Текст книги "Швейцарский Робинзон"

Автор книги: Йоханн Давид Висс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

По окончании этой трудоемкой работы, которая отняла у нас несколько месяцев, мы устроили небольшой праздник. Подняли белый флаг и выстрелили шесть раз из пушки. Громкое эхо разнеслось по скалам и пещерным отсекам Скального дома.

Глава десятая

Десять лет спустя. – Борьба с кабаном, со львами. – Разгадка тайны Дымящейся горы. – Спасение мисс Дженни.

Неожиданно я вспомнил о нашем дневнике. Вот уже почти восемь лет мы не открывали его. Я полистал страницы, прочитал старые записи и подумал о новых. Они будут похожи на старые: охота, путешествия, ежедневный труд. Стало вдруг грустно. Наши открытия и успехи всегда сменялись разочарованием. Твердость и хладнокровие в минуты опасности, надежда во времена бедствий и постоянная благодарность матери-Природе за щедрые дары – такова суть наших переживаний здесь. Десять лет миновало, десять лет одиночества, тяжелого труда, мира и счастья. Конечно, они не прошли бесследно. Волосы мои начали серебриться. Привыкшие к труду руки огрубели, стали твердыми, мозолистыми. Волосы матушки превратились в белоснежные. Она больше всех страдала от непривычных условий жизни и непривычного климата. Иногда мы опасались за ее жизнь, часто она плохо себя чувствовала. Но при этом никогда не жаловалась. В ее глазах всегда светилась одна лишь доброта.

– Матушка, – сказал я, – ты прекрасно выглядишь. Загар тебе к лицу, красиво оттеняет белизну волос. Ты оправилась после тяжелой болезни. Помнишь, в прошлом году?

– Да, – сказала она с довольной улыбкой, – тогда мне было не очень весело, а теперь в работе я еще могу поспорить с любым из вас.

Мои маленькие сыновья выросли, стали настоящими взрослыми мужчинами. Борьба за выживание – эти слова следует понимать прямо, не как метафору – развила их и физически, и умственно. Постоянное общение с прекрасной природой, у которой мы порой отбирали ее блага силой, а она продолжала тем не менее щедро одаривать нас, сохранило чистоту и доброту душ моих мальчиков, сделало их дальновидными и мудрыми. Они могли бы расти грубыми в силу своей молодости, бьющей через край жизненной энергии, а также в силу необычных жизненных обстоятельств, но рядом с ними была их мать – чуткая, благородная и строгая женщина. Дети слушались ее. Это она заложила в них доброе и разумное, которое пребудет с ними вовек. Настоящим дополнением к чисто физическим занятиям было с самого начала обучение наукам. Великолепный запас книг с годами все больше становился для нас настоящим сокровищем, источником вдохновения, знаний и нравственного совершенствования. Совместный труд, разделение труда по способностям только стимулировали стремление к учебе. Наш маленький естественнонаучный музей содержал ряд таких экспонатов, которым позавидовал бы любой профессор из Европы. Таким образом, взращенные в тиши и при поддержке души и сердца великой природы, вдали от суеты шумного мира, – здесь я не говорю о дурном или хорошем его влиянии, – дети мои имели весьма специфичные религиозные убеждения. Мальчики здесь всегда находились ближе к Господу, нежели многие из их сверстников, выросших в беспрерывной спешке и сутолоке больших городов. Нигде Бог не проявляет себя так полно, любвеобильно, серьезно, как на природе, благодаря ее звучному, то тихому, то громкому, голосу. Навстречу ее покою, величественному великолепию раскрываются людские сердца. Перед ее угрозами и катаклизмами вздрагивает душа. В ней пребывает Он, Всемогущий и Всемилостивый. Его присутствие мы ощущаем, Его мудрости мы поклоняемся. И еще в одном смысле возмужание моих сыновей в полном одиночестве оказало определенное влияние на их развитие. Они не стали теми, о ком говорят «молодые господа». Они не умели танцевать вальсов, шаркать ножкой и изъясняться пышно и велеречиво. Они были также не способны поддерживать долгую беседу, которую ведут в обществе, подчас на пустячную тему. Если им нечего было сказать, они молчали. В их облике наряду с возмужалостью чувствовалась мальчишеская естественность. Они были более сильными и находчивыми, но, понятно, также и более стеснительными в сравнении с теми, кто находился в Европе. Давно ушло то время, когда по любому поводу они спрашивали у меня совета и разрешения. Часто я полдня, а то и весь день, даже не знал, где они. Особенно двое старших. Любопытство и жажда познания уводили, к примеру, Эрнста в дальние края.

Эрнст преодолел свою медлительность и детскую забавность и по хладнокровию сравнялся с Фрицем, который от природы был таковым. В свои двадцать шесть лет Фриц выглядел сильным и мужественным. У него были черные усы, темные волнистые волосы, ниспадавшие локонами на плечи, красивые карие с ореховым оттенком глаза. Блондин Эрнст, будучи на два года моложе брата, перегнал его в росте. Он был стройнее, тоньше, но не такой сильный. В физическом развитии он уступал старшему брату. Двадцатитрехлетний Жак был столь же невысокого роста, что и Фриц. У него были изящные ноги и руки, не столько сильные, сколько цепкие и ловкие. Франц, малютка Франц, – ему исполнилось теперь двадцать лет – как бы совмещал в себе физические и духовные качества старших братьев. Он был впечатлительнее, нежели Фриц и Эрнст, и умнее любящего покривляться Жака – возможно, потому, что как младшему в семье ему приходилось нередко отстаивать свою самостоятельность. У него не было еще ни бороды, ни усов – повод для подтруниваний со стороны Жака, хотя у того самого лишь недавно стал пробиваться темный пушок, который он горделиво поглаживал, подражая Эрнсту.

А теперь что касается нашего хозяйства. Оно оставалось в своей основе неизменным, хотя с течением времени подвергалось, конечно, различным усовершенствованиям и улучшениям. Скальный дом по-прежнему был нашей зимней резиденцией или, если хотите, нашим правительственным дворцом, а Соколиное Гнездо оставалось летней квартирой и служило местом отдыха. Под неусыпным контролем находились стойла, где размещалась скотина, ульи с сильно разросшимся пчелиным хозяйством, новая голубятня для разведения европейских голубей. В Скальном доме появились некоторые новые удобства. Вдоль всей передней стены квартиры теперь проходит крытая галерея, которая под наклоном начинается у скалы и опирается на четырнадцать мощных деревянных столбов. По ним поднимаются вверх и разрастаются по всей крыше усики вьющихся ванильных и перечных растений. Попытка вырастить виноградную лозу под палящими лучами солнца не удалась. Мы обычно сидим и отдыхаем после работы на открытой веранде-галерее, рядом с протекающим ключом, воды которого собираются в большую чашу из черепашьего панциря. Чаще всего это происходит по вечерам перед поздним ужином. В другом крыле веранды – его можно было бы назвать по праву коридором – также обустроен проточный ключ, струя которого, однако, сейчас бьет в кувшин из бамбука. В зависимости от потребности можно при помощи водопровода из бамбука направить течение обоих ключей на орошение близлежащих плантаций. Над обоими внешними концами коридора, там, где под ними протекают ключевые воды, мы сделали крышу более высокой, благодаря чему она приобрела форму китайских построек и производит впечатление изящества и цельности. Снаружи веранды проложены две массивные широкие ступени, по которым можно войти внутрь. Они плавно переходят в более высокое крыльцо – естественно, оно находится в середине перед главными воротами в квартиру. Мы, конечно, сильно изменили окружающий ландшафт. Помню, какое безрадостное впечатления произвел на меня берег после высадки в бухте Спасения. Сегодня картина другая. Благоприятный климат и наш неустанный труд создали на месте некогда дикого и пустынного края, ограниченного справа бурным Шакальим ручьем, а слева – отвесной скалой и вытянутым Утиным болотом, маленький рай, прибежище для людей.

То же самое можно сказать и об Акульем острове по другую сторону бухты. Это давно уже не голая скала, которая удручала нас своей суровостью и неприветливостью. На морском ветру теперь покачивают пышными кронами кокосовые пальмы и пинии, а густые мангровые заросли на берегах защищают песчаное дно от размыва накатывающихся морских волн. На острове стоит симпатичная сторожевая будка, а рядом – грозная тяжелая пушка и высокий флагшток, который хорошо просматривается в морских далях.

Между пещерой и Шакальим ручьем вплоть до его истока расположены ставшие обширными плантации и огороды, к ним примыкает небольшая пашня. Определенная тоже под пашню, но гораздо бóльшая по площади территория находится на другой стороне ручья. Прямо, вплоть до Шакальего ручья, протянулась ограда, служащая продолжением галерейных столбов. Она представляет собой живую изгородь из бамбука и колючих растений и защищает плантации там, где скала и ручей не создают надежную защиту. Внутреннюю площадь этого треугольника занимает, наряду с небольшим полем с зерновыми культурами и еще меньшим, засеянным хлопком участком, маленький огород, поставляющий продукцию для кухни: участок сахарного тростника, одна грядка с редкими овощами и садик из европейских фруктовых деревьев.

Фруктовые деревья в основном росли и приживались удовлетворительно. Хорошо принялись фисташка, миндаль, фундук, персики, апельсины и лимоны. Винограда было у нас мало и не очень хорошего качества. Неплохо развивались деревья, образующие аллею от Скального дома до Соколиного Гнезда, морские ветры несли прохладу, смягчали жару. Должен признаться, мы выращивали фруктовые деревья из Европы главным образом из любви к нашему отечеству: яблони, груши, вишни и сливы давали незначительные урожаи. Но это не страшно. У нас были апельсины, лимоны, ананасы и коричное дерево, приносившие обильные урожаи.

Естественно, с годами увеличилось и количество устройств и приспособлений для переработки получаемых урожаев. Все они имели несколько неказистый вид, но исправно и хорошо служили своему предназначению. В первую очередь это был пресс для отжима сахарного тростника. Собранный из разных деталей с остатков корабля, он приводился в действие при помощи запряженных тягловых животных. Четыре медных котла, использовавшихся ранее под хранение пороха, применялись теперь для варки сахара. Мы вмонтировали котлы в сложенные специально очаги. Одна терка и пресс для выжимки масла из орехов миндаля и оливок заменили старый, малопроизводительный аптекарский пресс, доставлявший одни только муки. Другая терка служила различным целям. Иногда с помощью круглого камня в ней мяли лен, иногда, взяв деревянный пестик, применяли для раздавливания виноградных ягод. Или растирали зерна какао, бобы, вставив плоский, медленно передвигаемый терочный камень. Основанием, или чашей, для этой терки служил жировик,[76]76
  Жировик, или стеатит – синонимичное название минерала талька, жирного на ощупь. Жировик – один из самых мягких минералов на нашей планете.


[Закрыть] он легко поддавался обработке, а после просушки на воздухе и в огне быстро приобретал необычайную твердость. У этого каменного основания был почти девятидюймовый рант, основание покоилось на устроенной в земле печи и в случае надобности подогревалось. Наученные опытом, мы устроили над такими, расположенными под открытым небом, сооружениями крышу и обнесли их оградой, чтобы защитить от непогоды в сезон дождей.

Все грязные работы и обработку дурно пахнущих объектов, например, дубление или изготовление свечей из сала, проделывались на Китовом острове. Мастерские размещались в одном углублении скалы и были хорошо защищены от ненастья. На Лесном бугре раскинулась регулярная плантация хлопчатника, а тамошнее Рисовое болото превратилось в настоящее рисовое поле, отплатившее нам за наши старания великолепными урожаями.

Не забывали мы и Хоэнтвил. Каперсы оттуда перекладывались перцами, заливались уксусом и оставлялись для зимнего употребления. Здесь же вскоре после окончания сезона дождей всегда распускались листья чайных кустов, да в таком изобилии, что мы усердно общипывали их, собирали, высушивали и хранили в герметичной посуде. Непосредственно же перед сезоном дождей мы постоянно принимались за заготовку спелого сахарного тростника и сорго.[77]77
  Сорго – род однолетних или многолетних трав из семейства злаков. Некоторые виды используются как зерновые культуры: сорго обыкновенное, джугара, дурра, гаолян.


[Закрыть] От Хоэнтвила временами делались вылазки к теснине, чтобы проверить, не поломали ли слоны или другие опасные звери тамошние ограждения и не попал ли какой-нибудь зверь в наши силки и волчьи ямы.

Домашние животные – и пернатые и четвероногие – находятся сейчас в прекрасном состоянии и сильно расплодились. В особенности это относится к голубям и курам, причем численность последних, облагороженных с помощью замечательных местных пород, разрослась до такой степени, что удовлетворила бы потребности целого государства. Наш обед никогда не обходился без вкусно зажаренного цыпленка или голубя, а нашему постоянному запасу яиц мог бы позавидовать иной владелец поместья. Из всех ежегодно рождаемых телят мы оставили и выкормили только двух – одного мужественного быка, обладающего огромной силой, и одну красивую веселую дойную корову. В соответствии с мастью ее назвали Белянкой, а быка из-за его ревущего голоса – Ревушкой. Оба животных, естественно, были приучены и к верховой езде, и к ходу в упряжке с грузом точно так же, как и оба малыша – Стрелка и Белка, которыми нас одарила бодрая квагга. Естественно, свиньи так сильно размножились, что мы вынуждены были отселить старых особей с побережья в глубь острова, в его степную часть. Соответственно, во много раз увеличилось, ко всеобщей радости, поголовье прочего мелкого скота. Пища у нас, таким образом, была самая разнообразная – кроме овощей и фруктов, мясо откормленных домашних животных и дичи.

Части скота мы позволили уйти на природу, где они вперемежку с газелями частенько встречаются во время наших выходов на охоту. С большим рвением и любовью мы ухаживаем за нежными изящными антилопами на Акульем острове. Вот только они медленно размножаются. Недавно мы перевели одну пару в заросший кустарником двор перед Скальным домом, с тем чтобы иметь возможность любоваться их обликом и забавными прыжками. У ловкого шакала Поспешилки в свое время был оставлен только один отпрыск. Жак назвал его Коко. Это короткая и звучная, слышимая на большом расстоянии кличка. Она рождает ответное эхо в лесах и среди скал.

После экскурса в прошлое и общего описания я наконец снова продолжаю мой прежде начатый рассказ.

Я уже упоминал, что мои сыновья, получившие полную свободу передвижения, почти полностью вышли из-под отцовской опеки. В общем и целом такое положение меня устраивало. Они уже не были детьми, и самостоятельность в поведении им не помешает. Кто знает, как еще сложится наша жизнь!

Вот так однажды Фриц уже с утра исчез из Скального дома. Мы только к вечеру заметили отсутствие каяка, подумали, что он выехал, вероятно, на прогулку в море. Отправились к Сторожевой будке на Акульем острове, чтобы определить местонахождение нашего беглеца, подняли весело затрепетавший на ветру флаг и зарядили сторожевую пушку для салюта. Сначала мы ничего не видели. Наконец различили маленькую черную точку на освещенной солнцем поверхности моря. Еще несколько минут, и мы могли через подзорную трубу распознать нашего господина гренландца в каяке. Он равномерно загребал веслом по морской зеркальной глади и приближался к побережью Скального дома, почему-то медленнее, чем я ожидал.

– Номер один, огонь! – скомандовал теперь Эрнст, исполнявший роль дежурного офицера, и Жак выстрелил. Затем все мы прокричали бодрое «ура!» и быстренько спустились с вершины к берегу, чтобы по возможности на лодке опередить Фрица и встретить его на суше рядом с домом.

Едва он достиг бухты Спасения, как я сразу увидел, что мешало ему быстро продвигаться вперед: рядом с каяком плыла тяжелая, привязанная к борту добыча. Кроме того, каяк вел на буксире по воде еще и довольно увесистый мешок, тоже тормозивший продвижение лодки.

– Добро пожаловать, Фриц! Добро пожаловать! – кричал я. – Из каких заморских стран изволили прибыть? Видно, добыча досталась хорошая, гружен как ломовая лошадь. Куда забросила тебя судьбина? Ладно, ладно, не отвечай! Главное, возвратился целым и невредимым.

– Да, – ответил Фриц, – чувствую себя отлично. Во всяком случае, приехал с добычей и новостью, которая вас, несомненно, заинтересует.

Едва лодка Фрица коснулась берега, как три брата вытянули ее вместе с гребцом на берег и дотянули с ликующими возгласами до дома, а потом сразу же на носилках принесли туда же бесформенную, похожую на надутую жабу тушу морского зверя и мешок, наполненный большими плоскими и тяжелыми моллюсками. Затем все уселись вокруг Фрица и стали с нетерпением ждать рассказа о его путешествии. Долго упрашивать добытчика не пришлось. Ему и самому не терпелось поведать обо всем случившемся.

– Дорогой отец, надеюсь, ты не сердишься на меня за то, – начал он, – что я уехал не попрощавшись, – уж очень захотелось осмотреть места по ту сторону утесов, где я добыл моржа. Боясь, что ты не позволишь мне совершить такую прогулку одному, я решил действовать на свой страх и риск и отправиться туда тайком. А потом уж как-нибудь искупить свою вину. Конечно, я загрузил лодку, как полагается, съестными продуктами, питьевой водой, боеприпасами, снастями для лова и стал ждать ближайшего благоприятного случая. И дождался. Сегодня выдалось такое прекрасное утро, а море было так спокойно! Когда вы занимались своими делами в пещере, я потихоньку вышел, взял топорик и орла, сел в каяк и отдался на волю Шакальего ручья, который не замедлил унести меня в морские дали. По компасу я внимательно следил за курсом, чтобы потом найти обратный путь.

Проплывая мимо взорванного корабля, я рассмотрел на дне, поскольку вода была чистейшая, множество пушек более крупного калибра, чем наши, ядра, металлические штанги. Жаль, нет возможности поднять все это, пригодились бы!

Потом я резко повернул наискосок в западном направлении – снова в сторону побережья, между скалами какого-то разрушенного предгорья, каменная порода там образовала причудливые формирования, где-то возвышавшиеся над водой, где-то громоздившиеся под ней. В самых недоступных местах пронзительно галдели стаи морских птиц, вероятно, высиживавших птенцов.

На более пологих склонах, греясь на солнце, кричали, пищали, фырчали, ревели кто во что горазд крупные морские звери. Лежали они группами – морские львы, морские котики и морские слоны, неподалеку резвились киты.

Признаюсь, стало немного не по себе при виде таких гигантов. Поэтому я старался пробраться мимо утесов так, чтобы не вступать в контакт со всей этой живностью. Лишь часа через полтора я почувствовал себя в полной безопасности. В этот момент великолепные каменные сводчатые ворота в готическом стиле, естественное творение природы, были открыты. Они напоминали опорную арку огромнейшего моста, а сама скала с другой стороны уходила далеко в море.

Я с большой осторожностью проплыл через ворота, благополучно миновав высокую каменную арку, и оказался в заливе с низким берегом, за которым начиналась почти необозримая степь. Слева ее замыкало нагромождение скал, а справа – спокойное течение орошающей эту степь реки. За рекой, похоже, простиралось большое заболоченное пространство. И наконец, совсем вдали виднелись мощные кедровые деревья.

Я двигался вдоль живописного побережья и рассмотрел в глубине вод на каменистом грунте обширные россыпи довольно крупных моллюсков, похожих на обычные устрицы. На вид они казались более жирными и питательными, нежели маленькие устрицы в бухте Спасения. Чтобы убедиться в этом, я подхватил багром несколько экземпляров, сложил в сетчатый мешок, выбросил на берег, не вылезая из каяка, и поплыл обратно за новыми; хотелось привезти лакомство в Скальный дом, поэтому ради сохранности я сложил добычу в обычный заплечный мешок и потащил по воде за кормой лодки. Когда я снова возвратился к прежнему месту на берегу и осмотрел моллюсков на суше, то оказалось, что все они на жгучем солнцепеке подохли и полностью раскрылись… пропало всякое желание их пробовать. Однако любопытство все-таки взяло верх… я начал резать ножом моллюсков, но мясо оказалось жестким, я даже засомневался, пригодны, ли они вообще к употреблению, даже после варки. Кроме того, лезвие ножа все время натыкалось на что-то твердое как камень; наконец я кончиком ножа вытащил несколько горошин – крупных и небольших – словно выточенных из перламутра. Блестящие горошины размещались между мясистой массой и крышкой раковины. Один шарик оказался даже величиной почти с орех. Я сложил перламутровые камешки в бамбуковую коробочку. Отец, посмотри, это настоящие жемчужины?

– Фриц, дай поглядеть! – закричали братья в один голос. – Ух ты! Какие красивые! И блестят! Настоящий клад!

– Да, – согласился я, – ты действительно нашел сокровище. Любой позавидует. Нам, правда, жемчужины пока без надобности. Но позже предлагаю исследовать это место. Возможно, в будущем открытие Фрица сослужит добрую службу.

– Потом я поел, выпил воды, отдохнул, – продолжал Фриц, – и поплыл дальше без всякой цели вдоль низкого берега, изрезанного многочисленными бухточками. Продвигался вперед не спеша, так как тащил на буксире мешок с устрицами. Увидел несколько мелких речек, медленно несущих свои воды и заросших красивыми водорослями, такими густыми, что порой казалось, это не реки, а заливные луга, тем более что по ним, будто по земле, сновали туда-сюда водоплавающие птицы. Пополнив запас питьевой воды, я решил закончить осмотр границ большого залива, который назвал Жемчужным. Вскоре я добрался до лежащего на другой стороне предгорья, почти симметрично противостоящего опорной арке. Они отстояли друг от друга на расстоянии полутора-двух часов пути, если идти по прямой линии, и оба объекта выступали далеко в море; между их крайними точками смыкания находился скалистый риф, отсекающий почти полностью залив от открытого моря, оставляя лишь узкий, но удобный проход. Остальное пространство занимали утесы и песчаные отмели. Таким образом, залив представлял собой прекрасную естественную гавань, недоставало только города.

Я попытался воспользоваться проходом и выйти из залива в море, однако начался прилив, каяк мог перевернуться, поэтому вынужден был отказаться от задуманного. Пришлось плыть вдоль рифа, повернуть в сторону предгорья, затем снова двигаться вдоль огромной скалистой стены в направлении суши. Почему-то не встретил ворот, виденных раньше на противоположной стороне. Зато скоро заметил множество зверей, по виду напомнивших обычных тюленей. Они лежали на скалах, играли, резвились, ныряли, плавали. Захотелось заполучить одного такого зверя. Но как? Выстрелом не достать, далековато. Незаметно подкрасться? Тоже рискованно: могу не убить, а ранить, и зверь уйдет под воду. Решил действовать иначе: подвел лодку за выступ скалы, взял гарпун и метнул его. Гарпун, пролетел стрелой и попал в одну прекрасную взрослую особь. Это произошло почти мгновенно. По камням я подбежал к месту ранения зверя и добил его лодочным багром. Интересно, что другие тюлени словно сквозь землю провалились. Исчезли, будто по мановению волшебной палочки.

– А как тебе удалось, – спросил я Фрица, – доставить добычу домой? Ведь тяжесть-то какая!

– Да, пришлось поломать голову, – ответил он. – Вспомнил о методе гренландцев надувать зверя, но у меня не было трубочек – на голой скале не сыщешь ни стержня, ни крючка. В полном унынии я раздумывал, что же делать, и случайно обратил внимание на стаи морских птиц, беззастенчиво кружившихся надо мной. Это были чайки, морские ласточки, альбатросы, фрегаты. Я бросил в них орла, он очень удачно ударил в одну большую птицу, и она, оглушенная, тотчас упала, распростерши крылья. Передо мной лежал большой альбатрос, килевые перья хвоста которого вполне годились для исполнения моего замысла. Их я и использовал для надувания морского зверя; вскоре тот был готов к плаванию. Я перетащил каяк к стенке рифа, обращенной к морю, и прикрепил перевязанного зверя к лодке, удачно преодолел прибой и вышел в открытое море. Вскоре я снова оказался в знакомых водах, откуда мог различить наш весело развевающийся флаг и услышать пушечный выстрел, засвидетельствовавший, что вы находитесь поблизости.

Таков был рассказ Фрица. По окончании его все, не сговариваясь, подбежали к привезенной добыче. Фриц же подал мне знак отойти в сторонку к дальней скамейке.

– Отец, послушай, что я скажу! – возбужденно прошептал он. – Альбатрос был не простой. Одна нога его была обмотана льняной тряпочкой. Я снял тряпочку, и знаешь, что увидел? На ней красной краской было написано на английском языке: «Спасите несчастную англичанку с Дымящейся горы».

– Неужели правда?! – всплеснул я руками.

Фриц схватил меня за плечи.

– Невероятно? – произнес он дрожащим голосом и оглянулся, чтобы удостовериться, что мы по-прежнему одни. – А что почувствовал я, дорогой отец, снова и снова перечитывая эти несколько строк! Меня будто током ударило. Боже мой, думал я, не сон ли это? Неужели на нашем безлюдном острове есть еще одна живая душа? Кто она? Каким ветром ее занесло? Причина, вероятно, та же: шторм, кораблекрушение! Если бы я только мог найти несчастную, спасти или хотя бы утешить! Бедное создание!

Думая так, я вынул перо из альбатроса, обмакнул его в кровоточащую рану убитого тюленя и попытался написать на тряпочке несколько слов, но выходило плохо, буквы расплывались, тогда я разорвал носовой платок и четко вывел на английском: «Не теряйте веру в Бога! Надеюсь, помощь близка». Потом привязал обе тряпочки к ногам альбатроса, с тем чтобы несчастная англичанка поняла, что птица побывала в чужих руках. Я размышлял так: вероятно, потерпевшая кораблекрушение приручила птицу, а значит, рано или поздно альбатрос возвратится назад к Дымящейся горе, которая, возможно, находится не так уж и далеко.

С помощью крепкого медового напитка мне удалось привести оглушенную птицу в чувство. Она поднялась, стала топотать ногами, расправлять крылья, несколько раз взмахнула ими, а потом вдруг стремительно взлетела и понеслась в западном направлении. Я думал, что смогу на каяке проследить ее движение, но альбатрос исчез из виду.

А теперь, отец, все мои мысли о том, дойдет ли послание до адресата? Где находится несчастная англичанка? Можно ли ее спасти?

– Дорогой сын, – сказал я, – то, что ты рассказал, пожалуй, самое важное из всех пережитых нами событий. Ты вел себя достойно и благоразумно. Спасибо, что доверил мне свою тайну, пусть пока она останется нашей общей, не будем беспокоить других. Ведь не известно, когда написана записка и жив ли ее автор. Альбатрос – сильная птица, возможно, она прилетела из дальних краев. А теперь пойдем к нашим, мне надо кое-что сказать.

Я взял Фрица за руку, и мы подошли к остальным. Родные, словно что-то почувствовав, выстроились в ожидании полукругом. И я начал весьма торжественно:

– Матушка, вот твой старший сын. Ребята, вот ваш старший брат. Вы хорошо его знаете, знаете, что он всегда вел себя мужественно, разумно и инициативно. Отныне я объявляю его взрослым мужчиной. Он волен теперь всегда и во всем поступать так, как ему подсказывает совесть и здравый смысл. Я освобождаю его от отцовской опеки. Отныне он мой друг, ровня мне.

Фриц был потрясен услышанным. Мать со слезами на глазах обняла его, расцеловала и тотчас удалилась – по такому случаю нужно было накрыть праздничный стол.

Братья от всего сердца поздравили Фрица с возведением в статус взрослых. Мы отпраздновали это событие вкусной едой, песнями и беседами.

На следующее утро, после завтрака, исполнив необходимое, ребята тотчас же обратились ко мне с просьбой не мешкая поехать за жемчужинами.

– Повремените, – посоветовал я, – следует запастись подходящими инструментами. Я не против экспедиции, но к ней нужно хорошо подготовиться.

Все принялись за работу. Я выковал двое граблей, снабдив их деревянными черенками, на которых закрепил по два металлических кольца. За эти кольца их можно было веревкой привязывать к лодке и во время плавания волочить по дну, где предположительно находились устрицы с жемчужинами.

Франц помогал матери в изготовлении длинного сетчатого мешка, который намечалось закрепить на больших граблях, – в него должны были попадать содранные со дна моллюски.

Фриц очень старался, но был молчалив и держался особняком, по собственному усмотрению обустраивая второе сиденье в передней части своей лодки. Он явно надеялся… Ничего не подозревавшие братья, правда, полагали, что это для них сооружается местечко для отдыха. Фриц же не возражал, но и не давал никаких пояснений.

Когда все было подготовлено и установилась благоприятная погода, мы отправились в путь. Дома на хозяйстве остались матушка и Франц. За довольно короткое время был проделан весь путь, описанный ранее Фрицем, и еще до наступления вечера мы прибыли в бухту с устрицами. Поужинав, приготовились ко сну. Собаки остались на берегу у разложенного для них костра. Сами мы спали в лодке, бросив, однако, якорь неподалеку от берега, чтобы в случае нужды защитить наших оружейным огнем. Спать было тепло и мягко. Беспокоил поначалу только вой шакалов, доносившийся с суши.

Днем мы причалили к берегу, съели холодный завтрак и без промедления погребли к устричной банке, где с помощью граблей с сетчатым мешком и других снастей быстро выловили множество моллюсков. Воодушевленные успехом, мы целых два дня занимались этим несколько однообразным делом. Потом разложили устриц рядами на берегу.

Вечером перед ужином состоялась прогулка по окрестным местам, сопровождавшаяся добычей устриц, ловлей птиц, похожих на куропаток или маленьких куликов. Ну а напоследок мы вознамерились посетить ближний лесок, где предположительно водились дрофы, павлины и другая живность. Первым тронулся в путь Эрнст в сопровождении шустрого Буланки, за ним, чуть позади, шел Жак с Поспешилкой. Я и Фриц задержались у лодки, чтобы привести в порядок снасти.

Вдруг раздался выстрел, крик и потом второй выстрел.

Билли и Каштанка сразу же помчались к месту происшествия.

– Без мужчины там не обойтись! – крикнул Фриц и бросился вперед, срывая на ходу повязку с орла. Вот он подбросил его в воздух, потом выстрелил из пистолета, после чего вместо прежнего крика о помощи послышался ликующий возглас: – Ура, победа!

Само собой разумеется, победоносный крик несколько успокоил меня, и я умерил свой стремительный бег. Не прошло и двух минут, как показался между деревьев Жак, поддерживаемый с двух сторон Эрнстом и Фрицем. Он какими-то странными жестами пытался что-то объяснить. «Слава Богу, может идти, значит, ничего страшного, – подумал я и решил: – Надо бы собраться всем вместе в лагере на берегу, где стояли сбитые стол и несколько скамеек».