Текст книги "В стране наших внуков (сборник рассказов)"

Автор книги: Ян Вайсс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Удивительно, что при всем этом Ёза вовсе не расточителен. Он даже скромен и нетребователен, не покупает себе сладости и не тратит деньги на кутежи, но, если он идет мимо книжного магазина и его внимание привлечет какая-нибудь книга, он, пи минуты не раздумывая, входит в магазин и покупает эту книгу. А если даст ее кому-нибудь почитать, можно считать, что он ее подарил. Никогда не попросит обратно.

И еще одна интересная подробность. Еза учился на рабфаке. Он даже попал в высшее учебное заведение, но выдержал там ровно год. Вместо учебы он начал кропать стихи. То было время лихорадочных поисков и выращивания молодых, начинающих талантов. Ёза поверил, что и он принадлежит к таким молодым поэтам, и появился в Добржише [Добржиш – город недалеко от Праги, где находится дворец Союза писателей Чехословакии.].

После блестящего успеха, которым он наслаждался ровно месяц, он вернулся прямо на завод. С тех пор Ёза сменил несколько мест работы, на одном он удержался целых полгода – это был рекордный срок!

Только позже я узнал от Либы, что добржишский период пестования поэтического дарования Ёзы оставил след в виде тоненькой книжечки стихов под названием "Сегодня и завтра". Мне хотелось посмотреть на Ёзу через спектр его стихов, признаюсь, меня заинтриговало его "завтра", но книги я не достал – она исчезла с полок.

Один раз я встретил Ёзу в парке вместе с Либой.

На Ёзе была коричневая спортивная куртка с застежкой-молнией. Он высокий и стройный, как девушка; не удивительно, что Либа к нему неравнодушна; он носит длинные волосы, подобно большинству молодых людей нашего времени. Я попросил дать мне почитать его книгу стихов, которую я нигде не могу достать.

– Нет ее у меня! А если бы и была, я не дал бы! – отрубил он.

– Почему? – удивился я.

– Потому что это все чушь!

– Неправда! – Либа с жаром принялась защищать Ёзу от него же самого. Стихи всем понравились, только со второй книжкой он засыпался...

– Ага! А третья? Решающая?

– Третьей не было, – объяснила мне Либа. – Вместо того чтобы бороться, он спасовал...

– Я обязательно хочу прочитать ваши стихи! – воскликнул я, еще более заинтересовавшись. – Ёза, вы должны достать их для меня! Хотя бы первую книгу...

– Вот вам...

И Ёза показал мне длинный нос, откровенно издеваясь надо мной. Возмущенный, я посмотрел на Либу. Она только плечами пожала. Я ничего не понимал. Эта неожиданная перемена в поведении ЁЗЫ так не вязалась с его всегдашней чрезмерной услужливостью. Такая мальчишеская выходка является, собственно, проявлением крайнего эгоизма, но в данном случае получилось так, что Ёза отказался от помощи, которую я ему предлагал. Ведь я хотел прочитать его книжку с самыми лучшими намерениями! Я знал, что и самый плохой поэт дрожит над своим произведением и готов в любую минуту проливать кровь за него, а уж если ему посчастливится взойти на Парнас, то его оттуда и палкой не выгонишь. Но сдаться так спокойно и безболезненно, как Еза, признаться, что ты не поэт и посему перестать писать,– нет, тут кроется что-то иное.

Но, с другой стороны, флагеллантская правдивость ЁЗЫ говорила в его пользу.

– Не ломай себе над этим голову, дядя! Сколько я убеждала его – во второй книжке тоже были неплохие стихи, но у него такая башка... – Либа сжала руку в кулак и начала колотить Ёзу по голове.

Чтобы спровоцировать Ёзу, я пошел на хитрость.

– Да я знаю, – сказал я, – поэт рассердился, что его не встретили с почестями, не пали сразу перед ним ниц...

– Ничего подобного! – ответил Ёза очень спокойно, ничуть не обидевшись. – Просто нет этого во мне! Я что-то изображал, занимался очковтирательством, мне ведь это лучше известно! Согласны? И вообще оставьте меня в покое...

Он презрительно отвернулся от меня, а я еще больше загорелся.

– Слушай, Либа, у тебя, наверное, есть эта его книга "Сегодня и завтра" с красивым автографом на память?

Либа замотала головой.

– Нет. Была, но уже нет. Она пропала из моей библиотеки.

Показав подбородком в сторону Ёзы, Либа намекнула, куда, очевидно, исчезла книга и кто заметает за собой следы.

– И все-таки я ее прочту, – закончил я разговор.

Я охотно пообещал Либушке, что поговорку с Ёзой по душам. Я был уверен, что достаточно будет одного дружеского слова – и все станет ясным, сомнения рассеются, как весенний туман. Мне и самому интересно было узнать это второе лицо моего предполагаемого героя, прекрасное лицо, отмеченное таким шрамом.

Ёза, конечно, и не подозревал о настоящей причине нашей встречи. Все вышло очень просто.

Я явился вместо Либы на свидание, сказал, что у Либы бронхит, чтобы Ёза напрасно не ждчл, и пригласил его поужинать со мной. Ёза ответил, что он уже ужинал, но принимает мое приглашение с тем условием, что мы не будем говорить о его стихах.

Мы зашли в винный погребок.

В разговоре Я основательно прощупал Ёзу и снова убедился, что этот человек не способен говорить неправду. Я начал осторожно расспрашивать его о работе. Где он работает теперь? Ёза ответил, что в данный момент он ничем не занят. Он откровенно признался мне, что то и дело переходит с одного места на другое. По его словам, он самым искренним образом хочет работать, начинает всегда с огромным воодушевлением, но вскоре ему все надоедает. Работа набивает оскомину, а притворяться, изображать, что она ему нравится, он не умеет. Ёза понимает тех людей, которые трудятся ради заработка, но этого стимула у него как раз нет. Он пробовал заниматься и умственным и физическим трудом, корпел над бумагами, работал на заводе рабочим, побывал на сельскохозяйственных работах в деревне, но результат был всегда один и тот же.

В конце концов ему начинало казаться, что он работает зря.

Я просто поразился таким рассуждениям молодого человека и наконец не выдержал: – И вам не скучно вести такой образ жизни?

Мне хотелось сказать "такую праздную жизнь", но я решил не восстанавливать с самого начала Ёзу против себя.

– Мне не бывает скучно, – резонно ответил он. – Зато я никогда не притворяюсь. Люди работают, кроме всего прочего, для того, чтобы не думать, ищут забвения в работе. А иные просто делают вид, что заняты чем-то очень важным. Обманывают сами себя и скучают...

– А откуда вы берете средства для существования? – начал я атаковать Ёзу с другого конца, чтобы припереть его к стенке. – Кто вас кормит? Папа? Или мама?

– Родители обедают в заводской столовой, – ответил Ёза, как будто не поняв моего вопроса. – Дома мне готовит бабушка.

– Вот как... А если бы она вам не готовила?..

– То умерла бы от скуки! Весь смысл ее жизни состоит теперь только в том, чтобы готовить, заботиться о ком-нибудь, смотреть за платьем.

"Вот как извернулся, змееныш! – подумал я. – И все-таки я тебя поймаю!"

– А кто дает вашей бабушке деньги на продукты?

– И это я уже пробовал. Я предложил ей деньги, которые заработал. Она отказалась. Даже обиделась. Вы не знаете мою бабушку!

– Так, значит, вам потому не хочется работать, что у вас хорошая и неразумная бабушка?

– Здорово вы за меня принялись, – неожиданно сказал Ёза с сокрушенным видом. – Ну что ж, продолжайте! У вас есть на это право! Убедите меня! Ваша правда, но я не в силах заставить себя...

И я по своей наивности начал убеждать Ёзу, что труд – дело чести, дело славы и дело доблести, что весь мир построен работниками физического и умственного труда.

Чтобы создать у Ёзы стимул к работе, я приподнял перед ним завесу и начал рассказывать о труде в будущем. Что физического труда будет очень мало, он будет таким желанным для всех и, чем меньше его будет, тем больше будут его ценить.

Слова "труд" и "радость", "труд" и "игра", "труд" и "счастье" станут для грядущих поколений синонимами! Подобным образом я разглагольствовал -довольно долго, не подозревая, что лью воду на его же мельницу. Если будет мало работы, заявил Ёза, то он с удовольствием откажется от нее в пользу тех, кто не может жить без работы.

– Они будут счастливы, – сказал Ёза, – что смогут вкалывать и за нас, за тех, кто освободится от труда!

Вот в каком свете предстал наконец передо мной герой моего романа, этот "до мозга костей новый человек"! Оказывается, и его щедрость, которая так подкупала меня, не имеет ничего общего с щедростью людей будущего! Чужое добро нетрудно раздавать, это каждый сумеет! Что же наконец осталось от моего представления о нем?

Ёжко, Ёжко...

Блестит со всех сторон, с виду хрустальная ваза... Да, ваза, но только треснувшая...

Пропади он пропадом, этот Ёжко!.. Сейчас у меня па примете другой герой...

Иногда я встречаю замечательного старичка.

Кто знает, сколько ему лет. Выглядит он очень старым, как будто ему по крайней мере лет сто. Но как он привлекателен, величествен и трогателен в своей старости! У старичка розовое лицо без морщин, голубые глаза. Мягкие белые волосы похожи на только что выпавший снег; он не горбится, время от времени расправляет плечи, из чего можно заключить, что он до сих пор мучает свое тело гимнастическими упражнениями.

Чем же он красив в своей старости, в чем секрет его старческой красоты, заставляющей прохожих оборачиваться? Глядя на него, никак нельзя допустить мысли об упадке сил, об одряхлении или постепенном умирании тела. Скорее можно предположить обратное, что перед такой старостью открываются новые возможности и с годами она становится только еще более величественной, уважаемой и ценимой, подобно старой скрипке.

Старичок совершает свой моцион ежедневно, даже в сильный мороз, когда холод пронизывает все тело и снег хрустит под ногами. Он носит черную шубу городского покроя с воротником из меха какого-то редкого зверя с длинным блестящим ворсом. Воротник уже довольно сильно потерся, материя возле пуговиц лоснится от вечного застегивания и расстегивания, но все это ничуть не принижает величавости его облика. Мой старичок кажется мне привлекательным и изящным, как драгоценный антикварный уникум.

Я не знаком с ним, не знаю, что он из себя представляет, но, вероятно, он именно так и выглядел бы, если бы жил в далеком будущем, скажем, в городе Гармонии, достигнув двухсотлетнего возраста... Где-то я читал, что сокровенной мечтой человечества является достижение бессмертия.

Бессмертный человек якобы не будет размножаться и будет находиться в состоянии вечного блаженства. Сейчас нам это еще кажется неосуществимым, но, когда эта мечта осуществится, человек станет богом. Сейчас нам трудно даже представить себе это, потому что мысль о смерти слишком глубоко запечатлелась в нашем cознании и мы не можем освободиться от нее.

Все это, конечно, чепуха!

Здравый смысл подсказывает мне, что мечтать о бессмертии человеческого индивидуума как о каком-то абсолютном идеале всего человечества просто нелепо и безумно. Вся вселенная подчиняется закону вечного возникновения и уничтожения, не только человек, но и звезды рождаются и умирают, и это так естественно! Не стоит больше говорить об этом.

А что случилось бы, господа мечтатели о бессмертии, с вашим бессмертным человеком, если бы он случайно утонул или упал и сломал себе шею?

Смотрите, чтобы не получилось с ним так же, как с тем куманьком в сказке! Куманек засадил смерть в мешок и тем самым нарушил весь ход жизни на земле...

Я шел по Пржикопе [На Пржикопе – улица в Праге] и по своему обыкновению всматривался в лица прохожих. Это гораздо интереснее, чем разглядывать витрины.

В окна я смотрю, только проходя мимо кафе, потому что там возле окон сидят люди. Каждое лицо само по себе является чем-то своеобразным, замечательным, неповторимым, и по нему можно кое-что прочесть, хотя бы только одно словечко. Иногда я даже возвращаюсь, чтобы еще раз взглянуть на особенно заинтересовавшее и поразившее меня лицо, а потом – прощай навсегда!..

И вот однажды в окне кафе "Саварин" я увидел моего старичка! Он сидел за столиком и, очевиднo только что прочитав "Руде право", отложил ее на другой конец стола. Затем он положил на газету свои очки в широкой костяной оправе и принялся тереть ладонями глаза, как это делают старые люди.

Стул напротив старичка был свободен.

Не раздумывая долго, я открыл дверь. Меня сразу же обдало атмосферой кафе – шум, табачный дым, теплый запах крепкого кофе. Я быстро разделся и поспешил к окну. Попросив у старичка разрешения, я сел за его столик. Мне страшно хотелось спросить его о чем-нибудь, но о чем, собственно, я и сам не знал. Просто мне нужно было поговорить с ним.

Ясно было одно: если я искал среди своих современников человека, который подходил бы для моих замыслов, то я нашел его в моем старичке, красивом, закаленном, стройном и розоволицем. Я знаю, что я с ним сделаю. Теперь я уже знаю!

Однако едва я уселся напротив старичка, как он поднялся. Я не предполагал, что он уже расплатился. Старичок молча поклонился мне, что еще больше усилило мою симпатию к нему, а вместе с тем и сожаление, что он уже уходит. Я взял газету, чтобы освободить место на столике, и в этот момент что-то, звякнув, упало на пол. Я нагнулся – это были его очки!

– Алло, алло! – закричал я ему вслед. – Ваши очки!

Он вернулся, взял очки, еще раз молча поклонился мне, губы его слегка задрожали, и – возможно, мне это только показалось – он даже покраснел!

Но, конечно, мне только показалось – ведь у него всегда было розовое лицо. Но почему задрожали его губы? Он как бы не находил слов, чтобы выразить свою благодарность. Вслед за тем он отвернулся, не Дав мне времени сообразить, что я должен ему сказать, чтобы завязать знакомство.

А потом я следил за ним глазами, как он выходит из гардероба в своем меховом пальто, держа в руках тросточку, прямой и сосредоточенный, и идет медленно и величаво, как бы направляясь в будущее, и за ним гаснут огни...

Я сгорал от любопытства. Мне хотелось вскочить и побежать за ним. Впрочем, нет! Пожалуй, так будет даже лучше! Я перенесу его в будущее таким, каким его вижу. Кто знает, может быть, уже первые его слова принесли бы мне разочарование! А вдруг он эгоист и плутишка или позер? А может, дома это тяжелый и сварливый человек. Нет, нет, ничто не должно портить моего старичка!

Именно так мог бы выглядеть гражданин будущего, когда ему будет, скажем, сто девяносто лет!

Мастер долголетия – так мог бы называться этот рассказ! Старый Матоуш и его потомство!

МАСТЕР ДОЛГОЛЕТИЯ

В глубокой задумчивости сидел старый Матоуш в своем кабинете.

Створки широких окон, выходящих в парк, были открыты. Летний воскресный день близился к своему апогею, а вместе с ним и все удовольствия жизни. Накануне всю ночь искусственные тучи сеяли мелкий дождик. Освеженные благодатной влагой, поднимались золотистые нивы вокруг агрогорода "Утренняя звезда". Легкий ветерок доносил в комнату смешанный запах роз и множества летних цветов.

Площадь была пуста, как будто всех под метлу вымели. Затихшие, стояли вокруг парка белые здания школ, клубов и театров. Жители города устремились во все стороны света. В близких и далеких городах происходили матчи, соревнования, турниры и фестивали. Многие из жителей отдали, однако, предпочтение тишине и улетели на свои дачи в заповеднике Крконош.

Только старый Матоуш сидит в глубоком кресле совершенно один. Изредка, когда легкий порыв ветерка доносит до его слуха приглушенные взрывы смеха и шум голосов, на его увядших губах мелькает улыбка. Это на городском стадионе происходит встреча между футбольной командой города и негритянской командой "Мозамбик". На левом краю наших играет и правнук старого Матоуша – Вацлав. У него за плечами сорок лет, а он носится, как мальчишка! Приглашали и старого Матоуша, такой почетный гость придал бы этой встрече торжественный характер, но он отказался. Ему хочется спать, так хочется спать, что он боялся заснуть там...

У Вацлава тоже есть уже сын и дочери, у старшей из них, Марии, недавно родились близнецы.

Подумать только, какое у него потомство...

Матоуш гордо усмехнулся. Большое у него потомство, здоровое и сильное, сколько радости принесла ему старость! А жизнь пролетела как сон – сейчас он самый старый в "Утренней звезде". В прошлом году Матоуш праздновал свое стодевяностопятилетие. О прекрасные звезды, какое это было торжество! Среди его потомков семь поэтов, и все они в стихах, рифмованных и нерифмованных, воспевали его благословенный возраст. Балетная группа, состоявшая из его самых молодых потомков, исполняла специально для него разученные танцы.

Пешком, на машинах, на кораблях и самолетах прибыли инженеры, врачи, изобретатели, спортсмены, киноработники, ученые, рабочие – их было очень, очень много, от юных стариков и старух и до самых маленьких, еще младенцев, будущих строителей этой необыкновенной планеты, которой принадлежит величайшее чудо мироздания – всемогущий человек!

С задумчивой улыбкой Матоуш вспоминает об этом грандиозном празднестве, вспоминает, как обнимали и целовали его суетившиеся вокруг внуки и правнуки, как благодарили, считая его чуть ли не своим создателем, который вывел их из темноты и указал путь к счастливой и (радостной жизни.

Словно он был началом всего, словно он значил больше, чем простое звено в бесконечной человеческой цепи, соединившей нашу планету с другими звездами...

Уже и теперь наша планета является звездой радости и счастья, и чем дальше, тем более совершенной и прекрасной делает ее своим трудом человек. Для него под солнцем нет почти ничего невозможного; в труде, в любви и радости проходят его дни, и каждый день приносит все новые и новые удивительные открытия, каждому из которых можно было бы удивляться всю жизнь! Но всякое чудо техники, не успев поразить, сразу же устаревает; не зная устали, человеческий гений стремится к все новым победам в воздухе и на море, старается покорить материю, завоевать звезды. У старого Матоуша захватывает дух при мысли о том, что еще может придумать и свершить это непостижимое существо по имени Человек, чтобы было...

И все же, все же Матоушу очень хочется спать.

Не потому, однако, что ему надоело жить, нет, он днем и ночью благословляет ту минуту, когда ему было дано впервые видеть и слышать, и не может понять, за что так милостива была к нему судьба.

Недавно, овеянная славой, в Москву благополучно возвратилась с Луны экспедиция Коваленко. Но правнук Матоуша Иван остался где-то в звездном пространстве. Вернулась ракета, а Иван не вернулся...

Вспоминает Матоуш и Карла, одного из потомков рода его дочери Индржишки. Он пал жертвой науки во время атомного землетрясения при согревании Великого северного морского пути... А бедняжка Юлинька, ей теперь было бы девяносто шесть лет! Но Матоуш вспоминает ее все такой же, какой он видел ее в последний раз, – в широкой соломенной шляпе, украшенной венком из крупных ромашек. Банановая корка была причиной ее смерти.

"Иногда кажется, что вещи мстят человеку за то, что он их подчинил себе", – сказал как-то пан Рокос, у которого на этот счет была своя философская теория; от нечего делать он написал трактат "Бунт материи". И вот теперь Матоуш видит во сне: Рокос надевает рубашку, а она сопротивляется.

Весь его огромный бельевой шкаф воспылал местью.

Атомы его сандалий устроили заговор. Они, точно муравьи, разбежались во все стороны, и пану Рокосу нечего надеть на ноги. А потом Матоушу снится Иван: он ходит по саду и читает книгу.

"Иван, почему ты не возвращаешься домой?" Иван не слышит и продолжает ходить по саду и читать.

"Иван, когда же ты вернешься к нам? Я больше не могу ждать..." "Тсс... тише!. Здесь так тихо, – неожиданно отвечает Иван, – не нарушайте..." И, действительно, в саду темнеет, всюду царит глубокая и нестерпимая тишина, но тут Матоуш просыпается. Он открывает глаза и видит над собой улыбающееся лицо своего доктора. Доктор в белой рубашке без рукавов, у него вид студента, и только морщинки, образующиеся по сторонам рта, когда он бывает серьезным, выдают его шестьдесят лет.

– Вы задремали, мой милый друг?

– Да. А вы... вы меня разбудили! Вы не даете мне ни минуты покоя!

– Ведь я шел к вам очень тихо, на цыпочках...

– Ах, я знаю ваши манеры! Когда же наконец я избавлюсь от вас?

– Получена почта, маэстро. Не хотите ли ее прослушать?

И, не ожидая согласия Матоуша, доктор распечатал первый конверт и вынул тонкую белую пластинку.

– Инженер по хлопководству Антонин Матоуш, сын Антонина из Моравской ветви, внук вашего внучатого племянника, с шаморинских плантаций...

Доктор Урбан разбирался в родословной Матоуша лучше, чем сам Матоуш...

– Дорогой дедушка, – послышался чистый, монотонный голос внука внучатого племянника Антонина, – сообщаем тебе, что мы все здоровы и счастливо живем в полном согласии и уважении к труду. Единственное, на что можно пожаловаться, – достойной работы становится все меньше, она тает, как весенний снег на солнце. Ты знаешь меня и мои руки, физический труд всегда был моей стихией. Теперь я работаю в третью смену, всего три часа утром; таскаю бочки с пивом и спускаю их в погреб – и это все. Потом я собираю насекомых, ловлю бабочек, немного рисую и летаю. Ко дню рождения Франтишек получил новый самолет, на старой Ласточке теперь учится летать Марженка. Она работает у нас в Центральной столовой, недавно получила диплом; она изобретает новые кушанья, посылаю тебе одно из них, надеюсь, что оно тебе понравится... пиши...

Заметив своим ястребиным глазом, что монотонный голос Антонина убаюкивает старика, доктор выключил аппарат.

– Это письмо на трех пластинках, – сказал он и взял следующий конверт.

– Послушайте, что говорит Станислав, сын Марка из Знойма. Эта ветвь дала пять художников...

"В этом виновата их бабка, – вспоминает, зевая, Матоуш, – My Ли-чиу, или что-то в этом роде, народная художница..."

– Письмо в стихах, – замечает доктор, – хвалебная песнь о старости и долголетии...

Матоуш прослушал несколько стихов из письма, продекламированных могучим голосом, и устало махнул рукой:

– Замолчи, Станислав! – сказал он. – Ты слишком красиво говоришь о стране, в которую ты -лце не вступил...

Доктор быстро переменил пластинку, боясь, что старик вообще потеряет интерес к письмам.

– Говорит Павел, путешественник, виртуоз в игре на арфе и тренер мячиковых клубов Голубой ассоциации.

– Что-то не помню...

Доктор Урбан показал Матоушу на одну точку – листок на ветке липы, наглядно изображавшей разветвление рода Матоуша.

– Вот здесь, – он коснулся листка на изображении, который тут же загорелся.

– Ну хорошо, поскорее! Только конец письма, пожалуйста...

– Очень часто я вспоминаю вас, дедушка, – пачал Павел звучным, сочным басом, – я так счастлив, что являюсь вашим современником, и горжусь, что происхожу от вас, видевшего собственными глазами людей, которые жили в Эпоху утренних зорь...

При этих словах морщинистое лицо Матоуша как бы помолодело. Оно осветилось на мгновение гордостью и удовлетворением. Матоуш собирался было зевнуть, но не зевнул – вместо черного "О" на его бледных губах появилась слабая, мечтательная улыбка; однако улыбка сразу же исчезла, как только Павел начал описывать свою новую крутящуюся виллу с собственным атомным отоплением.

– Довольно, – вздохнул он, – я больше не могу...

– Остается еще столько голосов...

– Мне хочется спать!

– Ну, тогда еще вот это одно.

Раздался молодой девичий голосок:

– Теперь я состою в штабе детских специалистов и одновременно работаю на фабрике детских игрушек. С моим мнением очень считаются, и поэтому я сама должна выглядеть серьезной. Ты бы меня не узнал, дедушка! Я посещаю семьи и детские сады, наблюдаю и изучаю, какие игрушки нравятся детям больше, как они действуют на детское воображение и фантазию, насколько помогают воспитывать малышей...

Матоуш снова оживился: – Это же голос Яны!

– Спасибо, дедушка, за приглашение, – продолжала девушка, – я приеду к тебе, я уже еду, лечу, жди меня каждую секунду...

– Разве я ее приглашал? – спросил устало Матоуш. – Это все ваши выдумки, доктор...

– Клянусь Млечным Путем! Вы сами, маэстро, недавно выразили желание повидать ее еще раз. Иван ведь был ее дедушкой...

– Ах, если бы Иван вернулся! – с тоской в голосе произнес старик. – Я бы еще немного подождал...

– Что же делать, – сказал доктор, – он останется среди звезд! Ему можно позавидовать! Но у нас еще много голосов, которые мечтают, что вы их прослушаете... Вот боксер Юлиус, астроном Александр и мастер Макс, заслуженный шахтер, добывавший магний в Атлантическом океане...

В ответ на это Матоуш широко зевнул.

– Далекие звезды, – вздохнул он. – Как мне хочется спать!

– Ну а как поживает ваша липа, маэстро? О ней мы совсем забыли. В ее древесине столько же весен, сколько и в вашей жизни, и все же в ее кроне началась новая весна с новыми гнездами. Что же вы хотите остаться позади? Ну-ка, пойдемте посмотрим на нее!

Но Матоуш отрицательно покачал головой.

– Нет, я отложу это на самый конец, – сказал он. – Все было хорошо, я благословляю свою судьбу за то, что она подарила мне не только глаза, чтобы видеть этот мир, но и руки, чтобы я мог работать ему на пользу. Я объехал и облетел все страны и все моря, восходил на самые высокие горы, поднимался на Эверест, побывал на Северном и Южном полюсах, объездил все части земного шара, и всюду я встречал счастливых и всемогущих людей, ставших бoгами, или же богов, превратившихся в людей, – белых и коричневых, желтых и черных. Им не хватает только одного – Бессмертия. Жизнь бессмертна, а человек умирает! Однако это свойство тоже относится к совершенству и счастью человека! Когда ему до смерти хочется спать, он мечтает вернуться туда, откуда пришел! Как было бы ужасно, если бы человек должен был жить, подобно христианскому богу, во веки веков!

У доктора заблестели глаза, и он беспомощно махнул рукой.

– Но ведь никто не требует от вас, маэстро, чтобы вы жили еще тысячу лет или даже триста, но побудьте с нами хоть немного. Дотяните до двухсотлетия!

– Не могу! В самом деле не могу, доктор, клянусь своими руками, не могу больше!

– Жить двести лет – покажите, что это не предел!..

Но Матоуш замотал головой. Тогда доктор Урбан нагнулся к нему и с важным видом таинственно сообщил:

– Через неделю здесь будет ваш Лойзичек, доктор шахмат. Вы ведь сыграете с ним, в последний раз?

Но тут уж Матоуш рассердился:

– Довольно, доктор! Собственно, по вашей вине я еще живу! Уже в прошлом году я собирался погаснуть, и только вы вечно меня задерживаете и отговариваете. Теперь вы выдумываете всяких родственников и сажаете мне их на шею одного за другим. А я вам говорю: довольно!

– Неужели вам, маэстро, действительно надоела жизнь?

– Я этого не сказал! Каждый наступающий день приносит все новую славу нашему миру! По мне хочется спать, поймите вы наконец, огни небесные! Глаза мои слипаются. Меня клонит ко сну...

Его лицо снова постарело на сто лет.

В это время раздался звонок. Комната наполнилась девичьим голосом:

– Я уже прилетела! Вот и я, дедушка!

Старый Матоуш отдыхал в кресле и, как зачарованный, смотрел на Яну, усевшуюся у его ног.

– Не понимаю, – говорил он как бы про себя, – никак не могу понять: полудитя, полуженщина. Кто из них прекраснее? Глаз невозможно оторвать от такой красоты!

Яна лукаво улыбнулась.

– Дедушка, мне сказали, что ты стал похож па утиное перышко, на пушинку, на парашютик одуванчика. А вместо этого ты... Сколько тебе лет? Сто девяносто пять? И кто это выдумал? Я думаю – лет на сто меньше...

– По лицу это пе видно. А вот здесь, в сердце, без малого двести. Ну, детка, ты вовремя приехала! Каждую минуту я могу погаснуть. Я уже только мыльный пузырь на солнце. А ты – ты солнышко, Ты моя гордость, моя радость, моя последняя весна, самый красивый цветок, распустившийся на старой липе...

Яна взяла Матоуша за руку.

– Дедушка-липа! И в двести, и в триста лет ты будешь шуметь для нас, а мы будем цвести для тебя...

– Ты счастлива, я вижу это по глазам. Ты живешь полной жизнью. Расскажи мне о своей работе, меня это больше всего интересует...

– Не знаю, можно ли назвать это работой, – скромно ответила Яна. – Я придумываю игрушки для детей. Часто бываю среди малышей и незаметно наблюдаю их во время ицры. Мне хотелось бы быть невидимкой или хотя бы такой же маленькой, как и они, а не на голову выше их – дети так неохотно пускают посторонних в свое царство игрушек...

– Ну, тебя-то они пустят! – воскликнул Матоуш. – Ведь ты сама еще ребенок!

– Ничего ты не знаешь, дедушка, – загадочно улыбнулась Яна и вдруг рассмеялась чисто женским, переливчатым смехом. – Я пою и танцую, хожу на курсы – готовлюсь выступать в заводских дворцах культуры...

Янa поднялась и предстала перед стариком во всей своей девичьей гордости, чтобы ему стало ясно, что она уже не дитя. Матоуш смотрел на нее растроганный и удивленный.

Вдруг взгляд Яны остановился на висящем на стене изображении родословной в виде схематизированной липы. Некоторое время девушка молча рассматривала его, а потом сказала:

– О твоей липе, дедушка, можно было бы сложить песенку.

И начала про себя тихонько напевать. Из какойто неопределенной смеси воркованья, полуслов и полутонов стала складываться песня. Несложный мотив сразу же напомнил дедушкину липу. Родилась наивная, простенькая песенка: неуверенная мелодия, строфы без ритма, но с каждой новой строфой она приобретала все большую определенность. Дедушка – ствол липы, нижние, толстые ветви – это его сыновья и дочери, чем дальше, тем тоньше становятся веточки, и вот они доходят до папы и мамы; а этот цветочек на конце веточки – это я, это уже Яна! Ясные мои звездочки! Как я далеко от ствола и все же, все же я с ним связана, я происхожу от него и к нему возвращаюсь...

В творческом порыве, сама того не замечая, Яна сделала несколько балетных па и, продолжая напевать, закружилась в импровизированном танце, который она назвала "танцем благодарности Липе-дедушке". Танцуя, она позабыла обо всем на свете – и о себе, и о дедушке, как бывает в экстазе, ей было все равно, смотрит ли на нее дедушка, удивляется ли ей или нет. Свою импровизированную балетную сюиту Яна решила закончить глубоким поклоном липе. А потом ей захотелось поклониться и живому дедушке, но тут она заметила, что он уже почти заснул... Очевидно, галантность и комплименты слишком утомили его и теперь он, бедняжка, совершенно обессилел. Яна подбежала к нему и едва успела придержать опускавшуюся на грудь тяжелую голову. Старый Матоуш открыл глаза и виновато улыбнулся. Яна заглянула в его глаза и вдруг все поняла. Глаза были такие утомленные, такие измученные, в них было столько мольбы...

Еще минуту назад Яна хотела уговаривать старого Матоуша, умолять его, решила, что будет следить за ним, если надо, тормошить его, как это делал доктор, а теперь ей стало ясно, как все это было бы бесчеловечно, как жестоко. Ее охватила жалость, странная жалость от того, что он уже не хочет и не может больше жить.