Текст книги "Золото собирается крупицами"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

– Своих угнетателей мы можем взять за горло только тогда, когда это можно будет сделать сразу, по всей державе, когда весь народ на них поднимется!

– Этого можно и не дождаться! – мрачновато заметил рыжебородый – Одни из-за малых детей не решится, другой просто в кусты поле зет…

– Нет, это время придет! – как клятву, произнес Михаил и тоже выпрямился, и тень его слилась с тенью рыжебородого старателя, точно они обнялись. – Сегодня ты понял, завтра другой, а потом уже и всем станет ясно, что так дальше жить невмоготу, и вот тогда мы станем такой силой, с какой не сладит ни один царь… А поймет народ – поймут и солдаты, и там уже никому несдобровать!.. Потому что сильнее народа ничего и быть не может!..

В бараке стояла напряженная и тугая тиши-па, готовая взорваться; в этой тишине голос Михаила звучал как гулкий набат, и Хисматулла стоял в тяжело дышавшей толпе и не замечал, что руки его невольно сжимаются в кулаки.

– Мы должны набраться терпения и копить свои силы – здесь, па прииске, в любой деревне, на заводе – и ждать своего часа, и он придет, этот час!.. Золото собирается крупицами, так и мы должны – один к одному, плечо к плечу…

«Один к одному, плечо к плечу!» – шепотом повторял про себя Хисматулла, подмываемый непонятной радостью и восторгом, не отрывая горящих глаз от своего недавнего знакомца.

Он ушел из барака так же незаметно, как и пришел сюда, – растаял в темноте. А в своем балагане, забравшись на нары, всю ночь не мог сомкнуть глаз – прямо перед ним горели из мглы глаза Михаила, звучал в ушах его голос, и душа отвечала согласием на каждое его слово…

С этого дня Хисматулла обходил стороной кабак, а сразу после работы, наскоро умывшись и перекусив, бежал к заветному бараку, если Михаил собирал старателен и читал им книжки.

Иногда ему казалось, что до встречи с этим русским агаем он ходил по земле, как слепой, с черной повязкой на глазах, и Михаил сорвал ее, и Хисматулла увидел то, что раньше прошло бы мимо него. Он многого еще не понимал и в том, о чем читалось, говорилось, но с каждым днем будто дышал все свободнее, полной грудью. Он повторял про себя новые, доселе не слышанные слова – «партия», «большевики», «революция», не все до конца понимая, но такая сила заключена была в этих таинственных словах, что она заставляла его выпрямляться, точно жаром правды обдавало его сердце, и оно уже стучало в лад с другими сердцами…

«Один бы я пропал, – думал Хисматулла. – Как песчинка в карьере, а теперь я сила, или, как говорит Михаил, „я – пролетариат“.

Часть 2

1

Весь день Хаким рылся на гребне горы, еще покрытом местами снежными шапками сугробов. Наконец, отчаявшись, он со злостью воткнул лопату в землю и крикнул, обернувшись к сыну, копавшемуся рядом, в мелком березняке:

– Бери чайник, идем!

Загит молча повиновался.

Узкая глинистая тропинка сбегала вниз, петляя и извиваясь, ноги скользили, крышка пустого пузатого чайника подскакивала и звенела в руках у Загита, шедшего за отцом. Спускаясь, мальчик поскользнулся и шлепнулся в желтое месиво глины, разбрызгивая скопившуюся в ямках талую воду.

– А, чтоб тебя! – не поворачиваясь, крикнул отец.

Мальчик встал, поднял чайник и снова поспешил за отцом, в скользких местах держась руками за траву. «Ци-фи, ци-фи, ци-фи!» – крикнула сзади синичка. Загит поглядел по сторонам и за метил на ветке ольхи маленькую птичку. Он было остановился, чтобы поглядеть на нее, но почти тотчас Хаким, не слыша за собой шагов сына, обернулся и сказал:

–Ты что, ждешь, чтобы я поднялся и надрал тебе уши? Смотри, до заката один аркан времени остался! – он показал рукой на солнце, спускавшееся за гору. Действительно, скоро оно уже должно было коснуться края вершины.

Мальчик глубоко вдохнул свежий весенний воздух и двинулся с места. Но на каждом шагу взгляд его приковывала то красиво изогнувшаяся ветка с набухшими, готовыми распуститься почками, то звонко падающие с разлапистых елей капли, то кувыркающиеся в воздухе воробьи… Самый воздух пел о весне, каждый глоток его живительно и жарко бежал по жилам, и на душе становилось радостно и легко, несмотря на то, что отец то и дело останавливался и грозил всыпать по первое число, если Загит сейчас же не прибавит шагу.

Внизу, там, где сквозили голые кусты уремы, протяжно и томительно пели русские женщины, их голоса соединялись со звоном ударяющихся о камни лопат, с фырканьем лошадей, везущих породу к Юргашты. Облепленные дорожной грязью, хлюпали по глине колеса, скрипели втулки, лошади ступали в желто-серые лужи, поднимая кверху ошметья грязи. Сбоку у дороги, чуть не плача, у худой, сивой лошаденки, запряженной в сани, стоял бритоголовый мальчик с кнутом. Лошаденка, несмотря на свой замухрышечный вид, была как будто с норовом: мальчик то хлестал ее кнутом, то понукал вожжами, но та в ответ только била задними копытами по оглобле и передкам саней. Наконец, дернувшись, она сошла с дороги и увязла в глубокой канаве. Подбежав, Загит помог мальчику вывести лошадь на дорогу и вприпрыжку помчался за отцом, который, видимо махнув на сына рукой, ушел далеко вперед…

Загит догнал отца уже на опушке. Хаким стоял на гребне горы, заслонившись рукой от солнца, и смотрел на Юргашты. У реки видны были похожие на ряды гробов деревянные желоба, маширты, шахты, разрушенные отвалы. Вокруг желтой горки глины, как муравьи, суетились люди. Мальчик тронул отца за рукав.

– Пришел, черт тебя дери! А чего пришел, спрашивается? – набросился на него Хаким. За гит опустил голову, а когда поднял ее, отец уже шагал впереди.

Внизу, у шахты, стояли несколько старателей. Хаким подошел к ним, мальчик остался в стороне, не решаясь вмешиваться в дела взрослых мужчин.

– Хаким! Хаким пришел! – загомонили старатели, пожимая руку его отцу, и Загиту стало очень приятно, что отца его так хорошо знают.

– Штейгера ищу, – отвечал Хаким, улыбаясь и кивая. – Здесь он?

– Куда ему деться?

– А у нас плохи дела, день ото дня хуже, срубы теперь за наш счет в шахтах обновляют!

– Это почему? – удивился Хаким.

– Как же, у новой метлы новые порядки! Имей, говорит, свой инструмент, лошадь, тогда и приходи, а иначе – скатертью дорожка!

– Все запретили – доски, крепы, подхваты! – добавил другой. – Осталось только дышать за претить да воду по грамму выдавать… И плату понизили, дальше некуда!

– Даже старики на заработки двинулись, – проворчал седой, изможденный башкир. – Детей по дороге видел? Как грачи, за телегами бегут, от шахты до уремы! Старший брат у младшего силой кусок глины отнимает и скорей мыть бежит – а вдруг на кусок хлеба намоет? – Он сокрушенно покачал головой. – Голова кругом идет от такой беды… Как кроты, живем, кроты и те лучше живут – сами на себя надеются и плевать им на золото! Отцы и деды наши и в земле не рылись, и сыты были, а мы, как запряглись в эту шайтанову арбу, так, видать, и помрем…

– Да-а, – протянул Хаким, зная, что слова ми горю не поможешь. – Проклятая жизнь! Пойду я, Сабитова надо найти… – Но, не сделав и двух шагов, он увидел штейгера.

– О-о, кто к нам в гости пожаловал! Ну, здравствуй, здравствуй, старик! Что принес – плохое или хорошее? Места не нашел? – шумно заговорил Сабитов.

– Намучился только… – ответил Хаким, ус тало махнув рукой. – Из целого воза породы и одной спички золота не получил!

– А на поле Аталгыр был?

– Был, всю шахту облазил и всего четыре знака нашел…

– Тьфу, дурак! – вспылил штейгер. – Два месяца ходил только затем, чтоб сообщить мне, что воз глины четверть спички дает! Значит, ради одного золотника сорок возов промыть надо, так, что ли? И зачем я поверил тебе, попрошайка? Что я теперь Накышеву скажу?

– Зачем оскорбляешь? – вскинул голову Хаким. – Я у тебя не милостыни просил, а взял в долг! Найду золото – и отдам все до последнего грамма, было б только здоровье! Ты сам вино ват, что я без лошади и коровы остался…

– С ума сошел старик! – пожал плечами штейгер. – Я ни лошади, ни коровы твоей в глаза не видел!

– Я сам их зарезал, из-за твоих пяти пудов муки, потому что слову твоему поверил… А теперь из-за этого дети голодные сидят. Хоть полпуда дай еще в долг, пожалуйста…

– Верни сначала, что брал!

– Верну, верну, за мной не останется! Есть же хоть у одного из этих тупоголовых счастье, – Хаким показал рукой на стоявшего рядом сына. – Сегодня во сне детский помет видел, это приме та верная…

– Ты что, сны свои сюда рассказывать при шел? – прервал его Сабитов.

– Не найду золота, сделаю тебе хомут или сани… – расстроено продолжал Хаким. – А то без еды и сил на работу не хватает… Старею, уже за пятьдесят перевалило! Помоги, начальник, в последний раз прошу!..

– Так уж и стареешь! – усмехнулся штейгер. – Думаешь, не знаю про твои делишки? Для работы – старик, а как молодая баба попадется – сразу парнем делаешься!

Собравшиеся кругом старатели рассмеялись. Хаким скосил глаза на сына – не поняв, в чем дело, но видя, что все кругом смеются, мальчик тоже начал улыбаться, растягивая полные яркие губы. Хаким гневно схватил Загита за уши и встряхнул его так, что у мальчика потемнело в глазах:

– Собака! Ты что, над отцом смеяться вздумал?!

– А-ай, не надо, я не нарочно! – закричал Загит.

– И что ты за мной шатаешься, что ты за мои планы вечно держишься, паршивец? Марш домой! – И Хаким на прощанье дал сыну такую затрещину, что тому показалось, будто стоявшие впереди старатели наклонились и перевернулись вместе с землей…

От прииска до деревни было верст семь, – и Загит, с малых лет привыкший получать от отца оплеухи и затрещины, уже на полдороге забыл о том, что произошло возле шахты, тем более что надо было еще пройти мимо поросшего густым лесом кладбища, которого он так боялся. В придачу ко всему он вдруг почувствовал, как ему хочется есть и как устали находившиеся за день ноги. Солнце уже зацепилось краем за гору, и мальчик прибавил шагу, чтобы не идти мимо кладбища в сумерки. Чуть только показались могилы, еще покрытые рыхлым снегом, он припустил бегом, шепча: «Бисмилла! Бисмилла!», чтобы отпугнуть злых духов. Лишь когда кладбище осталось позади, он пошел медленнее и, взобравшись на гребень Казумтау, огляделся.

Внизу видны были игрушечные домики Сакмаево, в середине улицы Кызыр высилась мечеть с минаретом, далеко на горизонте тянулись синие хребты Кракатау. Солнце уже закатилось, и темные, мрачные леса на склоне Биштэк разом будто еще больше загустели и почернели. Повеяло прохладой, на небе слабо зажглись бледные звезды. Курились внизу трубы чувалов, резко торчащие на крышах, черный дым сносило в сторону, и мальчику вдруг показалось, что это ночь вылезает из труб деревенских домов, где она прячется весь день от солнца, чтобы заслонить, застлать землю черной, густой теменью. Ветер подул резче и сильнее, одинокая ель заскрипела, качаясь, и Загит стал, спеша, спускаться вниз, к родному домику, окруженному редкой изгородью, согнувшемуся и припавшему к земле, как старый больной человек.

Чуть только он вошел во двор, в бревенчатом хлеву протяжно замычала телка. Загит поглядел на крышу хлева. «Совсем мало сена осталось, и двух охапок не будет, – подумал он. – И дрова вчера кончились, чем топить будем?»

Па пороге его с шумом окружили дети.

– Агай, агай пришел!

– А где отец?

– Хлеба принесли?

Узнав, что Загит пришел один и не принес с собой никакой еды, они отступили и разошлись по своим углам. Мугуйя только взглянула на мальчика и отвернулась к стене. Загит развесил на проволоке, опоясывающей чувал, окаменевшие от холода лапти и мокрые, скользкие от глины портянки и, укрывшись тулупом, подсел к Гамиле и Султангали. «Когда же они все вырастут? – подумал он, оглядывая комнату. – Вон уже, кажется, и Сахинямал старику Шафику в жены отдали, а детей все не убавляется… Могла бы хоть раз в гости зайти, как-никак старшая сестра, гостинцев бы принесла, у Шафика-агая небось карманы не пустые… Нет, легче было бы, если б отец не брал Мугуйю – она хоть и не злая, а только все равно нет от нее в хозяйстве проку… За три года троих родила да еще и сама слегла! Куда нам столько лишних ртов, нам и своих хватает… Одного младенчика схоронили, правда, но два-то остались, есть просят! А мы с отцом ходи и на всех зарабатывай!..» Все это не раз уже слышал Загит в деревне от стариков, и теперь ему приято было, что о может рассуждать, как взрослый. Мальчику и невдомек было, что он всего лишь повторяет чужие слова…

Мугуйя запеленала двухмесячную Фарзану, дала ей грудь и уложила спать Потом вздохнула и сказала, ни к кому не обращаясь:

– Что-то долго сегодня отца нету..

Фарзана захныкала во сне, Мугуйя подошла к ней и, легонько похлопывая девочку по боку, запела:

 
Не кричи так жалобно, не кукуй, кукушка,
На высоком дереве, в темном во лесу,
Я была веселая, как и ты, подружка!
А теперь от горя ноги не несу…
 

Мугуйя провела рукой по краю шестка и всхлипнула. Загит отвернулся. Он понимал, что ничем не может помочь ни мачехе, ни своим сестрам и братьям. Полночи мальчик не спал. Чуть во дворе раздавался шорох, он напрягался, прислушивался – не отец ли идет.

Проснувшись утром, он увидел красное, опухшее от слез лицо мачехи и понял, что отец до сих пор не пришел. «А что, если я сам? Вдруг мне больше повезет? – подумал мальчик, и что-то будто толкнуло его в самое сердце. – Пойду один и найду целый кусок золота, а если не кусок, то хоть кусочек – все равно можно будет хлеба купить!» – и стал спешно натягивать лапти.

– Куда? – спросил его Султангали.

– Не твое дело! – подражая отцу, крикнул Загит. – Ты что, хочешь, чтобы я надраил тебе уши?

– Возьми меня с собой! – попросил брат.

– Нечего за мной шляться! Может, ты еще за мои штаны подержаться хочешь? Сиди дома!

Лицо Султангали сморщилось, на глазах показались слезы.

– Всегда без меня да без меня! —жалобно и просительно кривя губы, захныкал он. – Все уходят и уходят, один я все дома сиди да сиди…

Загит смутился и ласково тронул брата за плечо:

– Ну, что ты? Разве мужчины плачут! Я тебя потому с собой не беру, что ты замерзнешь… По годи, вот наступит лето, вместе за ягодами пойдем! – пообещал он.

– И я, и я! – подбежала Гамиля.

– И тебя возьму, ладно! – согласился За гит. – Только сейчас не мешайте мне, видите, я тороплюсь!

Он натянул лапти и вышел во двор. От холода сразу защипало колени, заломило спину, но мальчик не обратил на это внимания. Всю дорогу до золотого прииска он повторял: «Я найду золото, я должен найти золото, если я вернусь домой без золота, что будут есть Султангали, Гамиля, Аптрахим? Я должен, должен его найти!» Эти мысли помогали ему идти, и он сам не заметил, как подошел к прииску.

Не обращая внимания на ребят, копавшихся в старых оттаявших отвалах, Загит набрал руками полный таз каменистого песка, усыпавшего прииск и, не зная, что делать дальше, остановился и стал наблюдать за другими. Поняв наконец, в чем дело, он запрудил вешнюю воду, присел на корточки, убрал из таза камни покрупнее и процедил воду. На дне таза осталось много желтых камней. «Слава аллаху, я так и думал, что мне повезет! – радостно подумал мальчик. – Теперь на всю жизнь хватит, неспроста меня тянуло сюда, я знал, что найду!» Он по одному вынимал камни из таза и пробовал на зубок. Если камень крошился, он отбрасывал его в сторону, руки его дрожали, и сердце стучало быстро-быстро. Не чувствуя боли, он все мешал и мыл глину и песок окоченевшими, красными от холода руками. Желтых камней с шероховатой поверхностью становилось все больше и больше, и Загит уже не мог сдержать улыбки и только время от времени щипал себя за руку, что. бы убедиться, что это не сон.

– Ты что, глухой? – вдруг резко крикнули у него над головой.

Загит вздрогнул и обернулся. Сзади, присев на корточки, глядел на него худощавый парнишка с черным, спадающим на лоб чубом.

– Ты что? – повторил парнишка. – Пятый раз тебя зову, а ты и ухом не ведешь! Я спрашиваю – что ты здесь делаешь?

– Разве не видно? – важно ответил Загит. – Золото мою!

– Нашел хоть что-нибудь?

Загит с гордостью указал на кучку желтых камешков:

– Вот!

– Что вот? – переспросил парнишка.

– Как что? Золото! – рассердился Загит.

– Это, по-твоему, золото? – незнакомый мальчик присвистнул от удивления. – Самые обыкновенные камни!

– Ка-амни? – растерялся Загит. – Ты точно знаешь?

– Еще бы не точно! – парнишка прищурился. – Я, брат, слов на ветер не бросаю! Если б в самом деле столько золота можно было найти…

Загит чуть не заплакал от обиды и горя. Сразу почувствовал он, как болят руки и ноет спина, как он беспомощен и как еще мал, лицо его покраснело от стыда и гнева на самого себя.

– Зря не мыкайся, тут много не намоешь! – Парнишка встал с корточек, и Загит узнал в нем хромого Гайзуллу. – Ты где подачую брал?

– Чего, чего?

– Э, да ты даже не знаешь, что такое пода– чая порода! – высокомерно усмехнулся Гайзулла. – Мы, старатели, покамест подачей такую глину называем, в которой золото найти можно, понял? – Он прищурился, глянул еще раз свысока на все еще сидевшего на корточках Загита и вытащил из-под пояса грязных холщовых штанов матерчатый кисет. – Спички есть? Хотя что я спрашиваю, сразу видать, что нету. Тебе курить еще нельзя, молод слишком!

Гайзулла вытащил из пришитого к штанине черного кармана огниво и закурил. Едкий дым самосада потянулся вверх. Гайзулла затянулся, сплюнул, молодцевато подтянул штаны.

– Так ты где эту глину-то брал? – важно спросил он.

– Здесь… – Загит показал рукой под ноги.

Гайзулла хлопнул себя по боку:

– Зде-е-есь? Какое здесь может быть золото? Ты же пустой речной песок промывал, дурья твоя башка!

– Гай-зул-ла-а! – послышался в стороне дрожащий женский голос.

– Мать кричит, – пояснил Гайзулла и тут же откликнулся: – Чего тебе? Заблудилась, что ли? Ни на шаг нельзя отойти! Сиди, я скоро приду! – Он обернулся к Загиту: – Ты чей?

– Хакима, из рода Кызыр…

– А-а, сын Хакима-бабая! Да-да, вспомнил… – Гайзулла задумчиво потер лоб ладонью. – Я к вам ходил как-то, еще мать твоя жива была, к брату твоему ходил…

– К Мухаметкилде?

– Да, к нему, упокоит аллах его душу! – сложил ладони Гайзулла. – А потом мне бес ногу повредил, и я уже не смог к вам ходить…

– Гай-зул-ла-а! —опять послышалось невдалеке.

– Айда со мной! – решительно сказал Гайзулла. – Зря только проторчишь тут, и так вон уже гусиной кожей покрылся!

Обойдя несколько старых отвалов, мальчики подошли к Фатхии, которая неподвижно сидела на плоском камне. Глаза ее были повязаны черной тряпкой. Гайзулла тронул мать за руку:

– Эсей, дай-ка мне тот хлеб, что остался…

– Ты же только что ел, опять проголодался? – Вытащив из мешочка кусок лепешки, она разломила его пополам, половину протянула Гайзулле, а вторую аккуратно положила в тот же мешочек, затем дрожащими руками собрала крошки с подола и положила их себе в рот.

– Ты его сразу глотаешь, а лучше соси, как я, – посоветовала она. – Так лучше наешься…

– Спасибо, – сказал Загит, все еще держа в руках кусок лепешки, которую молча протянул ему Гайзулла.

– Да что ты на него смотришь? Ешь! – от вернулся тот.

– С кем это ты говоришь? – обеспокоилась Фатхия.

– Это сын Хакима-бабая, тоже пришел золото мыть, – ответил Гайзулла. – Проголодался и замерз. – Он снял с себя старые рукавицы из козьей шерсти и надел их Загиту на ноги. – Покамест согреешься немного…

Загит, дрожа, набросился на хлеб.

– Ты один пришел, сын Хакима? – спросила Фатхия.

– Да…

– Бедненький… – Старуха снова вынула свой мешочек и протянула вторую половину лепешки: – Возьми тогда и это… Сегодня пятница, вот и будет милостыней, помяни покойного отца Гайзуллы!.. Молись аллаху, сынок, и нас в молитве не забудь, пожелай нам найти много золота! Если аллах тебя услышит, куплю тебе новые штаны… Зарок даю, что куплю!

Загит уже откусил было от лепешки, но вспомнил о голодных братьях и сестрах, оставшихся дома.

– Ты что? – удивленно спросил Гайзулла.

Загит втянул голову в плечи.

– Чего боишься? – повторил Гайзулла. – Ешь, ешь, я на тебя не смотрю…

– Можно, я домой отнесу? – робко попросил Загит. – У нас дома все сидят голодные…

– Бери, бери! – махнул рукой Гайзулла. – Хлеб твой, что захочешь, то и делай!

Загит сунул хлеб за пазуху и собрался было идти домой, но сидевшая молча Фатхия опять обратилась к нему:

– Сколько знаков ты сегодня намыл, много?

– Зря ты его спрашиваешь, мама, – Гайзулла улыбнулся. – Я говорю, он еще маленький, совсем не знает даже, где золото ищут… Ты когда-нибудь золото видел? Знаешь, что такое знак? – спросил он Загита.

– Вчера отец нашел, по он мне не показывает… – опустив голову, ответил Загит.

– Я тебе сейчас покажу, – Гайзулла поднял старый, заштопанный французский платок, который лежал возле порожнего мешочка, и, развязав узелок, открыл его перед Загитом. В платке поблескивали мелкие, почти белые крупицы.

Загит никогда не думал, что золото собирают такими крохотными песчинками, и, вспомнив, как утром хотел найти кусок величиной хотя бы с кулак, невольно покраснел.

– Золото желтое, мне отец говорил, – шепотом сказал он.

– Это если в куске! – со знанием дела ответил Гайзулла. – Видишь? Это то, что мы с мамой сегодня намыли… А если б намыть раз в десять больше, как раз один грамм получится.

– А что такое знак?

– Знак – это одна песчинка, понял? Здесь у меня знаков десять, весит это все около одной спички. А десять спичек весит один грамм… – Гайзулла посмотрел на Загита и снова улыбнулся. – Возьми-ка себе один знак, вот этот, маленький…

– Ты что, с ума сходишь! – рассердилась Фатхия. – Дай сюда золото!

– Не спорь со мной, мама! Я хозяин! – вспылил Гайзулла. – Смотри, вот рассержусь и все рассыплю!

Фатхия замолчала, только дрожали, лежа на , коленях, ее высохшие старые руки.

– Попусту здесь не болтайся, иди домой! – обернулся к Загиту Гайзулла. – А вот станет по теплее, я тебя к себе в помощники возьму, лад но? И будем вместе мыть!

Дома Загит застал отца. Ни на кого не глядя, Хаким приделывал к саням вязки. Глаза его покраснели, лицо опухло, на сына он даже не взглянул. Мальчик осторожно присел у чувала, протянув ноги к огню, и стал наблюдать, как играют рядом на полу дети. Время от времени тихо стонала Мугуйя, лежавшая на нарах и крепко прижимавшая к себе спеленатую дочку.

– Открывай ворота, открывай ворота! – бубнил Султангали, двигая по полу березовые чурки. – Мои кони идут, вороные мои, кони идут! Гамиля, видишь моих лошадей? Когда я вырасту, буду богаче самого Хажисултана-бая! Знаешь, сколько у меня будет лошадей? Запрягу их в сани и поеду по горам! Динь, динь! – закричал мальчик. Сестра вторила ему. Вдруг Султангали быстро обернулся и дернул ее за черную косичку, и тотчас, увидя, что Гамиля собралась зареветь во все горло, зашептал: – Посмотри на Аптрахима, он еще не доел! Возьми у него хлеб и спрячь, брату потом отдадим! – Султангали показал на задремавшего у чувала Загита. Га миля послушно встала и затопала к младшему брату.

– Дай! – потянула она за хлеб. Но Аптрахим вцепился ручонками в хлеб и громко заре вел.

– Зачем трогаешь? – сердито повернулся Хаким. – Ты свою долю получила уже!

– Мы ж только пошутили… – сказал Султангали.

– Я тебе покажу шутки! – вскочил Хаким. – Все безобразия в доме от тебя! – Он хлопнул сына по затылку и снова сел.

Султангали почесал затылок и, как ни в чем не бывало, схватился за чурки, но через минуту поднял голову и поглядел на отца.

– Есть хочу… – жалобно протянул он.

– Сиди смирно! Где я возьму вам столько хлеба? У-у, обжора, и так больше всех ешь! А ты что лоботрясничаешь? – повернулся он к старшему сыну, проснувшемуся от крика и тершего кулаками глаза. – Иди сюда! На, руби связку для саней, учись, пока я жив!

Загит молча взял протянутую отцом молодую черемуховую ветку, уже отесанную топором.

– Если человек ремесло знает, он не пропадет! – продолжал уже спокойнее Хаким. – Думаешь, зря меня лучшим мастером в деревне считают? Даже из соседних деревень приходят заказывать и ложки, и чашки, и тазы, и седелки, а то телегу или тарантас – я все сделаю! Будешь стараться, и ты мастером станешь… Знаешь, что в нашем ремесле главное?

– Не-ет… – помотал головой Загит.

– Главное – сердца своего не жалей, даже если ты простую палочку стругаешь! Всего себя в узор вкладывай, каждую щепочку люби, понял? Тогда и люди твоей работой залюбуются…

Загит начал обтесывать черемушину, но топор так и валился у него из рук, глаза слипались сами собой.

– Топорище ближе к топору держи, – посоветовал Хаким, – так удобнее…

Приделав вязки, Загит вынес сани во двор и, собрав оставшиеся на полу щепки, бросил их в чувал.

– Давайте чаю попьем, – устало сказал Хаким. – Мать, ты подымешься?

Но Мугуйя лишь застонала в ответ. Загит расстелил на полу скатерть, и все уселись вокруг нее. Хаким вывалил на поднос дымящуюся картошку, разделил ее поровну между детьми.

– А хлеб? – робко спросила Гамиля.

– Хлеб уже ели сегодня, пусть на завтра останется, – отец тяжело вздохнул.

Раскрошив свою картошку в чай, Загит выпил похлебку и от усталости еле сидел у скатерти. Остальные дети ели картошку с солью и старались растянуть удовольствие.

– Наелись? – по привычке спросил Хаким, когда на скатерти не осталось даже картофель ной шелухи. Дети молчали. Хаким помолчал и погладил рыжеватую, с проседью, бородку. – Неблагодарные вы… Не дай бог лишиться и этой еды, что тогда станете делать? Слава аллаху за эту картошку, без нее сейчас, как волки, выли бы! Закрой-ка вьюшку, – приказал он Загиту. – Да не забудь сказать «бисмилла» на пороге, что бы бес не попутал!

Не обуваясь, Загит выбежал и стал подниматься на чердак по шаткой, приставленной к стене лестнице. «Бисмилла, бисмилла», – повторяя он, влезая на каждую следующую перекладину. В темноте он еле нащупал чугунную вьюшку, закрыл чувал и, дрожа от страха и холода, спустился обратно. Дети уже ставили посуду в передний угол, а Хаким все сидел на том же месте, задумчиво глядя на тлеющие в чувале угольки. Затем обернулся к детям.

– Аптрахим, иди-ка сюда! – позвал он.

Мальчик быстро подбежал и вскарабкался к отцу на колени. Хаким погладил любимого сына по голове, поднял его, уложил на нары рядом с матерью и стал пристраиваться рядом.

– Ложитесь, пока сыты! А то опять есть за просите…

Дети только того и ждали. Гамиля легла в ногах, а Султангали и Загит – в изголовье у родителей, постелив на нары облезлую телячью шкуру и укрывшись старым тулупом. В доме наступила тишина, и тотчас стало слышно, как воет на улице ветер, из окна, затянутого брюшиной, тянет холодом. Где-то на деревне неистово заливалась лаем собака, по стенам ползали, тихо шурша, тараканы, пахло копотью.

– Слышишь, как мыши пищат? – шепнул на. ухо брату Султангали. – Как ночь – так пищать начинают, слышишь?

Но Загит уже спал, и только скрипела, качаясь от стены к стене на прибитом к потолку, крюке, деревянная люлька с маленькой Фарзаной.