Текст книги "Кубок Нерона"

Автор книги: Ян Мортенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА XI

Сначала Астрид, теперь О’Коннел. Вернее, Хименес. Но если он не полицейский, то кто же?

– Что он заходил сюда, я понял,– сказал комиссар Свенссон.– У него в кармане был листок с вашей фамилией и адресом. Он явно прилетел из Нью–Йорка специально, чтобы повидать вас. Что ему было нужно?

– Потолковать об Астрид Моллер. Он сказал, что служит в нью–йоркской полиции, и у меня не было оснований усомниться в этом. Ведь вы же приходили ко мне на днях по их просьбе. Он хотел выяснить все насчет Астрид. Как мы встретились, что делали.

– И вы рассказали?

– Конечно. Все, что мог. То же, что рассказал вам.

О пленке я опять словом не обмолвился. Решил, что это касается только меня и Астрид. Лучше сперва разыщу Грету Бергман, поговорю с нею об Астрид, посмотрю, может быть, в пленке заключен несколько иной смысл, чем кажется с виду. Может быть, это вовсе не рождественский привет подруге, которую отправительница несколько лет не видела. И вообще, меня одолевали дурные предчувствия. То, что я забыл в прошлый раз сказать о пленке, свидетельствует не в мою пользу. А речь теперь идет не только об убийстве Астрид Моллер. Теперь налицо уже два убийства.

– А вчера вечером? У вас были какие–то особые планы?

– В каком смысле?

– Ну, в смысле, вдруг вы встречались с друзьями или еще что–нибудь такое...

– Да нет, все обычно. Я пошел домой, прочел вечерние газеты. Поужинал, посмотрел телевизор.

– Какую же программу?

– «Рапорт», кажется. Я ведь уснул. И проснулся, когда все кончилось. Перед мерцающим пустым экраном.

Он пристально смотрел на меня.

– Значит, вы никуда не выходили.

И тут до меня дошло. Он выяснял, есть ли у меня алиби. Выспрашивал, что я делал вечером, не сбегал ли в «Шератон», не пробрался ли в номер к Хименесу, не пристрелил ли его. Вот когда я разозлился.

– Стало быть, так. Внесем ясность, раз и навсегда. Я не имею ни малейшего касательства ни к убийству Астрид, ни к убийству Хименеса. Ни малейшего! Не очень, знаете ли, приятно выслушивать подобные инсинуации.

– В расследовании убийств вообще мало приятного,– невозмутимо сказал он.– И при чем тут инсинуации? Мне поручено дело, а значит, я обязан выяснить буквально все сопутствующие обстоятельства. А факт остается фактом: обе жертвы перед смертью встречались с вами, у обоих у них была записана ваша фамилия и адрес, вдобавок вы не сумели удовлетворительно отчитаться о своих занятиях в момент убийства.

– «Удовлетворительно отчитаться»! «Занятия»! Черт бы побрал ваш полицейский лексикон! Я не убийца. А если вы сами никогда не засыпали под шведскую телепрограмму, с вами наверняка что–то неладно. Я вовсе не обязан скрупулезно регистрировать свои поступки м в любое время дня и ночи держать рядом свидетелей, чтобы они могли подтвердить, что я не шныряю по темным переулкам и не режу глотки прохожим.

– Спокойно! – оборвал он мою тираду.– Никто вас ни в чем не подозревает. Но мне нужно разобраться во всех тонкостях этого дела. Вот я и пометил себе, что вы сидели дома и смотрели телевизор. Только и всего.

Я остыл. Свенссон прав, служба есть служба.

– Пишите, – сказал я,—не сдержался. Но вы ведь понимаете, ситуация у меня не из веселых. Два убийства, и но обоим прохожу я.

Он понимающе кивнул.

– Хоть какой–то след у вас есть?

– Да в общем нет. Похоже, работал профессионал. Горничная обнаружила труп нынче утром. Он лежал на иолу, одетый, убит выстрелом в голову из малокалиберного пистолета с глушителем, причем стреляли в упор. И никто ничего не слышал и не видел – ни постояльцы, ни персонал.

– Но администратор–то должен знать, приходил к нему кто или нет.

– Необязательно. Можно просто позвонить из холла по внутреннему телефону, а потом подняться лифтом на нужный этаж. Гостиница большая, народ снует туда–сюда, за всеми визитерами не уследишь. Во всяком случае, никто ничего не помнит. Ну, не смею вас больше обременять. До поры до времени. Свяжусь с Нью–Йорком, а там поглядим.

– Понимаю. Пусть в другой раз присылают настоящего полицейского. А то хоть караул кричи.

Он улыбнулся, встал и пошел к выходу. Но в дверях остановился.

– В ближайшее время вы никуда не уезжаете?

Я удивленно посмотрел на него.

– Нет, думал побыть дома.

– Ну и хорошо,– Он кивнул и вышел.

Вот еще новости, подумал я и пошел на кухню поставить чайник для кофе. «Никуда не уезжаете?» Выходит, я под подозрением? Полицейский вернется и опять станет задавать вопросы? А ведь я просто познакомился с бедной убитой Астрид, только и всего. Хотя да, стеклянная вазочка. Кубок Нерона. О нем я умолчал нарочно. Расскажу, когда все утихнет. И про пленку тоже. Двое убитых с моим адресом в кармане – не многовато ли, чтоб еще и вылезать с римским кубком стоимостью в четыре миллиона? Я успокаивал себя тем, что к убийствам он все равно никак не может иметь отношения. Кубок Нерона был случайно куплен на блошином рынке. Мало того, в моем присутствии. И заплатила она каких–то сто долларов, а из–за таких грошовых вещиц на двойное убийство никто не пойдет.

Я достал из шкафа стеклянный кофейник, черную бакелитовую воронку и белый волокнистый фильтр.

Размер, как всегда, не тот. Бумажный кулечек оказался маловат, хочешь засыпать кофе – держи пальцами. Но вот семь чайных ложек душистого, мелко смолотого кофе наполнили фильтр. Теперь плеснем туда кипятку и будем по мере надобности подливать; вода просачивалась сквозь слой кофе, забирая у него вкус и аромат,– наконец все готово: я налил себе полную чашку, май–сенскую чашку, украшенную синим рисунком, а остатки отправил в термос. Он хорошо держит тепло, и сваренный утром кофе вполне можно допить после обеда. Хоть и не такой горячий, но приемлемый. Из синей, красными сердечками, жестянки я достал кусочек золотистого кокосового пирога – тоже слабость, конечно, но ведь если не куришь, позволительно согрешить в чем–то другом. Поскольку сумма недостатков, как говорят, всегда одинакова.

Я ел пирог, пил кофе. Сидел за кухонным столом, покрытым красной клетчатой клеенкой, глядел в окно, во двор. Там царили сумерки, хотя был уже одиннадцатый час, но слабый декабрьский свет не добирался до дна дворового колодца. Большой каштан, пожалуй, видел больше света, чем я,– вон как высоко вытянул он ветви к небу.

Помешивая в чашке серебряной ложечкой, я подлил себе кофе. Пленка с рождественскими песнями; стеклянный кубок времен императора Нерона. Двое убитых. Женщина и мужчина. Есть ли тут какая–то связь, какой–то – пусть минимальный – общий знаменатель?

Я вытащил пленку, вставил кассету в портативный магнитофон на кухонной скамейке, отрегулировал громкость и стал внимательно слушать.

Снова ожил ее низкий звучный голос, наполнил мою маленькую кухню. Песни сменяли одна другую, временами перемежаясь музыкой с грампластинки. И все это были песни и мелодии, относящиеся к Рождеству, американскому Рождеству. Они несли человеку радость, любовь, мирное согласие. Ни намека на запрятанные сокровища или контрабандные наркотики, на убийства или иные преступления. Мир небесный и ангельские хоры – такова была сквозная тема, к которой присоединялись более светские мотивы вроде рождественской индейки и Санта–Клауса в запряженных оленями санях.

Тогда я сосредоточился на том, что Астрид говорила в перерывах между песнями. На ее воспоминаниях о студенческих годах, о преподавателях и друзьях по «Маунт Холиоук». Все нормально, все естественно. По крайней мере, никаких зашифрованных посланий и темных секретов не обнаруживается. Правда, один фрагмент заставил меня призадуматься. Речь там шла не об американском колледже, где обе девушки были соседями по комнате, а о Женеве. Однажды на Пасху они, видимо, ездили в Швейцарию кататься на лыжах, и Астр ид рассказывала о мелких происшествиях, случившихся в Женеве. О гостинице, где они ночевали перед вылетом в Нью–Йорк, о какой–то даме из номера за стенкой, которая нажаловалась администратору, что они слишком громко включали радио, и слишком поздно вернулись, и слишком рано принимали душ, и бог знает что еще. О банке, который не акцептовал дорожные чеки Астрид, потому что она подписала их не там, где надо, о том, как они чуть не опоздали на самолет, когда Астрид умудрилась забыть паспорт в гостинице.

Нет, я и здесь на нашел никаких тайных вестей и зашифрованных депеш, хотя несколько раз прослушал пленку с блокнотом и ручкой наготове. Выходит, все–таки ошибка? Кто–то вообразил, что Астрид доверила мне что–то, а в конце концов она этого не сделала? Я же ничего о ней не знаю, в самом деле ничего. Если принять наихудший вариант и исходить из того, что она была замешана в наркобизнесе и именно это послужило причиной ее гибели, то, пожалуй, вполне логично предположить, что она передала мне кое–что. Причем настолько ценное и важное, что в Стокгольм под видом полицейского направили особого посланца, который должен был попытаться выручить это назад. И его тоже убили, что опять–таки говорит о значимости искомого нечто. А фактически у меня была только пленка с рождественскими песнями и девичьими воспоминаниями о колледже. Ну и еще, конечно, кубок. Но про него никому не известно, да и ценность он обрел, лишь когда я принес его в Национальный музей. Оттого, что в квартире Астрид побывали грабители, загадка меньше не стала. Вор ничего не взял, но определенно что–то искал и не нашел. Пленку, вот эту самую? Может, и мой номер в Нью–Йорке из–за нее обыскивали?

Мои раздумья нарушила Клео, пробудившаяся от утреннего сна. Как пушинка, кошка вспрыгнула на стол и теперь сидела на красно–белой клеенчатой скатерти, которая выигрышно оттеняла ее кремовую шубку. Она не спеша, методично вылизывала лапы в дымчатых перчатках, посматривая на меня большими голубыми глазами. Потом прервала свои омовения, подошла ко мне и ткнулась мордочкой в мою ладонь. Я знал, что это означает. Пирог с кардамоном. К кокосовому пирогу она совершенно равнодушна, но ради кардамонного ни перед чем не остановится. Иной раз, чтобы добраться до пирога, который я пеку из полуфабриката, она умудряется даже открыть жестянку. Вот и приходится прятать ее от кошки на верхнюю полку кухонного шкафа.

Я встал, вытащил из жестянки пирог, отрезал кусочек, положил на серебряное блюдечко. Склонив голову набок, блаженно прищурясь, Клео съела его, не оставив ни крошки.

Мужчина в кресле поднял телефонную трубку, набрал номер; взгляд его был устремлен на дворец, возвышавшийся на том берегу. Он предпочитал большие гостиницы, вроде «Гранд–Отеля». Масса народу, всё в движении, неброское изящество, комфорт. Вдобавок, полиция за подобными отелями не наблюдает. Преступный элемент собирается в иных местах, не столь привлекающих внимание. Сам он всегда руководствовался одним–единственным принципом: задумал ограбить банк – приезжай на лимузине с шофером, в костюме от Сэвила Роу, и пусть персонал ломает перед тобой шапку. Не буквально, разумеется, но смысл такой. Человека встречают по одежке – что да, то да. Осанка, манеры, внешние атрибуты, автомобили, одежда, наглая самоуверенность – сколько раз именно это и решало всё. Тут как на таможне. Станешь озираться по сторонам, пойдешь к выходу покорно, с опаской – пиши пропало. Таможенные чиновники и полицейские мигом учуют неладное. Нет, держаться надо так, словно вся таможня у тебя в кармане, словно весь ее персонал числится в платежной ведомости, которую ежемесячно приносят тебе на подпись.

Гудки, гудки – монотонные, размеренные, они звучали в трубке, однако никто не отвечал. Сиеста, подумал он и улыбнулся, собираясь уже положить трубку, но тут в ней что–то щелкнуло, зашуршало, и послышался голос.

– Робеспьер?

– Робеспьер? – Удивленное молчание, потом смех.– А, ну да, конечно. Мой новый пою de guerre[29]29
  Псевдоним (фр.).


[Закрыть].

– Осторожность в нашем деле никогда не мешает. Я звоню, только чтобы сказать, что все сделано.

– Товар у тебя?

– К сожалению, нет. Он вернулся с пустыми руками. Но я не мог рисковать. Он слишком много знал.

– Понимаю. Ну что ж, не беда. Зато другие, наверно, смекнут теперь, что лучше им в это дело не встревать.

– Увы, у меня такой уверенности нет. Как бы там ни было, они опоздали, а я успел вовремя.

– Что думаешь делать?

– Служебные секреты я по телефону не обсуждаю,– засмеялся он.– Свяжусь с твоим здешним представителем – назовем его так,– а там придется действовать быстро.

– Good luck[30]30
  Желаю удачи (англ.).


[Закрыть].

Он положил трубку. Да, удача ему сейчас ох как нужна. И побольше, иначе дело не выгорит. Чересчур уж много поставлено на карту – никаких перекосов быть не должно. Впрочем, он в своей жизни справлялся с куда более серьезными проблемами, чем какой–то стокгольмский антиквар. С куда более серьезными. Он улыбнулся своему отражению. Перебитый нос давно перестал ему мешать. Наоборот. Нос придавал его чертам свирепость и беспощадность, а это внушало уважение.

ГЛАВА X

На следующий день я поехал за город. Без старой, двадцатых годов, плетеной корзины, где есть место и для стаканов, и для столовых приборов, и для винных бутылок, и для еды,– я купил ее как–то на распродаже наследства в Эстермальме. И без пледа, который можно расстелить под тенистыми дубами на берегу озера, сверкающего в солнечных лучах. В унылом пасмурном декабре пикник не устроишь. Нет, эта поездка была совсем иного рода, более деловая, но весьма и весьма увлекательная. Я ехал на аукцион. И не куда–нибудь, а в Эребру. Я вообще люблю аукционы. Шум, толчею, напряженное ожидание. Накал страстей, когда цены поднимаются все выше и никто не хочет отступать.

В моем деле аукционы играют очень важную роль. Хороших товаров мало, и не годится сидеть сложа руки, дожидаясь, пока в магазин явится клиент и предложит что–нибудь интересное. Что было, то прошло. Конечно, иной раз кто и зайдет с оловянной ступкой, ост–индской чашей или парой серебряных подсвечников. Но, как правило, им нужно лишь бесплатно оценить свою собственность, узнать, сколько за нее дадут. К тому же конкуренция обострилась. У людей есть деньги, и интерес к антиквариату постоянно возрастает. Все смекнули, что красивые вещи уникальны, что изготовлялись они в считанных экземплярах и стулья XVIII века или серебряные ампирные супницы встречаются реже и реже, почти не выходят на рынок. Покупателей становится больше, и они гораздо осведомленнее, а вот товарные резервы отнюдь не увеличиваются, наоборот. Крупные аукционные фирмы, превращающие антиквариат в предмет спекуляции, тоже не облегчают жизнь владельцу антикварного магазинчика на Чёпмангатан, в Старом городе. Потому он и вынужден уезжать подальше от Стокгольма и смотреть, нет ли чего в глубинке. Хотя конкуренция вокруг мало–мальски приличных вещей растет и там. Почти всегда приезжают торговцы из Стокгольма, да и местные любители слишком хорошо осведомлены, чтобы упустить лакомые кусочки. Так что интересные находки случаются редко. Но порой все же и удается отыскать что–нибудь этакое, особенно если на примете уже есть покупатель, скажем коллекционер. Вдобавок вещи заурядные, вполне приличные, хоть и не маркированные и не больно–то затейливые в провинции дешевле, чем в столице. Но глядеть надо в оба. Иные торговцы взяли моду разъезжать по Швеции в автобусах, набитых сомнительным товаром, и устраивать «выгодные распродажи наследства с множеством ценных вещей». Я обычно просматриваю подобные объявления и прежде всего слежу за тем, какие художники там упоминаются. Если в перечне картин нет «имен», легко догадаться, каково качество прочих экспонатов аукциона.

День выдался погожий, аукцион – удачный, как я и надеялся. Масса народу в тесных помещениях наискосок от вокзала. Общительный шумный аукцион щик, разряжавший атмосферу грубоватыми шутками, дамы в манто и каракулевых шляпках, сражавшиеся из–за коробок с полотенцами и постельным бельем. Затяжные дуэли из–за блестящих мельхиоровых приборов. Стулья во вкусе крестьянского рококо, сработанные провинциальными столярами, но шедшие по непомерно высокой цене. Кое–что, правда, оказалось дешевле, чем в Стокгольме, например великолепная ваза Галле. Я тоже не остался внакладе. Среди ковров, развешанных в углу, шелковисто поблескивал один, кашанский: высокий кипарис в желтых и зеленых тонах на бледнокрасном фоне, по которому разбросаны птицы, олени, цветы. Я выложил почти пятнадцать тысяч, но он стоил этих денег, а то и больше, ведь и возраст почтенный, и в хорошем состоянии. Я насчитал полмиллиона узелков на квадратный метр – неимоверный труд, и все вручную. Сам–то я, конечно, считал не «вручную», есть удобный способ, им я и пользуюсь. Достаточно отмерить на изнанке десятисантиметровый квадрат, подсчитать количество узелков в одном ряду и количество нитей основы. Потом эти цифры надо перемножить и к результату приписать два нуля – вот вам и количество узелков на квадратный метр. Просто и удобно, особенно если учесть, что стоимость ковра пропорциональна плотности узелков.

Обедал я поздно, в «Большой гостинице»; за окном виднелся старый замок – он стоял посреди Свартона, в пенном, илисто–буром кипенье осеннего паводка, вызванного недавними затяжными дождями в лесистых горах Чильсбергена. Похоже, несмотря на давешний снегопад, о «белом» Рождестве нечего и мечтать, зато с электроснабжением все будет в порядке, думал я, прихлебывая жидкое безалкогольное пиво и закусывая соленой лососиной и тушеным картофелем.

Я задумчиво смотрел на старый замок. Ярл Биргер[31]31
  Ярл Биргер (? – 1266) – правитель Швеции в 1248– 1266 годах.


[Закрыть] построил его для защиты от датчан и других захватчиков. Богатая долина Меларена и копи Бергслагена нуждались в прочном замке, ведь горный промысел был становым хребтом экономики – в середине XIV века железо и медь давали 40 % экспортного дохода от Ганзы. Кто только не бывал здесь, в этой старой крепости. Королева Маргарита[32]32
  Маргарита Датская (1353—1412) – королева Дании, Норвегии (с 1387г.) и Швеции (с 1389 г.); инициатор Кальмарской унии.


[Закрыть] – Бесштанная Владычица, которая осуществила Кальмарскую унию[33]33
  Кальмарская уния (1397—1523) – объединение Дании, Норвегии (с Исландией) и Швеции (с Финляндией) под верховной властью датских королей; окончательно оформлена в г. Кальмаре (Швеция).


[Закрыть] скандинавских стран. Вальдемар Аттердаг и Магнус Ладулос[34]34
  Вальдемар IV Аттердаг (ок. 1320—1375) – король Дании с 1340 года; Магнус Л а д у л о с – сын ярла Биргера, правитель Швеции в 1275—1290 годах; сделал Стокгольм основной резиденцией короля.


[Закрыть]. Энгельбрект[35]35
  Энгельбрект Энгельбректсон (? – 1436) – вождь крупнейшего в Швеции народного восстания 1434—1436 годов против датского господства, народный герой.


[Закрыть] после своего мятежа был хозяином замка в Эребру, а в 1522 году, разбив войска Кристиана Тирана[36]36
  Кристиан II (1481 – 1559) – король Дании и Норвегии в 1513 – 1523 годах, Швеции в 1520—1523 годах; в последний раз восстановил датско–шведскую унию, жестоко расправившись с ее противниками, за что и был прозван Тираном.


[Закрыть], твердыней овладел Густав Ваза[37]37
  Густав I Ваза (1496/97—1560) – король Швеции с 1523 года, основатель династии Ваза. Избран королем в результате возглавленного им народного восстания, освободившего страну от датского господства.


[Закрыть]. Именно здесь он заложил свою династию; здесь, в сочащихся сыростью казематах, был заточен Лассе–Майя, великий вор в женском платье; здесь в результате причудливофантастических переговоров Жан Батист Бернадот[38]38
  Бернадот Жан Батист (1763—1844) – маршал Франции (1804 г.), в 1810 году избран наследником шведского престола, в 1818 – 1844 годах шведский король Карл XIV Юхан, основатель династии Бернадотов.


[Закрыть] был избран шведским престолонаследником. Карл XIII, брат Густава III, был стар и бездетен, наследник престола, датско–немецкий принц Карл Август скончался. Нужен был новый кронпринц. Официальным кандидатом был брат Карла Августа, но лейтенант Мёрнер, человек молодой и своевольный, думал иначе. Его до крайности возмутил захват Россией Финляндии, и, находясь в Париже, он по собственной инициативе решил уговорить кого–либо из наполеоновских маршалов принять шведскую корону, чтобы затем при поддержке Наполеона отвоевать утраченные провинции. Все отказались, только Бернадот не заставил себя долго упрашивать. Затея вообще–то фантастическая, примерно как если бы шведский военный атташе в Вашингтоне по собственной инициативе обратился к президенту Трумэну с просьбой направить в Швецию Эйзенхауэра – в качестве наследника Густава V. Легко понять, почему некий престарелый родич сказал Мёрнеру: «Мальчик, сидеть бы тебе там, куда ни солнце, ни луна не заглядывают» .

Уже смеркалось, когда я выехал обратно в Стокгольм. После обеда меня немного клонило в сон, и я остановился у бензоколонки между Эскильстуной и Стренгнесом выпить чашку черного кофе с высохшим миндальным пирожным. Заодно купил «Афтонбладет» и «Экспрессен». Обе газеты по–прежнему много писали о «гостиничном убийстве», как его окрестили журналисты. Не каждый день в роскошных отелях убивают постояльцев выстрелом из пистолета с глушителем. Теперь пищи для домыслов прибавилось: по непроверенным данным, убитый был связан с нью–йоркским преступным миром.

Я в задумчивости допил кофе, откинулся на спинку стула. «Преступный мир» – видимо, намек на мафию. Неужели это они убили Астрид и теперь охотятся за мной? Считают, что мне известно что–то очень и очень важное, потому и прислали своего человека аж из Нью–Йорка потолковать со мной, а потом этот человек тоже был убит. Ну, кубок Нерона тут уж точно ни при чем, ведь про него знали только Астрид да я. Вдобавок и найден он был чисто случайно, на одном из многих лотков блошиного рынка. Рождественская кассета, с точки зрения убийцы, тоже неинтересна. Десяток песен, девичьи воспоминания об Америке и Женеве. Нет, они наверняка рассуждают иначе. Может, по их мнению, Астрид сообщила мне что–то необычайно важное, и этот ее поступок нельзя было оставлять безнаказанным – потому ее и убили. А может, она отдала мне какую–то очень ценную вещь, и, чтобы заполучить ее обратно, они готовы идти по трупам. Наркотики – так, что ли? Ничего другого мне в голову не приходило. И по–видимому, тут столкнулись интересы нескольких группировок. Ведь едва ли О’Коннел, сиречь Хименес, посетивший мой магазин, был убит своими же сообщниками.

Дома, в квартире высоко над Чёпманторг, меня встретила укоризненная Клео. Громко мяукая, она сидела на коврике у двери и смягчилась, только когда я улестил ее серебристой свеженькой салакой. Сам я удовольствовался чашкой чаю и бутербродами. Я только–только успел прибрать на кухне, как в дверь позвонили. Полвосьмого. Кто бы это мог быть?

На площадке стояла женщина в длинной черной норковой шубе, без шляпы. Короткие черные волосы, будто шлем, облегали голову, черты лица резкие, твердые. Глаза темные. Ни дать ни взять хищная птица. Соколиха. Настороженная, зоркая, стремительная. Но когда она улыбнулась, это впечатление исчезло.

– Господин Хуман?

Я кивнул, удивленно глядя на нее.

– Я – подруга Астрид,– сказала она.

– Тогда, значит, вы Грета Бергман. В общем–то я ждал вас. Входите. Вы знаете, что Астрид умерла?

Она кивнула.

– Один из друзей позвонил мне и все рассказал. Уму непостижимо. Убита... – Она помолчала.– Просто в голове не укладывается. Ну, в смысле... о таких вещах читаешь в газетах, но на самом деле они не случаются, верно?

– Увы, боюсь, все–таки случаются. К тому же у Нью–Йорка дурная слава по части убийств и насилия. Одного я не понимаю: почему ее убили? – Я сел в кресло напротив гостьи.

– Я тоже. Астрид была совершенно домашняя девочка. Сколько я ее знаю, она никогда ни во что не впутывалась. Наверно, ее убили с целью грабежа. Случайно напали и убили из–за денег.

– Полиция думает иначе. Сумочка и бумажник с деньгами и кредитной карточкой были найдены возле тела.

– До чего жестоко звучит это слово. «Тело». Какое–то оно бесстрастное, безликое.

– Простите. Я, видимо, неловко выразился, но дело в том, что ее убили не с целью грабежа.

Мы сидели у камина, я разжег огонь, принес бутылку хереса и рюмки.

– Расскажите мне, что же произошло,– тихо сказала она, расстегивая верхние пуговки на своей красной шерстяной кофте. От камина веяло приятным теплом, в отблесках огня ее лицо как бы помягчело.

– Да, собственно, рассказывать особенно нечего. Познакомились мы случайно, вместе поужинали.– И я рассказал о тех двух днях, довольно подробно, хотя и не всё.

Когда я закончил, она некоторое время молча смотрела на меня, потом сказала, пригубив херес:

Она частенько рассуждала о своих рождественских песнях. В конце концов разговоры о том, что она, мол, напоет их на пленку и пришлет мне к Рождеству, превратились у нас в этакую дежурную шутку. Ведь дальше обещаний дело не шло. До сих пор.– Она замолчала.

– Кассета у меня в магазине. Если хотите, могу принести. Это близко, за углом.

– Если вас не очень затруднит...

– Ну что вы. Пока с вами побудет Клео. А через пять минут я вернусь.

– А кто это – Клео?

– Моя кошка, – улыбнулся я. – Маленькая сиамочка.

Клео появилась на пороге – наверно, услыхала

свое имя – и медленно подошла к нам. Села на коврик спиной к огню и внимательно воззрилась на Грету Бергман, словно оценивая мою гостью. Наконец она решилась и, коротко мяукнув, вспрыгнула к Грете на колени, свернулась клубочком и замурлыкала.

Грета улыбнулась и погладила Клео по спинке.

– Клео никогда не ошибается, – сказал я.– Вы успешно прошли испытание. Ее на мякине не проведешь, она не прыгнет на колени к чужому человеку, если чует какой–то подвох. Так что с вами все в порядке.

– Я польщена.– Она рассмеялась,– Стало быть, вы полагаете, я не сбегу в ваше отсутствие, прихватив антиквариат? Гешили сперва проверки ради напустить на меня Клео?

– В наше время лишняя проверка не мешает. А теперь посидите немножко вдвоем, я скоро вернусь.

Я вышел из дома, на улице было тихо и безлюдно. Гезкий ветер гулял между старинными домами, и я поднял воротник. Самая старая улица в Стокгольме, это по ней, когда мели у Хельгеандсхольмена перекрыли путь в Меларен, грузы с озерных судов переносили через Стадсхольмен на заходившие в залив Сальтшёи пузатые ганзейские коги.

Мои шаги гулко отдавались между домами. Под аркой одного из подъездов темнел человеческий силуэт, точно сгусток мрака, ставший плотью. Красным огоньком тлела сигарета. Меня что же, караулят? Держат под надзором?

Кассета с песнями лежала на месте, в несгораемом шкафу; я вытащил ее и перед уходом дважды проверил, хорошо ли запер дверцу. Береженого бог бережет.

Тень под аркой не исчезла, только сигарета потухла. Не было больше в темноте живой искры. Я быстро прошел мимо, отбросив мысли о надзоре и слежке. Не хватало только труса праздновать.

Дома в кресле по–прежнему сидела Грета, а у нее на коленях мурлыкала Клео. Я остановился на пороге гостиной. Мягкий отсвет огня, тишина, безмятежный покой. Женщина в кресле, спящая кошка. И впервые за много дней я подумал о том, как, в сущности, одинока моя жизнь, как пусто и безотрадно на душе, когда приходишь в темную квартиру, ужинаешь в одиночестве, а потом читаешь или тупо пялишься в телевизор. Конечно, у меня была Клео, но, что ни говори, она – зверек. Преданная, умная кошечка, но и только.

– Вы принесли песни? – Она с улыбкой посмотрела на меня. Кошка спрыгнула на пол, выставила подальше передние лапки и сладко потянулась.– А нельзя послушать? – спросила Грета.– Мне очень хочется.

– Пожалуйста.

И через минуту–другую послышался теплый, задушевный голос Астрид. Песни, музыка. Смех, когда она рассказывала женевский эпизод.

Но вот голос умолк, Грета встала, вынула из своей черной сумки носовой платок и отошла к окну, которое выходило на террасу. Она долго стояла спиной ко мне, глядя в вечерний сумрак. Потом поднесла платок к лицу и вроде как всхлипнула. Немного погодя она вернулась к камину, села в кресло.

– Простите,– тихо сказала она.– Как вы понимаете, мне не очень–то легко. За последние годы мы виделись нечасто, но все же прежняя близость осталась. Не знаю, способны ли вы, мужчины, это понять. Две молоденькие девушки живут в одной комнате, и все у них общее. Создаются совершенно особые отношения, на всю жизнь.

Она замолчала и долго смотрела на гаснущий огонь. Я понимал ее. Я тоже чувствовал утрату, тоску, хотя в общем–то знал Астрид всего день–другой. Точнее, сутки, но этого оказалось достаточно, чтобы каждый раз от звуков ее голоса память о ней больно щемила сердце.

– Ну что ж, спасибо,– сказала она с легкой печальной улыбкой.– Не стану больше мешать вам, и я очень рада, что в конце концов получила эти песни. Хотя никогда не думала, что это произойдет вот так. После ее смерти.

Она поднялась, тронула меня за плечо.

– Можно я вам позвоню? – спросил я.

В ее глазах мелькнуло удивление.

– Ну, вдруг что–нибудь случится. Скажем, полиции понадобятся какие–то сведения. Да и вы тоже в случае чего можете о себе сообщить.

Она кивнула.

– Записывайте, если есть чем.

И я записал ее телефон в записную книжку. Аккуратно вывел в колонке на букву «б», как когда–то давно в телефонном справочнике.

– Кстати, что там было с Карлосом? – спросил я, потому что мой взгляд случайно ткнулся в букву «к».

– С Карлосом?

– Ну да, с ее другом. Бывшим, по крайней мере.

– Никогда о нем не слышала. Да оно и неудивительно, ведь поклонников у нее было великое множество. Сами знаете, она была красивая. Парни так и липли. То один, то другой. Но про Карлоса я ничего не знаю.

– Мне просто показалось... Хотя, наверно, ничего серьезного там не было. Иначе вы бы знали.

Она опять кивнула.

– Ладно, пойду. Спасибо, что привезли пленку. Звоните.

Она легонько чмокнула меня в щеку. Запах ее духов чувствовался в передней еще долгое время после того, как на лестнице замер цокот каблучков.