Текст книги "В стране наших внуков (сборник рассказов)"

Автор книги: Ян Вайсс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

На прощание пани Бедржишка оказала Гане:

– Я воспитаю из нее прекрасного и гордого человека – это я могу вам обещать...

С тех пор они встречались дважды в неделю на Аллее колясок. Расположенное невдалеке отделение Центрального института искусственной погоды обеспечивало этот район погожими днями. Правда, иногда институту не вполне удавалось выполнить заказ, и люди посмеивались, что обещанный "легкий ветерок" срывает у мужчин шляпы и поднимает юбки у женщин. Но все же не раз институту удавалось отгонять суровые ветры, рассеивать туман и вырывать у осени еще несколько золотистых дней. Да здравствует солнце! Выманить у него последние лучи, необходимые для всех детенышей, в каких бы колясках они ни лежали!

Пани Гана ревниво наблюдала за Ганичкой и каждый раз старалась определить, идет ли ей на пользу спартанское воспитание. Она уже не боялась вынимать девочку из коляски и брать ее на руки, но никогда не забывала внимательно осмотреть ее: не отлежала ли она спинку и не натерла ли ушко.

Девочка одинаково приветливо улыбалась обеим мамашам. Наверное, она будет хохотушкой. Но Ганичка ничем не отличалась от своих сестер – тщетно пани Гана с материнской придирчивостью искала на ее личике какую-нибудь особую, отличительную чёрту, старалась уловйть, не меняется ли его выражение в новых домашних условиях, под иным солнцем материнских забот, отражая сияние другого лица. Но ничего такого пани Гана не могла найти, и это ее успокаивало. И все же порой ее охватывало желание взять ребенка к себе домой, хотя бы только на один день. Ей страстно хотелось уложить всех троих вместе в их широкую кроватку, понежничать с Ганичкой, поласкать и приголубить ее, дать ей то, что она, по мнению пани Ганы, может получить только от настоящей матери.

Однажды Гана дала подержать Бедржишке свою Аничку.

– Скажите, дорогая, заметили бы вы, если бы вам подменили девочку?

– Действительно, – ответила, ничего не подозревая, Бедржишка, – они так похожи, что их невозможно различить. Три одинаковые писанки. Но одна из них моя!

– А что, если бы вы оставили у себя на один день Аничку, – предложила ей Гана. – А я взяла бы на ночь к себе Ганичку. Завтра мы опять их обменяли бы.

Но теперь уже пани Бедржишка поняла скрытые замыслы Ганы и быстро положила обратно в коляску Аничку.

– Мне кажется, что это было бы нехорошо, – сказала она. – Ганичка уже привыкла ко мне и к своему режиму. Лучше оставить каждую в своей коляске. Когда они подрастут и начнут ходить, я с Ганичкой приду к вам в гости, а потом вы ко мне...

Осень постепенно угасала. Утро вставало в тумане, который днем поднимался вверх и закрывал солнце. Напрасны были усилия специалистов и сотрудников института, тщетно они устанавливали могучие прожекторы и полосовали ими затянутое небо на много километров ввысь.

Над парком не прояснялось, ветрозащитители не могли больше сопротивляться напорам вихрей, которые обходили их и нападали со всех сторон. Ветер перемешивал опавшие листья лип, кленов и каштанов и устилал аллеи разноцветным ковром. Ударил первый морозец и опалил георгины. Только поздние зимние розы упорствовали, но и в их бутонах таилось тоскливое предчувствие, что уже поздно, что они уже не расцветут в этом году. Озеро у берегов покрылось тонким ледком, и водяные птицы перекочевали в глубь заповедника, на более теплые озера.

И все же парк не совсем затих. Как только небо немного прояснялось, появлялись тепло одетые мамаши с жесткими колясками. В знак приветствия они обменивались улыбками, как бы поддерживая друг друга в своей стойкости. Но и они бежали с колясками согреваться в ротонду, если начинал дуть холодный резкий ветер.

Иногда выдавались ясные, прозрачные дни, увенчанные солнцем. Тогда выходили на прогулку и самые заботливые и осторожные хмамашн с самыми теплыми колясками. Парк снова оживал, появлялись и совершенно новые младенцы в новых колясках.

В один из таких искристо-ясных дней в аллее снова встретились пани Гана и пани Бедржишка.

Достаточно было одного-едннственного взгляда, брошевного на коляску, чтобы пани Гана оцепенела от ужаса. Ганичка была укрыта только тонким одеяльцем, и обе ее ручки, красные как раки, высовывались наружу.

– Она же простудится! – простонала перепуганная Гана. – Я вам дам что-нибудь из своих вещей.

И, действительно, у нее было что раздавать. Пуховые одеяльца почти доверху наполняли ее коляску, на дне которой едва виднелись две закутанные головки.

– Не простудится, – улыбнулась Бедржишка. – Для этого я и закаляю ее. Как видите, она не имеет ничего против.

"Ты заморозишь моего ребенка! У тебя вместо сердца кусок льда! Верни мне ее, пока она еще не замерзла!" -рвалось у Ганы из сердца, но она не имела права произнести эти слова. Ребенок принадлежит атой мерзавке, она может с ним делать, что хочет; хоть бы девочка заплакала – а она, Как нарочно, не плачет.

– Идемте скорее греться! – закричала Гана.

Обе они направились к ротонде, где их ждали тепло, музыка и закуска и где об их малютках позаботятся сестры-врачи.

Но уже издали они заметили, что там творится что-то необыкновенное. В круглом вестибюле суетятся матери с детьми на руках, их глаза полны ужаса. Одни устремляются по лестнице на верхнюю галерею ротонды, другие в смятении спускаются вниз. А где же знакомые сестры и студентки, кто возьмет наших малышей в свои бархатистые руки? Куда девались врачи и фельдшерицы со своими улыбками и одобрительными словами? Малыши, привыкшие к тому, что их ждало в эту пору и на этом месте, начали плачем добиваться восстановления привычного порядка.

Гана и Бедржишка быстро поднялись на второй этаж. Белая дверь кабинета директора распахнута настежь. Там масса народу – им не пробраться...

Что такое происходит? Что случилось?

– Там лежит замерзший ребенок!

– Нет, он еще не умер!

– Еще, говорят, двигается!

– Но как он мог замерзнуть?

– Наверное, какая-нибудь спартанка...

– Закалила его до смерти!

Пани Гапа бросила на Бедржишку уничтожающий взгляд. Но послышались новые голоса, доносившиеся из глубины комнаты.

– Сестра Марта нашла ребенка на лестнице!

– Он пролежал там всю ночь!

– Он был как сосулька!

– Ребенок на лестнице! Какая же мать?..

– Это была пе мать...

Из кабинета неслись все новые вести: – Это мальчик!

– Крепкий и здоровый мальчик!

– Вы говорите, крепкий и здоровый?

– Какой хорошенький!

– Как крепко спит...

И вдруг раздался чей-то пронзительный криК, который потряс всех матерей до глубины души.

– У него же нет глаз!

В то время как сестры занимались с малютками и укладывали их в кроватки, матери собрались в аудитории, чтобы выслушать сообщение старшего врача. Только что закончился медицинский совет.

Публично было объявлено о найденном ребенке, и теперь он, трагически величественный, лежал разверйутый на белоснежной кроватке. Временами он дрыгал ножками и размахивал ручками, довольно агукал, но веки у него оставались закрытыми, словно он спал.

Матери осмотрели его. Любопытство было удовлетворено, теперь заговорило сердце. Скатилась не одна слеза, не одна рука потянулась к нему, губы задрожали от рыдания. Так это было ужасно, так невероятно...

Матери уселись на скамьи, расположенные амфитеатром в виде подковы. Внизу на возвышении заняли места за столом члены коллегии. Председательствовала старший врач пани Шипурватти, индийка с черными, тронутыми сединой волосами и жгучими круглыми глазами.

– Матери,– сказала она спокойным, по внушительным голосом,– здесь перед вами лежит ребенок, у которого нет глаз!

Аудитория заволновалась, раздались возгласы: – Возможно ли это!

– Почему ребенок родился без глаз?

– А что же мать?

– Успокойтесь, пожалуйста,– продолжала пани Шипурватти.– Мы все испытываем одинаковое чувство боли и стыда. Нам стыдно и грустно, что на свете живет мать, которая снимает с себя заботу о ребенке так же просто, как снимает перчатку. Разве она не знала, что ребенок является не только достоянием родителей, но принадлежит и всему обществу? Разве она не знала, что мы можем ей помочь? Своим поступком она сама вынесла себе приговор. Найдется ли среди вас мать, которая могла бы защищать ее?

Слово взяла высокая женщина, худая и бледная, с черными волосами, в которых резко выделялась белая как снег прядь. Она сказала:

– Хотя она и проявила трусость своим поступком, но я беру на себя смелость защищать ее! Представьте себе ее ужас и горе, когда она установила, что у ребенка нет глаз. Что делать? Нам теперь стыдно за нее, но и она переживала, кроме других мучительных чувств, и чувство стыда – стыда перед обществом, которое спросит ее, почему у ее ребенка нет глаз. Она боялась и собственного ребенка, который однажды задаст ей тот же вопрос. Несчастная хорошо завернула маленького, чтобы защитить его от холода, и положила его на порог нашего храма. Она знала, что мы подумаем о его судьбе, возьмем его под свою охрану, что он будет жить. Но, избавившись от ребенка, она тем самым лишила себя права быть его матерью. Никто никогда не узнает о ней, как будто ее вообще не было. У ребенка нет матери. Ребенку нужна новая мать. Подбрасывая его, она, наверное, плакала. Вот все, что я хотела сказать в защиту этой матери!

Женщина села. Лицо ее приняло спокойное и выжидательное выражение. После нее снова заговорила старший врач, пани Шипурватти:

– Вернемся к ребенку. На нашем консилиуме раздался голос за то, чтобы от нас исходило предложение о безболезненном усыплении ребенка. (По аудитории, подобно электрической искре, пронеслось волнение.) Я сообщаю вам об этом только для полноты отчета, так как данное предложение моментально было отклонено. Его автор говорил, что, дескать, общество не может взять на себя ответственность за воспитание человека, который один среди всех будет несчастным...

Поднялась буря негодования:

– А кто же говорит, что он должен быть несчастным?

– Мы дадим ему все блага мира!

– Он будет иметь все остальное, так что глаза не понадобятся ему!

– Он так полно будет воспринимать жизнь другими органами чувств, что будет вполне счастлив!

– Он будет видеть посредством музыки, через вкус и запах...

– И руками!

– Мы научим его работать – в этом вся мудрость и счастье жизни!

– А что, если скрыть от него, что он слепой? – высказал кто-то несмело свою мысль, но никто не поддержал ее, настолько она была нелепа, и голос сразу же замолк. Старший врач пани Шипурватти продолжала свою речь: – Все дефекты зрения, как вам известно, можно излечить. Мне кажется, в нашем обществе уже не найдется человека; слепого на оба глаза. В прежнее время было так много незрячих, что для них устраивались специальные приюты. На улице такого человека сопровождала собака, его печальным отличительным знаком была белая палка. Теперь не существует приютов, в которых слепой мог бы жить вместе с подобно ему обиженными судьбой. Итак, что же делать с ребенком? Что предпринять немедленно, прежде чем о нем будет вынесено окончательное решение? Вот он лежит здесь – вы все его видели. Он здоров, просто поразительно – он еще ни разу не заплакал; это тоже говорит о его хорошем состоянии, если принять во внимание, как он провел ночь. Но он будет плакать, он должен плакать – так уж изъясняются младенцы...

– К чему эти длинные разговоры,– раздался голос матери с белой прядью волос в черных кудрях. – Я беру его к себе.

Но тут поднялись и другие матери. Аудитория зашумела голосами:

– Дайте его мне! У меня только один...

– Нас восемь – ему будет весело...

– Я буду любить его, как своего собственного...

– Я дам ему все, даже собственные глаза...

– А я... – воскликнула еще одна, но не договорила и побежала к кроватке, видя, что и другие матери устремились туда. Их было много, а ребенок один; к нему тянулось столько рук, посягавших на его безопасность! Пани Шипурватти преградила матерям дорогу.

– Ребенку нужна мать, но только одна мать, – сказала она. – Так кто же из вас?

– Я! – закричала пани Гана, протолкавшись вперед почти к самой кроватке.– Прошу вас, выслушайте меня!

– Я знаю, что вы хотите сказать! – поддержала ее пани Шипурватти.– Вы правы!

– Доктор Шипурватти,– возбужденно начала пани Гана,– вы ведь знаете моего ребенка, или, правильнее, моего бывшего ребенка! Я отдала его женщине, у которой не было детей! Вы хвалили меня за этот подарок, но в моем сердце образовалась пустота, трилистник разорван, ему не хватает одного листочка! Я прошу, очень прошу вас, отдайте мне этот бутончик, хотя бы только потому, что и я умела отдать...

– Действительно, ни у кого нет на него такого права, как у вас,– ни минуты не раздумывая, ласково сказала старший врач.– Мы дадим его вам...

Жепщины вполне согласились с этим решением.

Но вдруг вперед протолкалась пани Бедржишка и бросилась прямо к кроватке. И, прежде чем кто-либо смог помешать ей, она схватила ребенка на руки.

– Он мой! – сказала она твердо.– С этим условием я возвращаю Ганичку на ее место! – И она высоко подняла барахтающегося младенца.

– Мальчонка улыбнулся! – воскликнула в восхищении одна из матерей, а за ней стали восхищаться и остальные.

– Он машет лапочками, смотрите!

– Смеется. Он смеется – и ручками, и ножками!

– Ничего не видит, и все же ему весело!

– Ему нравится, когда его поднимают вверх – ему это приятно...

– Дайте же мне его на минутку...

Ребенок переходил с рук на руки. Каждой матери хотелось хоть минутку подержать его, приласкать, назвать теми нежными и бессмысленными именами, которыми матери любовно величают собственных малышей. Пани Бедржишка стояла с чуть приподнятыми руками, напряженно наблюдая, как ребенок то приближался, то удалялся на волнах объятий. Неожиданно к ней бросилась Гана и заплакала от счастья. Она спрятала у нее на плече лицо, чтобы никто не видел ее рыданий. Она чувствовала, что. наверное, выглядит сейчас безобразной, еще более безобразной, чем ее всхлипывающие малютки. С детства она ни разу не плакала и даже не представляла, что и взрослые могут плакать, что это приходит само собой, если в их жизнь врывается счастье, кажущееся непереносимым.

– Спасибо вам,– рыдала Гана.– Я принимаю Ганичку обратно, но мне так стыдно! Так ужасно брать назад подарок. Я эгоистка, а вы, вы такая добрая...

Вскоре матери со своими колясками возвращались домой, В мягкой коляске пани Ганы снова лежал трилистник голубоглазок – наконец они опять были все вместе! Но Ганичка неистово визжала, и ее никак не удавалось успокоить. Неблагодарная, она оплакивала свое возвращение в мягкое гнездышко, как будто с ней поступили бог весть как несправедливо! Поэтому пани Гана торопилась поскорее добраться с детьми домой...

Далеко позади Ганы во главе торжественного шествия шла пани Бедржишка. Ее коляска была украшена зелеными веточками и цветами из оранжереи ротонды. Пани Шипурватти надела ей на шею венок, а другие матери увенчали ее голову короной из белых анемонов. Ее восхваляли, напутствовали советами и пожеланиями. Столько было всяких разговоров, но все единодушно признавали, что справедливость восторжествовала.

Однако пани Бедржишка словно ничего не слышала. Она шла твердым, почти строгим шагом, сжатые губы задумчиво улыбались, а глаза заботливо смотрели на дно коляски. Она шла, как полноправная, признанная мать после своей коронации. А царством ее было слепое дитя...

Солнце уже не грело. Его косых лучей едва хватало для того, чтобы осветить это торжественное шествие, заиграть в красочных одеждах матерей и яркой расцветке колясок. Шествие медленно двигалось к выходу из парка, а потом широкой рекой разлилось во всех направлениях...

Долго, очень долго они ие встречались. Прошла зима, в парке снова появилась со своей широкой коляской пани Гана. Но напрасно она искала пани Бедржишку. Ее не было видно в течение весеннего сезона, в праздничные "дни бутонов". Не появлялась она и летом, во время традициоггного карпавала колясок; ни осенью, в дни прогулок отцов, когда только отцы возили коляски, в то время как матери угощались в ротонде. О Бедржишке и о ее слепом мальчике не было ни слуху, ни духу...

Пришла пора, когда девочки начали становиться на ножки и им было уже тесно в коляске. А потом они стали ходить, и прогулкам в парке пришел конец. Пани Гана постепенно стала забывать о своем осеннем приключении – столько других забот и радостей было у нее; жизнь проходила между яслями, детским садом, школой и заводом, и дни неслись, как водопад...

Только Ганичка порой напоминала ей об этом.

Временами матери казалось, что девочка чем-то отличается от своих сестер. Такая же и все-таки другая. Пани Гана не могла бы точно сказать, чем именно. Все они должны быть разные, хотя они и из одного гнезда. Но у Яны и Ани так много общего, чего нет у Гагшчки, а у нее есть в свою очередь то, чего нет у ее сестер. Она была чуточку выше и крепче и, пожалуй, даже умнее. Возможно, так получилось потому, что она первая появилась на свет, должна же была одна из них быть первой, даже если это и была тройня...

И все-таки, все-таки иногда папи Гане казалось, что девочка "отмечена" чужой матерью, чужой коляской, теми несколькими неведомыми ей неделями, когда она по собственной вине потеряла девочку из виду, когда ребенок стал подарком...

А через три года появился новый ребенок, а с ним и новые прогулки и новые знакомства...

А через следующие три года...

Прошло семь лет, прежде чем матери снова встретились. Встреча опять состоялась в Аллее колясок. В широких кронах старых лип трепетали нежные, еще светлые листочки, такие трогательные на сморщенных телах этих старух. С одной липы на другую перелетали стаи воробьев, увлеченные какой-то неистовой игрой в птичьи пятнашки.

И только аллея из белого мрамора и почти прозрачного аэролита с нежностью и юмором рассказывала о событиях в жизни малюток. Ребенок, купающийся в ванночке, как будто растворяется в хрустальном воздухе внезапно совершенно исчезает, а потом снова появляется, вынырнув из ничего, все это происходит по капризу солнца и атмосферы и зависит от места, с которого смотришь. И вдруг...

– Это вы!..– в изумлении воскликнула пани Гана, когда узнала жесткую и безжалостную коляску и только потоад– пани Бедржишку. Ее лицо, казалось, еще больше помолодело, но коляска – коляска была старая, и если не та самая, то, во всяком случае, очень похожая на нее.

Введенная в заблуждение этим сходством, Гана заглянула в коляску – что делает слепой младенец.

В эту минуту она была почти уверена, что увидит его там, забыв совершенно, что прошло семь долгих лет. На волосяной подстилке лежал совсем другой ребенок. Он тихо и спокойно смотрел на мир своими огромными темными глазами, которые словно говорили, что все обстоит благополучно и что ему пока нечего к этому добавить.

Пани Бедржишка тоже откинула занавесочку и заглянула в Ганину коляску. Там, в полумраке, обложенная подушками, лежала розовенькая девочка с темно-голубыми глазками.

– Это ваша?

– Это ваша?

Одновременно спросили они и одновременно кивнули головой. Обеим так хотелось поговорить, столько нужно было сказать друг другу...

– Опять девочка! – сказала скороговоркой Гана.– Но у нас за то время, что мы не виделись, появился и мальчик. Саша с темными глазами – вы не поверили бы. А это опять голубоглазка. Наш папа любит голубой цвет. А вы...вспомнила она вдруг.– А где же тот мальчик?

– Я оставила его дома. Он уже большой и такой умница, наш Ян, улыбнулась Бедржишка в сторону дома.

Гана еще раз заглянула в коляску, а потом вопросительно посмотрела на Бедржишку.

– Вы тогда говорили... я только потому и подарила вам Ганичку...

– Это было так благородно с вашей стороны..

– Да нет, я не о том. Я хочу сказать: это тоже чей-то подарок?

– Это дар моей жизни,– прошептала пани Бедржишка и покраснела, как девочка.– Наконец это случилось, хотите верьте, хотите нет – скала дала воду...

– Как только вы могли сомневаться тогда...

– Ян принес мне счастье, – доверительно проговорила Бедржишка,– о котором я и мечтать не могла. Дни мои наполнены радостью, каждый день приносит мне новую радость.

– И мне тоже. Вставая утром, я с улыбкой ожидаю, что он даст мне хорошего, а когда ложусь спать, прямо не знаю, кого мне благодарить за все.

– А как ваша Ганичка? Я часто вспоминаю о ней. Наверное, она уже большая? Соберитесь какнибудь к нам в гости и возьмите ее с собой! Дети поиграют вместе.

Пани Гана с удовольствием приняла приглашение. Ей очень хотелось посмотреть на Яна, но в глубине души она опасалась, как бы смышленая Ганичка не слишком забивала слепого мальчика. Она такая любопытная и непосредственная, скажет что-нибудь и огорчит его...

– Ваш Ян ходит в школу? – спросила она.

– Не он ходит в школу, а школа ходит к нему! – ответила пани Бедржишка.– Я понимаю, чего вы боитесь, но вы не бойтесь. Его все хотят учить! Когда стало известно, что у меня слепой мальчик, отбою не стало от учителей. Предлагали свои услуги педагоги и доценты, мне приходилось спасать Яна от их чрезмерного усердия. Мы могли выбрать лучших преподавателей. Знаменитый Маркалоус учит его игре на рояле. А какой Ян сообразительный! По дому он ходит так же уверенно, как и я. Он знает, где что стоит или лежит, а случалось даже, что он находил вещи, которые и я не могла найти. Иногда мне кажется, что он просто притво ряется слепым. Но, как только он попадает на улицу, он совершенно теряется...

Они договорились, что сначала пани Гана навестит пани Бедржишку.

И вот однажды пани Гана позвала Ганичку в свою комнату и сказала ей:

– Сегодня, Ганичка, мы с тобой пойдем к одному мальчику, который не видит.

– А чего он не видит? – спросила Ганичка.

– Ничего не видит. Совсем ничего!

– А он живой, мама?

– Такой же, как иты. Ты будешь играть с ним, но должна быть с ним ласковой!

– Я так рада, что ты мне его покажешь, мама...

– Радоваться нечему, Ганичка. Может быть, этот мальчик грустит, ему скучно, и ты должна будешь его развеселить. Это – большое несчастье...

– Какое несчастье? – непонимающе спрашивала Ганичка.

– Я же тебе говорю. Он ничего вокруг себя не видит.

– Разве у него нет глаз? – удивилась девочка.

– Он не может их открыть.

Ганичка зажмурила глаза, сморщила носик и неуверенно замахала руками, но тут же открыла глаза и спросила:

– Так, мама?

– Да, так. И на всю жизнь. А ты и секунды не можешь выдержать! Подойди ко мне и стой спокойно!

Пани Гана взяла большой белый платок и крепко завязала дочурке глаза.

– Что ты теперь видишь?

– Ничего!

– Ну, иди! – и она осторожно подтолкнула девочку вперед. – Иди, сколько сможешь...

Но Ганичка моментально сорвала с глаз платок.

– А теперь представь себе, что тот мальчик всегда так ходит и его все время окружает полная темнота.

– А когда с ним мама?

– Он может обнять ее, погладить, но он ее не видит.

– А солнышко? А цветочки? А картинки?

Пани Гана отрицательно мотала головой: – Ничего, ничего, ничего...

– И он не боится, мама?

– Кого же ему бояться? Его все любят, все помогают ему. Разве вот вещей он боится – как бы не натолкнуться на них.

Ганичка бросилась к матери и обняла ее за шею.

– Мамочка, мамочка, мне хочется плакать – все это так печально, что ты рассказываешь.

Пани Гана прижала к себе Ганичку и поцеловала ее в мокрые от слез глазки.

– Мне его так жалко, так страшно жалко, этого мальчика...

– Когда ты будешь играть с ним, ты не должна показывать свою жалость. Ему было бы очень больно.

– Я не буду его жалеть.

– Ты должна с ним разговаривать так, как будто ты не знаешь, что у него нет глаз.

– Я ему подарю все, что у меня есть...

– Боюсь, что подарки скорее огорчат, чем обрадуют его. Для его мамы мы возьмем что-нибудь.

– Я отдала бы ему все на свете, если бы знала...

Пани Гана посадила девочку к себе на колени и нежно поцеловала ее.

– Это ты получила от меня, доченька.

– Что я получила от тебя, мама?

– Удовольствие и радость оттого, что делаешь подарки.

Она виновато посмотрела девочке в глаза: "Ведь и тебя, голубка, я подарила. Если бы не этот мальчик, ты не была бы моей..."

Пани Бедржишка принимала гостей в детской.

Одна стена, обращенная на юг, была стеклянной и выходила прямо в сад. Комната то заливалась светом, то погружалась в полумрак, когда молодое весеннее солнце скрывали облака. Это была светло-зеленая комната, застланная толстым ковром и обставленная практичной и удобной мебелью; тaм стояли также кремовый рояль и большой глобус с рельефным изображением материков, рек и высоких горных хребтов.

Прежде всего приступили к развертыванию бесконечных подарков – цветов, книжек стихов, редких фруктов, магнитофонных лент с камерной музыкой, чудесных семян комнатных миндальных и персиковых деревьев, которые цветут до самой осени.

Потом пани Бедржишка пригласила гостей в столовую, где был сервирован стол для небольшого угощения. В столовой сидел на стуле мальчик.

– Вот наш Еник, – представила хозяйка гостям крепкого, здорового мальчика со спокойным лицом и каштановыми волосами, причесанными "ежиком". Волосы еще плохо лежали, видно было, что он только недавно стал причесывать их так.

Время от времени он медленно проводил рукой по волосам, и всякий раз при этом рука его на мгновение задерживалась на лбу.

Пани Гана была почему-то немного разочарована. Она представляла себе, что увидит хрупкого мальчика с бледным одухотворенным лицом со страдальческим выражением, а вместо этого пред ней предстал голенастый крепыш, пышущий здоровьем. Однако в его лице чувствовались какая-то настороженность и напряжение. Закрытые веки слегка вздрагивали, казалось, они вот-вот откроются.

– Енда,– сказала ему мать.– Вот это Ганичка. Поздоровайся с ней и скажи что-нибудь приятное.

Мальчик протянул руку и ждал, когда Ганичка возьмет ее. Пани Гана незаметно подтолкнула девочку, давая понять ей, что нужно сделать.

– Здравствуй, Ганичка,– сказал Еник, почувствовав в своей руке ее ручку. – А ты знаешь, что я тебя не вижу?

– Неужели ты не мог придумать ничего лучшего, чтобы приветствовать ее? – упрекнула его мать, обеспокоенная таким началом.

– А разве в этом есть что-нибудь дурное? – спросил Ян и улыбнулся чему-то известному ему одному.– Не бойся, тебе это не помешает. Вот увидишь. Я иногда играю с детьми, они приходят ко мне, чтобы я не был все время один.

– А во что вы играете? – прошептала Ганичка и вопросительно посмотрела на мать.

– В загадки, вопросы и в другие игры. Мяч – это не для меня. Я не люблю круглых вещей. Они убегают из рук, и потом я не могу их найти.

Пани Бедржишка встала.

– Оставим их одних, – сказала она, и на глаза у нее навернулись слезы. – Пусть поговорят. Без нас им будет лучше.

Пани Гана сразу же согласилась с этим и тоже встала. Она понимала, что было бы неделикатно и жестоко из простого любопытства слушать, как слепой мальчик прокладывает себе дорогу к сердцу Ганички. Они тихо и осторожно вышли из комнаты, так что дети даже не заметили этого.

– Я уже хожу во второй класс, – начала Ганичка, когда мамы ушли.

– А я учусь дома, чтобы не ходить в школу, – сказал Еник.

– Значит, пан учитель приходит к вам домой? – выспрашивала его девочка.

– Если бы только один! А то их столько, и каждый говорит свое! Они хотят научить меня всему. Никому не пожелаю такого – мне повезло еще, что у меня голова хорошая. Не знаю почему, но их всех страшно интересует моя голова. Но это не все. Пойдем в мою комнату, я покажу тебе свою "школу".

Он подвел ее к шкафу, в котором лежали "говорящие ленты".

– Вот это – арифметика, вот это – грамматика, а здесь география, физика, музыка – все, что хочешь.

– Я люблю музыку.

– Постой, у меня есть новая лента. Мне вчера принес ее пан профессор Кабелач, который преподает мне историю. Я только не знаю, та ли это лента. Ты слышала, что есть сады глубоко под землей в огромных пещерах? Уголь из них вывезли, и они остались пустыми. Потом там устроили сады. Под потолком подвесили атомные солнца, удобрили землю, и теперь зимой там цветут прекрасные, душистые цветы. А еще там растут кокосовые пальмы, в их кронах порхают колибри и попугаи, и фонтаны там есть. В этих пещерах всегда тепло, и даже зимой, когда у нас наверху трещат морозы, внизу зреют апельсины и бананы.

– Ну ладно, пускай ленту!

Ян вложил ленту в парлофон. Но они услышали не о пальмовых садах в подземелье, а о ледяном городе, который строится на радость туристам далеко за Полярным кругом, на Медвежьем острове.

К этому городу проложили прочную как сталь ледяную дорогу. Завод, на котором обрабатываются льдины для стройки, тоже сделан из льда. Из этого ледяного материала строятся сказочные дворцы с хрустальными колоннами и люстрами. Чтобы осветить полярную ночь, там построили целую гидроэлектростанцию. Холодные лучи проникают через прозрачные стены дворцов и статуй и, преломляясь, играют всеми цветами радуги.

– Вот, значит, какое царство у царицы Зимы! – сказала Ганичка рассудительно. – Когда я вырасту, непременно поеду посмотреть.

Еник чему-то улыбнулся, а потом проговорил, как бы посмеиваясь над самим собой:

– Если бы я туда и поехал, то все равно ничего не увидел бы. Но, наверное, там очень красиво.

– Я тоже туда не поеду, зачем? – произнесла Ганичка примирительно. Еще ноги замерзнут.

– Мне ничуть не мешает, что я не вижу, – сказал Еник, как бы возражая на ее слова, в которых ему послышалось сострадание. – Иногда, конечно, страшно хочется знать, как выглядит все вокруг. Но теперь мне уже все равно. Я рад, что люди видят. Если бы все были без глаз, зачем тогда нужен был бы мир? Это была бы просто дыра, можешь быть уверена! Но, когда не видит только один человек, все остальные видят за него. Это не так страшно, когда привыкнешь. И лишь дураки говорят, что темнота ужасна, ты не верь им. Я с ней играю в прятки. Иду и иду, пока не дохожу до конца. А на конце всего столько интересных и странных вещей... Часто мне кажется, что я натолкнулся на какой-то ребус. Но когда мама мне объяснит, что это такое, ребуса как не бывало. Случается, однако, что я спотыкаюсь о такой вот ребус и разбиваю себе нос. Я написал об этом стихотворение...

Ганичка удивленно смотрела мальчику в лицо; она не понимала и половины того, что он говорил, и не знала, что ответить на его слова. В это время Еник спросил ее:

– А когда ты на что-нибудь смотришь и видишь, что оно всегда одинаковое, ведь правда, тебе это может надоесть?

– Ну, конечно! – поддакнула она, не раздумывая.

– Вот видишь! – сказал он торжествующе и провел рукой по волосам.– А мне никогда ничего не надоедает! Я здоров, голова и руки у меня в порядке, я буду работать, а это самое главное. Я буду как машина. Она ведь тоже ничего не видит, а чего только не делает! Ты, Ганичка, видишь, а я не вижу, но зато я много знаю. Знать – это гораздо больше, чем видеть.