейскую общину, и она имела довольно высокий доход от продажи валюты, на который и могла существовать, функционировать.
ЛЕСС. Курс доллара определялся доктором Лёвенгерцем или министерством финансов?
ЭЙХМАН. Это решал д-р Лёвенгерц, ведь это он знал, каково имущественное положение данного желающего эмигрировать еврея.
ЛЕТОПИСЕЦ. Прежде чем еврей мог покинуть Германию, его еще раз основательно обдирали. Он был обязан не только доказать (и получить соответствующий документ от финансового управления!), что ничего не должен государству и не скрыл имущества; на него возлагались еще и другие обязанности. Из-за хронической нехватки валюты в рейхе иностранную валюту предписывалось сдавать, а на вывоз рейхсмарок требовалось разрешение. При продаже оставляемого имущества еврей постоянно подвергался запугиванию и угрозам. Чтобы вывезти особенно ценные предметы, надо было получить особое разрешение. Принимающие страны не хотели пускать к себе бедных эмигрантов, которые сразу же стали бы обузой для органов социального обеспечения, и требовали предъявления декларируемых сумм в твердой валюте. Поскольку в Третьей империи покупка валюты в банках строго запрещалась, эмигранту приходилось платить за нее по курсу, назначенному для него, как утверждает Эйхман, руководителями общины.
ЛЕСС. План состоял в том, чтобы более обеспеченные евреи платили за неимущих?
ЭЙХМАН. Вот именно, вот именно! Так точно... Совершенно верно, так это и надо понимать.
ЛЕСС. Значит, этот способ идет не от Лёвенгерца, а продиктован вами и вашими службами.
ЭЙХМАН. В каком-то смысле это верно, господин капитан. Деньги вносили Лёвенгерц и прочие функционеры, или они поступали в качестве подарка из-за границы. Их требовалось сдать в пользу Рейхсбанка, и Лёвенгерц получал за них марки по действующему курсу. И вот Лёвенгерц говорит мне: наш аппарат требует все больше людей, нам уже нечем их оплачивать. У нас нет службы, которая хлопотала бы за неимущих. Мы могли бы продавать доллары, если нас освободят от обязанности сдавать их. И я подумал: это замечательное дело! Ну, получит рейх эти несколько долларов или нет – не обеднеет и богаче не станет, а вот аппарат еврейской общины в Вене сможет кое-как действовать дальше. Вот так это дело и получилось. А, с другой стороны, потом были нескончаемые трудности. Что это, мол, такое – евреи не сдают валюту!
ЛЕСС. Прежде всего, евреев принудили просить валюту за границей из милости. В своей стране они должны были платить за нее колоссальную цену. Выгодно все это было, в конечном счете, только имперскому правительству. А евреи только теряли, когда за 1.000 фунтов, которые стоили 12.000 марок, должны были платить 30.000 или 40.000 марок.
ЭЙХМАН. Верно, господин капитан, верно. Это совершенно ясно, совершенно ясно...
ЛЕСС. В июне 1939 г. д-р Лёвенгерц обращался к вам снова в связи с "освобождением квартир" – выселением евреев. Им предоставляли совершенно непригодное жилье. Евреев силой выгоняли из тех немногих парков, где им еще разрешалось бывать. Д-р Лёвенгерц просил срочно помочь.
ЭЙХМАН. Я, естественно, не ведал жилищными делами и не отвечал за побои в парках. Но вы видите, таким образом, что он мне обо всем докладывал.
ЛЕСС. Д-р Лёвенгерц не раз обращал ваше внимание на панические настроения среди евреев из-за арестов и депортации. Указывал, что деятельность общины парализована, так как невозможно за столь короткое время добыть разрешения на выезд. Что потерявшие надежду люди, польские подданные и лица без гражданства, пытаются нелегально уйти из рейха и бежать в Польшу или в Бельгию. Обе страны выдворяют их обратно, а расходы на проезд от границы ложатся на общину.
ЭЙХМАН. Да, об этом я могу сказать только то же самое: я не приказывал их выдворять или арестовывать. Это не входило в мою компетенцию в то время. Позвольте напомнить, что "центральный отдел по еврейской эмиграции" был новшеством в германском государственном механизме. И это служило поводом для многих визитов из разных центральных инстанций, из "старого рейха". Тогдашний шеф полиции безопасности Гейдрих тоже приезжал. На этот период деятельности нашего отдела приходится и так называемая "кристальная ночь". Я не знаю, как это следует назвать иначе...
ЛЕСС. Вы помните, когда это было?
ЭЙХМАН. К сожалению, нет, не знаю. Это должно быть примерно... я думаю, осенью. Наверное, 1938 год. Инциденты той ночи устроили не полиция и не СД. Я еще помню, что на следующий день я пошел в еврейскую общину, чтобы осмотреть повреждения, потому что все это очень сильно ударило и по эмиграции. И там я увидел какого-то оберфюрера или бригадефюрера из СС, поднявшего над головой пишущую машинку, и, прежде чем я успел спросить, с полицейскими ли полномочиями он здесь находится, машинка полетела на землю. Бессмысленно поломана. Я ему сказал, что я начальник такого-то отдела. Он меня в ответ обозвал – грубым словом. Я сказал ему, что это приказ правительства – ни в коем случае не препятствовать эмиграции, и что я доложу моему руководству, начальнику полиции безопасности и СД. А он меня оттуда просто вышвырнул. Я написал донесение. Чем это кончилось, я не знаю.
ЛЕТОПИСЕЦ. Невозможно представить себе, чтобы сам бывший ответственный за "еврейский вопрос" в СД и гестапо не помнил даты "хрустальной ночи" – массового еврейского погрома. Большинство очевидцев запомнили 9 ноября 1938 г. на всю жизнь. Каждый раз, когда на допросах речь заходила об этом дне, Эйхман "ничего не знал". Возможное объяснение: службист дистанцируется от черни, учинившей погром без официальной поддержки и без бюрократической подготовки, в какой-то степени стихийно.
ЭЙХМАН. После той ночи работы нам сильно прибавилось. До моего откомандирования в Прагу число эмигрировавших из Австрии евреев достигло 150.000. Насколько могу вспомнить, последние цифры были – примерно 224.000 или 234.000. Весной 1939 г. был основан так называемый протекторат Богемия и Моравия. Д-р Штальэккер за это время повысился в звании до оберфюрера СС и был переведен с должности инспектора полиции безопасности и СД из Вены на должность командующего полицией безопасности и СД в Прагу. Совершенно ясно, что как только он вступил там в должность, он потребовал, чтобы меня срочно командировали к нему в Прагу. Где-то в апреле я был откомандирован туда. Сначала я противился переводу из Вены. Когда создашь и выпестуешь свою службу, отдавать ее не хочется. У меня не было трудностей с еврейскими политическими функционерами. И я не думаю, чтобы кто-нибудь из них мог на меня пожаловаться. Даже сегодня. Я в это совершенно не верю, потому что они знали, что я не был юдофобом. Я никогда не был антисемитом и никогда этого не скрывал. Я не хочу хвалить себя. Я хочу этим всего лишь сказать, что наше сотрудничество в венском центральном отделе было деловым и корректным. Уже в начальной школе у меня был друг еврей, и, когда мы виделись в Линце последний раз, мы пошли погулять за город; я тогда носил уже значок НСДАП на лацкане, и он в этом ничего такого не находил. Руководство венским отделом перешло к гауптштурмфюреру Рольфу Гюнтеру и будущему гауптштурмфюреру Алоису Брукнеру. Я теперь отвечал только за Прагу. Там центральный отдел был гораздо меньше, чем в Вене, но система совершенно такая же; функционеры пражских еврейских организаций бывали в Вене, а венские ездили в Прагу. Так что я мог вообще не вмешиваться, просто в Праге копировали венский опыт. Уже поэтому дело катилось по наезженной колее, позволю себе заметить, при том, что людей с пробивной способностью д-ра Лёвенгерца в Праге не было. В Праге все происходило тише и спокойнее, но при этом успех... успехи для обеих сторон были не столь явными как в Вене. Может быть, за границей в общем-то уже нечего было взять после того, как всё, что возможно, вытянули в Вену. Пражским господам приходилось в этом смысле труднее. И в Праге был создан только один эмиграционный фонд.
ЛЕСС. Кто были ваши еврейские партнеры?
ЭЙХМАН. Самые лучшие отношения были у меня с раввином д-ром Мурмельштейном. Еще там были д-р Вейнман и г-н Эпштейн – кажется, его фамилия была Эпштейн. Может быть, контактам между нами мешало – затрудняюсь правильно сказать – скажем, их чешское произношение. Общение получилось у меня сразу только с д-ром Мурмельштейном. Он, д-р Вейнман и еще другие активисты, кого они себе сами выбрали, взяли потом на себя и обустройство в Терезиенштадте. С доктором Штальэккером у меня были хорошие отношения, выходившие за рамки служебных. Мы встречались в неслужебной обстановке по воскресеньям до обеда, и понятно, что наряду с другими вещами говорили и о возможностях решения, политического решения дела, потому что это было альфой и омегой вообще всей моей деятельности в СД. А Терезиенштадт, где по желанию руководства протектората надлежало сконцентрировать евреев из Богемии и Моравии, был для этого уже мал. Дайте евреям автономную территорию – и проблема будет решена, для всех! Пока англичане сидят в Палестине и возможности эмиграции туда ограничены, надо выйти из положения, предоставив другую территорию. А тут началась вовсю польская кампания, и я уже не знаю, у кого родилась идея – у Штальэккера или у меня, – во всяком случае, она родилась: именно мы, полиция безопасности, должны как можно быстрее объявить какую-то территорию как можно большей площади автономным еврейским государством, протекторатом.
ЛЕСС. Это было так важно в разгар войны?
ЭЙХМАН. Из-за войны возможности эмиграции ухудшились. И в то же время гауляйтеры, министерство пропаганды, т.е. Геббельс, канцелярия заместителя фюрера, т.е. рейхсляйтера Бормана, – нажимали со всех сторон. С людьми моего ранга они уже не общались. Они обращались к самому главному, к Гиммлеру. А он был такой человек – он всегда был рад услужить этим важным – в то время важным – господам. Лезть в еврейские дела считалось хорошим тоном. Стоило Гитлеру выступить с очередной речью – при этом он, разумеется, затрагивал и еврейский вопрос, – как все центральные инстанции партии и государства тут же бросались придумывать еще что-нибудь. А Гиммлер с каждым соглашался, мол, будет сделано. Поручал это начальнику полиции безопасности и СД Гейдриху, а тот пересылал Мюллеру, и тогда он пришел ко мне.
ЛЕСС. А кто такой Мюллер?
ЭЙХМАН. Он был моим начальником, группенфюрер Мюллер. Я потом еще скажу о его департаменте в Главном управлении имперской безопасности. Позвольте мне теперь продолжить – мы ведь остановились на Польше. Да, там мы увидели свой шанс. В один прекрасный день мой непосредственный начальник, уже упоминавшийся д-р Штальэккер и я отправились в Польшу и доехали до реки Сан, это на юго-востоке Польши, приток Вислы. И патруль русской полиции сопровождал нас уже на их территории, за демаркационной линией. Так мы доехали до Ниско на реке Сан, эта местность относилась к Радомскому воеводству. Я об этом месте знал только от евреев, я их посылал посмотреть, каковы там возможности обустройства. И вот мы туда приехали, увидели обширную местность – река, деревни, рынки, местечки, и мы решили – вот то, что надо, и почему не переселить на этот раз поляков, ведь все равно здесь многих переселяют, и не отдать эту территорию евреям? Ведь как раз восточный еврей – хороший ремесленник. Если евреи из Австрии, Германии, Чехосло... из Богемии и Моравии, из протектората, если они снабдят их производственным оборудованием, да к тому же сельское хозяйство, – это может быть неплохим решением вопроса на определенное время; даже на долгое время, и тогда у нас не будет все время "пожар". И всем выгодно! Правительство доложит, что выполнило политическое решение. Партия разрешит еврейский вопрос, программный пункт; на нас, полицию безопасности, перестанут так нажимать, и самим евреям будет спокойнее. Вот, наконец, хорошее, мягкое решение; и Штальэккер предложил его Гейдриху. Тот согласился, и я получил приказ: отправить в Ниско 500, а может быть, 1.000 еврейских рабочих – точного числа я уже не помню – и несколько товарных составов с нужными материалами, соорудить там барачный поселок и расселять там евреев по мере их выселения отсюда.
ЛЕСС. Десятого октября 1939 г. в Вене г-ну доктору Лёвенгерцу было приказано составить первый эшелон в Польшу. Еврейской общине надлежало отобрать 1.000-1.200 работоспособных мужчин, главным образом рабочих, особенно столяров, плотников и техников. С собой везти деревообрабатывающие станки, пилы, топоры, молотки и гвозди...
ЭЙХМАН. Ага, это для Ниско!
ЛЕСС. ...а также пропитание на три-четыре недели. Далее в этом документе говорится: д-р Лёвенгерц просил гауптштурмфюрера СС Эйхмана разрешить ему доложить свои соображения...
ЭЙХМАН. Ага...
ЛЕСС. ...относительно эшелонов в Польшу.
ЭЙХМАН. Ага...
ЛЕСС. И 27 октября д-р Лёвенгерц доложил гауптштурмфюреру Эйхману, что община, конечно, знает, что должна выполнять поступающие указания.
ЭЙХМАН. Ага...
ЛЕСС. Но она сталкивается с трудностями в среде еврейского населения.
ЭЙХМАН. Это были еще цветочки, ведь к этому времени появилась фигура генерал-губернатора в лице Франка. Мы его называли, чтобы отличать от К.Г.Франка, государственного секретаря в Праге, – "польским Франком". Начались жуткие интриги и большая возня. Франк тут же стал напирать в Берлине – он хочет сам решить у себя еврейский вопрос – и противился тому, чтобы евреев отправляли в его генерал-губернаторство. Те, кто уже там, должны немедленно исчезнуть. Франк отдал командующему полицией безопасности и СД в Кракове бригадефюреру СС Штрекенбаху приказ немедленно арестовать меня, если я появлюсь в генерал-губернаторстве. Штрекенбах сообщил мне об этом; он ведь не имел никакого права арестовывать меня без согласия нашего общего начальника Гейдриха. Этого Франк, наверное, в гневе не учел. Да, но надежда на какое-либо первоначальное урегулирование опять исчезла.
ЛЕТОПИСЕЦ. Если бы венский доктор Лёвенгерц захотел в те дни обратиться за поддержкой к Эйхману, то уже не застал бы его в Праге. Ему пришлось бы ехать в Берлин. Это изменение места службы и должности и определило окончательно всю дальнейшую деятельность Эйхмана. До сего времени он был служащим СД, не облеченным властными полномочиями; теперь Эйхман был включен в состав созданного 27 сентября 1939 г. Главного управления имперской безопасности (РЗХА), которое, согласно указу Гиммлера, становилось "объединением центральных служб полиции безопасности и СД". Эйхман сразу оценил преимущества такого двойственного положения – в зависимости от целесообразности, он мог выступать теперь и как сотрудник СД, и как ответственный работник тайной полиции, гестапо – исполнителя воли государства.
ЭЙХМАН. Я думаю, это было в начале октября 1939 г. Мой постоянный представить при центральном отделе в Вене гауптштурмфюрер Гюнтер и я получили по телеграфу приказ явиться в Берлин к начальнику Управления тайной государственной полиции, будущему группенфюреру СС Мюллеру. Говорилось, что я должен буду подготовить для Геринга доклад по еврейскому вопросу. На самом же деле Гюнтера и меня перевели в Берлин, чтобы организовать там центральную службу эмиграции евреев. Я сообщил, что меня нельзя отзывать из Праги, искал разные отговорки. Меня ведь только что перевели из Вены в Прагу. Из Берлина не отвечали ни да, ни нет, и я уже думал, что выиграл это дело. Но, спустя несколько дней, получил телеграмму, в которой сообщалось – на этот раз совершенно конкретно, – что с такого-то числа я переведен в Берлин. Я должен был еще сдать дела по протекторату, и мы с гауптштурмфюрером Гюнтером поехали в Берлин. Место службы нам определили на Курфюрстенштрассе, кажется, номер 116 – дом, принадлежавший раньше какой-то еврейской организации. И ресторан там был. Дом был весь в мраморных лестницах, с большими залами, вообще-то говоря, непригодными для учреждения, но центральное ведомство с большим потоком посетителей там можно было разместить. Мы привлекли людей из Праги и Вены, чтобы организовать работу таким же потоком, какой был там. Некий доктор Эпштейн из имперского объединения евреев в Германии – так, кажется, называлась официальная головная организация – выполнял в Берлине примерно ту же функцию, что д-р Лёвенгерц в Вене. Ведомства, которых это касалось, выделили нужных чиновников, и дело пошло. Пока эмиграция не застопорилась окончательно; это было, когда уже шла война с Советским Союзом. К тому времени эмиграция была уже и так сильно затруднена; насколько я помню, оставался один-единственный маршрут на юг и еще в восточном направлении через Румынию. Summa summarum, в общем и целом, деятельность нашего "центрального отдела" превратилась в мучение. Можно сказать, была безрадостная перспектива для обеих сторон. Для евреев, потому что на самом деле было трудно найти какие-либо существенные средства для выезда. Для нас, потому что дело стояло, не было отъезжающих.
ЛЕСС. Но ведь одна из ваших обязанностей заключалась в том, чтобы до конца 1940 г. очистить от евреев хотя бы Вену – эвакуировать всех.
ЭЙХМАН. Но, господин капитан, не только ведь Вена. Мне ставились самые разные сроки, к которым я должен был всех отправить, – но, конечно, я должен здесь сказать, – легко было приказывать. Но эти сроки никогда не выдерживались, поскольку исполнение зависело от многих факторов, находившихся совершенно вне сферы моей ответственности.
ЛЕСС. Я читаю вам теперь текст из отчета венского отдела: "2 декабря 1939 г. д-р Лёвенгерц доложил гауптштурмфюреру Эйхману, – наверное, он посетил вас в Берлине? – что американский комитет "Джойнт дистрибьюшн" сообщает ему, что валюта будет выделяться только при условии продолжения процесса эмиграции... Если в марте 1940 г. будет возобновлена отправка людей эшелонами в Польшу, выплаты будут прекращены... Гауптштурмфюрер Эйхман уполномочивает д-ра Лёвенгерца уведомить "Джойнт", что эшелоны в Польшу будут отменены, если "Джойнт" заявит, что будет предоставлять еврейской общине валюту до конца 1940 г., а еврейская община обязуется обеспечить ежемесячно отъезд соответствующего числа евреев, с тем чтобы эмиграция могла быть завершена до конца октября 1940 г.".
ЭЙХМАН. Это поручение я дал д-ру Лёвенгерцу в Берлине, но здесь, в управлении гестапо, я больше ничего не делал, не решив вопрос с начальником IV управления. Мне ведь не надо было теперь обращаться к инспектору в Вене или к командующему в Праге. Наверное, дело было так, что я обратился письменно, никак не устно, через начальника IV управления к Гейдриху и сообщил: вот, пожалуйста, мы получим столько-то и столько валюты, если не будем отправлять эшелоны в Польшу. И мне, очевидно, было отвечено: прекратить отправку. Как раз в это время были большие перестановки в гестапо, и мне поручили отдел IV В 4. Наверное, Мюллер тогда подумал – нечего им там делать в отделе эмиграции, а я могу сократить штаты. Это был еврейский отдел, и он находился до тех пор вместе с IV управлением на Принц-Альбрехтштрассе, дом 8. Гиммлер, а под ним Гейдрих были моими высшими начальниками. А четвертым управлением в Главном управлении имперской безопасности ведал Мюллер. Между ним и моим отделом был еще руководитель группы отделов В. Все дела шли, конечно, на подпись через него, но, по существу, они его не слишком интересовали, так что я всегда старался попасть прямо к Мюллеру. Всего в IV управлении было от 18 до 22 отделов. Отдел, который поручили мне, остался из-за нехватки места на Курфюрстенштрассе. В отделе эмиграции остались у меня, кроме Гюнтера, несколько человек из Вены и Праги. А в гестапо я получил вместе с отделом IV В 4 не только его название, но и весь личный состав, кроме бывшего начальника.
ЛЕСС. Когда вы говорите о Гюнтере – о каком? Там были два брата?
ЭЙХМАН. Гауптштурмфюрер Гюнтер, Рольф Гюнтер. Он был моим постоянным представителем. У нас не было слова "заместитель". Текущая работа отдела как шла, так и продолжалась, потому что сотрудники просто переехали в другое место, только и всего. Гюнтер вникал в основном в эти новые для нас обоих, совершенно неизвестные дела гестапо, но, собственно говоря, это было ему и не нужно, потому что старые чиновники все равно делали – если разрешите выразиться грубо – как им заблагорассудится, спустя рукава. А я занимался планом по Мадагаскару.
ЛЕСС. Почему вы этим занялись?
ЭЙХМАН. Из-за войны эмиграция снизилась практически до нуля. Если разрешите еще раз вернуться назад: Терезиенштадт тоже не был выходом, а попытка использовать Ниско на реке Сан провалилась. Шла военная кампания во Франции, она давала мне новую надежду на решение, по меньшей мере, временное. Я вспомнил про хлопоты Теодора Герцля о еврейском государстве; Адольф Бём писал, что Герцль интересовался также и Мадагаскаром. Но я вспомнил, что он наткнулся с этим делом на сильное сопротивление в своих же рядах. Я подумал: мне все равно, где это найдется – земля и место на ней; там и надо хвататься. Дело ведь принимало все более угрожающие масштабы: законы, обязывающие евреев покинуть места своего проживания, – с одной стороны; нажим со стороны партии на нееврейское население – с другой. Не надо было большого ума, чтобы понять – если так пойдет и дальше, то дело кончится таким крахом, что даже трудно себе представить. Пусть не то, что потом произошло. Но что-то должно случиться, говорил я себе, потому что если котел, доверху полный воды, долго нагревают, а клапана нет, то рано или поздно котел взорвется. На своей скромной должности я стремился помочь найти этот клапан; я хотел бы уподобить этому клапану мои старания – найти где-нибудь возможность расселения. И с "планом Мадагаскар" у меня возникла идея нового решения.
ЛЕТОПИСЕЦ. Военная кампания во Франции, начавшаяся немецким наступлением 10 мая 1940 г., завершилась уже 25 июня полной победой вермахта и перемирием, превратившим половину страны в зону оккупации. Остров Мадагаскар был в то время французской колонией с населением всего 3,5 миллиона человек – на территории, в два с лишним раза большей, чем ФРГ (до объединения).
