Текст книги "Собрание сочинений. Том третий"

Автор книги: Ярослав Гашек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

Бык села Яблечно

I

До того дня Яблечно не было таким селом, о котором стоило бы говорить. Разве только пан викарий из Пршиседнице другой раз упомянет Яблечно как наглядный пример вероломства.

Это было связано с последними выборами, когда пан викарий ходил со своим капелланом в Яблечно, чтобы на предвыборном собрании выступить в поддержку своего кандидата. После длинной речи пана викария староста от имени избирателей Яблечно обещал, что все они, как один, будут голосовать за кандидата викария… В подкрепление он протянул ему обе руки. Пан викарий ради торжества правого дела приказал выкатить бочонок пива и потом возвращался лугами домой, в Пршиседнице, уверенный, что никогда не говорил так убедительно, как нынче.

Но после этого кандидат его не получил на выборах в Яблечно ни одного голоса. Узнав об этом, пан викарий был до того растерян и озадачен, что ни с того ни с сего завел вдруг речь, будто приходский дом освещается ацетиленом. До сих пор загадка, что он хотел этим сказать.

Встретив три недели спустя в поле старосту из Яблечно, он с превеликой горечью заговорил с ним об этой истории, подчеркнув, что настоящий человек только тот, кто держит слово, на что староста возразил коротко, что, дескать, раз на раз не приходится. А на вопрос викария, почему же они тогда голосовали против, староста ответил:

– Ишь ты! А мы и не знали, что это «против». А против чего надо было голосовать, ваше преподобие?

Пан викарий, плюнув, зашагал дальше, а староста, удовлетворенно улыбаясь, пошел, размахивая на ходу обеими руками, которые совсем недавно протягивал пану викарию на том предвыборном собрании.

Впоследствии пан викарий узнал, что староста подавал ему в тот раз руки потому, что не хотел его сердить. Несколько позже, при другой случайной встрече, сам староста подтвердил это, объяснив, что у него правило ни с кем не ссориться.

Вот и все, чем Яблечно было примечательно. Больше о нем в округе почти не было речи, и никаких происшествий там не происходило.

У жителей Яблечно был свой лес, свои охотничьи угодья, зайцы из господских угодий сами прибегали туда, с соседями яблечненские жили дружно, толковали о картошке со своих полей – такой, мол, другой во всем крае не найти, – а если к ним приезжал на лето кто из города, дружно продавали ему все по самой дорогой цене и обдирали его, как могли.

И вдруг, как раз в среду – об этом будет помнить не одно поколение, – Яблечно стало селом, о котором пошел разговор по всему краю, повсеместно.

В тот день яблечненские привели к себе общинного быка, огромное красивое животное, с черными ноздрями, большой отвислой складкой на шее и лоснящейся желтой шкурой. Его вели четверо, и он глядел на них большими голубоватыми глазами чрезвычайно добродушно, так как был добряк. Но он был не прочь и попроказничать: важное общественное положение, им занимаемое, еще не успело лишить его всех иллюзий молодости.

Когда они проходили мимо высокого миссионерского креста, бык подумал: что будет, если он легонько прижмет к этому кресту того, кто тянет его с правой стороны, все время понукая:

– Ну, ну!

Это вызвало довольно сильный переполох во всей процессии, и, когда веселого быка оттащили, помятый попросил немножко рому.

На просьбу его никто не обратил внимания, так как общинный бык – первый общинный бык, какого имело Яблечно, – решил, что недурно бы спихнуть остальных трех поводырей в канаву.

Он начал вертеть задом и, фыркнув, примерился, как это получится, потом, когда его захотели связать покрепче, встряхнулся и сбросил их, куда хотел, потом затрусил по шоссе, пересек поле – побежал взглянуть, чего там копошатся люди в такой торжественный день, когда он начинает свою деятельность в Яблечно. Тут он увидел, что люди убегают, оставив у дороги какой-то предмет, издающий писк, чем-то напоминающий ему голоса тех, кто вели его. Это была детская коляска без верха, как всюду в деревне, и в ней растопыривал ручки мальчонка старосты. А супруга старосты, убежав с остальными, взывала теперь о помощи.

Общинный бык заметил еще кое-что: это смешное созданьице в такую жару было покрыто красным платком.

И он сделал нечто такое, за что его осудили бы, если б это увидели: наклонил голову, выкинул одним рогом красный платок из коляски и уставился на маленькое человеческое существо.

Вряд ли он думал о том, что это плачущее созданьице вырастет и, может быть, тоже будет бить быков палками по спине и связывать их веревками.

Просто ему понравилось, что, пока он сопел над карапузиком, тот перестал плакать. Бык лизнул его в личико и продолжал над ним стоять, хлестая себя по бокам хвостом, чтобы отогнать оводов.

Стоял, дружелюбно глядя на маленького, который смотрел на него с изумлением, крича:

– Папа! Папа!

У малыша были голубые глаза, как у него самого. Бык лизнул его еще раз – в кулачок, потом положил свое огромное тело возле коляски на траву и стал ждать, что будет дальше.

Через мгновение подбежали люди, и возглавлявший экспедицию староста сам до сих пор не знает, как это вышло. почему он, подбежав к быку, крикнул:

– Фрицек!

Но как только он это произнес, бык вдруг поднялся, подошел к толпе, и ему накинули на шею веревку. Вытянули его несколько раз хорошенько палкой по хребту и с тех пор стали звать Фрицек.

II

Даже такая замечательная штука, как наличие общинного быка, имеет в Яблечно свою оборотную сторону. Там бывало много замечательных событий, но они имели чисто местное значение, я слух о них не выходил за пределы околицы.

Был там, например, «Кружок читателей сельскохозяйственной литературы», основанный еще за двадцать пять лет перед тем. Но он не дотянул двадцати двух лет до юбилея за недостатком интересующихся книгами, которых никто не выписывал. На фасаде деревенского трактира до сих пор висит доска: «Кружок читателей сельскохозяйственной литературы». Доску эту не снимают только из-за того, что там вьют гнездо ласточки. Чувствительный народ!

В Яблечно есть одно брошенное владение. Тридцать лет тому назад его собственник решил застраховать свое имущество от огня, но как только сделал это, так у него произошел пожар. Он получил страховую премию, а когда жандармерия стала интересоваться обстоятельствами, связанными с этим пожаром, он, не желая быть вызванным в суд (по его словам, в качестве свидетеля), уехал в Америку.

Пробыв в Америке десять лет, он прислал домой на имя старосты письмо с присовокуплением тысячи двухсот крон. В письме было сказано, что он предназначает эти тысяча двести крон тому односельчанину, который захочет учиться; в случае, если такового не найдется, всю сумму целиком надлежит обратить на что-нибудь полезное для блага всего его родного старого села Яблечно.

За двадцать лет желающих учиться не нашлось никого. Нынешний викарий в Пршиседнице, когда пришли эти деньги, был еще приходским священником. Он написал великодушному жертвователю в Америку, прося его изменить свой образ мыслей и назначение пожертвованных денег. Напомнил ему, что нужно реставрировать в Оуезде храмовый образ святой Анежки и поправить колокольню. Ангельскими словами напоминал жертвователю, что тот сам, может быть, посещал костел в Оуезде.

Великодушный жертвователь не ответил. Прошли еще годы. Его имя было Франтишек Томек, а звали его Фрицек Томков, забывая о том, что повсюду в других местах он является Фрицеком Берджиха.

Мы знаем также, что староста в испуге назвал общинного быка Фрицеком, и это так и осталось, о чем великодушный жертвователь не узнал.

Письмо, извещавшее его о том, что, согласно его желанию, приобретен предмет, нужный для всего села, вернулось из Америки со штемпелем «Adressee unknown» [13]13
  Адресат неизвестен ( англ.).


[Закрыть].

Можно было только пожалеть, что адресат не найден и что письмо до него не дошло. Его порадовало бы это письмо, написанное старостой, сыном прежнего старосты, получившего тогда деньги на сохранение. Это была весточка с родины, скрепленная официальной печатью села.

Староста очень точно сообщал, что, после того как желающих учиться не нашлось, купили общинного быка и что это превосходный экземпляр (желающего учиться он, конечно, так бы не хвалил). Далее он писал, что бык очень умный, «расчудесный бугай», что к нему уже припустили одну коровенку из деревни, что к сумме, ушедшей на его покупку, пришлось добавить сто крон из общинной казны, что еще вызовет неприятности с окружным комитетом. Это было как бы обращение к благородному сердцу американца Томека и не заключало в себе ни капли правды. Староста заверил сельский комитет, что Томек, конечно, эти сто крон пришлет и что их можно будет пропить, закупив швабского пива, чтоб хватило надолго.

И все эти расчеты рухнули из-за справки, присланной американским почтовым ведомством: «Адресат неизвестен».

Кузнец Калиста выразился в том духе, что Томек – известный старый прохвост и что староста на ближайших общинных выборах едва ли одержит победу.

А общинный бык во время всех этих затруднений владевшего им села с превеликим аппетитом жрал, спокойно сопел и думал о возлюбленных, которых ему уже приводили и еще будут приводить.

Особенно часто вспоминал он одну телку, с большой лысиной на лбу, которую он встретил как-то на дороге и услышал, как она томно замычала от желания, почуяв его издали.

В такие минуты он приходил в игривое настроение, метался у яслей и ревел над кольцом, к которому был привязан.

И когда его опять вели к специальному загону для встреч с коровами, которых ему туда приводили, он не оставлял своих веселых проделок.

Как-то раз он припустился за почтальоном из соседнего села и гнал его до самого дома старосты, благодаря чему тот на несколько минут раньше получил письмо, которое почтальон ему нес.

Письмо было от пршиседницкого старосты, который доверил бумаге, что викарий из Пршиседнице из-за этого быка клевещет на яблечненского старосту.

III

Пан викарий часто проповедовал на тему о том, что возмездие принадлежит богу. Но в то же время в проповедях своих он говорил, что человек легко уступает страстям и забывает все свои добрые начала.

Этого принципа он держался упорно, и ему всегда без особой душевной борьбы удавалось забывать обо всех добрых началах и цитатах из Библии.

Узнав, что яблечненский староста купил общинного быка, он сперва подумал, не сообщить ли суду о том, как поступили в Яблечно с даром Франтишека Томека, чьего имени прежде он даже не помнил. Но потом он от этого отказался и начал исподволь обрабатывать своих прихожан.

Целую историю выдумал.

– Вот, – говорил он, словно между прочим, – как обокрали в Яблечно сироток и вдов. Взяли деньги из сиротской кассы и купили на них общинного быка. Жернова господни мелют медленно, но верно. Увидите: не благословит господь этого дела, не будет от него добра.

Как-то раз один из пршиседницких случил свою корову с яблечненским быком, и родился теленок о двух головах, которого пришлось зарезать.

– Видите? – возликовал пан викарий. – Жернова господни начали молоть. Теленок о двух головах – перст божий.

Обо всем этом в том письме было подробно написано, в частности, было написано и то, что пан викарий называет яблечненского старосту не иначе как вором.

Письмо произвело огромное впечатление и вызвало понятную тревогу, причем пришло оно, когда коровам викария тоже пора было отведать любовных ласк яблечненского общинного быка.

Однажды вечером, осмотрев их, пан викарий сказал:

– Завтра сводим их в Яблечно. Авось тамошний босяк-староста устроит мне это бесплатно, чтоб еще больше меня не рассердить.

На другой день яблечненский общинный бык замычал в хлеву от страстного желания, почуяв, что мимо ведут коров пана викария.

Но на этот раз проказливый волокита мычал напрасно.

Не успел пастух сообщить старосте о том, что привел коров викария, как староста взял в руки вилы.

– Поворачивай обратно, мерзавец! – заорал он на перепуганного пастуха. – Наш общинный бык не про викариевых коров. Я покажу ему сиротскую кассу.

Коровы грустно мычали, бык мычал, а пан викарий бесился. Но через год он вдруг сказал пономарю:

– Завтра зажгите большую свечу у алтаря святого патрона.

Он узнал, что общинный бык в Яблечно стал импотентом и его продают мяснику.

Об искренней дружбе

У некоторых людей слабая струнка – гостеприимство: увидев знакомого, они в первом порыве радушия тотчас зовут его к себе. И вспоминают при этом разные мелочи – например, о том, что однажды сидели вместе с ним в кафе и видели в окно, как упала лошадь. Потом разговор переходит на события, которые хоть и не делают чести тому, с кем они произошли, но, запав особенно глубоко в памяти, непроизвольно всплывают на поверхность.

– Помнишь, как мы некрасиво поступили с мадемуазель Зденкой?

Сколько теплого чувства давней дружбы в таком перебирании учиненных вместе безобразий! Оба собеседника признают, что за все время своего знакомства не совершили ни одного порядочного поступка; но тут приглашающий начинает от всего отрекаться, все осуждать, твердя, что теперь, мол, положение совсем другое: он женился, у него двое ребят, и жена будет всегда рада познакомиться с другом молодости своего мужа.

К этому он обычно добавляет, что рассказывал ей о нем много хорошего.

Но всем известно, как рассказывают женам о приятелях. В этих случаях мы стараемся выставить себя ангелами. Я о каждом своем знакомом всегда говорю жене, что он хлещет ром. Иногда, правда, делаю исключение и для разнообразия сообщаю, что тот или иной мой приятель – отчаянный распутник.

При этом я расхаживаю взад и вперед по комнате, следя за тем, чтобы не зацепиться карманом пиджака за угол подставки под какой-нибудь статуэткой, так как в левом кармане у меня бутылка коньяка, а в правом – записка от одной гимназистки.

И просто удивительно, чего только не запоминают жены о друзьях мужа.

Пошли мы как-то с женой раз гулять, и попался нам навстречу знакомый. Поклонился и прошел мимо.

– Это молодой Крамский, – говорю жене.

А она мне:

– Ага, знаю. Это тот, что отравил официантку, с которой жил.

– Какой вздор! Откуда ты взяла, душенька? – удивился я.

– Да ты же сам мне рассказывал.

Мы поссорились. Я сказал, что это неправда, – она на меня напустилась, зачем я заступаюсь за всякого негодяя.

Учитывая эти общеизвестные обстоятельства, я не слишком обрадовался, когда профессор Гардовский (нарочно изменяю фамилию, чтобы ему не пришлось краснеть за себя) попался мне во время одного из путешествий по Средней Европе, которые я время от времени предпринимаю со своим другом Биллем, и стал уверять, что рассказывал жене своей много хорошего обо мне и она будет страшно рада познакомиться со мной и моим другом.

И он долго еще, не перебиваемый нами, выражал свой восторг по поводу нашей неожиданной встречи, твердя, что считает за честь принять нас у себя и что это вопрос решенный.

У него, мол, два сына, на которых нам будет приятно поглядеть. Правда, пиво в городе неважное, но можно пойти сейчас в один ресторан, где у хозяина только что умерла жена, и он теперь в таком отчаянии, что ему не до того, чтобы разбавлять пиво. Сегодня там – весь город. Для приезжего такого рода советы представляют огромную ценность. В этом провинциальном трактирчике мой друг Гардовский сделался еще любезней. Мы заговорили о том, как я однажды в Праге потребовал, чтоб его вывели из одного погребка, а он вспомнил, что хотел тогда запустить в меня пивной кружкой. Оказалось также, что он знает моего приятеля Билля по газетам и даже как-то имел с ним у Брейшки дискуссию насчет какой-то планеты. Дружеская беседа наша затянулась далеко за полночь, как вдруг Гардовский, к нашему удивлению, спохватился, что забыл предупредить дома о нашем приезде, и там ничего не приготовлено. Впрочем, это пустяки: здесь на втором этаже есть комнаты для приезжих; и так даже лучше, – он все заранее приготовит. Да и жена, наверно, уже спит, так как весь день неважно себя чувствовала.

В час ночи он забормотал, что это очень хорошо, что мы не пошли к нему, а то бабушка могла испугаться.

– Которая нынче приехала? – спросил я тоном знатока.

– Откуда ты знаешь, мой милый? – спросил он, не краснея.

– Да это обычное явление. Старые родственники всегда появляются неожиданно.

– Ты прав, – согласился он. – Дедушка тоже приехал. Но это не важно; завтра я вас жду. Вы сможете у меня остановиться. Тетушку уж как-нибудь устроим; она должна приехать завтра.

– Устроим, устроим, – хладнокровно промолвил мой друг Билль. – Люблю этих стареньких тетушек: они всегда приезжают, как только мы кого-нибудь пригласим.

В два часа ночи наш друг Гардовский заверил нас в своей искренней дружбе и подчеркнул, что завтра у них будут работать маляры. Я ответил, что это ничего: я люблю смотреть, как красят стены. В половине третьего он залепетал что-то о дядюшке, приехавшем третьего дня, и явно запутался в какой-то несуществующей родне.

Мы ему сказали, что это вовсе не его родственники, что он стал жертвой каких-то мошенников и должен беспощадно гнать их вон. Он поклялся, что так и сделает.

Потом простился с нами так сердечно, что все посетители страшно растрогались. Обнимая и целуя, потащил нас к двери, крича, что предвкушает удовольствие завтрашней встречи. Когда мы были уже на улице, до нас еще доносилось:

– Как проснетесь, милые, сейчас же ко мне! Буду ждать с нетерпением.

* * *

Утром, как только встали, отправились к нему. Он жил рядом с рестораном, где мы провели ночь, лежа на скамьях, так как обнаружилось, что Гардовский, не помня себя от радости, что встретил старых знакомых, просто выдумал bona fide [14]14
  с лучшими намерениями ( лат.).


[Закрыть], будто существуют какие-то комнаты для приезжающих на втором этаже. Нам самим было немного неловко: как это мы ночью не заметили, или, вернее, не разглядели, что дом одноэтажный!

Отворила сама профессорша. Мы представились и хотели войти, объяснив, что нас позвал Франтик.

Она решительно стала поперек дороги:

– Муж ничего мне про вас не говорил. Я вас не знаю, господа. Он с утра ушел в город.

Когда вернется, она не знает. Может быть, только после обеда.

Из ближайшей комнаты донеслось знакомое покашливание нашего друга Гардовского. Мы поглядели в том направлении.

– Там спит собака, – сконфуженно промолвила профессорша.

– Ваш муж вчера рассказывал нам о ней, сударыня. У них обоих с самого лета насморк. Дело житейское. – сказал я. – А когда все-та к и вернется ваш супруг?

– Он сказал: после обеда. Вы еще останетесь в городе или едете сегодня утром, одиннадцатичасовым?

– Что вы, сударыня. Мы пробудем здесь целую неделю. как обещали вашему супругу.

Профессорша заметно побледнела, раскрыла хорошенькие губки, чтобы набрать воздуху, и после некоторого колебания осведомилась, где мы сегодня обедаем. Узнав, что рядом, в ресторане, сказала, что, если муж вернется, она пошлет за нами одного из мальчиков. Оба сыночка нашего друга Гардовского, вид которых должен был, по его словам, доставить нам большое удовольствие, глядели на нас весьма неприязненно.

В такого рода обстоятельствах лучше всего не обнаруживать ни малейших признаков досады или недоверия. Мы как ни в чем не бывало ответили, что будем ждать, когда нас позовут.

Потом погладили мальчиков по голове, причем они ощерились, словно собираясь нас укусить.

Видя, что мы уходим, профессорша успокоилась. Чтобы испортить ей настроение, я вернулся и сказал, что хотя ее муж обещал поместить нас в комнате за спальней, но мы можем удовольствоваться и каморкой при кухне. Спускаясь по лестнице, мы услышали из-за двери плач профессорши! Тот визгливый, прерывистый плач, каким женщины плачут от злости.

За занавеской в окне второго этажа мелькнуло пенсне, и за ним – два испуганных глаза нашего милого друга. С такой тоской смотрели христианские ребятишки на свирепых палачей райи – башибузуков. Бедняга оказался наивным, как страус. Через некоторое время, когда мы сидели в ресторане, возле нашего столика появился светловолосый парнишка – одно из двух сокровищ нашего друга Гардовского. Незаметно подошел, остановился перед нами с дерзким видом и сухо объявил:

– Папа велел передать, что уехал в Прагу.

После этого он хотел убежать. Но мы догнали его в соседнем зале и притащили обратно. Он пробовал сопротивляться, но видя, что это не поможет, стал упрямо озираться по сторонам.

– Сейчас, голубчик, мы тебе вгоним гвозди под ногти, если ты начнешь врать, – промолвил Билль. – Нам все известно.

– Папа уехал в Прагу!

Тут мы ему устроили так называемую «рукавицу».

Он, стиснув зубы, пробормотал:

– Папа уехал в Прагу!

Тогда Билль подошел к делу с другого конца, – он показал ему на крону мелочью:

– Все это будет твое, если скажешь, что делает твой папа.

Одно мгновенье душа юного Гардовского колебалась в нерешительности. В конце концов он предал отца, соблазненный мамоной.

– Папа дома спит, – тихо промолвил он и заплакал.

Интересный психологический момент: он заплакал, когда мы не дали ему крону. Потом сообщил нам, что его зовут Карличек.

– Карличек хочет крону. Папа так и сказал про вас, когда ночью домой пришел, что вы негодяи.

Вот что сообщило нам невинное дитя.

Мы отпустили его, но он, как Иуда, побежал не домой, а на реку. Мы расплатились и пошли к нашему другу Гардовскому. Профессорша встретила нас холодно и с таким победоносным видом, что было сразу видно, до чего ее радует удачная отговорка.

– Сударыня, – сказал я, – мы пришли проверить: верно ли, что супруг ваш уехал в Прагу?

– Еще утром.

– В таком случае, сударыня, ваш супруг обманывает вас: он спит здесь, у себя на квартире, а вы об этом не знаете.

– Простите, – промолвила она, бледнея, – кто вам сказал такой вздор?

– Один из ваших сыночков.

Она залепетала что-то насчет того, будто мальчик имел и виду Карличка, который действительно спит.

– Сударыня, вы о пять-таки заблуждаетесь. Именно ваш Карличек только что и сказал нам обо всем.

Не успел я это произнести, как дверь в комнату распахнулась и в прихожую влетел наш друг Гардовский с возгласом:

– Паршивый мальчишка!

Он кинулся к нам со словами:

– Мы проиграли, сдаемся. Проходите в комнаты, друзья… Доринка, принеси нам бутылку вина, – прибавил он. обращаясь к жене.

И в свое оправдание начал рассказывать, что как-то раз в Пльзени один редактор позвал его к себе, но принял очень холодно и, сославшись на страшную занятость, предложил встретиться позже в ресторане «На старой почте», чтобы там вместе пообедать. Гардовский прождал его в ресторане понапрасну три часа, а когда вернулся в редакцию, ему сообщили, что редактор уехал на Лейпцигскую ярмарку.

– Понимаете, такую глупость велел мне передать! – воскликнул наш друг Гардовский, отходя к окну.

И, честное слово, когда он к нам обернулся, мы увидели на глазах у него слезы – слезы бессилия, отчаяния и обиды.