Текст книги "Руководство к Воскрешению: от А до Я"

Автор книги: Яна Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Яна Кузнецова
Руководство к Воскрешению: от А до Я

Сквозь мягкий кустарник полусветлого леса с шорохом продиралась одинокая рослая фигура. Она обходила одно дерево за другим, время от времени останавливалась, оглядываясь назад, будто бы потеряла нечто важное и еще надеялась это отыскать.

На остром девичьем лице, украшенном парой превосходных синяков, застыло выражение глубокой, унылой задумчивости. Вяло переставляя ноги, девушка пыталась собраться, отбросить роящиеся в голове сомнения, а еще – заглушить нудный, заедающий и прерывающийся звон. Это был конец. Конец ее связи с тремя мерзкими паразитами, привыкшими существовать за чужой счет. Они были ее головной болью, воплощением ноющих и зудящих колючек, взращенных на почве сарказма и взаимной неприязни. Долгое время девочке приходилось терпеть их яд и абсолютную близость, с которой та ничего не могла поделать. А сейчас, наконец-то, появился шанс избавиться от них навсегда, забыть обо всем, что с ними связано, и вернуться к прежней нормальной жизни… Но оказалось тяжело сбегать от тех, кому была многим обязана.

Повинуясь своим совестливым мыслям, она в который раз затормозила и бросила взгляд через плечо. За семицветными кронами деревьев виднелось только золотое небо, и поворачивать назад было слишком поздно. Да и не нужно вовсе. Она понимала, что это место не подходило ей.

«Мне с ними не ужиться. Я устала себя мучить».

Вдруг до нее донесся звук каменного обвала. Она вздрогнула и ускорила шаг, но чей-то голос окликнул:

– Все-таки уходишь?

– Да, – не поворачиваясь, ответила она. – Навсегда.

Воцарилась минута мертвой тишины, нарушаемой шелестом листвы.

– Стало быть, прощай.

– Прощайте.

– Ты можешь пожалеть об этом.

– Я все забуду, и не о чем станет жалеть.

– Мозги забудут. – Говорящий равнодушно выплевывал слова. – Но по ночам ты не сможешь спать, чувствуя, что чего-то тебе не хватает. Даже находясь в тепле, сытости и довольстве, ты не заполнишь дыру у себя в груди.

– Я ненавижу лес, – процедила девочка, по-прежнему не решаясь обернуться. – И замок. И всех его жизнелюбивых обитателей. Я уйду, вы меня не остановите.

– Будто бы ты мне далась. Мое дело – предупредить. Если знаешь все без меня, поступай, как захочется.

Опять молчание. Но девочка знала, что собеседник никуда не ушел, все еще наблюдая за ней со спины. Тогда она закатала рукав рубашки и уставилась на свою руку, покрытую мелкой сеткой уже несвежих красно-коричневых царапин и ссадин.

– Ради чего мне стоило бы остаться? О чем, по-вашему, я буду жалеть? Об их усмешках? Вранье? Или жутком самодовольстве? – Повернувшись, наконец, лицом к собеседнику, она продолжила: – Как можете вы что-то говорить мне, если сами не в восторге от… них.

– Твоя правда, но сравнивать нас с тобой глупо и неправильно.

Он стоял, прислонившись плечом к дереву, в закрытой, защитной позе.

– Сколько ты думала, прежде чем решение пришло к тебе?

– Достаточно.

– А о чем именно думала?

– Простите, но это не ваше дело.

– Ладно, не отвечай. Только вот тебе совет: не взвешивай все «за» и «против», такой метод никуда не годится. Гораздо полезнее будет вспомнить все от начала до конца еще раз.

– Что это значит?

– Растряси свою память и проживи часть этого года заново – вот что, – раздраженно уточнило существо. – Не просто перечисляя события, которые с тобой случались, но все эмоции, глупые переживания и мелкие, ничего не значащие радости. А когда закончишь, прислушайся и сразу поймешь, что для тебя будет лучше всего. Уверен, так поступать ты не пробовала.

Он размял длинные, мягкие как пластилин, пальцы. Потом бросил на девочку взгляд исподлобья и провалился куда-то вниз, оставив после себя небольшую западину в лесном ковре.

И снова она осталась одна. Шум в голове заметно стих, и это ее напугало. Будто бы часть воспоминаний уже успела ускользнуть от нее, вытекая из глаз, сочась из пальцев и впитываясь в прогретую солнцем землю. Она стремилась все позабыть, а ей предлагали сделать наоборот?

Вспомнить все, что случилось?

«Нечего терять».

В ушах раздалось глухое жужжание.

– Подождите. Не мешайте, и дело пойдет быстрее.

Отыскав поблизости сухой пенек, она присела на него и закрыла глаза. Шуршание насекомых, еле слышный треск коры, легкие порывы ветра были идеальным фоном для тяжелой умственной деятельности.

Ей придется отмотать кусок своей жизни на восемь месяцев назад. Что может быть хуже, чем воспоминания о собственных неудачах и косяках? Ведь именно ими и было наполнено все ее существование, а в особенности – конец прошлого лета и начало холодной, небывало грязной осени. С грязью ей вообще пришлось познакомиться достаточно тесно, потому что почти каждый день она так или иначе оказывалась на земле, по множеству причин.

Было много падений, много синяков, испорченной одежды, потраченных нервов, пролитых слез и самых нелепых, странных, зачастую страшных и нереальных событий в ее жизни.

Нет ничего удивительного, что она мечтала все это позабыть.

Воспоминание 1

Над горизонтом, там, где море соединялось с облаками, вспыхнуло небо. По-осеннему бледная полоса казалась прохладной на ощупь и продолжала расти, пока полностью не вытеснила собой ночь и предрассветную дымку. Вслед за ней показалось солнце, ярко озарив крыши домов и узкие, виляющие вверх-вниз улицы Брайтона – самого счастливого города Британии. Здесь люди не пользовались гардинами и предпочитали спать с открытыми настежь окнами – соленый морской воздух и нежные солнечные лучи создавали ощущение, будто бы ты просыпаешься на пляже.

Впрочем, были и исключения. Одно из окон на втором этаже двухъярусного небольшого домика было наглухо запечатано плотными шторами. За ними спряталась спальня с бежевыми мягкими обоями, одноместной кроватью и перевороченным на ней одеялом, которое мерно поднималось и опускалось в такт дыханию спящего.

Солнце поднималось все выше и в комнате становилось душно: человек беспокойно замычал во сне, сбивая одеяло ногами. В этот же миг дом наполнился громкими, раздающимися с первого этажа возгласами:

– Келен, спускайся сейчас же! Восемь утра, ты уже опаздываешь!

До ушей слова долетали с опозданием. Больше всего на свете хотелось спать. Будильник на столе по-партизански молчал.

Послышались шаги, заскрипели деревянные ступеньки лестницы. Дверь комнаты распахнулась настежь, стукнувшись о стену, а на пороге в сумраке комнаты появилась худая высокая фигура.

– Неужели ты еще не проснулась?! – Звуки голоса обрушились на голову подобно цунами. – Немедленно вставай, лентяйка ты эдакая!

Спасительные шторы разъехались по бокам, впуская в комнату солнечные лучи. Они не заставили себя ждать и резво заскакали по лицу, кусаясь и щипаясь, заставляя морщиться и прятать глаза от их едкого присутствия. Над кроватью нависла женщина со строгим, некрасиво осунувшимся от ежедневного стресса лицом.

– Я встаю, мам.

Голос девочки не соответствовал отпечаткам подушки и следам засохших слюней на щеках. Он звучал сосредоточенно и собранно, как у солдата в армии.

– Пять минут. У тебя есть пять минут! Иначе всю следующую неделю будешь ночевать в школе!

По лбу прилетела легкая затрещина. Дверь хлопнула еще раз, заглушив причитания и ругательства. Келен, мокрая и липкая, осталась сидеть на кровати с ошалевшим от испуга лицом и бешено стучащим в груди сердцем. Она не могла сообразить, какой сегодня был день.

– Я сказала: быстрее шевелись! – вновь донесся снизу крик.

«Потом вспомню».

Только бы не злить ее, только бы не злить…

Келен подбежала к громоздкому шкафу, на ходу вытирая остатки слюней тыльной стороной ладони. Умыться уже не получится. Делать удавалось быстрее, чем думать, и через секунду вместо пижамы Келен натягивала на ноги темно-синие брюки, а через две – пыталась справиться с пуговицами на голубовато-белой рубашке.

«Пиджак, пиджак… Черт, да где же он».

Всё, не до того. Пройдясь пару раз по спутанным каштановым волосам расческой и нацепив на всю эту красоту потертый голубой ободок, Келен мельком взглянула на свое отражение.

«Какое уродство».

Она с отвращением потерла лоб, затем нос. По всей ее коже рассыпались мелкие рыжие точки и пятна, из-за них она выглядела замаранной, точно бы в грязи. Омерзительные веснушки захватили не только физиономию, но и все прочие участки тела, от плеч и локтей до коленных чашечек. Келен ненавидела их, ненавидела свое лицо, не носила короткого рукава и не позволяла себе долго находиться на солнце.

– Садись.

На стол перед Келен с сердитым бряканьем упала тарелка овсяной каши, щедро политой сверху клубничным джемом. Келен поджала губы. Клубничный джем она тоже ненавидела. Мелкие, как ее веснушки, зернышки застревали меж зубов и противно скрипели, а от приторного сахарного вкуса хотелось на стену лезть. Поэтому Келен незаметно переключилась на чай с тостами.

– Почему не ешь? – отрывисто спросила мать, не глядя на нее.

Да, незаметно не удалось. Никогда не удавалось. За обеденным столом они с миссис Фаэр всегда сидели только вдвоем.

– Не голодна.

– Значит, деньги на обед тебе тоже не нужны?

– Нужны, – тихо ответила Келен.

– Что, в школьной столовой кормят вкуснее, чем родная мать?

– Нет, – совсем тихо добавила Келен.

– Тогда не выделывайся и ешь. И прекрати кривить губы, от твоей рожи молоко в холодильнике скисает!

Келен не стала спорить и запустила ложку в жидковатую, успевшую капитально остыть, массу. Ее возражения никому не принесли бы пользы.

Из дома она вышла почти что с облегчением. Но ненадолго: теплый влажный воздух, наполненный запахом разлагающихся водорослей, забрался в ноздри, и ее затошнило. За пятнадцать лет своей жизни она так до конца и не привыкла к нему.

Келен жила на улице за несколько сот метров от автобусной остановки, с которой впервые в этом учебном году должна была отправиться в школу. Одинаковые двухэтажные дома окружали ее с обеих сторон, вдоль них тянулись крошечные газоны и гравиевые террасы. Кое-где пейзаж разбавляли машины, летние качели, столики или разбитые цветники. Келен смотрела на них бесцветным тусклым взором.

Ей предстояло собраться с мыслями, ведь первый день обычно задавал настрой всему учебному году, а у нее с этим и так все было печальнее некуда. Однако всё, о чем Келен могла думать, так это о том, как ей плохо. Лето закончилось, вместе с ним и каникулы, а это означало одно: спать целыми днями, как прежде, уже не удастся. Она больше не сможет забыться, до одурения лежа в кровати, прогоняя жуткую реальность и заменяя ее монотонным сном без грёз. Отныне ей снова придется жить. Думать. Принимать решения. И помнить. Постоянно, каждый миг, каждую секунду помнить о том, что случилось два года назад.

На остановке уже ждали люди. Трио подростков, весело болтая и размахивая сумками, были одеты в ту же форму, но Келен их не знала. Из школы она не была знакома ни с кем, кроме своих одноклассников и учителей. Ее бросило в жар: хоть бы у них не возникло желания поздороваться с ней… Келен не вела разговоры с людьми чуть больше полутора месяцев, и, если бы не ее мать да работник ближайшего к их дому супермаркета, она разучилась бы говорить вовсе. Теперь девочка очень боялась, что ее взаправду стошнит, если кто-то вздумает обратиться к ней.

Автобус маневрировал меж легковушек, Келен шаталась по всему проходу на поворотах, никак не находя равновесия, чем вызывала массу недовольства со стороны окружающих. Она украдкой наблюдала за троицей друзей, чья радость от начала нового учебного года была практически осязаемой. Раз в минуту кто-нибудь из них нет-нет да и кидался своему товарищу на шею, восторженно притопывая на месте и рассказывая все, что еще не успел рассказать. Они без конца улыбались друг другу и выглядели ужасно счастливыми.

«Может, мне тоже стоит попробовать? В конце концов, многим это помогает, не так ли?»

Резкий рывок и сбитый ею с ног пассажир ознаменовали конец путешествия. Келен выкатилась из автобуса вслед за друзьями, не спуская с них глаз. Итак, запомнить: всему улыбаться, с каждым здороваться, делать вид, что тебе очень весело. Поправлять прическу?

«Почему нет». – Келен, плюнув на руку, одним движением пригладила торчащие во все стороны пушистые лохмы.

Во дворе школы стояли галдеж и суета. Огромная куча людей выглядела как море, чьи волны сталкивались, налетали одна на другую и шумели как в сильнейший шторм. Обрывки фраз, восторженные лица, приветствия, возгласы – всё это Келен, как могла, обошла стороной. На нее не обращали внимания, и это ее устраивало. Даже ученики старшей школы вели себя прилично, еще не успели заразить друг друга своей хвастливой придурью, а может стремились произвести на учителей правильное первое впечатление. Ничего, это поправимо.

Коридоры встретили ее пахнущей хлоркой тишиной. Редкие изгои, интроверты и прочие любители уединения слонялись туда-сюда в попытках отыскать нужный кабинет. Сверившись с расписанием, сфотканным на телефон, Келен тоже поспешила скрыться в пока что пустом классе. Сумку – на середину ряда, а самой – поближе к окну, чтобы посмотреть на прозрачное голубое небо и послушать далекие крики чаек, носящихся над морской гладью.

Пора было что-то делать. Келен не знала, с чего ей следовало начинать, но скорее всего в ход пойдут улыбочки, шутки и стремление завязать непринужденный разговор. Заводить друзей она не умела, более того – они были ей не нужны. И шутки, и смех, и все, что каждый желал получить от тех, кого он называл друзьями, раньше дарил ей один-единственный человек. Келен чувствовала в своем одиночестве преданность ему, однако дни шли, шли и месяца, а лучше ей все никак не становилось. Поскольку с одноклассниками отношения не клеились, Келен подумала, что наладить с ними контакт – первый шаг на пути к успеху.

«Многого от тебя не ждут. Просто будь беззаботной и радостной до конца этого дня».

И тут прозвенел первый звонок. Келен подхватилась с места и поспешила принять расслабленную, непринужденную позу. У нее было десять минут, чтобы положить хорошее начало учебному году. Но стоило классу наполниться, как ее дыхание участилось, ладони и грудь вспотели, челюсти крепко сжались, словно она в любой момент ждала апперкота.

«Я не могу. Ей-богу, я не могу», – скандировала она, наблюдая за целой ордой из галстуков, брюк, портфелей и разноцветных волос.

В класс, хихикая, заскочила Эмма Харпер – незлобивый, дурашливый человек, душа любой компании и известная сплетница школы, с ней следовало поздороваться. С ней под ручку шагал страшно довольный собой Сэм. Кэсси… Нортон… Билл… Девочка в очках, имя которой Келен постоянно забывала… Грейс, Льюис и, наконец…

«Чёрт. – Келен подавилась воздухом. – Как же я могла про тебя-то забыть?»

Друзей в классе у нее не было, тем не менее Келен не могла бы заявить, что ее унижали или оскорбляли, скорее считали чем-то вроде досадного недоразумения, затесавшегося в их веселые, дружные ряды. Однако нашелся среди них тот, кто всяческим образом старался это исправить, привлекая к Келен столько чужого внимания, сколько могло позволить его раздутое эго. Оливер Карт. Поистине особенный человек, к которому Келен не испытывала немого равнодушия. О нет. Она его глубоко ненавидела, и чувство это оказалось до кучи взаимным.

До чертиков рыжий, самодовольный и уверенный, без единой веснушки на смазливой улыбчивой морде, Оливер был всеобщим любимчиком и оттого задирался так высоко, что ни у кого не возникало сомнений в его непревзойденности. А Келен, смевшую считать иначе, Карт с начала средней школы по-зверски гнобил, сочиняя про нее небылицы и разнося их, точно заразу, всюду, куда ступала его длиннющая нога.

У Келен вмиг взмокла спина. Она съежилась и подобралась, окончательно вспомнив причину, по которой ей не удавалось завести себе школьных друзей. Оставалось надеяться, что Оливер не вздумает сесть рядом с ней.

«Пожалуйста, господи, ну не может же он быть такой свиньей».

– Привет, Эмма, – пробубнила себе под нос Келен.

– Оу! – Эмма несказанно удивилась, хлопнув ресничками. – Привет… Келен. Чё как?

– Ну так. Ну… а у тебя как?

– Ничего так!

– Круто.

– Можно попросить тебя об одолжении?

– Попробуй, – сказала Келен и тут же прикусила язык.

– Не уступишь мне свое место? – Эмма вопросительно посмотрела на нее. – Плиз! Я очень люблю здесь сидеть. А ты сядь впереди меня или позади, ладушки?

– Ок. – Келен перекинула сумку на одну парту назад.

– Вот спасибочки! – Харпер счастливо плюхнулась на сиденье. – Как твои каникулы?

– Сойдет. – Помолчав, Келен добавила: – Могли быть и хуже.

– М-м-м.

Диалог клеился с трудом. Келен судорожно подыскивала тему, покуда Харпер окончательно не потеряла к ней интерес. Подружиться с этой девчонкой наверняка было бы здорово и нескучно. Правда от их непродолжительных бесед Келен обычно начинала зевать во всю глотку, словно Эмма своим присутствием высасывала из нее силы.

«Надо спросить ее о чем-нибудь еще. Может, о чем был новый фильм, ну, тот, который недавно шел в кино?»

– Как поживаешь, Фаэр?

Келен подскочила от неожиданности. По левую сторону из ниоткуда всплыла ухмыляющаяся рожа Оливера. Он всегда чему-то ухмылялся про себя, щуря зеленые глаза, как большой рыжий кот. Улыбка выбивала Келен из колеи, и потому в любом споре с Картом она проигрывала, от этого становилось горько, обидно и хотелось реветь.

«Гнусный тип. Таким раньше языки отрубали, честное слово».

– Будь добр, уйди, – сухо ответила Келен, – ты портишь весь вид.

– Для начала, где твои манеры? Я, кажется, с тобой поздоровался. Кроме того, это моё место, – невозмутимо произнес Оливер. – Почему бы тебе не перебраться куда-нибудь в тень, подальше от людей?

– Сядешь где-то еще, не облезешь.

Оливер надменно хмыкнул. И из вредности приземлился прямо позади нее.

«Упертая мартышка».

Келен скрестила руки на груди, сделав вид, что никакого контакта между ними не было. Но между лопаток забегали мурашки.

– Так… – Девочка тщетно старалась вернуть нить утерянного разговора. – Эмма… Как тебе новый фильм?

– Ты тоже ходила? – оживилась Эмма. – О, ну знаешь, на мой взгляд это было просто нечто!..

«Отлично». – Келен незаметно выдохнула. Эмму понесло, это означало, что она могла добросовестно молчать еще минуты три, а то и больше. Могла бы, если бы на ее плечи вдруг не опустились две огромные горячие ласты.

– Мои поздравления, Фаэр, – громогласно объявил Карт прямо ей в ухо. Его было трудно не расслышать. – Ты наконец-то разобралась со своей сексуальной ориентацией?

Эмма поперхнулась на полуслове. Келен, краснея, затем бледнея, наблюдала, как к ним поворачивались и другие люди. Плечи под ладонями Карта жгло, точно раскаленной магмой. Чувство было мерзкое, и Келен одним нервным неловким движением скинула их с себя.

– Вижу, что так оно и есть! – снисходительно осклабился Оливер.

– Что ты несешь? – свистящим шепотом спросила Келен, чувствуя, как ее глаза начинали стекленеть.

– Слава господу богу, я уж боялся, что ты совсем фригидная.

– Заткнись…

– Брось, Оливер, – неуверенно вступилась Эмма. – Чего ты к ней цепляешься, мы же просто общались.

– Ты-то чего распереживалась? – усмехнулся Оливер. – Или заразилась от этой, шуток не понимаешь? Хотя на твоем месте я был бы поаккуратнее: смотри только, как она занервничала! Стало быть, я скорее всего прав, верно?

Кто-то злорадно прыснул. Келен вскинулась, раздувая ноздри, позабыв о данном себе обещании оставаться невозмутимой, что бы ни случилось. Она развернулась к Карту, испепеляя его взглядом, готовая впиться ему в горло в любую секунду… Не впервой…

Прозвеневший второй звонок привлек в класс их классного руководителя и по совместительству учителя истории, мистера М.

– Приветствую всех. – Он обвел взглядом своих подопечных и, ожидаемо, задержался на все еще взъерепененной, расстроенной Келен. – Мисс Фаэр, первый учебный день, где ваша униформа?

Келен, испугавшись худого, бегло окинула себя взором.

– Вроде… на мне?

По кабинету растеклись смешки.

– А вам не кажется, что чего-то не хватает?

– Никак нет…

– Прекрасно, значит, сейчас будем играть с вами в детскую забаву «найди пять отличий»! – Мистер М в раздражении швырнул классный журнал на стол, отчего первые ряды рассеянно вздрогнули. – Пиджак, мисс Фаэр! Где ваш пиджак?

– В кустах потеряла, – сквозь зубы, но достаточно слышно промолвил Оливер, чем вызвал новый всплеск всеобщего веселья.

– Я сказала тебе заткнуться, – прошипела Келен.

– Мисс Фаэр, что за выражения в моем классе?

Келен, потупившись, вперилась глазами в столешницу парты.

– Так что с пиджаком? – допытывался мистер М.

– Забыла.

– Вас отправить домой?

– Нет! – громче положенного, почти умоляюще выкрикнула Келен. Объясняться со своей матушкой, рабочий день которой начинался в одиннадцать, не шибко хотелось. – Я… Этого больше не повторится, сэр.

– Весьма надеюсь, – скупо откликнулся тот. – Раз уж с памятью у вас проблемы, напомню вам, что в прошлом семестре вы обещали приложить больше усилий к изучению всемирной истории. Оценка ниже среднего меня не устраивает, не должна устраивать и вас.

– Я это помню, сэр.

– Хорошо. На этом разбор полетов предлагаю закончить… пока что.

И вот так последующие учебные часы внезапно стали вовсе не такими, как планировалось изначально. Отвечая невпопад на вопросы, Келен сидела в самом конце класса и смотрела в пустоту оцепенелым рыбьим взглядом. Больше она ни с кем не старалась завязать беседу. Благодаря Оливеру, тупой, эгоистичной твари, она не приблизилась к своей цели ни на шаг. И самое удивительное: он даже не задумывался, что испортил человеку очередную попытку прийти в себя. Таким мог быть только бесконечно жестокий, злой и глупый человек. И все его друзья не могли далеко уйти. Келен не хотела иметь с ними ничего общего.

После школы у Келен было около четырех часов, которые она могла провести наедине с собой, не выслушивая мамины упреки и не просиживая штаны за партой среди ужасных сверстников. Вот только идти ей было некуда: курортный сезон в Брайтоне не закончился с наступлением сентября и потому его улицы, кафе и в особенности пляж были до отказа забиты приезжими, раздобревшими и обленившимися за время отпусков. Келен же, за день порядком утомленная присутствием вокруг себя других людей, мечтала забиться куда-нибудь в угол, где ее никто не мог бы достать.

Стоя в ожидании автобуса, она покопалась в карманах брюк и выудила из них несколько монет, оставшихся со сдачи ее унылого обеда. В груди что-то трепыхнулось – слабая попытка порадоваться.

Неподалеку от их дома на перекрестке дорог находился большой супермаркет. Келен нравилось это место, она часто заглядывала туда летом, когда особенно сильно хотелось удавиться. Аккуратно расставленные по полочкам товары в красивых ярких упаковках создавали ощущение успешности, определённости и домашнего уюта. Необязательно было что-то покупать, достаточно было знать, что это продается, а значит гипотетически могло стать твоим. Раньше Келен обожала ходить за продуктами. Что бы она ни положила в корзину, оно почти никогда не отправлялось обратно на полку. Но потом это, как и все в ее жизни изменилось. И все, что Келен могла себе нынче позволить – одна плитка молочного шоколада. Без этой сладости девочка теряла те жалкие остатки эндорфина, что поддерживали в ней жизнь, поэтому Келен готова была отдать свой обед и ужин, лишь бы скопить немного денег на шоколад. Миссис Фаэр не поддерживала дочкину страсть, утверждая, что от шоколада портились кожа и зубы, так что Келен приходилось съедать его тайком.

В магазине стояло тепло, приятное после мерзкого влажного ветра. Келен прошла мимо печенья, зефира, рулетов с кремовой начинкой и всего, на что у нее капала слюна, в быстром темпе. Денег у нее осталось исключительно на шоколад.

Пока девочка силилась сопоставить свои желания со своими финансовыми возможностями, из-за стеллажей выполз работник магазина. В одной руке он держал ведро с мыльной грязной водой, в другой – длинную швабру. Келен была с ним немножко знакома: звали его все Дени, просто Дени, лет ему стукнуло под пятьдесят, и все, чего он добился в жизни – должность поломойки в супермаркете. Девочка так и видела в нем неудачливую себя спустя долгие, мучительные годы. Дени выглядел потрепанным и ужасно одиноким. Он разругался с семьей, схватил воспаление легких на нервной почве и погряз в долгах – об этом Келен против воли слышала вскользь, стоя в очередях.

– Добрый день, – поздоровалась она с уборщиком.

– Привет, дочка. – Дени кивнул. Поставив ведро на пол, он потянулся, кряхтя и скрипя точно старая половица. – Как твое ничего?

Келен кисло улыбнулась, ей было противно, когда тот называл ее «дочкой». Но Дени всегда здоровался с ней, несмотря на степень собственной занятости и настроение.

– Нормально, – ответила Келен.

– Ну, вот и славно. – Дени задумчиво почесал нос, еще раз кивнул девочке и отправился в молочный отдел отмывать от пола вишневый йогурт.

Погода на улице испортилась, поднялся ветер, а небо заволокло тучами, и Келен была вынуждена отправиться домой. По правде сказать, свой дом она не желала видеть так же сильно, как и маму. Не потому, что она ее не любила. Но укорительные взгляды, которые без конца напоминали девочке о собственной ущербности, не сглаживали конфликты и не способствовали ее исцелению. Миссис Фаэр была суровой, уставшей женщиной с тягой к тирании и считала, что в критических ситуациях клин клином вышибают.

В доме было тихо и прохладно. В спальне на столе под невесомым слоем белесой пыли покоился огромный ноутбук, которым при желании можно было серьезно покалечить. Келен сдернула с незаправленной кровати плед, обмоталась им наподобие халата и забралась с ногами на стул.

Ноутбук просыпался медленно, шумел, будто самолет, приготовившийся к взлету, а старый зачахший в грязи и пыли вентилятор едва справлялся с нагрузкой. Келен с отупелым терпением ждала, потихоньку обгрызая шоколадку.

Около года назад она основательно подвисла в социальных сетях и примерно в то же время познакомилась с неким парнем, записанным как Дэвид Ливингстон. Точного его возраста Келен не знала, фотографий тоже не видела, переписка их завязалась случайно, а вскоре, набрав обороты, стала катиться по наклонной. Дэвид был не бог весть каким собеседником, но его из рук вон пессимистический настрой совпадал с мироощущениями Келен. Иногда она жаловалась ему на жизнь, правда, без особого успеха: Дэвид утверждал, что терпеть не мог нытиков, и любые ее попытки выплакаться воспринимал как грубое покушение на свою свободу. Однако Келен было трудно молчать, она нуждалась в ком-то, кто позволил бы ей распустить сопли и не корил за это, поэтому вредная привычка заглядывать на популярный сайт изо дня в день не исчезала. По правде говоря, Дэвид приходился ей единственным, каким-никаким, а другом, и без него становилось еще горше.

– Есть. – Келен расплылась в нездоровой улыбке: Дэвид был онлайн. – Поговори со мной… пожалуйста.

– Привет.

– хай

– Что нового?

– сходил в кино. новый фильм полный отстой.

Келен закатила глаза. По их переписке складывалось впечатление, будто бы Ливингстон дни напролет проводил в кинозале. Его не интересовало ничего, кроме этих движущихся громких картинок, и неважно, какой в них вкладывался смысл, лишь бы они были напичканы впечатляющими спецэффектами.

– А что так?

– спецэффекты дерьмо.

– Ясно. Ну как ты в целом?

– я-то в порядке

Да. Вот оно. Келен сбивчиво застучала по клавишам, поправляя за собой каждое второе слово. Кажется, разговор поворачивал в необходимое ей русло.

– Это хорошо. А у меня вот первый день занятий прошел. Полный отстой.

– ммм

– Помнишь, я рассказывала тебе про Оливера Карта? Мой одноклассник. Этот *censored* сегодня…

Келен долго ждала ответа на это неожиданно длинное и развернутое сообщение, в котором появилось вдруг всё: горечь, обида, безысходность. Она не ждала многого, простого «Не переживай, все будет хорошо» было бы достаточно.

– слушай, я кажется доходчиво все объяснил в прошлый раз. меня не интересуют твои однообразные проблемы. может, интересовали раньше, но сейчас нет. у меня своих забот по горло, хочешь верь, а хочешь не верь. мне между прочим ничуть не лучше чем тебе, но я же не плачусь об этом ежесекундно? забудь о своем оливере и перестань делать и себе и мне мозги. сто раз я уже слышал о твоем папаше. мне его жаль, и тебя жаль, но пора уже придумать что-то новое. ненавижу, когда мое внимание используют в целях самоподдержки, я не жилетка для нытья. или я тебе друг, с которым есть о чем поговорить, о фильмах например, или тебе лучше мне не писать.

Келен прочитала сообщение дважды. Внутри нее дернулись тугие струны и мертвенно затихли. Она закрыла ноутбук, сняла через верх рубашку, накинула на плечи плед и села на кровать, обхватив колени руками.

Тишина в доме стояла ужасная, даже со второго этажа слышался ход часов. И в этой тишине Келен услышала кое-что.

Она была одна. Совершенно одна.

В солнечном сплетении разлилась тупая ноющая боль. Келен глубоко вздохнула.

И, уткнувшись лицом в колени, зарыдала.

Никто во всем мире не мог ей помочь, потому что того, кто мог, давно уже не было на свете. Её лучшего друга и защитника. Того, кто был для нее примером, поддержкой и опорой во всем, чей неиссякаемый оптимизм дарил ей счастливое, беззаботное детство, ощущение легкости и уверенности. После его смерти весь мир погрузился в беспроглядный мрак, и сколько бы Келен ни билась, она так и не сумела его разогнать. Их дом стал без него угрюмым и слишком большим для двух людей, миссис Фаэр окончательно озлобилась на всё живое, а Келен навсегда лишилась отца.

Когда два года назад, однажды вечером, к ним в дом заглянули люди в полицейской форме, мир остановился. Три дня он не шевелился, несмотря на то что вокруг все кипело и горело, подгоняемое горестными стонами и криками; она не реагировала, не думала и ничего не чувствовала. А после похорон, когда Келен осталась наедине с собой в своей комнате, мир рухнул. Девочка проплакала целую неделю, целый месяц и больше не могла успокоиться. Тогда же она и подхватила неизлечимую болезнь, в существование которой никто не верил, даже школьный психолог, и оттого не пытался что-либо предпринять. Келен потеряла всяческий интерес к жизни, и больше ей ничего не было нужно.

Нынешняя Келен потерла глаза. Ужасно хотелось спать. Не переодевшись до конца, она рухнула на кровать, замотавшись с головой в одеяло.

Бессмысленно. Ничто не имело смысла. Келен была обречена на вечную смерть.

«Если только не случится какое-нибудь чудо».

Каждый новый день делался холоднее предыдущего. В этом году осень не медлила и рвалась занять свое законное место с бешеной скоростью. Спустя каких-нибудь две недели без куртки на улицу стало невозможно выходить, а в комнате Келен температура по утрам была почти как на северном полюсе. Девочка куталась в одеяла, жалась к слабо прогретой батарее, ставшей жертвой их извечной экономии, и еле продирала глаза. Ей казалось, что только человек, находящийся в тесной близости со своей кончиной, мог спать столько же, сколько она. Хотя по внешним показателям, она была вполне себе здорова: жара не наблюдалось, давление не понижено, резких болей нигде не было. Зато держалась ужасная слабость.