Текст книги "Кубок Нерона"

Автор книги: Ян Мортенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА II

Легкий моросящий дождик набежал с моря, принес густой резкий запах водорослей, запах соленых мрачных просторов над неизведанными глубинами. На том берегу, за черной блестящей гладью Гудзона, сверкали и переливались на фоне темного ночного неба огни Нью–Йорка. Словно залитый светом роскошный лайнер, этакий исполинский «Титаник», там стоял на якоре Манхэттен.

На дальнем конце причала Моррис–Кэнэл–Бейси прямо напротив Бэттери–парка сидели в черном автомобиле трое мужчин. Они молча смотрели вперед, на сияющие огнями башни Центра международной торговли, чьи контуры смазывались, расплывались в тонких струйках дождя на ветровом стекле. Человек за рулем вздохнул.

– Карлос, Карлос… Просто не знаю, что с тобой делать. Ты будто сам себе зла желаешь. Врешь–то зачем, а?

– Не пойму, чего мы тут канителимся, – нетерпеливо буркнул его сосед, Он сидел вполоборота к заднему сиденью, и в тусклом свете приборного щитка в руке у него поблескивал пистолет.

– Я не вру, и вам это хорошо известно, – с отчаянием сказали на заднем сиденье. – Когда генерала убили, деньги уже были переведены из Нью–Йорка в Швейцарию. Он знал, как все обернется, знал, что, если приедет сюда, американцы не захотят иметь с ним дела, поскольку надеются прийти к соглашению с новым правительством насчет базы. Вот я и получил от него приказ все реализовать. Только чтоб поосторожнее с недвижимостью. Действовать велено было через японских подставных лиц. Он связался с одной токийской страховой фирмой, которая решила покупать.

– И ты думаешь, мы тебе поверим? – Голос звучал издевательски.

– Хотите верьте, хотите нет – дело ваше, но так оно и есть. Когда повстанцы на севере добились перевеса и он понял, что вот–вот потеряет контроль, он первым долгом обошел свой дом. И отослал из Сантинаса все, что можно. Причем не только в Швейцарию. Он не хотел собирать все яйца в одно лукошко. У них там хоть и соблюдают тайну вкладов, но все же бывают и исключения.

– Для свергнутых диктаторов, ты это имеешь в виду? – насмешливо бросил человек за рулем.

– В том числе. Хотя он ведь не думал, что его убьют.

На заднем сиденье вспыхнул трепетный огонек зажигалки. Вырвал из темноты бледное лицо, беспокойные глаза и сразу же потух, а по машине поплыл табачный дымок.

– Да, с этим тебе чертовски повезло, верно? – хохотнул человек с пистолетом. – Верно? Отвечай! Генерал втихаря смывается на крышу, к вертолету, и получает пулю, как раз когда машина взлетает. Лежит себе в темноте мертвехонек, а эти хреновые повстанцы вопят «ура!» и стреляют в воздух. Для тебя тоже вместе с генералом исчезли все проблемы.

– Я не понимаю, о чем ты.

– Все ты понимаешь, черт подери! Генерал мертв, Мадам сбежала. Какие распоряжения ты получил, никому не известно. Стало быть, нам остается поверить тебе на слово. Денежки тю–тю, а ведь только здесь, в Нью–Йорке, их было сотни миллионов. Картины и другие художественные ценности из резиденции на Парк–авеню исчезли, и в ответе за это ты. Ты был его человеком в Нью–Йорке и вообще в Штатах. Причем мы видели только верхушку айсберга. Как обстоят дела в Сан–Франциско, Хьюстоне и Майами, можно лишь догадываться. Скорей всего, там тоже пусто. Деньги переправлены в Швейцарию, на секретный счет. Возможно, таких счетов даже несколько. Если верить тебе.

– Клянусь головой младенца Иисуса, – тихо послышалось на заднем сиденье. Красный кончик сигареты светляком горел в темноте. – Я тут ни при чем. Несколько месяцев назад генерал приезжал в Вашингтон, чтоб заручиться поддержкой против мятежников, и мы с ним встретились и Пью Йорке. Я получил предельно четкие инструкции. «Реализуй все наше имущество, а деньги положи на мои личные счета в здешних банках, после я сям переведу их в Швейцарию. Только действуй осторожно, без шума». Таковы были распоряжения, и я их выполнил.

Мужчины на переднем сиденье обменялись взглядом.

– Ну–ну, – сказал тот, что постарше, за рулем, достал из внутреннего кармана пиджака продолговатый футляр с тремя сигарами, вынул одну, тонкую, темно–коричневую, тщательно обрезал копчик маленькой золоченой гильотинкой и закурил.

– Коч[12]12
  Коч, Эдвард Ирвинг (род. в 1924 г.) – мэр Нью–Йорка.


[Закрыть] запретил курение в общественных местах, вы разве не знаете? В такой компании мигом прокоптишься не хуже рыбы. —С этими словами его сосед опустил боковое стекло, не отрывая, впрочем, глаз от заднего сиденья, куда по–прежнему целил пистолет. – Ты что–то все одну и ту же пластинку крутишь, – продолжал он, – и нам это чертовски надоело. Генерал смекает, что мятежники одержат верх, что победа за бандитами. «Спасай все, что можно», – говорит он, продает имущество, выкапывает зарытые сокровища и переправляет все свое добро в подвалы швейцарских банков, где оно лежит под защитой тайны вклада. Твоя скромная задача заключалась в том, чтобы собрать миллионы, остальное генерал взял на себя. И обратное никто не докажет, потому что генерал мертв.

– Вот именно, Марио. Ты совершенно прав. В точности так все и было, и вы это знаете.

– Да? Потому как у монеты есть и другая сторона, верно? Мы не можем доказать, что ты врешь, ведь генерала нет в живых. Но и ты не можешь доказать, что говоришь чистую правду.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что сказал, – прошипел Марио. – Ты хочешь, чтоб мы тебе поверили, но единственный, кто мог бы нас убедить, мертв.

В машине стало тихо. Дождь усилился. Манхэттен исчез в мерцающей пелене, из темноты доносились отдаленные глухие гудки туманного горна. Рядом жались к земле низенькие пакгаузы, стальные фермы подъемных кранов уходили высоко в ночное небо за цепочкой уличных фонарей по ту сторону причала.

– Значит, по–вашему, когда его убили, я воспользовался паникой и хапнул денежки себе?

– Вот это другой разговор. Именно так мы и думаем, и именно так оно и было, верно? У тебя все полномочия, ты – представитель генерала в Америке и можешь делать что хочешь. И ты решил не упускать случая. Только про нас забыл. – Он медленно поднял пистолет.

– Не надо, – прошептал Карлос. – Не стреляй. Я обещаю.

– Что обещаешь? Поделиться? А эта твоя краля? Пожалуй, не мешает и с ней потолковать, раз ты такой упрямый.

– Она тут совершенно ни при чем. Она ничего не знает. Клянусь!

– И еще золото. Десять тонн золотых слитков, между прочим, они исчезли из Центрального банка всего за две недели до мятежа. Об этом ты, конечно, тоже понятия не имеешь?

– Я что, в карман их положил?

– Черт подери, Хуан. Мы только теряем время. – Щелкнул предохранитель пистолета.

– Спокойно, Марио. Терпение, – сказал человек с сигарой. – Мы еще немножко потолкуем, предоставим нашему другу возможность рассказать все, что ему известно. А если это окажется безрезультатным, возьмем в оборот девчонку. И не забывай: Гудзон – река глубокая. Да и течение в устье будь здоров. Кстати, ты знаешь, что Мировой океан занимает пять седьмых земной поверхности? Там места хватит.

И человек за рулем усмехнулся.

По серым каменным плитам шагали двое, составлявшие весьма контрастную пару. Джорджо Пиндаро было уже под семьдесят; массивная, плотная фигура, но ни намека на тучность. Седые волосы коротко подстрижены, глаза яркие, голубые – они–то и делали его морщинистое лицо моложавым и выразительным. Темно–синее кашемировое пальто не стесняло его движений, шарф из густо–красного шелка развевался на легком ветерке. С виду дон Джорджо напоминал респектабельного дельца или директора банка, который, проведя целый день в конторе, возвращается домой.

Спутника его звали Роджер Ли. Долговязый, худощавый, он годился дону Джорджо в сыновья. Плащ он оставил в машине и шел, вздернув плечи, глубоко засунув руки в карманы, словно защищаясь от холодного ветра. Лицо бледное, усталое, видимо, в последнее время ему не удавалось как следует выспаться. Ветер взъерошил Роджеру Ли волосы, светлая прядь упала на лоб. Он досадливо отбросил ее назад.

– Садись, Роджер. Мест много – пятнадцать тысяч, выбирай не хочу.

Дон Джорджо улыбнулся и приглашающим жестом обвел огромный амфитеатр, который пологими ступенями спускался к сцене с задником из темно–зеленых кипарисов. За спиной шумела невидимая автомагистраль, а над верхушками деревьев поблескивало густой синью Средиземное море.

– Глаз не сомкнул сегодня ночью, не могу спать в самолете. И зачем ты притащил меня сюда? Не понимаю, – проворчал Роджер Ли, смахнув пыль с шершавого мрамора и усаживаясь рядом с доном Джорджо на низкую скамью.

– Хочешь выжить – соблюдай осторожность. Мир вокруг полон зла. – Дон Джорджо посмотрел на него. – Нас тут никто не услышит, зато мы сразу увидим, если кто подойдет.

Они по–прежнему следят за тобой?

Дон Джорджо кивнул и провел ладонью по седому ежику волос. На безымянном пальце, точно капля крови, сверкнул рубин.

– Я теперь не рискую, – сказал он с легкой горечью в голосе. – Эти сволочи только на подслушивающих устройствах и выехали. Везде микрофонов понатыкали. В машине, в уборной. Везде. Даже в авторучку засунули, которую я получил в подарок. Знали, что я всегда ношу ручки в нагрудном кармане, ну и эту я туда же отправил. А там в колпачке была какая–то фиговина, наподобие микрофона. Н–да, иначе им бы нипочем меня не застукать,

– С тех пор уж лет десять прошло, верно? Немалый срок. И ты так и и разу больше там и не был?

– Ни разу. И это очень тяжело. Я ведь, черт возьми, там вырос. Там у меня дети, внуки. – Он замолчал, глядя на море.

– Они беспощадны, – сказал Роджер немного погодя. – Чертовски беспощадны. Раз выслали – значит, всё, никаких шансов. Впрочем, как я понял, ты пока не на пенсии.

Дон Джорджо усмехнулся.

– Пожалуй что так. Сидя здесь, я много дел проворачиваю. Директор по европейским вопросам, если угодно. Из Ливана мы получаем гашиш, который оплачиваем кокаином из Южной Америки, поскольку там выручаем за это больше, чем в Италии. Со Среднего Востока идет и героин. Правда, я в основном занимаюсь размещением барышей, превращаю черное в белое. Мы весьма активно участвуем в биржевых операциях, стараемся поумнее все спланировать и диверсифицировать наши отмытые денежки. В искусство я тоже вкладываю капитал. По крайней мере, один Тициан у меня на мази. Так что жаловаться грех. Когда мы уехали в Америку, мне было семь лет и я не имел собственных башмаков.

Он замолчал, улыбнулся своим далеким воспоминаниям. Потом повернулся к Ли.

– Ты, поди, думаешь, что я совершенно зря потащил тебя сюда, но они уже и тут начали копать. За неделю до Рождества были осуждены свыше трехсот человек из палермской организации. Девятнадцать сели пожизненно. Прекрасный подарочек к Рождеству, черт побери, а? Вдобавок полиция конфисковала более ста миллионов долларов.

– Тогда у меня есть предложение, которое наверняка тебя заинтересует, – тихо сказал Роджер Ли и наклонился к дону Джорджо, словно опасаясь чужих ушей. – Я ведь приехал не только затем, чтоб повидаться с тобой, хотя это всегда приятно. У меня к тебе дело.

Дон Джорджо кивнул, слазил в карман пальто, вытащил сигарету из мятой пачки, закурил и медленно выпустил носом дым.

– Забавно, если вдуматься, – сказал он, будто и не слышал. – Мы сидим сейчас в одном из самых замечательных памятников времен греческой колонизации. Этот театр построили две тысячи лет назад, буквально вырубили в скале. Какая инженерная работа, какая культура! Простор для творческой силы. Здесь играли все великие пьесы. Комедии и трагедии. И побывали здесь, между прочим, не одни греки. Финикийцы, римляне, арабы, викинги, испанцы. Вот откуда у меня голубые глаза, – улыбнулся он. – От викингов. Кого здесь только не было, все цивилизации оставили свой след. Неудивительно, что мы таковы как есть. В нас содержатся напластования всех культур. Взять хотя бы собор в Сиракузах. Ты туда заходил?

Роджер Ли покачал головой.

– Жаль. Вот где ты бы все понял. В этой старой церкви с испанским барочным фасадом восемнадцатого века сохранились древние колонны, которые некогда поддерживали храм Афины. А он был возведен лет за пятьсот до Рождества Христова. Позже храм веками достраивался, как коралловый риф.

– Я уже говорил, что приехал с предложением, которое, по–моему, тебя заинтересует, – перебил Ли.

– Меня мало что интересует в последнее время, – усмехнулся дон Джорджо, стряхнув пепел с сигареты.

Внизу, над сценой, стремительно мелькнул сокол, в кипарисах зашелестел ветерок. Дон Джорджо плотней запахнулся в пальто. Чувствовалось, что уже осень, что ему под семьдесят.

– Десяти тонн золота хватит, чтобы ты заинтересовался?

Старик молча смотрел куда–то поверх древнего амфитеатра. Потом снова улыбнулся – будто словам ребенка – и наконец сказал:

– Десять тонн… Это чертовски много золота. Ты что, задумал ограбить Форт–Нокс[13]13
  Форт–Нокс – военный объект под Луисвиллом (США), где хранится государственный золотой запас Соединенных Штатов.


[Закрыть]?

Роджер рассмеялся.

– Не совсем, но вроде того.

– Выкладывай.

– Ты слышал о генерале Гонсалесе–и–Лион?

Дон Джорджо хмыкнул.

– Его, ты знаешь, убили мятежники, как раз когда он собирался удрать. Уже спешил к вертолету на крыше президентского дворца. Его жена тоже исчезла. Они зовут ее Мадам. Начинала она танцовщицей в ночном клубе, а закончила свою карьеру у него в постели, и народ ненавидел ее еще больше, чем самого генерала. Вдобавок исчезло все, что он заграбастал за несколько десятилетий у власти. А это немало. Произведения искусства, драгоценности, деньги, антиквариат. Например, статуя Будды из чистого золота, в тонну весом. Военные субсидии из–за рубежа текли рекой. Правда, Каким же образом?

– Скорей всего, нам удастся вытряхнуть номер из этого парня в Нью–Йорке. У него есть к тому же приятельница, которая в курсе дела. Мы уверены, он обманул генерала. Может, на первых порах все и было тип–топ, но, когда началась революция и Гонсалес–и–Лион был убит, ему подвернулся удобный случай. И он его не упустил. Зачем отдавать кому–то деньги, если можно оставить их себе? Небольшая пластическая операция, чтобы изменить внешность, новый паспорт – и привет! Живи до конца дней в Монте–Карло, ешь икру, пей розовое шампанское и поплевывай в потолок.

– Кошмарная перспектива. Только непонятно, при чем здесь я.

– Нам нужна твоя европейская организация. Ведь десять тонн золота – это не пустяк, от них в одночасье не избавишься. Их надо пустить в оборот потихоньку, без шума. Мы рассчитываем попросту продать их тебе.

– А я, значит, поеду в Цюрих, сложу эти десять тонн золотишка в сумку и унесу домой. Так, что ли?

– При твоих связях это несложно. Мы хотим одного: разом избавиться от золота, без канители, и получить наличные. И готовы дать хорошую цену. Значительно ниже рыночной. Твоя помощь потребуется, пожалуй, и когда мы займемся самим цифровым счетом. Ведь вытряхнуть номер из парня или его подружки – это еще полдела.

– Что ж, звучит небезынтересно, – помолчав, сказал дон Джорджо. Неторопливо и обстоятельно закурил новую сигарету. – И даже очень. Но я хочу знать больше. Ты толкуешь в общем – о свергнутых диктаторах и спрятанных сокровищах. Я знаю, что он расхищал деньги, которые выкачивал и из американцев, и из собственного народа. Но ведь выпросить у агента номер секретного счета действительно только полдела. Что вы намерены делать с вдовой, с Мадам? Она не станет отсиживаться в кустах, наблюдая, как вы распоряжаетесь Генераловым добром. Наоборот. Я очень уважаю ее – скажем так – решительность. – И он чуть скривил губы в усмешке.

– Насчет этого не беспокойся. У нас есть свои методы. Чего у нас нет, так это возможности разом сбыть столько золота, поэтому мы предпочитаем блицсделки, хотя барыш от них поменьше.

– А хлопоты и риск уступаете мне?

– Почему? Прибыль тоже. Солидный куш н любом случае. Ну так как?

– Забавно, – обронил дон Джорджо, – Сюда стекались представители всех великих цивилизаций. Авантюристы, хищники–колонизаторы. Присваивали, хапали все, что могли. Но когда мы делаем то же самое, благородной романтикой уже не пахнет. Впрочем, у мейл все это в крови, в генах. Я продукт тысячелетии пиратства, грабежей и авантюр. Так с какой стати и скажу «нет»?

Ясные голубые глаза весело сверкнули, и дон Джорджо стал вдруг намного моложе человека, сидевшего рядом, на мраморной скамье древнегреческого театра в Сиракузах.

ГЛАВА III

Во сне она выглядела старше. Морщинки вокруг глаз, которых я вечером не видел, тонкие линии у рта, складочки под подбородком. В утреннем свете, без макияжа стало ясно, что по возрасту Астрид Моллер ближе к тридцати, а не к двадцати. Как и я, хотя мне до тридцатилетнего рубежа подальше, чем ей. Да и в другую сторону.

Длинные, с каштановым отливом, темные волосы разметались по подушке. Губы во сне подсохли, бледное лицо с мелкими веснушками на прямом носике дышало покоем и невинностью, как будто сошло с картины эпохи Возрождения. «Молодая флорентийка. Неизвестный художник». Я улыбнулся про себя. Неизвестная, но не невинная. Однако же красивая, очень красивая.

Я снова медленно лег на подушку. Голова чуть–чуть побаливала, где–то надо лбом, но я знал, что это пройдет. Обычное дело – боль наплывала словно дождевая тучка летним утром, которая вскоре таяла и исчезала. Да и чему удивляться после такого вечера. Я опять улыбнулся. Все это могло случиться только в Нью–Йорке, и, наверно, к счастью.

Мы шли через мраморный вестибюль «Уолдорф–Астории», направляясь к выходу на Парк–авеню, чтобы взять такси. Шли мимо лифтов – их стальные двери были украшены фигурами в стиле Art Deco, по круглым мозаикам, которые отражали свет огромной сверкающей хрустальной люстры. Но очередь на такси была длинная, а шансов мало. Бесконечным потоком по улице мчались машины, однако желтые такси не останавливались, спешили в другие места.

– Куда пойдем? – спросила Астрид, зажатая между техасцами – участниками какого–то съезда. Их фамилии и адреса были гордо обозначены на больших пластиковых карточках, приколотых к лацканам смокингов.

– Понятия не имею. Решайте сами. Куда–нибудь, где приятно гульнуть.

– Гульнуть? – Она рассмеялась. – Давненько я не слышала этого слова. У вас в Швеции так говорят?

– Только когда приезжают в Нью–Йорк. Но вы ведь понимаете, что я имею в виду.

– Ладно. Едем в Гринич–Виллидж. Там попроще, чем в «Уолдорфе». Я покажу вам город.

Через несколько секунд мы очутились на противоположном тротуаре, где никаких очередей на такси не было. В глубине, на фоне ночного неба, маячила сверкающая огнями башня компании «Пан–Ам», по обе стороны узкой, засаженной деревьями разделительной полосы ровным потоком текли машины, но ни одного желтого такси с зажженным гребешком на крыше не было видно.

Какой трагический контраст – солидные, богатые дома, и тут же, на тротуаре, на железной решетке, где из метро поднимался теплый, смешанный с нездоровыми испарениями воздух, скорчилась какая–то древняя старуха. Свои скудные пожитки она распихала в две большие пластиковые сумки с ироническими надписями «Я люблю Нью–Йорк» и «Мешочница». Я виновато протянул ей доллар. Костлявая рука проворно выхватила его и спрятала. Из–под шляпки блеснули глаза.

В конце концов удача нам улыбнулась: рядом с нами у тротуара затормозило такси, пожилая дама с мопсом под мышкой медленно выбралась наружу, а мы, мягко пружиня на разболтанных рессорах, покатили вниз по Парк–авеню к Гринич–Виллидж – живому, трепещущему сердцу Манхэттена,

– Первая промежуточная посадка, – сказала Астрид, когда машина остановилась на улице, которая выходила к Бродвею, только поодаль от его световых реклам и театров.

Я расплатился, и мы вышли из такси. Дома вокруг обшарпанные, запущенные. Над одной из дверей светилась вывеска ресторана – «Одеон».

– Извините, но если столик не заказан, придется ждать не меньше часа. ^

– Ничего страшного, – сказала Астрид девушке у входа. – Ужинать мы не будем, только выпьем чего–нибудь.

Правую часть помещения занимал сам ресторан. Маленький, тесный, уютный и битком набитый людьми. Слева в глубине за низкой перегородкой тянулась вдоль торцевой стены стойка бара. Пробраться туда в толчее было трудновато, но мы все–таки пробрались и даже сумели захватить полметра дивана напротив стойки.

Интерьер во многом напоминал Art Deco, музыка билась словно горячечный пульс, публика была смешанная, но в большинстве почему–то в черном, что производило жутковатое впечатление. Уж не собрался ли в Нью–Йорке всеамериканский съезд похоронных агентов, или все просто, как рабы, следуют некой моде?

– Привет, Астрид.

Я поднял голову. Перед нами стоял высокий человек в темном костюме. Лицо очень бледное, с густыми черными бровями, почти сросшимися над переносицей. Во всяком случае, мне так показалось.

Астрид вздрогнула, невольно отпрянула назад. Заметно было, что она испугалась.

– Я ищу Карлоса. Ты не знаешь, где он?

– Понятия не имею, – сказала она дрогнувшим голосом. – Я не видела его уже несколько недель.

– Вот как? Он улыбнулся, но улыбка была недобрая. – А я‑то думал, вы каждый день видитесь. И каждую ночь. Ведь живете вместе.

– С этим все кончено, – быстро сказала Астрид. – Карлос пропал, уехал. Мы… мы поссорились. Я его выгнала. Понятия не имею, куда он подался.

– И ты хочешь, чтоб я этому поверил? Послушай доброго совета: освежи свою память и скажи, где он, иначе худо будет,

– Извините за вмешательство, но, по–моему, вам лучше уйти, – спокойно сказал я и, как бы защищая, обнял Астрид за плечи. – Вы слышали, что она сказала, и этого достаточно. Уходите, оставьте ее в покое.

– Интересно, – процедил он, скользнув по мне темным колючим взглядом. – По всей видимости, произошла смена караула. – И с насмешливой ухмылкой удалился.

– Что это за тип?

– Приятель моего прежнего друга,—торопливо сказала Асгрнд и отпила большой глоток из своего бокала. – Не помню, как его зовут, но, кажется, у них были какие то дела. Нет, я положительно проголодалась. И знаю место, где для меня всегда найдется свободный столик.

Кафе «Сосайети» было просторное, с высокими потолками. Как и «Одеон», в соответствии с модой оформлено в стиле Art Deco. Здесь тоже был бар, и тоже битком набитый, по мы отказались от коктейлей, решили запить ужин калифорнийским вином. Астрид взяла лосося из Новой Шотландии, а я – огромный бифштекс с кровью.

– Вырезку у нас в Швеции не подают. Говядины полно, но попробуй заказать в ресторане бифштекс – сдерут кучу денег, а принесут жалкий шматок, смотреть не на что. Да и па вкус так себе, потому что в наших краях говядину не подвешивают.

– А почему?

– Мясо тогда подсыхает, влага испаряется. У мясников падают доходы. Вот так действуют у нас рыночные рычаги. К счастью, тут законы другие. – И я с удовольствием посмотрел на свой бифштекс – отличный кусок вырезки, чуть не во всю тарелку величиной.

– Повезло вам, можете разочек поесть досыта. Расскажите–ка о себе, и побольше. Я хочу знать все. Где вы живете, есть ли у вас друзья, что вы думаете о жизни.

– Серьезная задача. Боюсь, впрочем, это не слишком увлекательно и интересно. Я закончил Упсальский университет по специальности «история искусства».

– Упсальский университет? Никогда на слыхала.

– Да? Вообще–то он был основан за пятнадцать лет до того, как Колумб открыл Америку. Кстати, на самом деле Америку открыл Лейф Эриксон[14]14
  Лейф Эриксон (Эйриксон) – исландский викинг X– XI веков; около 1000 года, по–видимому, достиг северо–восточного побережья Северной Америки.


[Закрыть]. Ну вот, а потом я начал торговать антиквариатом и живу в Стокгольме, в Старом городе. На верхнем этаже старинного дома, в квартире, где множество красивых вещей, с которыми я не в силах расстаться.

– Вы женаты?

– Нет. Был когда–то женат. Давно. А теперь живу о сиамкой.

– Она красивая?

– Очень. С большими голубыми глазами. Сама цвета сливок. Она даже на конкурсах побеждала.

– Мисс Швеция?

– Не совсем,– рассмеялся я и поднял бокал.– Между прочим, вы знаете, что в девятнадцатом веке, когда свирепствовала филлоксера, калифорнийская лоза спасла европейский виноград?.. Нет, не мисс Швеция, но «Best in Show»[15]15
  Здесь: призерка (англ.).


[Закрыть].

– Теперь понятно.– Астрид положила вилку. – Она в шоу–бизнесе? Артистка?

– Пожалуй, в какой–то мере. Ладно, шутки в сторону – она кошка. Сиамская кошка по кличке Клео. Ну, это я вам рассказал. Что до друзей, то их у меня очень немного. Чаще я сижу один как сыч. Читаю, хожу гулять. Я человек совсем неинтересный. Как и большинство из нас, наверное.

– Когда с вами знакомишься, такого впечатления как–то не возникает,– улыбнулась она.– По–моему, вы достаточно интересный. Во всяком случае, более или менее. Не очень–то мне верится, что вы сидите в своем старинном доме наедине с сиамской кошкой.

– А вы сами? Замужем или так?

– Даже не «или так». Был у меня друг, мы жили вместе, но все кончилось ничем. Он сбежал, так что я опять одна. Пока. Говорят, пуганая ворона куста боится, но я, похоже, неисправима.

– А как насчет других интересов в жизни?

– Что вы имеете в виду? – засмеялась она.—«Другие интересы»? По сути, я порядочная женщина, а что я люблю, так это путешествовать.

– И в Швеции бывали?

– Нет, но очень бы хотела приехать. А правда, что у вас по улицам ходят белые медведи, и самоубийц полно, и налоги самые высокие в мире, и свободную любовь вы проповедуете?

– Не вполне правда, но в какой–то мере. Я с удовольствием покажу вам все, если приедете. В смысле Швецию покажу,– быстро добавил я.– Страна размером с Францию, а народу меньше, чем в Париже. То–то и хороню. Одиночество, простор, безлюдье – красота!

– Звучит не слишком соблазнительно.

– Может быть. Хотя это ужасно здорово. Я бы никогда не решился жить здесь. Все какое–то чересчур огромное, шумное.

– Кстати, у меня в Стокгольме есть подруга,– сказала Астрид, когда подали десерт. Шоколадный мусс для нее и сыр для меня. А это легко сказать, но трудно сделать. Я имею в виду сыр. Каждый раз в Нью–Йорке одно и то же. Сырный пудинг есть везде, а сыра нет. Разве что иногда во французских ресторанах. Но на этот раз мне повезло. Я уговорил официанта позаимствовать у поваров кусочек пармезана, который используется в некоторых блюдах.– Ее зовут Грета Бергман,– продолжала Астрид.– Адрес куда–то делся, но она писала, что живет в самой старой части Стокгольма. Вдруг вы соседи? Номер телефона я, впрочем, сохранила. Вот и подумала: а не окажете ли вы мне услугу?

– Отчего же, с удовольствием.

– Вы только не смейтесь, но дело в том, что я напела целую кассету рождественских песен. Мы с Гретой вместе учились в женском колледже, в «Маунт Холи–оук»[16]16
  Престижный женский колледж в г. Саут–Хэдли (штат Массачусетс); основан в 1837 году.


[Закрыть] к северу от Нью–Йорка. И жили в одной комнате. В тот год Грета приезжала к нам домой на Рождество. А потом все время упрашивала меня подарить ей те песни, которые мы пели. И вот я наконец записала для нее целую кассету. Отсылать пленку почтой не хочется – мало ли что может произойти. Потеряется по дороге, помнется, испортится.

– Пожалуйста, я отвезу. Мне как, позвонить ей, когда приеду домой?

– Я сама ей позвоню, номер–то у меня в конторе записан. А она потом навестит вас с Клео и заберет кассету. Только не говорите ей, что там в пакете, ладно? Скажите, чтоб не вскрывала до Рождества, и всё. Обещаете?

– Обещаю,– улыбнулся я и поднял бокал.– Хотите кофе?

– Нет, спасибо, но ужасно хочу танцевать.

– Танцевать? – Я оторопело огляделся по сторонам.– Так ведь не здесь же?!

– А я и не говорю, что здесь.

Спустя четверть часа мы сидели за круглым столиком в почти темном зале «Пентагона». Это здешняя дискотека, а вовсе не военное министерство в Вашингтоне. Все тут было черного цвета. Пол, мебель, одежда посетителей. Высокие, стройные, бледнолицые девушки с длинными волосами, в коротких черных платьях, с золотыми цепочками на узких бедрах. В темноте они казались совершенно одинаковыми – не захочешь, да спутаешь. Потолок и стены были забраны зеркальными стеклами; разноцветные вспышки пронзали дымный сумрак; гулко бухала музыка – такое впечатление, будто сидишь внутри огромного сердца.

Мне вспомнилась танцевальная площадка моей юности в Вибю, в Нерке, где я танцевал с нею. Хотя «танцевать», наверно, не самое подходящее слово. В толчее на крохотном пространстве все были целиком и полностью увлечены сосредоточенным «автобалетом». Каждый танцевал как бы в одиночку, погрузившись в музыку, уйдя в себя. Мне вспомнились белые летние вечера, негаснущий свет солнца за березовыми рощами, комариные укусы на щиколотках и на шее. Девушки в цветастых летних платьях, духи, пахнущие сиренью или ландышем, оркестр на маленькой дощатой эстраде, играющий «Stardust»[17]17
  «Звездная пыль» (англ.).


[Закрыть]. Гармоника, гитара, ударные. И все–таки прозрачными ночами шведского лета на тогдашних танцплощадках было куда больше чувства и тепла, чем в этой дискотеке, в толкотне молчаливой, одетой в черное людской массы, а? Или это я потихоньку старею? Но ведь вроде бы ничто не мешает танцевать по старинке?

В самом деле, не мешает. Я обнял Астрид, привлек ее к себе, прижался щекой к щеке. И она была не против потанцевать в совершенно ином стиле, нежели здесь принято. Мы двое, совсем–совсем близко, а вокруг трепещет музыка. Только духи не те. Не сирень и не ландыш. Что–то более таинственное, тревожное, прежде для меня незнакомое. Опасное, возбуждающее, заманчивое, как нью–йоркская ночь.

– Идем,– шепнула она мне на ухо.– Здесь так тесно и душно. Идем отсюда.

И мы ушли. Взяли такси и поехали к Астрид. Она жила недалеко от «Пентагона». На Чарлз–стрит в Гринвич–Виллидж, в прелестном кирпичном доме с узким фасадом, облицованным бурым песчаником.

– Прямо как в старых американских фильмах,– сказал я, обведя взглядом фасад; такси мы тем временем отпустили.

– Да? Любопытно. Что же вы вспомнили – «Франкенштейна» или Диснея?

– Не угадали. Я вспомнил добротные старые комедии, где герой вечером заходил за девушкой в дом ее родителей. Улицы там выглядели точь–в–точь как эта. Деревья, узкие тротуары и такие вот высокие крылечки с чугунными перилами. Кирпичные дома в два–три этажа. Воплощенная солидность среднего класса или что–то в этом роде, наверно. Так жили люди, которым в жизни здорово повезло. Дорис Дей[18]18
  Дей Дорис (род. в 1924 г.) – американская актриса, с успехом снималась в музыкальных фильмах.


[Закрыть] всегда спускалась с таких крылечек.

– Спасибо за комплимент,– рассмеялась Астрид.– Теперь я хотя бы знаю, что мне здорово повезло.

– Я не о вас, я о кино,– сказал я и легонько поцеловал ее в щеку.

Она посмотрела на меня, хотела что–то сказать. Но передумала и улыбнулась.

– Зайдемте выпить по глоточку, так сказать, на сон грядущий, вот и увидите, как там внутри, дома у человека, которому повезло.

По крутой лестнице мы поднялись на верхний этаж. Астрид покопалась в своей лакированной сумочке из крокодиловой кожи, отыскала звенящую связку ключей. Открыла один замок, потом второй, третий.

– Сложная система.

– Увы,– вздохнула она.– Это Нью–Йорк, тут иной раз и десять замков не спасают.

Она вошла первая, зажгла свет в маленькой прихожей, я помог ей снять длинную, шелковистую шубу. Когда я вешал шубу на плечики, на меня опять пахнуло духами.

Астрид тем временем успела войти в комнату, и вдруг оттуда донесся вскрик, сдавленный, приглушенный, словно она прикрыла рот ладонью.