355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Йан Грэхем » Монумент » Текст книги (страница 1)
Монумент
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 22:06

Текст книги "Монумент"


Автор книги: Йан Грэхем



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Йан Грэхем
Монумент
Ian Graham.Monument

Моим родителям


Глава первая

Вот как все началось: безоблачной ночью ткач из селения Михевин, что на юге, услышал глас божий и сей же час принес клятву исполнить его повеление. Отринув все земные блага, он покинул свой дом и сделался Пилигримом…

Выдержка из запретного и ныне забытого «Слова о Пилигримах» Маскали, Девятого Свидетеля

«Дурацкая мода, – думал Баллас. – Помесь тщеславия, пижонства и юношеской глупости».

Каменщики сидели в противоположном конце общей залы, за длинным столом. Они были молоды, мускулисты и веселы. Желто-белая пыль покрывала их кожу, волосы, одежду – они казались не людьми, а призраками, неведомо как оказавшимися в мире живых. Впрочем, призраками юноши уж точно не были: они жизнерадостно гоготали над сальными шутками, пили эль и ожидали шлюх. Но как раз в этом-то Баллас не видел ничего предосудительного. Выпивка, шутки и женщины были по вкусу и ему самому. Что его искренне изумляло – так это нелепая манера носить кошели.

Кошели свисали с поясов на длинных кожаных шнурах. Некоторые шнуры были пестрые, сплетенные из красной, синей и зеленой кожи. Другие выглядели скромнее – здесь преобладали коричневый и черный тона. Однако суть оставалась неизменной: кошели болтались на поясах, как спелые яблоки, готовые упасть с веток в руки любого, кто только сподобится подставить ладони. Даже самый криворукий вор мог стянуть их, не прилагая ни малейших усилий…

«А это, – подумал Баллас, – недурственная идея».

Как и все молодые, в чьих жилах бурлит горячая кровь, каменщики желали казаться уверенными, сильными и опасными и потому не страшились держать деньги на виду. Как же иначе? Ни один вор не посмеет их обокрасть – это все равно что войти в логово льва. Самоубийственное безумство…

Баллас поднес к губам бутыль с вином.

Он торчал в кабаке с самого полудня и за все это время лишь пару раз поднимался из-за стола. Сходил отлить – да заказал у хозяина очередную порцию спиртного. Баллас выкушал уже достаточно для того, чтобы в желудке могла свободно маневрировать боевая галера. Виски, джин, ром, эль, вино – все исчезало в его чреве без видимых последствий.

Большинство людей, приняв подобную дозу, давно бы свалились под стол, а самые хлипкие, пожалуй, там бы и кончились. Но Баллас был лишь чуточку во хмелю. Он мог выпить больше, чем любой из сидящих в зале, и об этом неопровержимо свидетельствовала его внешность.

Дряблое пивное брюхо переваливалось через ремень, натягивая рубаху. Под кожей давно уже наросли слои жира. Одутловатое лицо, никогда не отличавшееся особенной красотой, сейчас как никогда напоминало харю борова. Сходства добавлял и нос – неоднократно сломанный в драках, раздробленный, раздавленный, он смахивал на свиное рыло. В густой спутанной бороде, походившей больше на кабанью щетину, чем на человеческие волосы, кишели вши. Ссутуленные плечи, бочкообразная грудь и неуклюжие движения только подчеркивали свиноподобную внешность… И лишь глаза оставались человеческими: глубоко под бровями, в обрамлении налитых кровью белков, ярко-зеленые радужки были ясными и незамутненными. И взгляд пьяницы оставался острым и внимательным.

Баллас принял решение: он намерен раздобыть немного денег.

Выверено неловким движением Баллас смахнул со стола бутылку; та с громким звоном разбилась об пол. Каменщики обернулись на звук.

– Вонючий козел! – крикнул один из них – рыжеволосый паренек с бледным лицом, еще покрытым юношескими веснушками. Но его карие глаза уже стали холодными и безжалостными. Они светились самодовольством и негодованием. – Только гляньте на него! Рубаха вся в блевотине, завшивел, а штаны наверняка воняют мочой… Эй, жирдяй, ты когда последний раз мылся?

Баллас пожал плечами.

– Тебе на это насрать, да? – продолжал юнец. – На грязь, на запах… Ну-ка скажи, а к девкам ты ходишь?

Баллас утвердительно кивнул.

– Бедняжки! Они, наверно, не дышат, когда ты рядом. Иначе придется выблевать свой завтрак. Свинья в хлеву вызовет больше вожделения, чем ты!

Он не ответил.

– Где твое достоинство? – не унимался паренек. – Знаешь, если у меня однажды наступят тяжелые времена и я скачусь до твоего состояния, я покончу с собой. Милосердные Пилигримы! Я просто перережу себе горло. Оторву себе яйца. Ага! Сделаю все – лишь бы умереть. – Он обернулся к товарищам. – Дайте мне слово, что прикончите меня, если я только начну походить на этого урода! Мы ведь друзья? Я сделаю то же для вас. Это будет убийство во имя милосердия… Поклянитесь!

Кошель веснушчатого юнца болтался на черном шнуре. Пояс оттягивался вниз под весом монет. Баллас бросил на него быстрый взгляд – и отвел глаза.

Он соскользнул с табурета и присел на корточки, намереваясь собрать осколки.

– Не надо! – послышался женский голос. К столику Балласа спешила служанка.

– Я сама. Еще неровен час порежетесь. Оттирай потом кровь!

Девушка опустилась на колени и принялась сметать осколки в кучку, споро размахивая веником.

– Вы у нас с самого открытия, – сказала она, подняв глаза. – В жизни не видела человека, который столько бы выпил за один присест. А вы в себя залили целое море, сударь. Вы не наделаете глупостей?

– Глупостей? – невнятно сказал Баллас.

– Ну, в смысле… Вы не начнете буянить? У нас мирное заведение, сударь. Более или менее. Нам не нужны неприятности.

– Ты меня прогоняешь? – спросил Баллас. У него был глуховатый голос, и он чуть заметно картавил.

– Нет-нет, – поспешно ответила девушка.

– Служанка не должна указывать клиенту, как себя вести. Пусть даже он собирается устроить драку. Иначе заведение рискует его лишиться, – сказал Баллас. – Я оставил здесь много денег…

– Вы не поняли меня, сударь, – перебила прислужница.

– Все я отлично понял, – буркнул Баллас, поднимаясь на ноги. – Мне здесь не рады, верно? Ну и ладно. Есть в Соритерате места и получше. Такие, где человек может пить сколько влезет, и никто не погонит его вон…

Обойдя стол, Баллас пошатнулся. Пол под ногами качался, как палуба корабля в бурю. Он оказался пьянее, чем ожидал. Баллас глубоко вдохнул и направился к двери. Путь пролегал мимо длинного стола каменщиков. Проходя мимо, Баллас запнулся и врезался точно в рыжего нахала. Паренек выпустил кружку, она опрокинулась, эль потек по столу. Грязно выругавшись, юнец вскочил на ноги.

– Проклятый осел! – рявкнул он, яростно сверкая глазами. – Ходить прямо – и то не можешь? Глянь, что ты наделал! – Он кивнул на разлитый эль.

– Случайность, – пробормотал Баллас. – Я пьян. Каждый шаг – целое дело. Извини.

Парень сморщил нос.

– Вблизи ты воняешь еще отвратнее. Хуже навозной кучи! – Он с силой толкнул Балласа в грудь. Баллас споткнулся о табурет и повалился на пол. Каменщик навис над ним.

– Ты должен мне кружку эля.

– У меня нет денег, – тихо ответил Баллас. – У меня нет… ничего.

– Человек, не имеющий денег, не мог столько выпить.

– У человека, выпившего столько, – отозвался Баллас, с трудом поднимаясь на ноги, – едва ли могла остаться хоть пара монет. Я выжрал достаточно, чтобы разорить Благого Магистра и заложить Сакрос.

– Не ври! – рявкнул каменщик, надвигаясь на него.

– Эй! – крикнула служанка, благоразумно оставаясь в противоположном углу зала. – Вы, там! А ну прекратите! Не то я хозяина позову! А у него есть волкодав – здоровый как бык и очень злой. Желаете, чтобы хозяин спустил его на вас? – Девушка перевела взгляд на Балласа. – Собирались уходить? Вот и уходите. Как только я вас увидела, сразу поняла, что вы дурной человек.

– Да неужто? Тогда ты умнее, чем кажешься. – Баллас смерил взглядом рыжего каменщика. Ему хотелось оскорбить этого самодовольного нахала. Сказать что-нибудь обидное. И он отлично знал что. Парень стесняется своих веснушек. Ему охота казаться мужчиной – сильным и взрослым. Или можно было бы пройтись по поводу его прыщей: красноватые, наполненные гноем пупырышки напоминали всем окружающим, что он – еще юнец…

Баллас не сказал ничего. Мудрее всего было просто уйти. Развернувшись на каблуках, он побрел к двери.

Близились сумерки. Лучи заходящего, по-осеннему прохладного солнца освещали улицу. Вместо мостовой под ногами лежал слой прихваченной морозцем грязи. По обеим сторонам высились здания, выстроенные из бледно-серого камня. Многие из них давным-давно не подновлялись: камни обросли мхом и плесенью, деревянные части подгнили, с дверей и наличников давно сошли последние следы краски. В основном это были кабаки и разного рода увеселительные заведения отнюдь не самого высокого пошиба. Баллас пробыл в Соритерате лишь несколько дней, но неплохо в нем ориентировался. И этот конкретный район был одним из самых грязных и убогих – не только в городе, но, кажется, и во всем Друине.

Соритерат… Священный город. Резиденция глав Церкви. Но как же мало в нем было роскоши и блеска! В центральных кварталах и впрямь стояли величественные здания, но по большей части Соритерат походил на все прочие города Друина – грязь, вонь и нищета царили здесь безраздельно. Дома, кабаки и лавки, выстроенные из бледного, крошащегося от времени камня, лепились стена к стене – лишь бы вместить как можно больше душ. Над всем этим витал знакомый, такой привычный для всех городов запах: смесь гниющей растительности и разлагающейся плоти. Зеленщики выкидывали нераспроданный товар прямо на улицу. Туда же выплескивались и помои. Дохлые собаки, кошки и крысы, валявшиеся посреди мостовых, тоже были неотъемлемой частью городского пейзажа. Подобная судьба ожидала и многих людей… Впрочем, иногда человеческие тела находили последнее упокоение в реке Гасталлен. Временами Церковь Пилигримов принималась бороться с эпидемиями – и тогда по всему городу зажигались костры, наполняя воздух черным дымом и вонью горелого мяса. Да, Соритерат именовался священным городом; но слишком уж он напоминал преисподнюю…

Порыв ледяного ветра пронесся по улице, обдав Балласа холодом. Он вздрогнул и зябко поежился.

– Ладно, давай-ка посмотрим, что у нас тут имеется. – Баллас разжал кулак. В ладони покоился кошелек каменщика. Украсть его было нетрудно: нарочно столкнувшись с рыжим юнцом, Баллас перерезал шнурок острым осколком бутылки. Вся операция не заняла и двух секунд.

– Сегодня ночью, – пробормотал Баллас, – мне не придется спать на улице.

И все же что-то было не так. Вроде бы кошель наполнен под завязку – и все же он казался слишком легким. Баллас подкинул его на ладони. Сквозь ткань ощущались твердые края монет, но веса – привычного и приятного веса денег – не было вовсе. Баллас, нахмурился и вывалил из кошеля монеты. А увидев их – прошипел проклятие: деньги оказались деревянными. Он в ярости швырнул их на землю.

– Сукин сын! – рявкнул Баллас, словно каменщик был рядом. – Долбаный прыщавый сукин сын. Яйца б тебе оторвать, чтобы не плодил уродов…

Дверь распахнулась от резкого толчка, хлопнула о стену так, что звук удара эхом разнесся по улице. Рыжий каменщик вышел из кабака. Двое приятелей следовали за ним по пятам.

– Ну ты и дурак, – сказал он, прямиком направляясь к Балласу. Юнец крутил в пальцах обрывок шнура, свисавшего с пояса. – Думал, я ничего не замечу? Как же!

– Ты о чем? – промямлил Баллас.

– Ладно, не строй святую невинность. У тебя в руке мой кошелек, под ногами валяются мои монеты… Ты отлично знаешь, о чем я.

– Это была шутка, вот и все…

– Ах шутка? Ну, тогда дай-ка я тоже пошучу. – Шагнув к Балласу, каменщик шарахнул его бутылкой по лбу. Голова взорвалась болью, перед глазами замельтешили искры. Баллас пошатнулся. Второй удар пришелся по скуле. Третий – под дых. Баллас захлебнулся воздухом, согнулся пополам и повалился на колени. Желудок подскочил к горлу. Балласа вырвало вином и желчью. Юнец двинул его ногой в челюсть, потом снова приложил бутылкой по голове. И еще раз. И еще, покуда бутылка наконец не разбилась. Приятели рыжего не отставали. Удары и пинки посыпались градом – в грудь, в живот, в пах. Баллас свернулся клубком, но это не особенно помогло. Рыжий каменщик размеренно бил Балласа в лицо, словно намереваясь окончательно его изуродовать.

Наконец, подустав, парни остановились. Наступила тишина. Затем послышалось журчание. Теплая жидкость потекла по щеке, по губам. Остро запахло мочой. Баллас скривился и открыл заплывшие глаза. Рыжий каменщик застегивал штаны.

– Будешь вонять, жирдяй, – сказал он, широко ухмыляясь. – Но вряд ли сильно хуже, чем раньше. Я бы сказал, даже получше – если учесть присущий тебе аромат.

Юнец расхохотался, и друзья подхватили его смех.

– Имей в виду, засранец: если я тебя еще раз увижу… или унюхаю – тебе не жить. Усек? – Он смачно плюнул на Балласа, отвернулся и зашагал к двери. Приятели отправились следом, и компания скрылась в кабаке.

Баллас сел. Все тело превратилось в один сплошной синяк. Лицо было залито кровью. В голове гудело. Он ощупал нос и вздохнул: сломали – в очередной раз. Глаза превратились в узкие щелочки. Во рту стоял горький вкус желчи.

– Сволочи, – пробурчал Баллас. – Проклятые сволочи… Ладно, что у нас тут? – Он издал хрипловатый смешок. – Может, все не так плохо?

В его руке угнездился второй кошель, некогда принадлежащий рыжему извергу. Как и первый, он был полон. И на сей раз – тяжел.

Баллас распустил завязки. На ладонь высыпалось двенадцать медных монет. Недельное жалованье каменщика.

– Что ж, юноша, – сказал он себе под нос, – кошелек у тебя на поясе был обманкой. Но этот… Ха! Маленькие мальчики должны прилежно учиться. Надеюсь, это послужит тебе хорошим уроком.

И, поднявшись на дрожащие ноги, Баллас захромал вниз по улице.

Несколько часов спустя Баллас откинул одеяло, выбрался из кровати и натянул штаны. Выудив из кошелька два пенни, он вложил их в пухлую белую ладонь шлюхи…

Сразу же после драки Баллас отправился в другой кабак, названия которого теперь уже не мог припомнить. Он выдул бутылку келтусканского красного, а потом снял шлюху и поднялся с ней наверх. Женщина сперва не могла поверить, что избитого до такой степени человека еще оставались плотские желания. По ее опыту, они утекали вместе с кровью жертвы. Но Баллас настаивал, так что шлюха в конце концов согласилась.

Женщина знала свое дело и обращалась с Балласом осторожно. Двигалась в основном сама, так что Балласу оставалось только стонать и охать от удовольствия. Вопреки предположениям каменщика его вонь не испугала женщину: на подоконнике комнаты лежал пучок остро пахнущих трав, их аромат разливался в воздухе, изничтожая все прочие запахи…

Баллас надел рубашку и сапоги и, раздвинув шторы, обозрел улицы Соритерата, уже покрытые темной вуалью сумерек. Он был немного пьян, доволен жизнью – и его мучила жажда. Баллас припомнил, что в двух кварталах отсюда есть кабак, где подают сладкое белое вино. Достойное завершение долгого вечера… Баллас вышел из комнаты и спустился в общую залу.

Здесь было шумно и дымно, почти все столики оказались заняты отовсюду слышались смех и грубоватые шутки. Городской люд отдыхал после тяжелого рабочего дня.

Выйдя на улицу, Баллас попытался закрыть за собой дверь, но та не поддавалась. Он дернул сильнее. Казалось, что-то удерживало ее. Баллас обернулся. И замер.

В дверном проеме стояла высокая, стройная фигура. У человека были маленькие темные глаза, веснушчатое лицо и рыжие волосы. В руке каменщик сжимал увесистую дубинку.

– Мы охотимся за тобой весь вечер, – сказал он очень тихо. – Твое упорство меня изумляет. Ты украл один раз – и был бит. Однако украл снова. Видно, выпивка окончательно разъела тебе мозги. Четвертая Заповедь – воздержание. Я всегда думал, что это очередная набожная чушь. Но теперь вижу, как много зла таится в бутылке.

За спиной парня появились его друзья.

Баллас открыл было рот, однако каменщик проговорил:

– Лучше молчи. Перед смертью человек должен говорить правду, а ты способен только лгать.

Рыжий подался вперед, тяжелая дубинка врезалась Балласу в челюсть, свалив его с ног. Прежде чем он успел хотя бы пошевелиться, каменщики обступили его.

Глава вторая

У моря, в городке Салтбрик на восточном побережье, свечник услышал слово бога-творца. Обернув плечи плащом Пилигрима, он шел дорогами надежд и страданий. И постиг истинную суть Добра и Зла…

– Он выживет?

– Э… Возможно…

– Звучит не слишком-то обнадеживающе.

– Помню, пару лет назад я пользовал крестьянина, которого потоптал бык. Изрядно потоптал, скажем прямо. И все же навряд ли бы он согласился поменяться местами с этим беднягой… – Старческий голос затих, говоривший помедлил, потом досадливо вздохнул. – Ты посмотри на него. Живого места не осталось. От макушки до пяток – один сплошной синяк. Неизвестно, сколько крови из него вытекло. Наверняка половина костей переломана. И только Четверо знают, сколько у него внутренних ран.

– Внутренних ран? – переспросил второй голос, принадлежавший молодому человеку, который говорил тихо, однако настойчиво.

– Ну да, – отозвался старик. – Легкие, печень, почки… Все они очень хрупки, друг мой. И далеко не всегда очевидно, повреждены ли. Они могут кровоточить, однако ни пациент, ни лекарь этого не заметят, пока не станет слишком поздно. А есть и другие недуги, которые не распознать сразу. Заражение крови, к примеру, убивает не хуже яда. И тут уж ничего нельзя поделать…

– Но вы ведь приложите все силы?

– Разумеется, разумеется. Все же, Бретриен, будь наготове. Не исключено, что, несмотря на все мои усилия, тебе придется читать над ним отходную.

Баллас лежал неподвижно. Он попытался было разлепить глаза, но они так заплыли, что не открывались. Все тело мучительно ныло. Впрочем, чувство было знакомое: не впервые его поколачивали. Баллас знал это ощущение – когда собственное тело становится словно чужим, непривычным и слишком тяжелым. Что ж, он до сих пор жив…

Баллас хотел спросить, где находится, и даже попытался открыть рот. Губы неимоверно распухли и едва двигались, к тому же оказались слеплены засохшей кровью.

– Отходную… – В голосе молодого человека послышалось смущение. – Признаться, отходную я уже прочитал. По ошибке. Я нашел его на заре, он провел всю ночь на улице. Тело было в крови – и холодным к тому же. Разумеется, я решил, что он мертв…

– Немудрено, – буркнул старик.

– Тут подоспели священные стражи. Когда они начали грузить тело в повозку, из него пошла кровь…

– Стало быть, сердце еще билось.

– Я не мог поверить своим глазам. И сразу же послал за вами.

Послышался влажный «хлюп», будто что-то плюхнулось в миску с водой.

– Ну что ж, – проговорил старик, – раны я промыл, а кровь на теле мы пока оставим. Не стоит тревожить его без нужды.

Теперь раздался негромкий скрежет – медленный и ритмичный. Такой звук издает пестик, трущийся о ступку.

– Нитбана? – спросил молодой голос.

– Угу. Этому бедолаге повезло, что я прихватил ее. А вот луговица скоро закончится. Надо было взять побольше… – Скрежет стих.

Баллас почувствовал, что старик наклонился ближе – почти к самому его лицу.

– Он пил. Прелестное смешение ароматов чувствую я в его дыхании. – Голос старика сделался насмешливым. – Виски, эль, вино, ром… Все – не лучшего качества.

– Я нашел его на Винокурной улице, – объяснил юноша. – В том квартале расположены всякие кабаки, игорные дома и… э…

– Бордели, – закончил старик, поскольку его молодой собеседник явно затруднялся произнести это слово. – Я в курсе, что за квартал. И мне хотелось бы спросить, Бретриен: много ли ты знаешь о своем пациенте?

– О нем? Ничего не знаю. Я просто нашел его там, полумертвого… Мой долг обязывал ему помочь. Я же давал клятву. Как я мог бросить на произвол судьбы страдающую душу?

Старик пробормотал что-то невразумительное.

– Простите?

– Будь осторожен. – На этот раз голос прозвучал громче. – Ни один порядочный человек не станет шляться по кабакам на Винокурной улице. – Снова заскрежетал пестик. – Разверни-ка бинт. Спасибо. – Послышалось чавканье, словно старик возился с какой-то полужидкой массой.

– Мы ничего о нем не знаем. Мало ли какие обстоятельства его туда привели.

Старик рассмеялся.

– Обстоятельства!.. В чем тут сомневаться? Ты нашел его в одном из самых мерзких кварталов Соритерата, пьяного, избитого, на полпути к Лесу Элтерин…

– Я должен дать ему приют.

– И надолго?

– Пока он не поправится. Если, конечно, это…

– …это чудо…

– …произойдет, – закончил молодой человек.

Чавканье прекратилось. Что-то холодное и липкое размазалось по груди Балласа. Мазь приятно увлажняла и холодила кожу. Потом тело обхватил тугой бинт, и ребра мгновенно отозвались болью. Показалось – в грудь ударила молния. В глазах потемнело. Баллас дернулся и захрипел.

– Ага! Вот и ответ на твой вопрос. Видел? – В голосе старика сквозило удивление. – Ну что ж, ну что ж… Обнадеживает…

Возможно, старый лекарь говорил что-то еще, но Баллас уже не слышал. Сполохи ослепительно яркого света вспыхивали перед глазами. Боль нарастала, катилась по телу тяжелой волной, точно раздирая его изнутри острыми раскаленными когтями. Потом свет померк, и Баллас провалился в теплое черное забытье.

Минуло несколько дней. Баллас не мог наверняка сказать, сколько именно – редкие моменты, когда он приходил в сознание, быстро сменялись беспамятством. Наконец, в очередной раз открыв глаза, Баллас осознал, что чувствует себя несравненно лучше.

Он огляделся. В маленькой комнатке с белыми стенами и единственным, плотно занавешенным окном горел очаг. На столике возле кровати выстроились ряды баночек и флаконов с лекарствами. Здесь же лежали скрученные рулончики бинтов, тампоны, иглы и нитки для зашивания ран, травы, предназначенные для мазей и отваров.

Юноша, склонившийся над кроватью, оказался священником. Теперь, окончательно придя в себя, Баллас увидел темно-синий балахон, мешком свисающий с узких плеч, и белокурые коротко остриженные волосы. Бледнокожий, хрупкий – юноша, казалось, излучал набожность и смирение.

Он осматривал раны Балласа, а увидев, что тот пришел в себя, засыпал его вопросами.

– Как вы себя чувствуете? Кто вы? Откуда? У вас есть семья? Родственники? Кому сообщить о вашем местонахождении?..

Баллас угрюмо молчал. Суетливые вопросы священника раздражали его. Жизнь Балласа была его личным делом и никого – ровным счетом никого – не касалась. Тем более что и сообщать было некому. Баллас давно уже бродяжничал, болтаясь из ниоткуда в никуда, и ни одна живая душа в Друине о нем не беспокоилась. О его смерти между делом вздохнули бы разве что содержатели кабаков да шлюхи – в чьих кошельках оседало немало его, Балласа, денег…

Тесная комнатушка угнетала Балласа. Треск огня в очаге, бесцветные стены и запах лекарств доставляли ему беспокойство. Он к этому не привык. Баллас желал дышать чистым воздухом, холодным. Ему нужны были иные ощущения, кроме покоя и тепла. Более же всего прочего Баллас хотел выпить. В доме священника нашлось много разнообразных лекарств – кроме того единственного, которое ему требовалось.

В конце концов он решил, что уже может подняться с кровати, спустил ноги на прохладный пол и встал. Тянущая боль кольцом охватила грудь и спину. Прошипев проклятие, Баллас сел обратно на постель, ожидая, пока боль отступит. Он был раздет – лишь засохшая кровь покрывала тело словно вторая кожа. Постанывая, Баллас несколько раз согнул и разогнул Руку. Кровавые хлопья, отслаиваясь, посыпались на пол. Ссадины и кровоподтеки, сплошь покрывавшие грудь и живот, уже утратили черно-лиловый цвет и являли взгляду разнообразные оттенки желтого и зеленого. Недовольно бурча, Баллас ощупал лицо. Нос, разумеется, сломали – это уж как водится.

Челюсть распухла. Губы потрескались и раздулись – точно колбаски, которые передержали над огнем. Он выругался и смачно сплюнул. Сгусток красноватой вязкой слюны шлепнулся на пол.

На стуле в углу лежала аккуратно сложенная одежда. Коричневая рубаха, мягкая куртка и черные шерстяные штаны. Одежда была чужой, но явственно предназначалась ему… Штаны почти подошли, а вот куртка оказалась узковата в плечах. Что до рубахи – она с трудом вместила в себя огромный живот и натянулась, как кожа на барабане, едва не треснув по швам.

Лишь обувь, стоявшая под стулом, не вызвала у Балласа никаких нареканий. И неудивительно. Ведь это были его собственные старые сапоги, отмытые от грязи и рвоты и аккуратно починенные.

– Святой человек… – пробормотал Баллас. – Интересно, что ты потребуешь за свою доброту?

Он вышел из комнаты и огляделся. Длинный коридор впереди заканчивался приоткрытой дверью. За ней располагалась кухня. На полках стояла деревянная утварь. В потухшем очаге сиротливо стыли темные угли. За деревянным, чисто выскобленным столом сидел молодой жрец… как его? Бретриен. Юноша что-то сосредоточенно писал на пергаменте. Перед ним на столе лежала Книга Пилигримов, щедро украшенная виньетками и миниатюрами. Бретриен был облачен все в ту же синюю жреческую хламиду. С его шеи свисал бронзовый треугольник – миниатюрное изображение святой горы.

– Это не моя одежда, – сказал Баллас, перешагивая через порог кухни.

Священник подскочил от неожиданности. Чернила выплеснулись на стол, заляпав столешницу и пергамент. Ошарашено глядя на вошедшего, юноша недоуменно заморгал.

– Это не мое, – повторил Баллас, оттягивая борта узковатой куртки. – Где та одежда, в которой ты меня нашел? Верни ее.

– Вы так тихо подошли, – пробормотал Бретриен, нервно вертя в пальцах свой медальон – словно защитный амулет. – Я не услышал…

– В последний раз спрашиваю: где моя одежда?

– Я ее сжег, – отозвался священник.

– Сжег? – сумрачно переспросил Баллас.

– Она была просто ужасна, – объяснил Бретриен. – Кишела насекомыми. К тому же изношена до последней степени. Ей была прямая дорога в огонь… Простите, если я позволил себе вольность. Но право слово, вашу старую одежду было уже не спасти. И то, что вы сейчас носите, – он кивнул на новый наряд Балласа, – оно ведь лучшего качества. Вы обратили внимание, какая мягкая шерсть? А ваша прежняя рубаха была груба, как власяница. – Он неловко рассмеялся. – Святой Деритин всячески себя истязал, но, думаю, даже он отказался бы ее примерить…

Баллас мрачно взирал на Бретриена.

– Я… э… Вы голодны?

– А ты как думаешь? – проворчал Баллас. – Все эти дни я жрал какой-то сраный бульон. Разумеется, голоден… – Тут его взгляд упал на полку, где среди прочего стояло несколько винных бутылок. – Но еще больше я хочу выпить. – Баллас шагнул к полке, ухватил бутыль и принялся выдирать пробку.

Священник вскочил на ноги.

– Нет! – воскликнул он, пытаясь вырвать бутылку из рук Балласа. – Прошу вас! Это нельзя пить просто так! Запрещено!

– Да ну? И почему же? – Баллас посмотрел бутылку на свет. – Что там, святоша? Сдается мне – вино. А может, я ошибаюсь? Может, это моча святого мученика, а? Или блевотина Благого Магистра?

– Святое вино, – пробормотал Бретриен. – Его делают в монастыре Брандистера, а Благие Магистры освящают в соответствии со строжайшими ритуалами, предписанными Пилигримами… – Он запнулся. – Святое вино дозволяется вкушать во время церковной службы – и только. Иначе это великий грех, и такое деяние сулит несчастья. Прошу вас: отдайте!

– А есть у тебя вино, которое можно пить? – Баллас неохотно вернул Бретриену бутыль. – Не святое?

Юноша покачал головой.

Баллас нахмурился. Везет как утопленнику. Может, дешевле было сдохнуть, чем оказаться в доме этого святоши? Бретриен баюкал бутылку в руках, точно младенца. Потом осторожно водрузил ее на полку. Баллас хмыкнул.

– Ну ладно, а жратва у тебя есть?

– Да-да, конечно. Овсяная каша, картошка, морковка…

– А мясо?

– Четверо не дозволяют своим служителям употреблять в пищу плоть животных, – сказал Бретриен с легкой укоризной в голосе. – Поэтому мяса у меня нет. Извините…

Баллас углядел на столе четвертушку сыра, завернутого в льняную тряпицу. Он ухватил его, отломил кусок и закинул в рот. Губы тут же отозвались болью, на куске сыра осталась кровь. Баллас осторожно прожевал, оберегая разбитые зубы. Сыр был водянистым, безвкусным.

– Дрянь, – пробормотал Баллас, швыряя сыр обратно на стол.

Молодой жрец смотрел на него. В ясных голубых глазах читались беспокойство и неуверенность.

– Что-то не нравится, святоша? – спросил Баллас.

– Я… – Бретриен запнулся, словно пытаясь скрыть свои истинные чувства. – Если вам так уж хочется мяса, можно купить его на рынке.

Баллас издал невеселый смешок.

– По-твоему, у меня водятся денежки?

Бретриен порылся в складках одеяния и достал кошелек.

– Вот два пенни. Этого должно хватить.

Баллас обозрел медные монеты в ладони священника. Потом перевел взгляд на него самого.

– Ну что же вы? – досадливо сказал Бретриен. – Возьмите их, если и впрямь не можете обойтись без мяса.

Пожав плечами, Баллас забрал деньги. «Да ты и впрямь святой, – мысленно проговорил он. – Или же, что вернее, тот еще олух».

– У вас кровь идет, – заметил Бретриен. И впрямь, алые капли сочились из-под рукава рубахи. – Вы уверены, что сумеете дойти до рынка?

– Скоро выясним, – буркнул Баллас.

– Да. Думаю, сумеете. – Бретриен захлопал ресницами. – Я бы… э… Скажите, не могли бы вы оказать мне любезность? Это сущая ерунда, но… Вы меня очень обяжете.

– Короче, ты меня лечил, чтобы сделать мальчиком на побегушках? – хмыкнул Баллас. – Так, что ли, получается?

– Разумеется, нет! – воскликнул юноша, вертя в пальцах треугольный медальон. – Я просто… Вы были ранены, а Четверо предписывают нам заботиться о ближних своих в болезни и в горести… Вот и все. Я не собирался… – он запнулся, подбирая слова, – требовать что-то взамен. Отнюдь…

Поведение священника раздражало Балласа. Каждое движение, каждый взгляд, каждое нервное прикосновение к медальону скребло по нервам. Святоша был робок, как мышь. Что ж, неудивительно, что он встревожен. Не каждый день в твоем доме появляется избитый, истекающий кровью и дышащий перегаром незнакомец, чьи манеры далеки от совершенства. Но Бретриен, на взгляд Балласа, излишне нервничал – будто ожидал, что чужак в любой момент может на него наброситься… Ну да ладно. Валдае решил, что покинет обиталище священника в наиближайшее время. Такие места не для него. Лучше снова скитаться по борделям и кабакам, чем лишний день вдыхать затхлый воздух этого дома…

– Так вы исполните мое поручение? – Бретриен снова извлек кошелек. – Дело-то, в общем, нетрудное. – Он достал еще три монеты. – Один мой знакомый, по имени Кальден… Он оказал вам первую помощь и объяснил, как нужно за вами ухаживать. Хороший человек. Умный и сострадательный – а такое сочетание нечасто встречается в наше время… Так вот я…

– Короче, – перебил Баллас. – Что надо сделать? Священник замялся.

– Ну?

– Он вылечил вас, – пробормотал Бретриен. – И принес много всего из своих личных запасов. Травы, лекарства, инструменты. Я должен ему заплатить. Он отнюдь не богат…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю