Текст книги "Первая молитва (сборник рассказов)"

Автор книги: Ярослав Шипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

Александр

Познакомились мы с ним на празднике, случившемся из-за шестидесятилетия местного гармониста. Игрун этот был известен в области, а потому устроили большой праздник, на который приехали другие знаменитые виртуозы трехрядок и балалаек, а за ними – питерские документалисты, снимавшие значительное кино. Режиссера звали Александром, по причине молодости даже Сашей. Несмотря на праздничную суматоху, между нами быстро установились совершенно доверительные отношения.

Гулянье происходило на высоком берегу темноводной реки, неподалеку от братской могилы продотрядовцев, которые некогда с самозабвением увлеклись поисками зерна, были заперты в каком-то амбаре и сожжены.

Гармонисты шпарили и наяривали, певуньи взвизгивали, плясуньи притоптывали. День был солнечный, теплый: для съемок – милейшее дело…

– Что же мы за страшный народ такой? – сказал режиссер, глядя на обелиск: – Свои своих пытались ограбить, но свои сожгли своих заживо… А потом другие свои этих своих, наверное, казнили, а третьи свои казнили других своих… Жуть какая-то… Ну почему же это мы все время против своих?..

Патриотически настроенные личности проходят обыкновенно два этапа развития: этап восторгов и этап разочарований. Сначала – святая Русь, золотые купола, великое предназначение; потом – вся эта святость уже позади, в прошлом, а народ наш попросту мерзок. И тут патриот-безбожник непременно впадает в уныние, но по православному рассуждению, чем более пакостности в твоем народе, тем решительнее надо отдавать ему свою жизнь. Потому как и Христос пришел, чтобы спасать грешников, а не праведников.

Обо всем этом мы говорили с Александром вечером того же дня в моем домике. Я зазывал в гости всю группу, однако слияние кинематографической напористости с непоколебимым фундаментализмом гармонистов надолго вывело тех и других из творческого процесса. Покинуть наше село группа смогла лишь через сутки.

Вышел фильм – в газетах хвалили, но до деревни нашей он, разумеется, не дошел. Потом еще я узнал, что Александр купил дом в соседнем районе, собирается приехать на отдых и обещает навестить меня. Наконец, кто-то из знакомых сообщил, что он в Москве и приглашает на просмотр фильма. У меня было всего два дня, я поехал, но мы не встретились.

…Приехал я третьего октября, а четвертого, когда он пытался отснять какие-то исторические кадры, снайпер убил его выстрелом в затылок.

«Святое дело»

В храме тихо, чисто, светло, образа украшены тонкими березовыми веточками с клейкой листвой – пахнет луговой свежестью, пахнет наступающим летом… Троица!

В Троицу у нас на службу мало кто ходит, весь народ пьянствует по кладбищам. В центральной России под безбожные тризны приспособили Пасху – день, когда и покойников-то не отпевают, а у нас на Пасху еще холодно, случается, что и снега по пояс, так что удобнее оказалось сквернить праздник Троицы. Всякий местный житель, конечно же, растолкует, что "помянуть родню – святое дело". Из-за этой-то «святости» и водка, как здесь принято говорить, "от баб неруганная".

Входная дверь растворена, и, выходя на амвон, я вижу, как народ, вырядившийся во все праздничное, идет по улице мимо храма. Вот братья-плотники – они помогали мне восстанавливать церковь. Поначалу они, наверное, помянут отца, который когда-то эту самую церковь разрушал бульдозером, и который впоследствии погиб под гусеницами своего же бульдозера, вывалившись по пьянке из кабины. Потом, возможно, вспомнят и деда, служившего в этой церкви диаконом…

Вот старая учительница-пенсионерка, которая почти полвека рассказывала школьникам, что здешний священник вел распутный образ жизни, и потому… у него было одиннадцать детей. И никогда не говорила, что единственный Герой Советского Союза, которым тихий район наш одарил родное Отечество, был сыном «распутника». Она идет на могилку к своему отцу, которого этот самый батюшка когда-то и окрестил, и обвенчал, и который в урочное время самолично вызвался отконвоировать старого протоиерея до тюрьмы, но не довел: умучал по дороге побоями и издевательствами и застрелил "при попытке к бегству". Сам же спустя несколько лет удавился…

Идут и идут люди: с гармошками, с магнитофонами, в сумках – выпивка и харчи. Плетутся за хозяевами и собаки, – то-то на погосте будет потеха… В свой час служба заканчивается, и я отправляюсь домой. Село – словно вымерло: ни души… Солнышко греет почти по-летнему. Снег давно уже стаял, прорезывается кое-где из стылой еще земли первая травка, а по обочинам дороги, где зимой пилили дрова, обсыхают вытаявшие рыжие опилки.

Обгоняет легковая машина, переполненная веселыми, пьяными людьми: помянули родню на одном кладбище, теперь едут на другое, чтобы, стало быть, и остальных предков вниманием не обделить.

Двое пьяненьких, до нитки вымокших мужичков бредут навстречу:

– Отец, горе у нас!.. Друг утонул… Пировали на берегу, а он говорит: "Топиться хочу", – и в реку… Ну, мы – за ним: мол, у нас еще и выпивка есть, и закуска… "Ладно, – говорит, – давай допьем". Вернулся, допили, а он опять в реку – шел, шел и утоп… Мы поискали маленько, ныряли даже, да разве найдешь – течение, вода мутная… И холодно – жуть… В общем, идем большую сетку искать: перегородим реку – когда-никогда всплывет, поймается…

И это: с праздником тебя, отец, с Троицей!..

У крыльца, потягиваясь, встречает меня кот Барсик, разомлевший от долгожданного солнца. В почтовом ящике – толстый пакет из епархиального управления. Вскрываю: "Христос воскресе!" – поздравление… с Пасхой. В сознании что-то мешается: вспоминаю красное облачение, куличи, крестный ход по сугробам – аккурат семь недель прошло… "Воистину воскресе", – машинально отвечаю я…

И кажется, что здоров среди нас один лишь Барсик.

Поминки

Схоронили молодого парнишку – перевернулся на тракторе: пьян был, понятное дело. Сидим за столом, поминаем: безутешные родители, двое братьев, соседи, знакомые. Как водится, со всех сторон самые разные разговоры, а о покойном вспоминают, когда наступает пора в очередной раз выпить.

У меня за три дня – четвертые похороны, домой попасть не могу. Сначала отпевал механика лесопункта. Своего кладбища у них нет, так что повезли мужичка в его родную деревню – километров за восемьдесят. Только отъехали – в лесу поперек дороги машина: "Нам батюшку!" Тоже отпевать, и тоже добираться километров восемьдесят, но – в другую сторону. Договариваемся, что вечером они меня перехватят на обратном пути с погоста и отвезут к себе, а хоронить будем назавтра. Однако к назначенному месту я попал не вечером, а поздно ночью, потому что с деревенского кладбища угодил в районный центр – и опять погребение… Тогда же я узнал, что попавший в аварию младший брат нашего следователя умер в больнице, и что за мною заедут. Да еще, пока народ с механиком прощался, окрестил его сына, освятил дом. И сегодня, здесь уже, после похорон окрестил тяжко болящего младенца..

Следователь, перегнувшись через стол, увлеченно рассказывает мне о загадочных явлениях, происходящих с ним:

– Вот залегли, ждем, когда бандит выйдет из леса, и вдруг я вижу его, но малюсенького-малюсенького: он ко мне на ладошку заскочил, и по ладошке прыгает…

Молодой хирург, пытавшийся спасти переломанного тракториста, спрашивает следователя:

– Тебе сколько до пенсии?

– Полтора года еще, а чего?

– Ну, тебе хочется на заслуженный отдых?

– Конечно.

– Зайди завтра к нашему психиатру – вот тебе и вторая группа.

– Не, я серьезно, – не унимается следователь:

– Из-за меня опаснейшего бандита и упустили, а он теперь депутатом стал, теперь уж его никак не возьмешь…

И много раз уже было: пригляжусь, а людишки – на ладони помещаются. Что это за таинственное явление?..

– Шизофрения, – доходчиво поясняет хирург.

– Как вы считаете, батюшка, – спрашивает самый младший из братьев, тоже тракторист, и тоже, похоже, пьяница: – Можно ли его держать на такой должности?..

Тут вдруг отец покойного начинает вспоминать, как прошлой весной в этой же деревне хоронили лесничего, угоревшего на печи: ручей тогда сильно разлился, мост оказался под водой, и грузовик, перевозивший лесничего, заглох на мосту. Гроб всплыл, и плавал в кузове, пока не подогнали трактор и не подцепили машину на буксир. Я был здесь в тот день: помню, как мужикам долго не удавалось подогнать лодку точно к машине, чтобы накинуть трос: мужики были пьяны, то и дело промахивались, один из них даже вывалился из лодки, но, по счастью, сумел вскарабкаться на капот – только тогда им удалось завершить дело. Лесничий угорел тоже, конечно, спьяну и долго пролежал на горячей печи…

– А чернехонек стал! – изумленно восклицает хозяин дома.

– Его, паря, и открывать не стали.

Но я зашел… по-соседски… и все, паря, видел: чернехонек – натурально негр!..

Сперва нажрался, значит, потом нажарился, а под конец еще и поплыл!

– ну, паря, веселые похороны были! – он почти кричит, чтобы его слышно было сквозь все прочие разговоры.

– Бы-ы-ва-ли дни ве-э-се-э-лы-е, – в соседней комнате кто-то нашел гармошку. Женщины урезонивают его, и он затихает.

Мужики, копавшие могилу, начинают спорить, на сколько нынче промерзла земля: семьдесят сантиметров или всего шестьдесят пришлось им вырезать бензопилами, прежде чем взять лопаты.

– Товарищ поп! – это, наверняка, ветеран колхозного строительства. – Вас просят местные гражданочки…

На крыльце бабушки – исповедоваться. Облачаюсь, читаю молитвы… Из дома вылетают двое рассорившихся копалей и начинают крушить друг друга. Мы с бабками разнимаем их, разводим – одного на улицу, другого – обратно в избу, а сами возвращаемся к своему таинственному занятию…

Мне пора ехать, но я не нахожу ни одного человека, который был бы в состоянии отвезти меня. Женщины отправляются искать по деревне трезвого шофера, и в это время к избе подкатывает почтовый фургон: в сельце, километров за сорок, умер начальник почты, завтра похороны, не соглашусь ли я..?

Как не согласиться: мы отказываться не вправе. Только чтобы к вечеру обязательно привезли домой: послезавтра богослужение…

По дороге водитель то и дело нервно вздыхает и, наконец, решительно спрашивает меня:

– Отчего на наше село нынче такая напасть – каждую неделю кто-нибудь да умирает, и в основном – мужики? Полсела, почитай, – одни вдовы с ребятишками и остались… Старухи говорят: прямо, как в сорок пятом… Может, нам – того… "сделано"?..

Так теперь спрашивают меня в каждой деревне…

Мусульманин

Как-то, после службы на одном из отдаленных приходов, все никак не могли найти транспорт, чтобы отправить меня домой. Там, впрочем, частенько такая незадача бывала: ехать надо восемьдесят километров, по бездорожью, богослужения же выпадали обычно на воскресные дни, когда колхозный гараж был закрыт, а народ утруждался на своих огородах.

Сидел, сидел я на паперти, притомился и решил погулять. Возле храма был небольшой погост, и в куче мусора, среди старых венков с выгоревшими бумажными цветами заметил я несколько позеленевших черепов…

Беда! Здесь так по всем кладбищам: если при рытье новой могилы попадаются кости, их выбрасывают на помойку. Сколько раз втолковывал: это косточки ваших предков – быть может, деда, бабки, прабабки… Смотрят с недоумением: ну и что, мол? Полежали – и хватит…

Нет, видать, все-таки прав был архиерей, написавший в одном циркуляре: "Степень духовного одичания нашего народа невероятна"…

Обхожу храм, глядь – а внизу, у речки, грузовик и какие-то люди. Спустился: трое солдатиков налаживают мост, разрушенный половодьем. Собственно, работает только один: машет кувалдой, загоняет в бревна железные скобы, а двое стоят – руки в карманы, гимнастерки порасстегнуты, в зубах сигареты…

– Здравствуйте, – говорю, – доблестные воины.

Двое молча кивнули, а работник бросил кувалду, подбежал ко мне и склонился, вроде как под благословение, разве что ладошки вместе сложил. Ну, думаю, из новообращенных. Благословил его, он и к руке моей приложился. А потом оборачивается к двоим:

– Русский мулла!

Тут только понял я, что передо мной мусульманин. А он тем двоим все объясняет, что я – русский мулла, и, похоже, ждет от них большого восторга. Однако они ни рук из карманов не повытаскивали, ни сигарет из зубов, – так и стоят расхристанные, то есть, с раскрытыми нательными крестами.

Надо признаться, что с чем-то подобным мне уже доводилось сталкиваться в районной администрации: все соотечественники и соотечественницы на мои приветствия отвечали испуганными кивками и прятались по кабинетам, и лишь узбек, волею неведомых обстоятельств ставший заместителем главы, искренне радовался моему приходу, угощал чаем и просил, чтобы «моя» простил людей, которые "совсем Бога забыл, один материальный пилосопия знает". Со временем, однако, и народ пообвык, и узбек освоил отсутствующий в его наречии звук «эф», а то все было «геопизика» да "пиззарядка"…

Этот солдатик оказался татарином. Он тотчас вызвался меня подбросить, тем более что ехать им было почти по пути, вот только оставалось забить пару десятков скоб…

Я хотел уже взять вторую кувалду, лежавшую на траве, но тут в единоверцах моих что-то дрогнуло: отстранив и меня, и татарина, они в несколько минут завершили мостостроительство…

Спустя год татарин этот встретился мне на похоронах своего тестя. Выяснилось, что он уже отслужил, женился на местной девушке и увез ее к себе на родину. Рассказал еще, что помогает мулле строить мечеть, а старшие братья – безбожники – запрещают. И вдруг спрашивает, кого ему слушаться: братьев или муллу?

– Часто ли, – говорю, – ходишь помогать?

– Раз в месяц.

– Попробуй ходить раз в неделю.

Обрадовался.

А еще через год, приехав летом, он сам разыскал меня и сказал, что мулла велел ему во время отпуска по всем сложным вопросам обращаться к русскому батюшке.

На крыльце

Конец августа. Тихий, солнечный, по-осеннему прохладный день. Ни слепней, ни комаров, ни мух – только паутинки летают.

После службы мы со старым знакомым – настоятелем небольшого монастыря, приехавшим меня навестить, ходили по грибы. На обратном пути заглянули в магазин – купить хлеба, а там обеденный перерыв. Сели на крылечко – ждем, отдыхаем.

Подошел хромой мужичок – инвалид военного времени. Поздоровался, примостился рядом на истертых досках. Потом по дороге из школы привернул учитель математики – молодой человек одинокого образа жизни. Сидим, молчим.

Тишина.

Где-то вдалеке слабо затарахтел мотор. Громче, громче… Появляется мотоцикл с коляской. Веселый электрик, приветствуя, машет рукой. За спиной у него какая-то женщина, в коляске – удочки.

– Это приезжая, – говорит хромой, щурясь от папиросного дыма, – отпускница.

– Она, по слухам, легкого поведения, – тревожится преподаватель.

– А для такого дела – особо тяжелого и не надо, – заключает хромой.

И опять тишина.

По пыльной обочине бежит Барсик, тащит в зубах котенка. Увидев меня, останавливается, бросает котенка и мяукает неприятным голосом.

– Ну и чем мы его кормить будем? – спрашиваю я.

Барсик снова мяукает, подбирает котенка и бежит дальше.

– Что это он? – изумляется архимандрит.

– Да Нелькина кошечка от него родила, – объясняет хромой, – а Нелька – и сама шалапутная, и кошчонка ее, видать… Доверия к ним нет, он и забирает детишек на хозяйский кошт…

– А как кормить-то? – недоумевает архимандрит. – Котенок-то еще совсем маленький, грудной, наверное…

– Да никак, – отвечаю. – На какой-нибудь попутке отправим назад. Он их приносит каждый день, я каждый день возвращаю…

– Вот скажите, – вскидывается вдруг хромой: – как это вы в религию ударились?

– Да мы вроде и не ударялись, – надоел мне этот безответный вопрос.

Но отец архимандрит – богослов вдумчивый и обстоятельный, а кроме того, в своем малолюдном монастыре от общения не переутомился:

– Господь каждому дарит веру, а мы отказываемся, как капризный ребенок, которому подносят ложку ко рту. Один раз смири упрямство, прими дар, – и тебе откроется истина…

– Идеалистическая, – иронично вставляет учитель, – а мир – материален.

– Полагать, что существует только то, что можно пощупать – и есть идеализм, – чеканит архимандрит: – Вера – это реализм. Она включает в себя представление о мире видимом и о мире невидимом. А истина – вообще одна: "Аз есмь путь и истина и жизнь", – сказал Господь наш Иисус Христос…

Это пространное заявление надолго погружает всех в состояние глубокой задумчивости. Мы смотрим в беспредельную даль неба, испещренную белыми полосами самолетных следов: над нами проходит воздушная трасса из Европы к Тихому океану. Когда-то мне доводилось летать по этому пути: я видел из поднебесья речку, шоссе, свою деревню…

– А вот у меня еще вопрос, – снова учитель: – Вы говорите, что истина одна – Христос, а при этом христиане разделены на православных, католиков и так далее?..

– Это просто, – с готовностью отвечает архимандрит: – Те, кто остался при Кресте на Голгофе, называются православными. Некоторые решили, что не обязательно находиться на самой горе, когда под нею богатый еврейский город: спустились вниз, в харчевню, и оттуда смотрят на Крест. Это – католики. Другие вообще пошли в услужение торговцам и ростовщикам. Это, стало быть, протестанты…

– А, к примеру, Свидетелей Иеговы где разместите?

– На ступеньках синагоги. Да они и вышли из ее дверей.

– Пусть так, а разногласия между самими православными по поводу календаря?

– Ну, кой-кто не выдержал долгого стояния у Креста и отступил на шажок-другой. А сербы и мы – остались. Заметьте: сербы и мы… Лишь наши Церкви отказались менять календарь, да и вообще сохранили в неприкосновенности заветы, переданные апостолами от самого Христа.

И это – главное. То есть дело не столько в цифрах и астрономии, сколько в преданности Христу.

Так что, молодой человек, понятно вам, кого больше всех должны ненавидеть и те, кто убил Его, и те, кто сошел с Голгофы?..

Учитель хочет еще что-нибудь возразить, но хромому непонятности надоели, и он круто меняет ход разговора:

– Не знаю, дадут или не дадут пять буханок?

– А на кой вам столько? – спрашивает учитель.

– Как "на кой"? Для поросенка! – удивляется его несообразительности хромой.

– А-а, – кивает учитель, – ну, конечно, для поросенка. Я тут как-то подсчитал, во что обходится вам центнер дрянного сала, произведенного из хлеба и молока: вышло, что можно на эти деньги съездить в Питер или в Москву, купить тот же центнер самых лучших копченостей да еще Третьяковскую галерею или Эрмитаж посмотреть. Я уж не говорю о затратах труда: каждое утро в пять вставать, готовить пойло, кормить, убирать хлев – это у вас никогда в счет не шло, вы себя, наверное, и за людей не считаете…

Хромой обиженно отворачивается и закуривает.

– Фантастические люди! – продолжает наш математик: – Никто из них сроду не пробовал молодой картошки: до сентября едят старую…

– Ну дак она еще растет, вес набавляет, – обиженно поясняет хромой.

– Вот-вот, – подхватывает учитель: – "вес набавляет"… Я завез сюда кабачки – хорошо растут почему-то, – так народ спрашивает меня, как я ем кабачки, если об них и бензопила зубья ломает? Говорю, не ждите, пока с газовый баллон вырастет, а мне в ответ: "Они же еще растут, вес набавляют"… Так и не едят: вырастят и – на семена, на следующий год снова вырастят – и снова на семена. Зачем?..

Никто из нас не может ответить.

– Хоть чем-нибудь интересовались бы, – обиженно продолжает учитель. – Я на уроке деткам рассказываю о полярных сияниях, которые зимой тут частенько бывают, а они даже не знают, что это такое. Родителей на собрании попросил выйти с детьми из дому – посмотреть, а мне отвечают: некогда – вечерами многосерийные фильмы…

– А чего оно есть – сияние это? – поинтересовался хромой.

– Ну вот, видите? – учитель горестно указал на него рукою.

– Не, ну чего – сполохи что ли?

– Сполохи, сполохи, – успокоил я старика.

– А-а… Ну это, говорят, бывает… Правда, сам я ни разу не видел – врать не буду.

– Вот, – победно восклицает учитель. – А то еще по лесным опушкам – горы валунов: это ведь от древних цивилизаций – как в Шотландии…

– Это – от трактористов, – растерянно возражает хромой: – Они каждый год камни с полей вывозят…

– Точно? – учитель краснеет.

– Точно, – вынужден подтвердить я.

– Да ты не кипятись, – успокаивает его архимандрит, – все будет нормально…

Наконец, является продавщица. Покупаем хлеб, выпрашиваем пять буханок хромому и расходимся.

Барсик вылизывает чуть живого котенка, лежащего у закрытой двери, и взглядывает на меня. В который раз начинаю втолковывать ему, что мы не сможем выкормить его чадо, а Мурка эта, какой бы беззаботной она ни была, все-таки мамаша и имеет возможность для прокормления таких мелких детишек. Останавливаю проезжающий мотоцикл: электрик говорит, что вода высокая, клева нет, но, судя по его смущенному виду, отпускница оказалась совсем не легкого поведения. И сидит она теперь не за спиной у него, а в коляске, с удочками, чтобы, стало быть, даже и не касаться ухажера. Вручаю ей котенка и прошу электрика поскорее свезти доходягу домой. Они уезжают. Барсик долго нюхает след мотоциклетных колес, а я смотрю на него и думаю: неужели опять побежит в село за котятами? Но нет: вернулся во двор.

– Не иначе, убедил ты его, – оценивающе произносит архимандрит.

И мы отправляемся жарить грибы.