Текст книги "Чудовы луга"

Автор книги: Ярослава Кузнецова

Соавторы: Анна Штайн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

24

– Что там еще? – Кай полулежал в кресле, закрыв глаза.

У кресла была жесткая деревянная спинка и все остальное не мягче, поэтому он свернулся немыслимым образом, перекинув ногу в грязном сапоге через подлокотник.

Лаэ внимательно оглядел круглую комнату, принюхался.

– Твой учитель тебя не убил, за то, что ты в таком виде?

– Кто мне учитель? Чума, ха! – Кай приоткрыл один глаз. – С какого перепрыга он мне учитель? Меня учить не нужно. Ушел наверх, не желает на меня смотреть, такого некрасивого. Змеенышем обозвал. Сговорились они, что ли?

– Наверх?

– На крышу. Стоит, поди, обозревает земли, которые я ему завоюю.

Кай перестал ухмыляться, сел, выпрямился.

– Чего там? С лордом этим?

Лаэ внимательно смотрел на друга, словно не узнавая.

– Ну и что ты так на меня уставился? Все-таки думаешь, я демон?

– Я думаю, что ты иногда сам не осознаешь, что делаешь, – спокойно сказал найл. – Довольно часто.

– Хорош меня поучать, ладно? Я устал. Будто все кости повытаскивали.

Кай потянулся, потом зевнул с подвыванием.

– С лордом Гертраном не все ладно, – сказал найл. – Госпожа Ласточка просила…

– Вот как? Ласточка? Уже познакомились? – Кай прищурил зеленые глаза, голос его стал холодным.

– Ты же рассказывал о ней, – Лаэ глянул с недоумением. – Конечно, я знаю, как ее зовут. Что с тобой, а?

– Забудь, что я о ней рассказывал. Я думал… ладно, неважно, обойдусь.

– Лорд очень болен. У него жар.

– Я вне себя от горя.

– Она просила какое-то снадобье… называется чудье молочко, – найл старательно выговорил незнакомое название.

– Чудье молочко? Луну с неба не надо ей?

– Кай.

– Я не понял, почему она тебя посылает? Пускай сама придет, скажет, обсудим, что ей там нужно. Для красивой женщины ничего не жалко! – он презрительно скривил рот.

– Она очень занята, лорд без сознания, и еще Лана с ней там…

– Ясно, нашла, кого можно лечить, и счастлива. Кто бы сомневался.

– Я пойду, позову ее?

– Стой, подожди, – Кай вскочил с кресла, подошел к двери, ведущей к лестнице на крышу, и аккуратно заложил засов. – Еще придет старый хрен и помешает. Ну-ка, полей, я весь в кровище.

Лаэ взял кувшин с водой, стоявший у каменного умывальника, плеснул другу на руки. Потекли ржавые и бурые струйки, железистый запах резанул ноздри.

– Мне кажется, что это не отмоется, – рассудительно заметил Лаэ. – У тебя плащ с правой стороны даже не сгибается.

– Ну и ладно, пускай зато видит, что я пытался, – Кай извернулся, пытаясь посмотреть на плащ сзади. – Мда… В окно его.

Лаэ покачал головой.

– Я ее позову.

Кай содрал плащ, скомкал и вышвырнул в окно. Хлопнула ставня. Потом быстро оглядел комнату Чумы, передвинул пару предметов на столе, придавил карту стопкой книг, поставил поближе золотой кубок и рухнул обратно в кресло.

Дверь приоткрылась, Ласточка вошла неторопливо, как всегда, остановилась посреди комнаты. Кай небрежно глянул на нее, оперся локтем о стол. Перелистнул страницу толстого фолианта.

Серые внимательные глаза осмотрели опрятно убранную комнату, ровно горящие свечи, заправленную койку. Во взгляде Ласточки отразилось удивление.

– Так чего тебе? – спокойно спросил Кай, глядя на нее поверх кипы бумаг. – Что там нужно твоему…лорду?

Лекарка поджала губы.

– Девушка одна сказала… про чудье молочко. Есть оно у тебя?

– А, Ланка что ли, – Кай хмыкнул, повертел в руках гусиное перо. – Без нее не обошлось. Чудьева молочка тебе, значит? Для лорда.

– Для лорда.

– Да я понимаю, как не понять. Я понятливый.

Болван ты последний, отразилось в серых глазах. Лекарка сжала губы сильнее, чтобы не ляпнуть что-нибудь.

– Что ж тебя понесло в наши трясины? – болотный лорд ухмыльнулся самым мерзким образом. – Жить надоело?

Ласточка не опустила глаз.

– Кай, потом поговорим. Если будет у тебя такое желание. Есть у тебя это снадобье или нет? Умрет лорд – вам тоже не жить.

– Тебе что с того? Советы мне давать приехала?

Кай в сердцах схватил кубок, отпил добрый глоток, страшно скривился и замолчал.

– Снадобье. Или иди и прикончи Раделя сам, – лекарка скрестила руки на груди. – Своими руками.

Молчание.

Дьявол! Опять Чума намешал в свое питье какой-то невыносимой дряни!

Кай махнул Лаэ рукой, уводи ее, мол. Тот сделал бровями вопросительный знак, Кай непримиримо вздернул подбородок.

Чертово лекарство воняло, как стая дохлых мышей, ни проглотить, ни сплюнуть.

– Да что же ты с собой сделал! – воскликнула Ласточка, приходя в отчаяние. – Ты же был… казался… умным парнем. Кай! Что ты молчишь!?

– Прошу, прекрасная госпожа, – Лаэ учтиво отворил дверь. – Я уверен, что наш лорд найдет способ отыскать то, о чем вы просите.

Найл выпроводил женщину, вышел в коридор, Кай, не в силах больше сдерживаться, выплюнул пакость прямо на ковер.

Чертова дура, предательница!

Он шарахнул кулаком по стене, ободрав костяшки.

Нашла себе кого получше.

Предательница.

Она еще пожалеет, что разговаривала с ним так нагло.

* * *

Плохо дело. Ласточка понюхала бинт с пятнами скудных выделений и поморщилась. Гнилостный запах был ей слишком хорошо знаком. Бледная сухая рана с отечными краями, грязноватый налет. К вечеру жар у Раделя спал, после проливного пота начался озноб. Лорд очнулся, но сознание оставалось спутанным. «Голова болит, – пожаловался лорд. – Позови Марка».

Ласточка почистила рану, превязала ее заново. Напоила лорда вином, разбавленным теплой водой – вино в маленькой баклажке принес найльский паренек. Он же принес пучок лент ивовой коры, нарезанной под стенами крепости, на берегу Лисицы. Ласточка который раз за сегодня поблагодарила бога, что им достался такой заботливый страж.

Беременная девица перетащила в комнату свою подстилку, и без особой нужды за дверь не выходила. Снаружи несколько раз шумели и ругались – это приходили бывшие жильцы, рвались внутрь, требовали хотя бы вернуть вещи. Лана сгребла в охапку кучу вшивых тряпок и демонстративно вышвырнула их за порог. Постояла, послушала ругань и угрозы, потом сморщила носик и улыбнулась Ласточке.

Ласточка криво улыбнулась в ответ. Ничего не кончилось, глупая девочка, подумала она. Пока лорд Радель жив – мы отделены от разбойников запертой дверью и парочкой суровых найлов. Если Господь таки приберет его, найлы и дверь испарятся, как не было… Да и защита разве те найлы? Когда их хозяин своим же людям головы походя рубит. Про Шиммеля тоже сказывали, что он ни своих, ни чужих не жалел.

И ты теперь такой, Кай?

– Ммммм, жарко… – промычал Радель, только что стучавший зубами под плащами и одеялами. – Окно открой… дышать… нечем…

По полу дуло, тянуло сквозняком. Кособокий ставень завесили рогожей, но спасала она мало. Гертран Радель метался и царапал желтыми пальцами шнуровку на груди.

– Милорд, миленький, потерпите. Нельзя окно открывать. Простынете, еще хуже будет. Давайте отвара выпьем, надо больше пить, чтобы жар вымыло… Лана, поддержи-ка милорда… подсунь ему мешок под спину, вот так. Вам удобно, милорд?

– Мммм… гадость… – взрослый мужчина морщился и отворачивался от чашки, как мальчик.

Стукнула дверь, открытая пинком. Вошел Лаэ, как-то странно вошел, мелкими шажками, закусив губу и не сводя глаз с чего-то маленького, то ли живого, то ли очень хрупкого в своей ладони. В другой руке у него болтался фонарь. Лаэ остановился посреди комнаты, твердо встал обеими ногами, и только тогда перевел взгляд на Ласточку.

– Вот, – сказал он. – Ты просила, прекрасная госпожа. Снадобье.

Ласточка подошла и заглянула в найльскую ладонь. Там лежало яичко – охристо-серое в пляшушем свете каминного пламени, с темным крапом, с обоих концов залепленное пуговками из древесной смолы.

– Что это?

– Бери. Кай передал. Осторожнее!

– Ох… – яйцо оказалось неожиданно тяжелым, а скорлупа такой тонкой, что прогибалась под пальцами. – Там молочко? Как его оттуда достать?

– Не знаю. Разбить над чашкой?

– Я знаю! – Лана сунула любопытный нос. – Сейчас покажу. Клади его вот сюда, тетенька.

Она нашла на полу подходящий черепок, потом выколупала из мешка соломинку, переломила ее на две неравные части и аккуратно воткнула обе половинки в верхнюю пуговку, под небольшим углом друг к другу.

– Марево в воду добавляют, по капельке, – объяснила Лана. – Вот смотрите, берем чашку, наливаем воды, а потом делаем так…

Она подставила чашку под короткую соломинку, а в длинную подула. На соломинке выступила и налилась изумрудно-зеленая капля. Сорвалась в чашку, как спелая ягода, потянув за собой длинную медовую нить. Ударилась о воду и потонула, распуская зеленые пальчатые щупальца, окутываясь молочным дымом.

Лана покачала чашку в руке, перемешивая. Жидкость побелела, сделалась и правда похожа на молоко, только в глубине зажегся радужный опаловый огонек. Ласточка принюхалась, но никакого особенного запаха не уловила. Или ей обоняние отшибло от тутошней вони.

– Он звезду с неба достанет, если захочет. – Девица вздохнула, сунула чашку Ласточке и отвернулась. – Вишь, приказал – чудь сама прибежала, марева принесла, в тот же день, солнце еще не село. А дядь Зарена в Чаруси змеюка укусила, полноги выгнило, и молочка он принес чуть-чуть, самому хлебать пришлось…

Ласточка взглянула на Раделя. Тот раскинулся на плащах, мешки с сеном разъехались. Волосы потемнели от пота, глаза провалились, а губы обметало.

Ласточка не привыкла давать своим больным непроверенное лекарство. Пусть даже и хваленое сто раз. Если уж мы потравимся, то оба, подумала она, поднося чашку к губам.

У марева оказался слабый горьковато-сладкий вкус и необыкновенно приятное сливочное послевкусие. Захотелось сделать еще один глоток, потом еще и еще…

– Теть Ласточка! – в голосе Ланы зазвучала обида. – Это же для лорда Раделя! Ты так все выпьешь! Тебе-то зачем?

А девчонка явно надеется, что ей тоже достанется пара капелек, поняла Ласточка. Может, и достанется, чем черт не шутит. Штука интересная, посмотрим, как подействует. Ласточку познабливало от усталости, ныли ноги и гудела голова.

Любопытно, из чего чудь молочко делает? И для чего? Неужели детенышей им выкармливают? А проводник на болотах рассказывал, что чуденыши новорожденные человека живьем зажрали, и вообще они из яиц выводятся…

Ласточка прислушалась к себе и успела заметить, как постепенно, словно талая вода, отступает ноющая боль в ногах. Как гул в висках сменяется благословенной легкостью и уходит гнетущее напряжение, сутулившее плечи.

Привычная усталость, которую Ласточка почти не замечала, сгинула, сдернув серую пелену с глаз. Ого, подумала лекарка, а я забыла уже, каково это – когда ничего не болит, не ноет, не ломит и не отваливается.

– Ну-ка, милорд, выпейте, это вам поможет. Точно говорю, поможет, в кои веки деревенские побасенки оказались правдой… Поддержи его, Лана. Пейте, милорд, миленький, пейте, попустит вас с божьей помощью…

Может ли Господь действовать руками дьявольского отродья? Ласточка фыркнула. Господь все может, а отродье…

У отродья есть душа живая… по крайней мере, была. Хорошее было отродье, неглупое, незлое. Взбаламошное, конечно. Замечательное было отродье, чего уж там говорить. Самое лучшее на свете. Любимое. Что ж теперь… ничего не осталось?

– Передай спасибо господину твоему, – Ласточка подняла голову и посмотрела на молодого найла, с любопытством наблюдаюшего за лечением. – Каю то есть. Спасибо передай.

А спасибо передать дайствительно было за что. Радель кое-как, с уговорами, опростал чашку марева, и ему получшало на глазах. Жар сократился, пот выступил и высох, дыхание выровнялось. Исчезли алые пятна на скулах. Белки больше не блестели обморочно меж слипшихся ресниц, веки сомкнулись, и мучительное забытье перешло в сон.

– Заснул, – шепнула Лана, сидевшая на своей свернутой подстилке у изголовья лорда. – Теперь на поправку пойдет. От единой капельки сон хороший, здоровый сон, две капельки маету ночную вылечат… – Она растопырила пятерню и принялась загибать пальцы. – Три – сон будет тяжкий, с кошмарами, четыре – пару суток будешь спать беспросыпу. А если пять накапать – то и не проснешься.

– А следующую порцию когда можно милорду давать? – спросила Ласточка, поправляя меховой плащ…

– А вот проснется – и наново напоим. Ты, теть Ласточка, тоже спать ложись, я подежурю. Я тут, рядышком, посижу, посторожу…

– Марево маревом, а кормежка нужна лорду хорошая. Супчику бы ему сварить куриного. Лаэ!

Но молодого найла в комнате не оказалось. Когда он ушел, Ласточка не заметила. Дрова в камине прогорели, Ласточка встала, чтобы подкинуть еще. Спать ей не хотелось. Открылось второе дыхание, будто десять лет свалились с плеч долой. Надо найти Лаэ и потребовать супу, или курицу для супа, и котелок, и соли, и…

Дерюга, прикрывавшая косой рассохшийся ставень, шевельнулась от сквозняка. Скрипнула дверь, Ланка вдруг пискнула и мышью шарахнулась в темный угол.

Ласточка обернулась.

На пороге стояло дъявольское отродье, картинно прислонившись к косяку, сложив на груди руки. Глаза сумрачно мерцали из чащи волос, из пестрого хлама. Мерцали не менее таинственно, чем бусины и монетки в колтунах, и не менее ярко, чем золотное шитье на сапогах. Сапоги были другие, чистые. И плащ другой, целый. А отродье было все то же, с надменной позой и лицом оскорбленной принцессы.

Пришел, подумала Ласточка. И чего же ты пришел, красота моя несравненная, любопытно стало?

Оказалось, что она произнесла это вслух, Кай вздернул голову, зазвенели побрякушки в черной гриве.

– Любопытно, да, – сказал он, и голос у него был хриплый, то ли простуженный, то ли надорванный. – Любопытно, что у тебя за спасибо такое. Лаэ сказал, ты тут спасибо направо и налево раздаешь…

Ласточке вдруг сделалось весело. Весело и просто.

Или да, или нет – куда уж проще.

Я ничего не теряю.

Ничегошеньки.

Она улыбнулась, разглядывая отродье. Замурзанное. В глазах укор. Щеки горят. Такой весь из себя растакой. Явился за спасибом.

Сейчас получит.

Она шагнула вперед – раз. Как по воздуху, как во сне. Хороший сон, на поправку сон.

Два – маету ночную вылечит.

Три – тяжкий сон с кошмарами.

Четыре – пару суток без просыпу.

Пять – не проснешься никогда.

Заглянула в лицо, близко-близко. Ей казалось, что она смотрит на Кая сверху вниз. Подцепила пальцем завязку у ворота.

Дернула на себя.

– Эй! – удивилось отродье. – Ты что…

Дальше он только мычал. Шестой шаг они сделали вместе – Ласточка вперед, Кай – назад. Он ударился спиной о дверь и начал медленно проваливаться вовне, вместе с дверью, вместе с Ласточкой, прижавшейся раскрытым ртом к губам, грудью к груди, животом к животу, воткнувшей колено между ног, скрутившей ворот расшитой рубахи, как петлю.

– М-м-м!!! – наверное, он что-то сказать хотел.

Потом скажешь, мой прекрасный.

Она отпустила ворот, позволив ему вздохнуть, провела руками по ребрам, сжала ладонями бедра его сквозь одежду. Притиснула к себе, притиснулась сама – пахом к паху, накрепко, м-м-м-м, мой хороший, больше не вырываешься? Вот тебе спасибо, спасибо, спасибо, все спасибы для тебя, ни одного не утаю, спасибо такое, спасибо сякое, спасибо разэтакое! Спасибо огромное!

Дверь распахнулась, Кай вцепился в косяк, чтобы не упасть – но он уже отвечал, отвечал, да.

На спасибо отвечал.

Пожалуйста, отвечал. Всем телом. Особенно, одним местом.

Пожалуйста!

Ну, пожалуйста!!!

25

С хмурого неба снова посыпал снег – тонкими белыми лепестками, светлым пухом – словно черемуха опадала или цвели тополя.

Земля засыпала смертным, холодным сном.

Мелодично звонил колокол.

Священник, молодой, узколицый парень с яркими глазами маркадо, выпевал слова господней мессы.

Растерзанный лагерь привели в порядок, тела погибших лежали в ряд, накрытые плащами.

У раскрытой полотняной палатки, в которой шла служба, стояли рыцари с непокрытыми головами.

Светлые, темные, рыжие головы. Золотая. Тальеновы вороные пряди.

Ворран, притащившийся из лазарета, со злым, бледным лицом, узкие губы сжаты, глаза темны.

Второй священник-вильдонит сидел у походной исповедальни – попросту пары досок с решетчатым окошком, установленных на распорках, принимал покаяние у запоздавших. С другой стороны доски преклонил колени кто-то из хинетов, истово кивал, стучал в широченную грудь кулаком и покаянно встряхивал черноволосой головой.

Дилинь-дилинь, – снова зазвякал колокольчик над накрытым белой тканью алтарем.

Бомм! – ответил ему гонг.

– Святая заступница Невена, святые заступники Кальсабер и Альберен, предстоят за нас перед Господом, – кобальтово-голубые, как у всех Маренгов, глаза священника горели несокрушимой верой. – Да сохранит Он нас от всякого зла, укрепит души наши и дарует победу в грядущем бою, как даровал ее святому Кальсаберу в сражении с диаволом.

От всякого зла… от зла, которое ходит средь бела дня, упивается кровью, будоражит яростью сердца.

От зла, которому положено полвека гнить в могиле.

Зло, в которое мы так долго не хотели верить.

Я верю в силу меча и силу руки, которая держит этот меч. Я верю в слово рыцаря, в королевский приказ, в то, что правота торжествует всегда, рано или поздно.

Господь Всевышний, Амо Эспаданьядо, Господь мой, сжимающий обоюдоострый клинок в пронзенных гвоздями руках…

Что я сделал не так?

Отчего зло во плоти бродит меж моих людей, питая их страхом?

Священник поднял наполненную вином чашу, бережно, как величайшую драгоценность.

Он-то не боялся.

– …подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть кровь Моя, за вас и за многих пролитая во оставление грехов.

Отпечаток конского копыта, четкий, глубоко вдавленный в размокшую землю.

Иней на бревенчатых стенах амбара.

Два мертвых пса, тело пленного разбойника, белые от страха заледеневшие глаза, волосы, примерзшие к соломе…

Когда тело подняли, полусгнившие соломины так и остались торчать из волос жутковатым нимбом, ледяной печатью нечистого.

Кого призывал несчастный в свой последний миг, когда зло, в которое и он не верил, заглянуло в глаза?

Сэн Эверарт.

Мертв.

Кунрад, веселый и верный соратник.

Мертв.

Сэн Гертран…

Разве поможешь мне Ты, если я сам буду слаб?

Я верю в сталь и огонь.

– Скажи только слово и исцелится душа моя, – произнес Соледаго одними губами, единым выдохом, вместе со всем своим войском.

Чаша с алой густой влагой подплыла к нему, как во сне, и он преклонил колени.

* * *

Галерею освещала только пара факелов по сторонам охраняемой двери; Ласточка если бы хотела – не заблудилась. Один найл стоял, как черный журавль, согнув ногу и опершись о стену спиной и пяткой, другой, по другую сторону, сидел на корточках, свесив длиннопалые руки между колен. В зубах у него торчала трубка.

Он посмотрел на Ласточку непроницаемыми черными глазами и не пошевелился. Второй, а это оказался Лаэ, кивнул, отлепился от стены и отворил перед ней дверь.

– Ты спишь когда-нибудь? – спросила Ласточка, проходя.

– Я отдохнул положенное время, не беспокойся обо мне, прекрасная госпожа.

Откуда она явилась в такой глухой час и почему без сопровождающих, он не спросил. Голос был спокоен и исполнен уважения, только в глазах мелькнула искорка. Или Ласточке показалось.

– Лаэ? – сидевшая у изголовья больного Ланка оглянулась.

Улыбка слетела с ее лица, губы поджались. Ланка отвернулась и насупилась.

Ласточка подошла к лордскому «ложу». Радель не спал, лицо у него осунулось, под глазами чернели круги, но взгляд оказался живой и блестящий.

– Милорд? Как вы себя чувствуете?

– Гораздо лучше. – Он улыбнулся. Гертран Радель никогда не жалел улыбок, и дарил их всем подряд – и простым людям, и непростым. Он и животным улыбался так же сердечно. – Милая девушка поит меня каким-то волшебным эликсиром. – Он улыбнулся насупленной Ланке, потом перевел глаза на Ласточку. – С тобой все в порядке? Тебя не обижали?

– Лорд Герт беспокоился, как бы тебе зла не сотворили, – не поднимая глаз, процедила Ланка.

– Все в порядке, милорд, я сама ушла.

– Я так и сказала, – ядовито вставила Ланка.

Ласточка подняла бровь, но выяснять причины ланкиных обид не стала. Потрогала Раделю лоб, посчитала пульс, посмотрела язык. Чудье молочко, из чего бы его не делали, положительно творило чудеса. От Бога или от черта – потом разберемся. У лорда есть духовник, а Ласточка давно уже этот вопрос для себя решила. Все, что облегчает страдания и дарит исцеление – благо.

А в тонкостях пусть священники и монахи разбираются.

Ласточка поинтересовалась, кушал ли милорд, Радель заявил, что воздержался в пользу притесненных женщин и сирот. Бадейка жидкой ячменной каши, едва сдобренной солониной, стояла на теплом камне среди углей. Найлы принесли с общей кухни кормежку сразу для всех, и Ланка, судя по всему, изрядно к вареву приложилась. Ласточка понюхала, покачала головой, поднялась и направилась к двери.

На стук ее кулака открыл Лаэ, и Ласточка тут же ухватила его за складку плаща у горла.

– Милорду требуется курица для супа. Не утка, не гусь, не солонина. Не каша. Курица! Добудь мне курицу, хоть из под земли!

– Это непростая задача, прекрасная госпожа. У нас и солонина на исходе. К тому же сейчас ночь.

– У вас в заложниках не абы кто – лорд старостержский! И он ранен. Владетели замков кормят благородных пленников со своего стола, напомни об этом своему лорду, если он забыл. Что ты так смотришь, или в Найфрагире другие порядки?

– Порядки те же. – Найл покачал головой. – Только со своего стола Кай может прислать разве что жбан яблочного вина. Ты удивишься, прекрасная госпожа, но, по-моему, он вообще ничего не ест.

– Как не ест? – поразилась Ласточка. – Вообще? Не может быть!

Лаэ пожал плечами.

– По крайней мере, ему не готовят отдельно. Мне приходилось видеть пару раз, как он ковырял в миске и отодвигал ее, нетронутую. Если он что-то ест, я этого не заметил, а в Верети я редко отхожу от него надолго.

Ласточка нахмурилась и решила выяснить этот вопрос позднее.

– В любом случае, милорду не следует подавать бурду для разбойников. Милорду требуется хорошая свежая и легкая пища, которая положена больным. Достань мне курицу, где хочешь. Озаботь Кая, пусть чудь где-нибудь украдет, если в деревне не найдется. Еще мне нужен котелок для варки. И свежая вода. И пусть кто-нибудь вынесет помойное ведро. И…

– Хорошо, хорошо, прекрасная госпожа. – Лаэ быстренько захлопнул дверь. Залязгал ключ в замке, словно найл не Ласточку запирал, а от Ласточки запирался.

Через некоторое время Лаэ принес петуха. Яркого, рыжего с зеленым, нанизанного на стрелу, как на вертел.

– Это же Горлан бабки Леши! – поразилась Ланка. – Он пуще ворона хитрый, никто его добыть не мог. Щавлик аж головой клялся, что самого сожрет, а перо с хвоста в шапку воткнет. Как же тебе-то удалось?

Лаэ хмыкнул.

– У Щавлика теперь ни пера, ни шапки, ни головы. А как добыл… Я одного из наших попросил, мы всю деревню обошли, все сараи прочесали. Кур таки нет, а этот красавец заорал к половине четверти, как петухам положено. А нашего я не просто так просил, у него удача вот тут спрятана, – Лаэ растопырил два пальца, указательный и средний. – Как раз в промежутке. Стрелковая удача. Ему сам Аранон Арфист струною пальцы заплетал.

– И что, теперь твой приятель промаха не знает? – Радель, то засыпавший, то просыпавшийся, повернулся на шуршащих мешках. – Ваши барды такие сильные колдуны?

– Некоторые, любезный сэн, – уважительно ответствовал найл. – А Аранон – король бардов, ему тысяча лет. Он великий волшебник. Если уж он удачу струной от своей арфы примотает, вовек ее не потеряешь, удачу свою. Главное – струну не потерять.

– Что же, к какому месту примотать, то место удачливей прочих окажется?

– Удачливей, любезный сэн, но не за счет прочих. За счет самой удачи, что сбежать не может.

– А, вот это дело! Польза немалая, должно быть. – Радель негромко хохотнул. – А скажи мне, добрый юноша, на какой же член все больше удачу прикрепляют?

Лаэ опять хмыкнул:

– Да вы же знаете ответ, любезный сэн. Два члена у человека в жизни самые важные. Десница и тот, что между ног.

– Интересно, – Радель приподнял бровь. – А ты бы который выбрал?

Лаэ пожал плечами.

– Никоторый. Я бы голову выбрал.

Лорд Гертран расхохотался, но тут же сморщился и скрипнул зубами, неловко двинувшись. Ласточка, потрошившая ощипанного петуха, дернулась было к больному, но Лана уже поправляла постель, помогая милорду улечься поудобнее.

– Ты, парень, непрост, я смотрю. – Радель отдышался и снова разулыбался. – Говоришь складно, хоть и найл, и акцента не слышно. Ты ведь благородной крови?

– Мой отец Лайго Экель, по прозвищу Горностай.

– Экель? Погоди, ты найгонец? Из Леуты?

– Пока в Леуте сидел Сагарэ Аверган, отец был в изгнании. Мать с сестрой погибли, а меня он вывез. Служил у Кадора Тернского ровно десять лет, потом вернулся. Я в Даре большую часть жизни прожил, от того и говорю складно.

– Твой отец с тобой?

– Это я с ним.

– Как так получилось, что вы на службе у самозванца оказались?

– Судьба. – Лаэ растянул в улыбке губы, но глаза не улыбнулись. – Хуго Вольк захватил наш корабль, мы бежали из плена. Отец хотел нас вывести через дарские земли, мы еще до дождей поднялись по Реге, но потом нарвались на засаду и заблудились в болотах на границе. Я ранен был и совсем ослабел.

Ласточка слышала достаточно историй про зверски жестоких ингов, которым Найфрагир отдал Немой Берег под поселения. Сказывали, что Химера нередко делает свои дела ингскими руками.

– Судьба или случай вывели вас к Верети, это я понял. – Лорд Радель смотрел на найла, приприподняв бровь. – А по какой причине вы пошли служить разбойнику и злодею?

– Так это для вас он разбойник и злодей, – мягко отвечал Лаэ. – А мы увидели звезду во лбу у него.

– Какую еще звезду?

Лаэ помолчал, потом сказал тихо:

– Есть такой изначальный закон, любезный сэн, оставшийся нам от старых богов. Принявший угощение, а паче спасение из рук волшебного существа, обязан отблагодарить его так, как оное существо пожелает. Кай пожелал службы.

– Волшебное существо? – Радель криво усмехнулся. – Священники говорят, что он продал душу дьяволу или что родился демоном. По-твоему это не так?

– Да хоть бы и так. Закон есть закон.

– Это правда. – Радель откинулся на мешках, глядя в пыльную тьму под потолком. – Поэтому Соледаго, королевский рыцарь, скоро пойдет на приступ. Рано или поздно он возьмет Вереть. Я знаю, что найлы честно сражаются за тех, кому служат. И вы ляжете в эту землю, так и не увидев дома.

Ланка шевельнулась на своей подстилке, блеснули в полумраке испуганные глаза.

– И вы тоже, любезный сэн, – спокойно ответил Лаэ.

– Да, скорее всего, – согласился Радель.

– Неужели сэн Мэлвир и сэн Марк не пойдут на переговоры? – Ласточка стиснула кулаки, но, сдержавшись, разжала их и скрестила руки на груди.

– Марк-то пойдет. Но войском командует Соледаго. – Радель продолжал разглядывать темноту над головой. – А каков он, когда понадобятся решительные действия… не знаю.

– К вам на помощь, милорд, он бросился, забыв про раненую руку. Хотя за полчетверти до того, как на вас напали, лежал без памяти и бредил. Сэн Мэлвир не оставит вас в беде! Вот увидите, как только рассветет, он пришлет парламентеров.

– Хорошо бы.

Радель замолчал, стало слышно, как булькает суп в котелке, как потрескивает и осыпается в камине торф. И как воет ветер снаружи, сотрясая старые ставни. И как галдят и ссорятся над крышами вороны.

Вороны проснулись? Уже рассвет?

Ласточка потерла лицо, тряхнула головой. Действие чудьего молочка закончилось, тело ныло и гудело от усталости. Она с трудом поднялась, хватаясь за поясницу. Подошла к окну, откинула рогожу. Выдернула комок ветоши, затыкающий щель в ставнях. Внутрь потек сырой белесый воздух, пахнущий снегом, разбавляя угарную духоту в комнате.

Рассвет был синим, как асулинский кобальт. Окно смотрело на юго-запад, на ровную васильковую синь без оттенков. Угол стены и башня расплывались чернильными кляксами, кромки заснеженных крыш существовали только в воображении, глаз не различал грани снега и неба. Ворот отсюда не разглядеть, виднелась лишь яма двора в лоскутьях времянок и дно ямы, темно-голубое, как небо, еще не тронутое ничьими сапогами.

А, уже тронутое. Наискось по двору спешила чья-то фигура в развевающемся плаще. В вороньи крики и посвист ветра вплелся знакомый звук. За стенами трубили рога.

– Милорд! – Ласточка обернулась от окна. – Слышите? Я же говорила, что сэн Соледаго вас не бросит!

.

* * *

Пожалуйста, не уходи… хотел сказать Кай, но он уже засыпал и распухшие от поцелуев губы едва шевельнулись.

Сладковатый вкус марева вязал рот. Слабый-слабый, еле уловимый, ускользающий привкус отравленного молока.

В голове было пусто и звонко, словно рухнули стены или разлетелась стая нетопырей, угнездившихся там давным-давно.

Кай закинул руки за голову, даже не стараясь сдержать разъезжающуся на пол-лица улыбку. Облизнулся. Прикрыл глаза.

Потом сообразил, что валяется на каких-то тряпках в комнатушке настолько тесной, что сапоги торчат в коридор, не давая двери закрыться.

В коридоре слышался недовольный голос Ласточки, выговаривающей то ли страже у комнаты ее разлюбезного лорда, то ли еще кому.

Мары болотные, лежу здесь, как девка с задранным подолом… Надо встать, что ли… Неплохо будет, если мои люди найдут своего лорда в таком виде…

Губы разъезжались.

Паутина на потолке свисала клочьями. Ее шевелил сквозняк.

Вот она ходит там по коридору, его хорошая, и ей нужно то и се, пятое и десятое. Лаэ наверное с ног сбился.

Требовательная она очень, его хорошая.

Она хочет, чтобы огонь горел в очаге, и варился суп, и чтобы простыни были чистыми.

Он разрушает.

Она возводит.

К чему это…

В спину упиралось что-то твердое, кололось. Должно быть, смятая корзина. Пересохшие ивовые прутья разломились и торчали, как иглы.

Далеко-далеко слышался голос, тихо, на грани сознания, ускользая, как шепот.

Кай узнал его, напрягая слух.

Ветер… свистит ветер, проникая в узкие бойницы на вершине башни. Сыплет и сыплет сухую снежную крупу.

Хлопает ткань.

Темно.

Голос цедит слова по капле, как лекарство в стакан.

Ему отвечает молчание ночи и холодный голос ветра, пробирающий до костей.

И…кто-то еще стоит там наверху. Бесформенная расплывшаяся тень, прореха во тьме.

Отец.

– Повремени, наешься еще, – просипел первый голос.

Кашель, жуткий, надсадный, знакомый с прошлой зимы. Длинный хрип, склеивающий легкие.

– Не время… лить кровь, не думая. Скоро… остановятся реки, и ты станешь бессилен. Тогда крепость возьмут, а мальчишку увезут на муки. Дай нам время. Потом… на улицах Тесоры, натешишься… вдосталь. Я обещаю.

Молчание. Рвется и полощется черная ткань.

– Ты же был когда-то рыцарем. Для нас важны эти… переговоры. Важен пленник. Подумай о сыне. Казнят его, и ты… ничего не сможешь сделать… – сиплый кашель. – Когда ляжет лед…