Текст книги "Разбойник"
Автор книги: Яшар Кемаль
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
Все получилось, как было задумано.
Появляется отряд жандармов. Впереди на лошадях – Хасан-чавуш и лейтенант Хюсню-эфенди. Этот Хюсню-эфенди, хотя и был молодым человеком, уже много раз успешно сражался с разбойниками. Поговаривали, что он учился вместе с Чакырджалы в начальной школе.
Жандармы подъезжают прямо под дула ружей.
– Эй, Хасан-чавуш, – кричит Чакырджалы, – уж не меня ли ты ищешь? Вот он я. Сегодня ты мне заплатишь за смерть отца. И за надругательство над моей матерью! За все сполна, сукин сын, черноверец!
Грохочет выстрел. Хасан-чавуш падает под копыта собственной лошади. Хюсню-эфенди похлестывает своего скакуна, мчится вперед, стреляя на всем скаку.
– Не подъезжай, – предостерегает его Чакырджалы, – не вводи меня в грех. Между нами – хлеб и соль.
Хюсню-эфенди только подстегивает коня.
– А ну-ка, Чобан, рань его в ногу!
Пуля попадает Хюсню-эфенди в ногу. Лейтенант тоже валится наземь. Жандармы разбегаются.
У чавуша было с собой отделанное перламутром ружье отца Мехмеда – Ахмеда-эфе. Чакырджалы хотел забрать его и отнести матери. Но почему-то – возможно, что-нибудь помешало – так и не взял. Сожаление об этом будет преследовать его до самой смерти.
Вот когда имя Чакырджалы прогремело в полную силу. Правительство назначило большую награду за его голову и отрядило на его поимку самых опытных и отважных солдат и жандармов.
* * *
Однажды жандармские отряды получили донесение, что Чакырджалы находится на Боздаге. Все они, объединившись под командой Хафыза Ильхама, спешно двинулись туда. И потерпели сокрушительное поражение. Слава Чакырджалы возросла еще более. Жители равнинных деревень и горных селений испытывали к нему любовь вперемешку со страхом. Жандармы – только страх.
– Хаджи, – сказал как-то эфе.
– Слушаю.
– У нас что ни день, то стычка. Так больше не может продолжаться. Достаточно одной шальной пули…
– Что же делать, мой эфе?
– Пораскинь умом. Но так продолжаться не может.
В ту ночь Хаджи и эфе – они ночевали в юрюкском шатре – не сомкнули глаз.
Рано поутру Хаджи встал и подошел к Чакырджалы.
– Ну, что скажешь?
Хаджи лукаво улыбнулся:
– А что скажет мой эфе?
Круглое лицо Чакырджалы было спокойно, чуточку бледно.
– Надо сколотить несколько отрядов – и все под моим началом.
– И я так думаю.
К этому времени в отряд влились несколько надежных людей. Все смелые, удальцы. Харманлыоглу Ахмед, Длинный Мехмед, Араб Мерджан, Кара Али, бежавший из йеменской армии; под его-то командой Чакырджалы и сколотил второй отряд. Третьим командовал Чолак-эфе. В его отряде появился новый нукер – Маленький Осман. Это сразу облегчило положение Чакырджалы. Две шайки, действовавшие под его именем, отвлекали внимание преследователей, и он мог направить своего коня в любую – какую только пожелает – сторону.
Трудности, однако, не кончились. В те времена, пользуясь бессилием правительства, в горах хозяйничали и другие шайки. Две из них, самые большие, возглавляли Камалы Мехмед и Чамлыджалы Хосейин. Все они враждовали с Чакырджалы. Некоторые – из-за какой-нибудь пустячной обиды, другие – потому что недолюбливали поддерживавших его беев и ага, третьи просто его ненавидели, без всякого повода.
7
Чакырджалы оказался во главе разветвленной организации. Его поддерживали множество людей, бедных и богатых. Отовсюду неиссякаемым потоком шли деньги. Нередко корыстные интересы сталкивались, начиналась борьба. Ведь в городе наибольшим влиянием пользовался тот, за чьей спиной стояла самая сильная шайка в горах.
Чакырджалы жил в юрюкском становье. Он чувствовал себя спокойнее и увереннее, чем когда бы то ни было, хорошо знал себе цену. Большой жернов мелет муку большими мешками, так и он занимался теперь только важными делами. Говорил мало, не всякого удостаивал своего внимания.
– Хаджи, – сказал он однажды.
– Слушаю, мой эфе.
– По-моему, дела обстоят неплохо. Не пора ли нам залечь в какое-нибудь убежище?
– Самое время, мой эфе.
– Стало быть, прекращаем стычки с жандармами.
– Прекращаем.
Этот разговор был прерван появлением усталого, насквозь пропотевшего пастуха, которого сопровождал караульный.
– Мой эфе! Отряд Чолака попал в окружение возле Бохча. Еле держатся. Многих уже убили и ранили.
– Хаджи, вели его быстренько накормить. Мы все отправляемся на выручку. А то ведь пропадут, бедняги. Как ты считаешь, Хаджи?
– Эфе лучше знать.
– Тогда – в путь.
Шайка Чакырджалы всегда отличалась необыкновенной быстротой передвижения. Там, где другим необходим был бы час, они укладывались в четверть часа. Еще по дороге Чакырджалы узнал, что из всей шайки Чолака в живых остался только Маленький Осман. Он продолжал отстреливаться. Один против целого жандармского отряда.
– Осман, я здесь, – громко закричал Чакырджалы. – Не сдавайся!
И обрушился на незащищенный тыл жандармов. В несколько минут все они, кроме лейтенанта Мустафы-эфенди и двоих рядовых, были перебиты. Трое уцелевших бросились бежать. Но их остановил окрик Маленького Османа:
– Сдавайтесь!
Жандармам пришлось сложить оружие. Маленький Осман подвел их к эфе, который ненавидел жандармов.
– Расстрелять! – коротко бросил он. И, обращаясь к лейтенанту, гневно проговорил: – Как только, собачий сын, у тебя поднялась рука уничтожить моих йигитов? И каких йигитов! У вас таких отродясь не бывало! Отвечай, поганец! Отвечай, чертово отродье!
– Сам ты поганец! Сам ты чертово отродье! – выкрикнул Мустафа-эфенди.
Чакырджалы никак не ожидал такого отпора. Даже остолбенел поначалу.
– Что ты сказал?
– А то и сказал, что ты сам поганец! Наслышался я о твоих делах, о славе твоей: думал, ты настоящий разбойник, не какой-нибудь мелкий грабитель. Но настоящий разбойник не позволит себе оскорблять пленного. Или убьет его – или отпустит на свободу. Понял? А ты – выродок…
Чакырджалы схватился было за ружье, но тут же опустил его.
– А ведь Мустафа-эфенди прав, Хаджи, – сказал он. – Он смелый человек, йигит. Таких я еще не видел среди жандармов. Ну что ж, придется его пощадить. Надо только ободрать ему кожу на пятках, чтобы не мог больше нас преследовать.
Мустафу-эфенди уложили наземь. Достали острые кинжалы, принялись спарывать кожу с пяток. Лейтенант молчал. Ни стона, ни крика, только лицо побледнело. В маленькую впадинку у его ног стеклась лужица крови.
Сокрушенно покачав головой, Чакырджалы произнес:
– А теперь отпустите его! Какие крепкие, отважные люди есть у нас в стране! Такие и нам нужны! Им бы не у османцев – у нас служить. Очень жаль, что они не с нами.
Надо было создавать новую шайку вместо Чолаковой. Пока у османцев есть смельчаки, подобные Мустафе-эфенди, приходится быть начеку.
Разожгли костер. Его алые отблески падали на верхушки сосен. На шампуре поджаривался барашек.
Чакырджалы сидел с усталым, задумчивым видом.
– Хаджи, нет ли у тебя кого на примете?
– Нет.
– А если подумать?
– Может быть, Послуоглу? Он только что вышел из тюрьмы и сейчас вместе со своими нукерами находится у себя в деревне. Что скажет мой эфе?
– Человек он, конечно, подходящий. Но только примет ли он наше предложение? Отнесется ли к нам с подобающим уважением?
– Попытка не пытка.
– Ну что ж, сегодня ночью повидаем его. Пошли к нему двоих наших людей, пригласи его к нам в гости.
До тюрьмы Послуоглу был разбойником. Парень не из робкого десятка. Жандармам он сдался только потому, что не мог оставить раненых товарищей. Дело было так. Вместе со своими нукерами он попал в засаду, устроенную жандармами. Первым же залпом ранило двоих. Послуоглу попытался спасти их, хотя они и твердили ему: «Беги! Нам все равно пропадать!» – «Настоящий эфе никогда не бросает своих товарищей в беде», – ответил он им и, пока не расстрелял все патроны, не сдался. Так что человек он надежный. Замечательный стрелок. Чакырджалы знал о нем все, до мельчайших подробностей. Знал, что скоро он поднимется в горы. Надо было попытаться перетянуть его на свою сторону. А если это не удастся, он станет соперником – и притом очень опасным.
Чакырджалы никогда не проявлял особой симпатии к Послуоглу, поэтому тот был весьма удивлен, получив его приглашение. Кто знает, что за этим кроется. Но не пойти было нельзя: по понятиям эфе это считается проявлением постыдной трусости.
– Эфе приглашает тебя вместе с твоими товарищами, – сказали ему нарочные.
Это означало, что его жизни ничто не угрожает. Посоветовавшись со своими нукерами, он решил принять приглашение.
– Передайте своему эфе, что мы придем за вами следом, – ответил он нукерам Чакырджалы. Ответ выражал доверие к Чакырджалы, но таился в нем и некоторый вызов.
Чакырджалы встретил Послуоглу с дружеской улыбкой на лице. Пригласил гостей сесть. Послуоглу уселся слева от него, ружье положил на колени, дулом в сторону хозяина.
– Что это, Послуоглу? – притворно удивился Чакырджалы. – Я позвал вас сюда как друзей, хотел предложить, чтобы мы занялись общим делом. А ты наставил на меня оружие. Такого я, честно сказать, не ожидал.
По обычаям эфе, поведение Послуоглу следовало истолковать так: «Ты – это ты, я – это я. Каждый сам за себя».
– Не обижайся, эфе. Это получилось случайно.
Повеяло холодком.
Поступок Послуоглу не смутил Чакырджалы, но его охватило смутное сожаление. Лучше бы не звал он этого человека. Но дело сделано, отступать уже поздно.
– Какая тут обида! – ответил он. – Не будем ссориться из-за пустяков. Ведь нам предстоят большие дела. Надо помочь нашему народу. Все его угнетают. Вот почему я тебя позвал.
А тут как раз стали подходить крестьяне, каждый со своим горем, со своей заботой.
Чакырджалы выслушал их в присутствии гостей, а после ухода крестьян обратился к Послуоглу:
– Вот почему я предлагаю тебе объединиться. Что скажешь?
Послуоглу был явно взволнован этим предложением.
– Хорошо, эфе, – согласился он.
– Я старше тебя. Поэтому предлагаю тебе стать моим нукером.
– Договорились. Но только при одном условии…
– Каком же?
– Чтобы в любое время я мог уйти со своими товарищами.
– Договорились.
Послуоглу поцеловал руку Чакырджалы в знак того, что отныне он его нукер.
В ту же ночь они совершили совместный набег, убили нескольких ага, на которых особенно жаловались крестьяне.
Затем все отправились в усадьбу, хозяин которой был преданным слугой Чакырджалы.
– Ага, – сказал ему эфе, – мои нукеры славно потрудились, устали, проголодались. Покорми-ка их. И выставь им столько вина, сколько они могут выпить.
– Слушаюсь, мой эфе.
Началось пиршество с обильными возлияниями. Играли на сазе, пели и плясали зейбекские танцы. Сам Чакырджалы ни разу не пригубил чаши с вином. После того как все упились вусмерть, он незаметно выскользнул на улицу, где его поджидал Хаджи.
– Скажи Чобану, чтобы не пил больше. Мы втроем и Послуоглу ляжем в одной комнате. И чтобы никто не смел открывать огонь, пока я не выстрелю. Ясно, Хаджи?
– Ясно.
Чакырджалы вернулся в дом, совершил намаз. Затем предложил мертвецки пьяному Послуоглу и другим:
– Пошли спать.
Как только голова Послуоглу коснулась подушки, он сразу же уснул. Уснули и его нукеры.
Чакырджалы не спал, все поглядывал на красивого, стройного и гибкого, как тростинка, молодого разбойника. Жаль его, очень жаль. Но ведь случай с ружьем ясно показывает его намерения. Пощады от него ждать не приходится. Жаль, очень жаль. Послуоглу и его нукеры мирно похрапывали. Чакырджалы, Хаджи и Чобан поднялись. Чакырджалы приложил дуло ружья к голове Послуоглу и нажал спусковой крючок. Так же поступили и двое его нукеров.
До самого утра Чакырджалы беспокойно ходил по комнате, не выпуская изо рта сигареты. В глазах его прятались слезы.
– Ах, Хаджи, Хаджи! Ты только посмотри на этого молодца! Грех убивать таких… Но другого выхода не было. Оставь я его в живых, он бы меня убил.
Каменное сердце было у Чакырджалы, но тут он не выдержал, сел в головах у Послуоглу и зарыдал. Невиданное дело – разбойник плакал перед своими нукерами!
Наконец унял слезы, умылся и стал совершать намаз.
Чуть погодя он велел позвать хозяина усадьбы.
– Дай ему сто золотых, Хаджи. – И, видя недоумение хозяина, пояснил: – Похорони Послуоглу как подобает – с муллой и Кораном. Не жалей денег.
Долгое время после того, как они покинули усадьбу, Чакырджалы не говорил ни слова. Шел понурый, с бледным, полным скорби лицом. Лишь один раз поднял голову:
– Ах, Хаджи. Лучше бы он меня застрелил.
8
Чакырджалы грабил богатые дома, сжигал фабрики, вершил расправу над всеми, кто вставал у него на пути. Отныне власть правительства уже не простиралась на эти края. Те, кто поссорились или подрались, притесненные, бедняки, юноши, умыкнувшие девушку, шли за справедливостью или помощью не к правительственным чиновникам, а к Чакырджалы. Он был и судьей, и хранителем, и врачом, и даже, выражаясь метафорически, лекарством.
Тогдашним вали[9]9
Вали – административный глава вилайета.
[Закрыть] Измира был Кямиль-паша – умный, опытный, знающий свое дело государственный деятель. Унижение, которому подвергалась правительственная власть, крайне его удручало. Он высылал против Чакырджалы отборные части, но им никак не удавалось его настичь – если, конечно, он сам не давал такой возможности. Из всех столкновений разбойник неизменно выходил победителем.
По этому поводу ходили всевозможные сплетни и слухи. Говорили, например, что сын Кямиля-паши, Саид-паша, в сговоре с Чакырджалы, не стесняется брать у него деньги. Рассказ об этом обставляли всевозможными подробностями: и как они познакомились, и как стали сообщниками.
В те времена в Измире жила семья англичан. Уитолы – так их звали – были одними из первых вкладчиков иностранного капитала. Наряду с множеством других дел они торговали луковицами гиацинтов. Собирали эти луковицы в горах. Там-то доверенные люди Уитолов и завязали сношения с Чакырджалы.
Тут, вероятно, стоит упомянуть, что имя Чакырджалы было известно по всей Европе – и особенно в Лондоне. Лондонские газеты на все лады расписывали его похождения, им интересовалась даже палата общин. И подумать только, что все это происходило в последние годы существования Османской империи! Любопытство, которое англичане проявляли к знаменитому турецкому разбойнику, несомненно, наталкивает на глубокие размышления. Не исключено, что наши историки пытаются установить связь между Чакырджалы и британской экспансией, политикой расчленения Османской империи. А отсюда один шаг до объявления Чакырджалы орудием британской политики. Вот была бы сенсация! Как бы то ни было, история разбойничества в Анатолии и районах, прилегающих к Эгейскому морю, может стать темой чрезвычайно интересного исследования. Все анатолийские разбойники опирались либо на простой народ, либо на знать, либо даже на правительство. Разумеется, поддержка могла поступать и еще откуда-нибудь.
Затруднительность положения вынудила Кямиля-пашу маневрировать. Поскольку справиться с разбойником силой не удалось, оставалось только прибегнуть к амнистии. Кямиль-паша вошел с соответствующим ходатайством в высшие правительственные сферы. После того как необходимое разрешение было получено, требовалось выяснить, примет ли это предложение Чакырджалы.
Разбойник был хорошо осведомлен о хлопотах Кямиля-паши. Сам он никогда не испытывал особого пристрастия к своему занятию и поднялся в горы отнюдь не по своей доброй воле, а лишь под давлением обстоятельств. Поэтому, услышав о предстоящем помиловании, он очень обрадовался. Призвал к себе Хаджи и спросил:
– Сколько у нас денег?
– Четыре тысячи, мой эфе.
– Не много ли?
Хаджи был скуповат, жалел каждый куруш и, само собой, не одобрял раздачи денег крестьянам.
– Может быть, – пробормотал он дрожащими губами.
– Поди раздай две тысячи беднякам из той деревни, что под нами.
– Но ведь мы скоро спустимся на равнину, – осмелился возразить Хаджи. – На что же мы будем жить?
– Как-нибудь проживем, – вспыхнул Чакырджалы. – Сделаем пару набегов, раздобудем деньги. Отправляйся!
Радость по-прежнему кружила ему голову. Не чудесно ли – зажить мирной жизнью на равнине! Возможно ли это? Если Кямиль-паша примет их условия, то да. Это было бы поистине чудесно! Обычно спокойное, не выдающее никаких чувств лицо Чакырджалы так и лучилось радостью. Эту радость, казалось, можно было даже потрогать руками.
Нукеры, однако, не разделяли его ликования. На равнине их не ждало ничего хорошего. Снова надо было трудиться в поте лица в поле, снова платить налоги, терпеть поборы и притеснения правительственных чиновников. Но если эфе так решил, оставалось лишь подчиниться. В горах без него не жизнь. Все равно что в тюрьме. А возражать опасно – чего доброго, пулю схлопочешь.
Мистер Уитол через своего человека передал Чакырджалы послание Кямиля-паши. Для обсуждения условий ему предлагалось принять особую комиссию в составе самого мистера Уитола, одемишского каймакама[10]10
Каймакам – главное административное лицо каза (уезда).
[Закрыть] и представителя знати Арифа-ага.
Первым из условий, выставленных Чакырджалы, являлось требование, чтобы его поручителем был мистер Уитол. Последний тут же изъявил согласие. Среди остальных условий заслуживают упоминания следующие: Чакырджалы и его товарищам даруется полное прощение, за ними сохраняется право ношения оружия, жить они будут в деревне Акчаова уезда Чине – и ни один жандарм, ни один сборщик налогов, ни один правительственный чиновник не имеют права туда заходить. Сбор налогов возлагался на самого Чакырджалы. Спуститься на равнину он должен был в Бирги. Обусловливалось, что указ о помиловании будет подписан самим падишахом.
Переговоры с комиссией продолжались довольно долго. Кямиль-паша запросил согласия Стамбула. Все условия были приняты. Сверх всего Чакырджалы пожаловали титул кырсердара[11]11
Кырсердар – одно из низших воинских званий в Османской империи.
[Закрыть] и обещали выплачивать по пять золотых в месяц ему самому и по три – его нукерам.
И вот однажды утром Чакырджалы, во главе своей шайки, верхами спустился в Бирги. Окружил со всех сторон правительственный дом и лишь после этого спешился и вошел внутрь. Хасан-паша зачитал указ о помиловании. Выйдя, Чакырджалы снял своих людей и уехал из Бирги. Был он в превосходном настроении, вместе со всеми распевал зейбекские песни.
Заночевали они в Одемише. На другой день поехали в Енипазар – город, который Чакырджалы помнил с детства. Радостное волнение не схлынуло. Не сдерживай Чакырджалы осторожность, он изъездил бы все побережье Эгейского моря. Побывал бы в Измире, Айдыне, Бергаме, Манисе. Сел бы на своего коня в серебряной сбруе, положил бы свое инкрустированное ружье на колени – и в путь. Все улицы были бы, верно, запружены народом. Еще бы! Кому не охота взглянуть на знаменитого разбойника! Ехал бы себе что твой великий визирь. Да только нельзя полагаться на слово правительства. В Измире, Айдыне и других городах было уже убито множество эфе, которым хотелось вот так покрасоваться перед людьми…
В Бирги и Одемише его встречало все население, включая стариков и малых детей. Из самых дальних селений съехались крестьяне, юрюки спустились с гор. И все ради него. Только чтобы его повидать.
Теперь оставалось побывать в Енипазаре, гнездовье смелых людей, йигитов. Сюда он часто заезжал, будучи разбойником. Многих здешних девушек одарил приданым, многих бедняков спас от голодной смерти. Уж тут-то его примут лучше, чем где бы то ни было. Уж тут-то порадуются: приехал наш эфе!
Они уже около Енипазара, но никто их не встречает, никто не приветствует громкими криками. В самом городе – беспокойство, тревога, сумятица. Чакырджалы в полном недоумении. Дело разъяснилось лишь впоследствии.
Оказалось, что какой-то пастух видел их по дороге и, добравшись кратчайшим горным путем до города, предупредил всех его обитателей:
– Едет Чакырджалы. Берегитесь. Сдается мне, он замыслил что-то недоброе.
Горожане поверили, всполошились. Если эфе среди бела дня въезжает на коне в касаба, и впрямь добра ждать не приходится! Все собрались на площади перед жандармским участком. Увидев, однако, что жандармы отнюдь не собираются их защищать, а думают лишь о спасении собственных шкур, горожане разбежались по домам, заперлись на засовы. И жандармы забаррикадировались в своем участке. Позднее выяснилось, что измирское управление забыло их предупредить о помиловании разбойника.
– Хаджи! Что это? Все померли, что ли?
– Не понимаю, в чем дело.
Остановились на центральной площади. И тут никого нет. Только, обнюхивая землю, бродят несколько собак да какая-то кошка сидит на дувале, собирается спрыгнуть в сад.
– Что случилось, Хаджи?
– Ума не приложу.
– Поехали в жандармский участок.
Чобан Мехмед соскочил с коня, постучался. Никакого ответа. Подождали-подождали, поехали дальше.
Дверь правительственного дома тоже была заперта. И никто не открыл на стук.
Чакырджалы забеспокоился, даже слегка оробел. Статочное ли дело – ни одной души во всем городе!
Объездили еще несколько улиц. И нигде никого!
– Скажи-ка мне, Хаджи… – начал было Чакырджалы, но тут же осекся.
– Что сказать, мой эфе?
Чакырджалы ничего не ответил. Некоторое время раздумывал, потом поднял голову:
– Ну что, поехали, Хаджи?
– Поехали. Хотелось бы мне знать, что все это значит.
Тут на другом конце улицы показался один из их друзей и пособников – Мустафа Али.
Посуровевшее лицо эфе сразу просияло.
– А ну-ка иди сюда, Мустафа Али, – закричал он, – объясни нам, в чем дело, куда подевались все люди.
Мустафа стоял бледный как смерть и ничего не отвечал. Даже не поздоровался.
– Что с тобой, Мустафа? Ты болен?
– Нет.
– В чем же дело?
– Прошел…
– Да говори же, черноверец!
– Прошел…
– Говори же!
– Прошел слух, что ты едешь сюда с недобрыми намерениями. Вот все и попрятались.
– Где же?
– Кто у себя дома, а кто и бежал из города.
– А ты?
– Мы, чиновники, сидели у себя в канцелярии.
– А где жандармы?
– В своем участке.
Эти слова доставили эфе большое удовольствие.
– Слышишь, Хаджи, какого страху мы на них нагнали?
Хаджи молча посмеивался.
– Поди скажи жандармам, Мустафа, что мы приехали как гости. Так ли принимают гостей?
Мустафа Али отправился в участок. Как раз в это время был получен ответ на запрос о Чакырджалы. Жандармы, чиновники, народ – все в один миг высыпали на улицы. Сильный испуг сменился столь же сильной радостью.
Ночь Чакырджалы провел в этом городе, а наутро выехал к себе в деревню.
9
Вот так Чакырджалы сумел не только прославиться и отомстить за вероломно убитого отца, но и свалить с плеч не любимое им занятие – разбойничество. Мало того, он еще стал кырсердаром его величества падишаха и сохранил весь свой отряд, который был готов идти за него в огонь и в воду.
Чакырджалы был человек умный, чуждый кичливости и спеси. И, спустясь на равнину, жил как рядовой гражданин. От других жителей деревни его отличала только привычка ежедневно упражняться в стрельбе. Меткости он добился поразительной – с первого выстрела попадал в любую, самую крохотную цель, лишь бы глаз видел. У него не было ни малейшего желания возвращаться в горы. Но он знал, что обстоятельства могут оказаться сильнее его. А эфе, разучившийся своему ремеслу, – легкая добыча для жандармов.
Эфе разбил садик перед своим домом. Женился на достойнейшей из женщин – Ыраз. «Ей бы разбойницей быть, такая она смелая, – говорили о ней крестьяне. – Самая подходящая жена для Чакырджалы». Ыраз и вправду была мужественная женщина. И очень трудолюбивая: обрабатывала сад и баштан, хлопотала по дому, всякая работа спорилась у нее в руках. Своего эфе она очень любила, прямо, можно сказать, дрожала над ним.
Хотя Чакырджалы не хотел ни во что вмешиваться, его не оставляли в покое. Каждый день его осаждали жалобщики. И начиналось!.. Такой-то ага забрал у меня поле… Он не отдает за меня дочь, потому что я бедняк… Жандармы сделали то-то и то-то… Я человек бедный, несчастный, а этот негодяй убил моего сына. Без всякого повода, просто так…
Какое-то время Чакырджалы удавалось держаться в стороне. Но это стоило ему больших усилий. К тому же его с таким трудом завоеванная слава стала терпеть урон.
– Или ты уже не эфе? Или не наш? – возмущались люди. – Настоящий эфе, где бы он ни был, в горах ли, на равнине, всегда борется против притеснений и несправедливости. А ты…
Особенно сильно задели Чакырджалы слова одной женщины.
– Я, эфе, одинокая вдова, – сказала она. – Был у меня сын, один-единственный, и тот поехал в Йемен, не вернулся. Поле у меня оттягал деревенский староста Лысый Халиль. Моя невестка и внуки сидят голодные. Пробовала я жаловаться правительству. Целыми днями обивала пороги. Руки целовала, ноги целовала чиновникам. Поле принадлежит сироткам, говорила. Отец их сложил голову в йеменской пустыне, за ваше дело сражался, говорила. Камень бы разжалобился – правительство не разжалобилось. Все мои хлопоты – впустую. Где мне тягаться с Лысым Халилем? У него сила, деньги, всех покупает. А прошу-то я всего горсть земли да ломоть хлеба. Помоги нам, эфе, горе горькое терпим. Если уж и ты не поможешь, одно мне останется: камень на шею – и в воду. Ведь это твой святой долг, эфе, – отстаивать права бедных. Так уж испокон веков заведено. Завтра приведу тебе сироток, корми их сам. Правительство делает свое дело, эфе должен делать свое. Не тот истинный разбойник, кто берет в руки «мартин», убивает людей. Верни нам нашу землю, эфе. Или спаси нас от голодной смерти. Раз уж ты эфе, то и поступай по обычаям эфе. А не то повяжи себе на голову женский платок, тогда и спросу с тебя не будет.
Делать нечего, пришлось Чакырджалы отобрать у старосты землю бедной вдовицы.
Так постепенно он подменил собой османское правосудие. Дел у него выше головы. Естественно, что правительство и падишахский двор проявляют недовольство. Этот Чакырджалы слишком многое себе позволяет, надо его как-нибудь убрать, говорят в Стамбуле.
Еще более возмущены ага и влиятельная знать, которые терпят ущерб. Как он смеет ставить себя над правительством! Однако правительство не решается осадить Чакырджалы. Не дай бог опять поднимется в горы. Пусть уж лучше потешит себя. Пока ему не укоротят руки. Но у ага и знати лопается всякое терпение. И они начинают бороться. Всеми привычными им средствами.
На Чакырджалы прежде всего натравливают других разбойников. Из тех, что поотважней. Среди них и Чамлыджалы Хюсейин. Он собирает шайку из врагов Чакырджалы, убивает его сестру с сыном и передает через посыльного: «Если в сердце у тебя осталась хоть капля мужества, приходи, померимся силами».
Вот так Хюсейин хотел одним камнем убить двух птиц: уничтожить близких Чакырджалы людей и принудить его пуститься в погоню. Таков любимый, может статься даже любимейший, тактический прием разбойников: заманить врага в засаду и беспощадно расправиться с ним.
– Что скажешь, Хаджи?
– А что тут сказать? Преследовать Чамлыджалы нельзя: попадемся в ловушку. Этого-то он и добивается.
– Но ведь я должен отомстить за сестру.
– Только не сейчас. Надо как-то выманить Чамлыджалы из его логова. Ты же знаешь: разбойников не преследуют. Никогда не преследуют. Этот Хюсейин хитер как черт. На уме у него одно: извести всех своих соперников, стать единственным владыкой этих краев. Пусть делает все, что ему вздумается. Нас ему не провести.
Чакырджалы оказался в трудном положении. Оставить это подлое убийство без последствий? Но ведь люди сочтут его трусом. Скажут: «Этот Чамлыджалы прикончил его сестру и ее сына, а Чакырджалы и с места не двинулся, чтобы отомстить убийце». Но броситься в погоню означает нарушить правило, которому он неукоснительно следовал всю свою жизнь. Очень уж рискованное это дело, пара пустяков погибнуть.
Всю ночь Чакырджалы промучился бессонницей. А наутро прибыл еще один вестник:
– Я от Чамлыджалы, эфе. Он ждет тебя целых два дня. Пристало ли тебе, говорит он, уклоняться от схватки? Раз уж ты эфе, говорит, то и веди себя, как подобает настоящему разбойнику, не роняй своего достоинства.
Эти слова привели Чакырджалы в неописуемую ярость. Он был словно во хмелю, уже не сознавал, что говорит, что делает.
– Пусть нукеры готовятся, Хаджи. Каждый час промедления – позор лишний! Сообщи и жандармам – пусть они тоже идут.
– Тебе лучше знать, эфе.
Впервые в жизни Чакырджалы действовал, уступая напору чувств. До сих пор его сердце никогда еще не одерживало верх над разумом. Но настроение у него было унылое, подавленное. Он знал, что идет на почти неминуемую смерть. И заранее принимал такой исход.
Нукеры быстро собрались. Подоспел и жандармский отряд, который квартировал по соседству. Выступили в ту же ночь. Опасаясь засады, Чакырджалы выдвинул жандармов вперед, а сам следовал по пятам за ними. Чамлыджалы укрывался среди скал, разбросанных по склону ущелья. Если бы Чакырджалы вошел в это узкое горло, он оказался бы в руках своего врага. Чакырджалы предвидел опасность, потому-то и пропустил жандармов вперед. К этому времени подошел еще один ага, заклятый враг Чамлыджалы, с тридцатью своими людьми. Начался бой.
Внизу – жандармский отряд, сбоку – Чакырджалы. Хюсейин очутился в довольно затруднительном положении. В жандармов он почти не стрелял, лишь изредка, когда те начинали его теснить, пускал пулю-другую. Весь свой огонь он сосредоточил на Чакырджалы и его нукерах. И те и другие разбойники окопались. Расстояние между ними небольшое. Только высунься – получишь пулю в лоб. Стараясь раззадорить друг друга, эфе громко переговаривались:
– Я считал тебя, Чакырджалы, человеком. А ты притащил с собой жандармов. Еще б жену прихватил!
– Молчи, сын потаскухи! Тоже мне эфе. Спрятался за скалы, носа не кажешь. А ну-ка выглянь. Дай посмотреть на тебя.
Так уж в заводе у разбойников. У кого нервы крепче, за тем и победа.
В середине дня прибыло подкрепление – еще один жандармский отряд. Чамлыджалы обошли и сзади. Убежать – нечего и надеяться. Кольцо все уже, словесная перепалка продолжается.
В конце концов Маленький Осман не вытерпел, вскочил на ноги и начал стрелять стоя. Но ведь Чамлыджалы – стрелок каких мало, журавлю в глаз на лету попадает. Одним выстрелом повалил он Маленького Османа.
– Я ж тебя предупреждал, эфе, – говорит Хаджи.
Маленький Осман – самый отважный из всех нукеров, любимец эфе. Эфе сломлен, у него отнимаются руки и ноги. Но поквитаться с Чамлыджалы он так и не может. А ночью тот ускользает.
На другой день опять приходит посыльный:
– Чамлыджалы ждет тебя. Если осталась, говорит, у тебя хоть капля мужества, приходи. Но без жандармов.
– Нет, – решительно произносит Хаджи Мустафа, – не щадишь самого себя, так пощади своих нукеров.
Чакырджалы долго молчит. Наконец:
– Возвращаемся домой, Хаджи. Я уже и так сделал ошибку, которая стоила жизни Маленькому Осману.
10
После того как Чакырджалы спустился на равнину, горы наводнились разбойниками. Тридцать – сорок шаек, сто – сто пятьдесят разбойников. И хуже всех – Чамлыджалы.