Текст книги "Золото собирается крупицами"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

25

Хисматулла все еще стоял у тепляка, не решаясь ни войти, ни двинуться одному по темной дороге, когда работницы одна за другой гурьбой высыпали из дверей. Видно было, что и они измотаны тяжелой работой, не слышно было уже ни смеха, ни разговоров. Михаил вышел одним из последних.

– А я думал, что ты уже ушел, – удивился он. – Что ж у печки перед дорогой не отогрелся? Ах ты, дурья башка, все стесняешься? Ну, идем тогда сразу со мной, прямо сейчас пойдем, и хлеба тебе дам, хозяйка чайку скипятит…

Лапти от мороза стали твердыми и тяжелыми, намокшая одежда заледенела, и Хисматулле хотелось лечь на снег и хоть несколько минут полежать спокойно, но бодро шагавший впереди Михаил, оглядываясь, торопил его:

– Быстрей, браток, прибавь шагу! Времени в обрез – сам понимать должен, завтра опять работа до свету, а меня еще сегодня старатели ждут!

Он не объяснял, почему его ждут старатели, но Хисматулла каждый раз прибавлял шагу, понимая, что Михаил не стал бы торопить его просто так.

Наконец, пройдя мимо кустов, словно от холода прижавшихся к земле, они свернули влево, и впереди показались темные вытянутые, похожие на ящики, бараки. «Хлеб с кипятком», – мелькнуло в голове у еле тащившего ноги Хисматуллы. Эта мысль придала ему сил, и шагать стало легче, как будто он уже поужинал. У входа в землянку Михаил остановился:

– Зайдешь?

– А ты? – неуверенно спросил Хисматулла.

– Понимаешь, какое дело, браток, приходи, когда хочешь, только сегодня я с тобой посидеть уже не успею. Но это ничего! Со старушкой моей посидишь, потолкуешь про житье-бытье, чаю на пьешься, а? А там, глядишь попозже и я по дойду…

– Да нет, лучше в другой раз… – сказал Хисматулла.

– Ну и лады! Подожди тогда, сейчас хлеб вынесу. – Михаил скрылся за дверью и почти тут же вышел снова, неся с собой завернутый в чистую белую тряпицу каравай.

– Спасибо, агай, ввек добра твоего не забуду… Как только денег заработаю – отдам!

– Отдашь, когда сможешь, не сможешь сразу – отдашь потом, ясно? Ну, до завтра, браток, иди скорей спать, а то не проснешься утром! – Он протянул Хисматулле руку. – Да не так, так только барыни здороваются и прощаются! Надо руку жать крепко и всей ладонью, чтоб и враг и друг почувствовал – кого надо, поддержит, а кому надо, и сдачи даст! Ну, беги! – Михаил хлопнул пария по плечу и, не оглядываясь, зашагал в сторону.

Хисматулла кое-как добрел до барака, поел и лег. Все тело болело и ныло от усталости, зудели на руках натертые черенком лопаты мозоли, и Хисматулла не успел даже, как обычно, подумать ни о матери, ни о Нафисе, а едва склонил голову – тут же провалился в сон, будто, закрыв глаза, прыгнул с обрыва в темный ночной овраг…

На этот раз он чуть не опоздал на работу и все ждал Михаила, оглядывался, идя по дороге к тепляку, смотрел на дверь, дожидаясь начала работы, и когда дверь открылась и вместо Михаила вдруг вошел совсем другой человек – длинноволосый, большеухий, с чёрной космой падающих на лоб волос – испытал такое чувство, будто его обманули. Нового напарника звали Василием, работал он спустя рукава, охая и дыша перегаром, то и дело он садился отдыхать и насмешливо поглядывал на старательно таскающего тачку за тачкой Хисматуллу.

– Эй, парень, надорвешь животик! – вздыхал он. – Вижу, в работе нашей ты не петришь ни бельмеса, а? Не, мне такая возня не по нутру, я лучше в сторонке посижу да на тебя погляжу…

Хисматулла сердился, но молчал, не смея ему перечить, однако с удивлением заметил, что, как только к двери тепляка кто-нибудь подходил, Василий приподымался и хватал лопату.

И когда, ближе к обеду, из тепляка выскочил ровняльщик, Василий тут же с грохотом и шумом стал наполнять тачку породой, даже не глядя в его сторону. В одну минуту он наполнил тачку с верхом и бегом помчался с ней к отвалу.

Ровняльщик, выкатив кроличьи глаза и подбоченясь, крикнул:

– Вы что тут? Хотите всю округу пустой породой засорить? Только б лодыря гонять! – И, за метив, что Василий уже бежит обратно с пустой тачкой, а Хисматулла так и стоит рядом с желобом, не сделав ни одного движения, крикнул еще громче: – Да ты что, сопляк, оглох? Смотри, тут у вас всего один и работает, а ты стоишь, как столб и, может, еще думаешь, тебе за это деньги платить будут?!

– Зачем сердишься, начальник? – тяжело дыша и нагружая новую тачку, обернулся Василий. – Мальчонка еще приучится, так будет не хуже меня гонять! Не сердись, начальник, я его подучу, пока суд да дело!

– Как не сердись, – помягчев, снизил голос ровняльщик. – Дело-то уж к полдню, а он еще до сих пор не проснулся!

– Я работал все время, а он сидел! – в вол нении забыв, что ровняльщик не поймет по-башкирски, крикнул Хисматулла.

– Вишь, жалобный какой, прощенья просит! – ухмыльнулся Василий. – Не ругай, начальник, сами были молодые да зеленые, он, может, всю ночь с девкой проваландался, вишь губищи-то разорваны! – и Василий показал на потрескавшиеся от мороза губы Хисматуллы. – Справимся помаленьку, начальник, не гони его, ты ж человек у нас добрый, хороший, такие дела понимаешь…

– В последний раз! – вздохнул ровняльщик – И чтобы больше не спал на работе, а то живо в контору и – расчет! Какое мне дело до его девки? У меня тоже жена есть! Я ж от этого не клюю носом на работе…

Чуть только дверь за ровняльщиком закрылась, Василий повалился на камень, держась руками за живот и хохоча, как безумный.

– Ой, не могу! Вот хозяин так хозяин, всем хозяинам хозяин, ой, надорвусь!

– Ты зачем?.. – не находя слов и все крепче сжимая кулаки, подступил к нему Хисматулла. – Зачем обманул?!

– А ты не ершись! —оборвав смех и вставая во весь рост, оборвал Василий. – Я пока на тебя зла не держу, только уж если что не по нутру мне будет, хорошо ли тебе придется, как ты думаешь? Скажу вон начальнику, что ты, мол, работаешь плохо, тебя отсюда – фьюить! – при свистнул он, насмешливо щуря глаза. – Так что, сверчок, знай свой шесток!

Хисматулла потерянно молчал.

– Я ж тебя, дуру, защитил, а ты с кулака ми… – с недоуменным сожалением протянул Василий. – Ну, да ничего, пройдет это у тебя, я когда, как ты, зеленый был – тоже ершился больно много, а теперь мне что – бутылку да бабу, а все остальное меня не касается! Вырастешь да ум вынесешь, тоже такой будешь, понял, паря?

Хисматулла молча повернулся и взялся за тачку.

Когда наступило время обеда и работницы опять уселись возле печки, Хисматулла осторожно подошел к женщине в черном платке, которую приметил еще вчера.

– Чего тебе? – спросила она, подняв голову от еды.

– Маша-инэй! – Хисматулла слышал вчера, как звали ее работницы, и теперь подумал, что если назовет ее но имени, так будет лучше. – Маша-инэй, я к тебе…

– А может, к кому другому? Меня не Маша– ней зовут, а Марьей Николаевной, – не поняла женщина.

– К тебе, – повторил Хисматулла. – Не скажешь, где Михаил-агай, почему не пришел сюда? Заболел?

– А тебе зачем? – недоверчиво спросила женщина.

– Он мне хлеб давал, отдать надо, – все больше путаясь, заговорил Хисматулла. – В гости звал, я вчера не зашел…

– Вот и зайди сегодня! – с вызовом сказала Маша. – Я ему не жена, чтоб по пятам бегать, не знаю, где он, и знать не желаю! Много вас тут…

– Эге, ты, никак, ума набралась? – ехидно спросил из угла ровняльщик,

– Набралась или нет – дело мое! – обернулась к нему Маша. – Не тебе судить, что у меня в середке происходит, мышиная ты душа! – Она с сердцем плюнула и отвернулась к стене. Хисматулла смущенно отошел.

Уже ночью, когда работа кончилась и он подходил к своему бараку, кто-то вдруг сзади тронул его за рукав. Хисматулла испуганно обернулся.

– Не бойся, это я, – сказала Маша, улыбаясь. – Ты к Михаилу зайти хочешь? Не ходи пока, подожди, а то еще и тебе от его беды пере падет!

– У него беда какая? – встревожился Хисматулла

– Донесли на него, вот что! Может, наш ровняльщик, а может, еще какая поганка нашлась, не знаю В контору его сегодня вызвали, а что там дальше было – тоже не знаю, узнаю – скажу. А пока не ходи и от ровняльщика нашего по дальше держись, а то уши у него чересчур длинные, понял, паренек?

Хисматулла кивнул головой. Но ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю Михаил так и не появился, Маша не подходила к парню, и скоро он стал забывать о странном русском агае, привык к своей работе, и она уже не казалась ему такой невыносимой, как в первый день. Мысль о Михаиле мелькнула еще раз только тогда, когда он получил первую получку, но, как только Хисматулла вышел из конторы, его окружила толпа подвыпивших старателей, среди которых был и Василий Заметив напарника, Василий протолкался вперед и, вытянув шею из расстегнутого ворота рубахи, спросил:

– Эй, паря, скажи, ты кто?

– Как кто? – не понимай, переспросил Хисматулла.

– Мужик ты или баба, я тебя спрашиваю? – Василий подмигнул дружкам и рассмеялся – Ну, чего молчишь? Ой, глядите, покраснел, как невеста!

– Чего лезешь? – чуть не со слезами сказал Хисматулла – Я тебя не трогаю, и ты меня не тронь! Чего ты ко мне пристал?

– А то и пристал, что не знаю до сих пор, кто ты есть – мужик или баба! —глумился Василий, откидывая со лба потный смоляной чуб и заливисто хохоча. – Не видать что-то, чтоб ты мужик был, хоть и штаны надел, а?

– Это как? – растерялся Хисматулла.

– А так! Водку пьешь? Нет! – Василий торжествующе протянул вперед пятерню и загнул грязный, заскорузлый палец. – Табак куришь? Нет! Может, с девками гуляешь? Так тоже нет! В-четвертых, заработанное в кулаке держишь! Да в придачу краснеешь, как девка! – Василий загнул последний палец и поднял кулак, как бы показывая всем неоспоримое доказательство своей правоты. – Какой же ты после этого мужик? Тьфу, срам один!

– В одном бараке живем, а прячешься, – под хватил кто-то.

– Ну тебя, пусти! – рванулся из кольца Хисматулла.

– Шалишь, дружище, у нас и закон ведь та кой есть – Василий положил руку на плечо пар ню, и его серые, стального цвета глаза впились в Хисматуллу, – Поступил на работу, получил первую получку – с товарищами поделись, а то и бог тебя за такую жадность накажет, даже и твой аллах накажет, не то что наш! – Василий звонко щелкнул себя по горлу, выпустив плечо Хисматуллы. – Пей, гуляй и нас не забывай, понял, паря?!

– Да что ты на него набросился? – вдруг продвинулся вперед дружок Василия. Он обнял Хисматуллу за плечи и тихонько повел его, подталкивая в сторону приискового кабака. – Что он, маленький, рабочих законов не понимает? Да он нам сейчас всем докажет, какой он мужик, он тебе еще за эту «бабу» такую сдачу даст!..

Поняв, в чем дело, Хисматулла стал вырываться, но руки того, кто его держал, только крепче сжались у него на плечах, давили его к земле.

– Да чего ты петушишься? – добродушно за метил дружок Василия. – Думаешь, мы у тебя деньги отнимем? Ни-ни, я ж тебя угостить веду, за свой счет! Думаешь, я не понимаю, что тебе деньги нужны? – Он вдруг выпустил парня и встал перед ним, улыбаясь, с видом и удивленным и одновременно обиженным. – Ну, если ты, конечно, такой недотрога, тогда иди! Только я ж к тебе по-доброму, по-товарищески, за свой счет!..

Хисматулла в нерешительности остановился.

– Да что ты его уговариваешь? – сердито махнув рукой, крикнул Василий. – Разве он хорошие слова понимает? Одно слово – баба!

– Не надо так, – с укоризной сказал его приятель. – Паренек-то хороший, я вижу, ему только денег жалко… Да ты не бойся, – обернулся он к Хисматулле. – Я ж сказал, за мой счет! – Он улыбнулся и вопросительно поднял глаза. – Идем?

– Ну пошли, – с неохотой отозвался Хисматулла.

В кабаке было дымно и шумно, на непокрытых деревянных столах красными пятнами рдело пролитое вино, под лавкой уже кто-то валялся, звенели стаканы и кружки, и, стараясь обратить на себя внимание остальных, мычал что-то, стоя на лавке и шатаясь, мужичонка в распахнутой телогрейке, с окладистой черной бородой.

Василий, бодаясь, как корова, прошел сквозь толпу к дальнему углу и, сбросив под лавку спавшего, навалясь на стол, старателя, обернулся к дружкам:

– Милости прошу к нашему шалашу!

Чуть только уселись вокруг стола, как подошел хозяин, – рыхлый, с бледным, гладко выбритым лицом.

– Чего тебе, Вася? – без улыбки спросил он.

– Водка есть? Ну, тогда четверть!

Скоро хозяин принес еще две четверти, и Хисматулла почувствовал, что быстро пьянеет. Он хотел было отказаться от очередного стакана, но все зашумели: «Пей! Пей!» – и он выпил.

Кабак гудел, дым клубами поднимался к потолку и растекался по темным некрашеным доскам. Хисматулла подпер голову кулаками. Дружок Василия ткнул его в бок:

– Тебя как зовут-то? А то пьем, пьем, живем вместе, а имени твоего так и не знаю!..

– Хисматулла меня зовут…

– Чего грустишь, Сматула? Неужели с та кой капли опьянел? Или зазнобу какую вспомнил?

– А что это такое? – удивился Хисматулла.

– Зазноба? Да девушка, ну любимая, как там по-вашему?

– Вспомнил, – признался Хисматулла и опустил голову.

– Хорошая девушка, красивая?

– Какая разница, если ее бай в жены взял!.. – Хисматула стукнул кулаком по столу, и стоявший рядом стакан подпрыгнул и зазвенел.

– Вот так так! – свистнул собеседник. – Как же ты баю свою девушку отдал?

Хисматулла встал и сжал, кулаки.

– Захочу – и назад возьму! – с вызовом глядя кругом, крикнул он. – Прямо сейчас пойду и заберу, а Хажисултана зарежу, видит аллах, зарежу?

– Да сядь, выпьем лучше! Водка, она любое горе глушит! – придвинулся поближе дружок Василия. – Плюнь на все, что тебе баб не хватает? Да я тебе такую отыщу, закачаешься! У тебя деньги-то остались еще? Возьми-ка тогда чет верть, да не бойся, я с тобой расплачусь!

– Ну давай, – сказал Хисматулла и полез в карман за деньгами.

Старатели снова опорожнили стаканы. Василий встал и, пошатываясь, перешел к другому столу, вскоре за ним скрылся и его дружок. На их место тотчас подсели другие старатели.

– Зря ты горячку порешь, – сказал сидевший рядом старик. Лицо его густо обросло грязно– седой щетиной, рукава рубахи были похожи на лохмотья. – Нехорошо так долго зло помнить… Знаешь, как старики сказывают: тебя камнем, а ты – куском хлеба! Человека только добром победить можно, а если без конца камень за пазухой держать, это не дело! Не к лицу мусульманину…

– Нет, агай, добром с Хажисултаном не сладишь! – обрадовавшись, что не надо больше подбирать русские слова, заговорил Хисматулла. – Все равно отомщу! Мать мне только жалко, вот что… Совсем она у меня старенькая. – Он уронил голову и заплакал.

– Да брось ты, ты же мужчина! На, держи, выпей, сразу очухаешься! – заговорили сидевшие за столом. – Пей, пока жив, сколько влезет, всякое горе позабудется!

– Да, про завтрашний день один аллах знает…, – задумчиво добавил старик. – Сколько жить и долго ли муку эту нести! Наши, как мухи, дох нут! Сколько их под землей осталось…

– Вчера на третьем горизонте один погиб, – заговорил молчавший до сих пор усач, вертя стакан длинными костлявыми руками. – Да на прошлой неделе шестнадцать человек в одной шахте засыпало. А этот, что на третьем, дружок мне был… Жена осталась, дети мал мала меньше, вчера в контору ходила, а с ней там и разговаривать не стали.

– Чего зря болтаешь? – спросил снова при соединившийся к столу Василий. – Я сам видел, как Накышев ей три рубля дал!

– Тебе бы четверых детей, как бы ты их на кормил на трешку? – горестно спросил усач.

– Зато сколько водки купить можно! – весело встревая в разговор, сказал кто-то сзади. – Целая трешница, подумать только!

– Молчи ты, оболтус! – грозно повернулся назад усач, и пьяный старатель пропал, будто сквозь землю провалился.

– Бросьте, ребята, лучше выпьем! —сказал дружок Василия.

За соседним столом громко и не в лад запели:

 
Песня, как солнца огонь золотистый,
Сердце зажжет у уральских ребят,
Где же поет соловей голосистый?
Песни его над рекой звенят…
 

– Хай-хай, гоп-эл-лэй! – подхватили старатели.

– Жизнь собачья, одна водка тоску глушит! – грохнув стакан об стол, сказал усач. – Зачем тог да и родиться, если радости тебе – ну никакой!..

– Если пить, да при этом ум не пропить, да денег в кармане куча, то оно конечно, водка – штука хорошая! – заверил опять неведомо откуда возникший старатель, которого прогнал от стола усач. – Вот я пью, а ума не пропиваю, а почему бы мне и не выпить, если монета есть? Богачи вон пьют оттого, что с жиру бесятся, это мне Михаил все давно растолковал, а мы, стало быть, с горя, значит, кто же из нас прав?

Вдруг лицо старателя покачнулось и поплыло куда-то влево, нелепо кривляясь и гримасничая, и это было последнее, что запомнил Хисматулла…

Очнулся он утром от холода и ужасной головной боли и попытался сесть. Кругом на грязном полу валялись сваленные скамейки и пьяные старатели, которые не смогли уйти домой вчера вечером. Хисматулла пошарил в кармане и, не найдя ни копейки от вчерашней получки, ужаснулся:

– Что я наделал?

Но тут же его так сильно затошнило, что заботы о матери, о неоплаченных долгах и собственном пропитании сразу забылись.

Еле-еле отработав свои шестнадцать часов, Хисматулла поплелся к себе в барак, голодный, проклиная все на свете. Но не успел пройти мимо кабака, как был подхвачен вчерашним усачом и еще парой знакомых товарищей.

– Смотрите, кто пришел! – закричал с соседнего стола Василий. – Наш петушок пришел! Как, паря, неужто из трезвенников в выпивохи подался?

– Ровняльщик сказал, если завтра не выйдешь, другого возьмут! – хмуро ответил Хисматулла.

– Уж не ты ли ему там наушничал? – при встал Василий, перестав смеяться.

– Кати, кати! – грозно мотнул головой усач. – Мы и сами с усами! Сиди, где сидел, у меня тут весь кабак – друзья да приятели, не трожь парня, тебе говорю, а тронешь – со мной дело поимеешь!

Василий недовольно уселся, видя, что никто не поддерживает его. Усач и Хисматулла сели и заказали водки. Время от времени, ожидая, когда хозяин принесет штоф, Хисматулла радостно оглядывался на Василия, его так и подмывало детское желание показать язык вчерашнему своему мучителю. Хозяин принес водку, и скоро Хисматулла был так же пьян, как вчера…

День за днем закрутились, как спицы в колесе. Каждый раз кто-то из старателей угощал, и Хисматулла метался от работы к кабаку, от кабака к работе, чувствуя, что ему уже не выпутаться из этого неразрывного круга. Однажды он встретил рядом с бараком конюха Зинатуллу. Поговорив, они собирались уже разойтись, как вдруг Зинатулла вспомнил:

– Эй, забыл тебе сказать, я ведь в Сакмаеве на той неделе побывал!

– Мать видел? Седенькая такая, маленькая, у бая служит?..

– Нет, матери твоей вроде не встречал, зато эту вашу сумасшедшую встретил, ах, кабы не тронулась, такая красивая девка была!

– Это ты о ком? – почти догадываясь, хрипло пробормотал Хисматулла.

– Да эта, жена Хажисултана, что от мужа сбежать хотела с каким-то русским! – не зная хорошенько, в чем дело, и не подозревая, какую рану он наносит парню, продолжал конюх. – Нафиса, что ли? Прямо жалко, идет по улице – и ничего перед собой не видит! Одна девка тронулась, другая без присмотру бегает, мальчонка, говорят, покалечился и из дома сбежал, отец помер, а мать в том месяце на сук в темноте напоролась и ослепла!

– Как, Фатхия ослепла? – вскрикнул Хисматулла.

– Уж не знаю, как там зовут ее… Па оба глаза ослепла, теперь хоть па персике води! Вот несчастье-то… Л мы все говорим – худо да плохо! Нам еще хорошо, а вот им-то уж точно плохо, хуже не бывает… Может, ко мне зайдешь? – улыбнулся Зинатулла.

– Не-ет, в другой раз…

– Ну, я пошел тогда! В следующий раз поеду, могу к матери твоей заглянуть, слышишь? Привет передам!

– Ладно, – машинально сказал Хисматулла, чувствуя, что ноги не держат его, и, едва конюх скрылся за поворотом, сел прямо в сугроб, не чувствуя холода и обхватив обеими руками пылающую голову. «Аллах, – думал он, – так однажды приедет кто-нибудь и скажет: „А матери твоей уже в прошлом месяце земля постелью легла“, а я так ничего и знать не буду!.. Что же делать, что делать? И для чего я на этом свете? Нельзя же так – только есть, спать, работать, водку пить и опять есть, спать… Так ведь и лошади могут, и любая другая животина, если приучишь! Почему же я должен жить, как они? Нет, нет, все равно ничего не исправишь, все бесполезно… Откуда я знаю, зачем живу? Значит, вот как оно дома-то… Ох, и напьюсь же я сегодня!» Мысли одна за другой сменялись в его голове, и вскоре, встав с сугроба и не в силах унять жгущее в груди горе, он быстрым шагом направился к кабаку, не оглядываясь по сторонам и не замечая, что навстречу ему, улыбаясь, идет Сайфетдин.

Только столкнувшись со стариком нос к носу, он очнулся и пришел в себя.

– Вот ты где, оказывается, то-то я тебя не найду, – все так же улыбаясь, пожал ему руку Сайфетдин. – Все бараки обегал, все землянки обсмотрел, а тебя нет как нет! Ну, думаю, зайду-ка я сюда, может, хоть на след нападу, при хожу – и здесь нету. Что, думаю, за наваждение, как в воду канул, дай подожду – ан ты тут как тут! Ну да ладно, айда со мной! Об остальном по дороге переговорим…

– Куда?

– Ждет тебя один знакомый. Так мне и сказал – найди его, Сайфетдин, и веди сюда!

– Какой знакомый?

– Ишь, любопытство заело? Ничего, придешь – сам увидишь, кто зовет, для чего зовет…

– Не хочу, устал я, – заупрямился Хисматулла. – Лучше пойдем выпьем, агай, за встречу, я угощаю!

– Погоди, пойдем, что скажу… – потянул его за рукав Сайфетдин.

– Говори здесь, не пойду я дальше. – Пройдя несколько шагов, Хисматулла остановился. – Чего надо, что там за знакомый?

– У меня лично к тебе дела нету, – нахмурился старик. – Михайла тебя звал, вот я и при шёл, а уж ходить тебе к нему или нет – воля твоя…

– Михаил? Тот самый что со мной работал? – обрадовался Хисматулла, но, вспомнив о долге, тут же сник. – Не пойду я, не могу пойти!.. Я У него в долг хлеб брал, потому, наверно, и зовет, сам видишь – у меня сейчас хлеба нету… Будет получка, тогда и зайду…

Сайфетдин ухватил парня за воротник и поднял правую руку с тяжелым, как гиря, кулаком, но, взглянув на Хисматуллу, отпустил воротник, плюнул и покачал головой:

– Нет, не буду я на старости лет об тебя руки марать! Не думал я, что ты так мелко плаваешь, плюнуть да растереть! Ну, иди обратно в кабак, напивайся там. – Он повернулся спиной и решительно пошел в сторону от бараков.

Хисматулла так и не понял, почему рассердился Сайфетдин, но ему стало неловко и стыдно, что он чем-то обидел старика.

– Агай! Подожди! – кинулся он вслед за Сайфетдином.

– Надумал? Ну шагай! Как житье-то?

– Не знаю… Плохое, наверное… – опустил голову Хисматулла.

– Да уж чего хорошего, вон она как у тебя на лице припечаталась, жизнь твоя, – одни кости да под глазами синяки! – усмехнулся Сайфетдин. – А знаешь, зачем я тебя к Михаилу веду?

– Не знаю…

Сайфетдин оглянулся и, понизив голос, наклонился к самому уху Хисматуллы:

– Ленина изучать…

– А что это такое?

– Ленин? Это большевик, большой, то есть, человек, а славится тем, что богатство у богатых отбирает и бедным поровну раздает…

– Какой он, как Гали-богатырь?

– Э-э, сравнил! Да Ленин его одним мизинцем свалит! Думаешь, зря его все богачи боятся?

– Здорово! – оживился Хисматулла. – Вот бы к нам пришел! Я б тогда Хажисултану первому отомстил… – Он задумался, посмотрел на старика. – Скажи, Сайфетдин-агай, хороший, по– твоему, Михаил?

– Михаил? Очень хороший! Смотри, он хоть и русский, а мусульман тоже защищает, в обиду не дает, всех наших баев ненавидит, а бедняку сам первый руку протянет и из беды вызволит!

– И русских баев тоже ненавидит?

– И русских, всех богачей. Он всегда за бедняков, он за них и на каторге был, и в остроге сидел! Восемь раз, легко сказать! А сколько знает! Что ни спросишь – на все у него ответ есть, и бумагу читает здорово, прямо шпарит без заминки…

Вдали показался накренившийся набок барак, вдруг из-за кустов выскочила одичавшая косматая кошка и метнулась обратно через дорогу. Зеленые глаза ее фосфорически вспыхнули в темноте.

– Агай, повернем обратно! – Хисматулла остановился и потянул товарища за рукав. – Пути не будет…

– Брось дурака валять! – Сайфетдин рас смеялся. – Мы ее сейчас шуганем назад, и дорога будет чистая…

Он ловко, как булочку, слепил снежок из рыхлого снега и, размахнувшись, запустил в темноту и, видимо, попал в кошку, потому что она прыгнула за старую, высохшую березу и закарабкалась наверх.

– Раз она у нас над головой, то дорога свободна! – сказал Сайфетдин. – Айда, парень!..

Но стоило им приблизиться к бараку и Хисматулла увидел притаившегося у стены человека, как опять ему стало не по себе.

«Все равно тут дело нечистое! – подумал он. – Не зря кошка нам дорогу перебегала!»

Длинная тень отделилась от стены, и Хисматулла увидел рядом человека, беспечно насвистывающего незнакомую песенку.

– Эй, братки! Нет ли, случаем, у вас спички?

Он подошел ближе, вглядываясь в их лица, крутя в пальцах папиросу.

– Что ты! —притворно удивился Сайфетдин. – Где ты в наше время спички найдешь! Еслихочешь – высеку искру из кремня…

Однако человек не стал прикуривать, а лишь мотнул головой и пошел себе дальше, и Хисматулла понял, что эта таинственность не была случайной.

Сайфетдин тоже ничего не сказал незнакомцу и потянул на себя дверь барака.

Барак был старый, заброшенный, нежилой, и воздух в нем пах землей, мышами и керосином от маленькой лампы без стекла, сучившей к потолку черную нитку копоти. Она стояла на ящике посредине барака, а вокруг него и дальше, на прогнивших нарах, густо сидели старатели.

Хисматулла не сразу узнал Михаила, сидевшего спиной к двери, но вот тот обернулся, улыбнулся парню и, видимо, продолжая начатый разговор, стал отвечать кому-то:

– Вот ты говоришь – царь!.. Если бы, дескать, он все знал, все было бы по-другому!.. А он такой же богач, как и все, нужно ему о тебе думать – прямо голова с утра до ночи трещит… Да если хочешь знать – он жаднее всех, потому что богач поменьше свою округу обирает, а царь всю Россию… И ты хочешь, чтоб он твою нужду понял? Да? Держи карман шире!.. Хочешь, чтоб он с бая снял камзол и на тебя надел? Да любой богач, любой бай ему дороже и ближе, чем мы, голытьба и нищета… И пока он будет стоять над нами – нам житья не будет, не жди!..

– Хорошие цари тоже бывают, и баи хорошие бывают, – возразил рыжебородый пожилой старатель, сидевший около ящика. – Все зависит от того, какой человек…

– Согласен! – Михаил кивнул головой. – Люди разные, но баи все одинаковые… Если он не будет жить грабежом и обманом, он и баем не станет!.. Что ему легче – пожалеть тебя или ограбить до последней нитки? Конечно, ограбить!.. А пожалеет тебя – и сам в кармане недосчитается…

– Так уж непременно и ограбит? – спросил рыжебородый. – Меня, к примеру, никто не грабил и не раздевал до нитки.. Я свои деньги гор бом добываю, а уж сколько заробил – по одежке протягивай ножки, стало быть…

– Но откуда ты знаешь, сколько ты заработал?

– Как откуда? —удивился старатель. – Да из бумаги, на которой ставлю свою подпись…

– И ты думаешь, что на бумаге на самом деле написано, сколько ты заработал? А тебе не приходило в голову, что этой бумажкой тебе глаза заклеивают, чтобы ты ничего не видел и не понимал?

– Ну, это ты брось, – протянул старатель, но было видно, что его задели слова Михаила, и он смотрел на него с нескрываемым интересом и любопытством. – Растолкуй тогда, если знаешь…

– А тут дело проще простого! – Михаил не торопливо свернул цигарку, прикурил от фитиля лампы, закашлялся при первой глубокой затяжке. – Разве кто-нибудь из нас знает, сколько стоит его работа, сколько нужно платить каждому, кто целый день возится в забое, и грязи и обливается потом? Если платить тебе и за рабочую робу, и за то, что ты болеешь, и за то, чтобы на твои гроши семья кормилась, тогда тебе нужно отдать еще такую же половину! А если хозяин отдаст ее тебе – на чем же он тогда будет наживаться? И выходит, что ты и за себя пот льешь, и за него, потому что он присваивает вторую половину твоего заработка – понял?

Старатели загудели, и Хисматулла удивился, как преобразился в эту минуту Михаил. Он, как и все, слушал его, боясь пропустить хотя бы одно слово, слушал, словно пил из горного ручья чистую и прохладную воду и не мог утолить до конца свою жажду. Он глядел на человека, недавно учившего его, как нужно работать, и не узнавал его – тот же выпуклый лоб, широко расставленные голубые глаза, полные весеннего света, и посеребренные преждевременной сединой виски, все было знакомо на этом болезненно-бледном лице, но сейчас оно было иным —красивым и гордым, а сам он казался богатырской силы человеком, и голос его звучал так, что один звук его волновал и тревожил душу.

– Постой! Постой! – крикнул кто-то из старателей помоложе, точно в эту минуту ему открылось что-то такое, о чем он и не подозревал. – Вы ходит тогда, что никакого закона нет? Выходит, это разбой среди бела дня?

– Да, – тихо ответил Михаил и откинул рыв ком прядь чуба со лба. – Законы пишут те, кто стоит над нами, и потом… закон что дышло… Его можно против тебя повернуть, если выгодно, а богач от него откупится…

Старатели заговорили вразнобой, словно были уже не в силах молчать:

– Это точно!.. Ворон ворону глаз не выклюет!

– Перед нашим хозяином урядник на полу согнутых ходит! В рот ему смотрит!

– Ждет, когда что-нибудь ему бросят, как собаке! И чем пожирнее кусок, тем лучше!

Михаил переждал, когда шум пойдет на убыль, но его опередил рыжебородый старатель, поднявшийся вдруг во весь свой могучий рост, так что тень от него легла на половину барака

– Тогда за чем же дело стало? – спросил он, пожимая широкими плечами. – К ногтю всех богачей, а добро поделить между работягами по справедливости!.. К примеру, взять за шиворот нашего управляющего, штейгера, бая в придачу прихватить…

Опять поднялся гул голосов, и Хисматулла ничего не мог разобрать и понять, пока Михаил не вскинул руку над головой:

– Этим ничего не добьешься! – Голос его звучал глухо, но с такой убежденностью и силой, что Хисматулла привстал на носки, чтобы не толь ко слышать его, но и видеть, а может быть, и пой мать его взгляд, чтобы самому стать таким же сильным и мудрым, как этот русский батыр. – Ну, прикончим мы тех, кто нашу кровь пьет, кто измывается над нами, – хозяйских холуев и цепных собак, допустим, и покрупнее кто попадется, а толк какой? Нагонят сюда солдат, кого рас стреляют, кого на каторгу и в тюрьму отправят, да и тем; кто останется, тоже не сладко будет…

– Как же тогда жить? Сидеть и ждать, когда из тебя душу вытрясут? – с каким-то вызовом спросил Сайфетдин. – Если ты грамотный – научи уму-разуму…

Михаил опять наклонился к коптилке, разжег потухшую цигарку, затянулся, помолчал, точно собираясь с мыслями.