Текст книги "Монумент"

Автор книги: Йан Грэхем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– Выдирают? – переспросил Баллас. – И каким же образом?

– Ну, не знаю, – усмехнулся страж. – Может, с помощью ворон?.. Да не волнуйся. Скоро все узнаешь.

Они приблизились к Сакросу. Тяжелые темные ворота распахнулись, и телега въехала внутрь, грохоча колесами по мощеному двору. Стражи сняли Балласа с повозки, протащили по темному коридору, по лестнице и впихнули в тесную, скудно обставленную комнату. Здесь почти не было мебели – лишь несколько стульев и стол из необструганного дерева. Да еще свечи в бронзовых канделябрах.

Балласа усадили на стул. Стражи наблюдали за ним, отслеживая каждое движение и не снимая ладоней с рукоятей кинжалов. Медленно тянулось время. Баллас сидел тихо, слушая потрескивание фитилей и глядя, как медленно оплавляется воск.

А потом дверь открылась. И Баллас съежился от страха…

Благой Магистр был высок и широкоплеч. Еще не стар – лишь на висках волосы тронула седина. Баллас едва взглянул на него – и тут же отвел глаза. Смотреть на Магистра было чрезвычайно опасно. «Не бойся его, – шептал внутренний голос – это всего лишь человек. Такой же, как ты…» Но Баллас знал, что это не так…

Бесконечная, ничем не ограниченная власть делала Благих Магистров чем-то большим, нежели люди. Они были вершителями судеб Друина – и судьбы каждого человека. По их приказу людей предавали пыткам и казням – или превозносили до небес, осыпая милостями. И не было силы в Друине, которая воспротивилась бы их воле. Во всяком случае – силы земной…

Такие люди – Баллас отлично это знал – не отвечали ни перед кем. Они вершили суд по собственному разумению. И ныне он был целиком и полностью в их власти…

Допрос занял около часа. Годвин Мюртан знал, что бродяга, сидящий перед ним, обречен, что оправдания не будет. И все же Магистр стремился его понять и составить мнение об этом человеке.

Глаза пленника горели злобой. То был вечно голодный, вечно настороженный взгляд вора. Разумеется, злобу подхлестывала изрядная доля страха – но этого следовало ожидать. Простой человек не может оставаться невозмутимым, разговаривая с Магистром.

Было в нем что-то опасное. Мюртан пытался отыскать источник этого впечатления. Возможно, габариты – бродяга был так же высок, как Мюртан, и шире в плечах. А может быть, избитое лицо пленника. Оно было покрыто синяками, глубокая рваная рана пересекала лоб, всклокоченную бороду покрывали ошметки засохшей крови. Разумеется, Мюртан видел такое и раньше, но для большинства людей это было исключение из правил – а не норма. На бродяге же ссадины и кровоподтеки смотрелись абсолютно естественно. Словно его лицо нарочно для них создано…

Несмотря на страх, бродяга говорил спокойно. Ровным голосом он поведал обстоятельства смерти Блэка. Когда же Мюртан приказал стражам отвести пленника в тюремный подвал Сакроса – помедлил в дверях.

– Благой Магистр, – сказал он, – вы мне верите? Вы понимаете, что я невиновен? Что я не преступник? Я ни за что не стал бы убивать Слугу Церкви, но речь шла о моей жизни. Либо он – либо я…

Мюртан не ответил. Когда пленника увели, он вышел из допросной комнаты и отправился на поиски Хенгриста. Старый Магистр нашелся в библиотеке. Он сидел в кресле, читая какой-то пергамент. На столе горела одинокая свеча, отбрасывая на худое лицо Хенгриста темные тени. Заслышав шаги Мюртана, старик поднял голову.

– Ты говорил с ним? – спросил он. Мюртан кивнул.

– Он лжец. Я в этом уверен. Хенгрист чуть улыбнулся.

– Все люди лжецы, Годвин. Никому не дано прожить жизнь, не сказав ни слова неправды. Ни грешнику, ни святому. – Он откинулся на спинку кресла. – Всякая живая тварь временами хитрит и обманывает. Заяц путает следы, чтобы не попасться охотнику, – это ли честно? Крылья бабочки покрыты рисунком, который помогает ей слиться с древесной корой или прикинуться сухим листом. Да, иначе им не выжить. Но как не крути – это тоже ложь…

Хенгрист усмехнулся.

– Вопрос не в том, лжет наш обвиняемый или нет. Мне интересна суть этой лжи… или правды. Что он сказал тебе, Годвин?

– Вчера он попытался продать Карранду Блэку безделушку…

– Безделушку?

– Металлический диск с драгоценными камнями. Он говорит, что это красивая и дорогая вещица. Когда я спросил, как она попала к нему, бродяга сказал, что получил ее в качестве платы за услугу.

Хенгрист приподнял выцветшие брови.

– Пытался выставить себя благородным человеком. Так?

– Он сказал, что на дороге неподалеку от Соритерата встретил виноторговца. У того сломалось колесо на телеге. Торговец был напуган – боялся, что, если он не поспеет в город до вечера, на него нападут разбойники. Наш пленник починил колесо. В награду торговец дал ему эту вещицу. Я спросил имя торговца, но он сказал, что не знает. Придвинув к себе стул, Мюртан сел.

– Он предложил безделушку Карранду Блэку. Купец отказался, сказав, что цена слишком велика. Потом, в тот же вечер, Блэк со своими подручными попытался отобрать драгоценность. Последовала драка, и Блэк погиб. Бродяга говорит: с Блэком было трое людей. Одного зовут Грэмиш. Когда подоспели стражники, он убежал. Последняя часть совпадает с рапортом патрульных.

– Грэмиша удалось задержать?

– Нет. Его до сих пор ищут.

– Как ты полагаешь, возможно, он сбивает нас со следа? Может быть, этот человек был его сообщником – а вовсе не Блэка?

– Может быть, – согласился Мюртан. – Хотя как раз в этом вопросе он вряд ли стал бы лгать. Как правило, люди предпочитают договариваться. И если верят, что могут спасти свою шкуру, выдав подельника, – охотно на это идут… – Магистр пожал плечами. – Большая часть его истории, сдается мне, – ложь. Скорее всего он не спасал никакого торговца, а попросту украл диск. Возможно даже – у самого Блэка. Но их ничто не связывало – это ясно. Наш пленник не имеет отношения к корню видений. Он бродяга, пьяница и вор. Ему не стоит доверять. Блэк не настолько глуп, чтобы нанять подобного человека. Их пути пересеклись случайно – не более того.

– Хорошо, – кивнул Хенгрист. – Его голова будет висеть на Дубе нынче же вечером.

– Я лично прослежу за этим, – сказал Мюртан.

Стражи отвели Балласа в подвал Эскларион Сакроса, где размещалась тюрьма. Его втолкнули в большую камеру, наполненную гулким эхом; дверь захлопнулась. За миг до того, как исчезли последние отблески света, Баллас успел заметить человека, сидящего у стены.

Некоторое время Баллас молчал, осознавая ситуацию. Он чувствовал странное отупение. Слишком много всего надо было осмыслить. Если бы сутки назад кто-нибудь рассказал ему, сколько событий произойдет за столь краткое время, Баллас высмеял бы незадачливого предсказателя. Даже теперь он все еще не мог поверить, что все происходит наяву.

Обернувшись к неподвижному человеку, Баллас спросил:

– Ты кто?

– Мертвец, – был ответ.

– Что?

– Обреченный человек. Баллас нервно облизнул губы.

– Как тебя зовут?

– Какая разница…

– И все же?

– Герак. – Невидимый человек вздохнул. – Что еще ты хочешь знать? Какой смысл отвечать на вопросы, если через несколько часов окажешься на Дубе Кары? – Он помолчал. – Мне страшно. Я бы с радостью провел остаток жизни в этой камере. Все лучше, чем повиснуть на Дубе. Я слышал, что перед смертью человек испытывает ужасные мучения, жуткую боль – хуже тысячи смертей…

– Ты совершил богопротивное преступление?

– Да, богопротивное. Но очень человеческое. У меня есть дочь, ей седьмой год. С рождения она страдает болезнью легких. Часто просыпается по ночам, кашляет, задыхается. Плачет и царапает себе горло… Это жутко – смотреть, как страдает ребенок. Наблюдать, как она мучается, день заднем…

Баллас не видел в темноте лица собеседника, но ему казалось, что товарищ по несчастью смотрит прямо на него.

– У тебя есть дети? – спросил Герак.

– Нет.

– Тогда ты не поймешь. Сочтешь меня глупцом. Но я был в отчаянии и в конце концов обратился к целителю. Он обещал, что вылечит дочь своей магией. Я не богат. Пришлось продать все мало-мальски ценное, что у меня было. Потом я нанял этого мага и привел его к дочке. И разумеется, – с горечью продолжал Герак, – его заклинания не подействовали. Все эти ритуалы, песнопения, наложения рук… Все, все было обманом. Он мог с тем же успехом спеть колыбельную… Когда я узнал, что его голову приколотили к Дубу, – я порадовался. Колдун был обманщиком. Шарлатаном. Наживался на чужих несчастьях. Он заслужил страдания.

Но потом… затем я испугался. Ведь богопротивное преступление совершает не только маг, но и тот, кто пользуется его услугами. И не важно, настоящий это маг или поддельный. Работают его заклинания – или просто сотрясают воздух. Для Церкви нет никакой разницы… Я боялся, что у шарлатана был список клиентов, и он мог оказаться в руках церковников. Так что я собрал вещи, взял семью и попытался уехать из Соритерата… Стражи остановили на воротах. Как я и опасался, список был. Меня арестовали, осудили, и вот… Теперь я сижу здесь, зная, что завтра жену и дочку заставят прийти к Дубу Кары и покажут им мою голову на ветке. Это будет уроком всем грешникам… – Герак помолчал. – А ты что совершил?

– Убил Слугу Церкви, – отозвался Баллас.

– Ха! – Герак немного оживился. – Он мучился перед смертью?

– Не так сильно, как мне хотелось бы.

– Ну а ты, стало быть, откажешься на Дубе.

– Меня обвиняют в убийстве, – сказал Баллас, – но приговор еще не вынесен. Я всего лишь оборонялся. Спасал свою жизнь. И не знал, что дерусь с доверенным лицом Магистров. Думаю, что меня оправдают.

– Не оправдают, – буркнул Герак. – Не надо тешить себя пустыми надеждами. Ты уже осужден.

– Что ты такое говоришь?

– А ты думаешь, что оказался бы здесь, кабы Магистры признали тебя невиновным? Приговор уже вынесен – просто тебе не сообщили.

– Чушь! – крикнул Баллас.

– Нет, – отозвался Герак. – Когда меня сюда вели, стражник назвал эту камеру пещерой Гатарикса. Ты читал священную книгу? Знаешь, кто такой Гатарикс? Моряк, который пытался убить Четверых. Разумеется, у него ничего не вышло. За свое преступление он был заключен в пещеру у подножия святой горы. Потом ему отрубили голову и прибили ее к Дубу Кары… Не обманывай себя. Ты разговаривал с Магистром?

– Да.

– Так вот: он решил, что ты виновен. Если бы Благие Магистры оправдали тебя – отпустили б на свободу тотчас же. Но ты здесь. Стало быть, обречен на смерть, как и я.

Баллас замолчал и молчал долго.

– Человек обречен лишь тогда, – наконец сказал он, – когда смирился со своей судьбой. А я не смирился. И не умру. Не на Дубе и не от рук церковников.

– Да неужели? И что же ты собираешься делать? Бежать? – В голосе Герака прозвучала горькая насмешка.

– Например, – отозвался Баллас.

Пройдясь по камере, он ощупью добрался до двери и толкнул ее. Разумеется, она не шевельнулась. Разумеется, Баллас этого и не ожидал. Просто он не мог сидеть сложа руки.

– Если хочешь жить, – сказал Баллас, – будешь делать все как я скажу.

– Бесполезно, – вздохнул Герак. – Какой смысл сражаться с судьбой, если смерть предрешена? Надо принять ее как можно более достойно – вот и все. У нас нет другого выхода…

Баллас почувствовал, как в нем вздымается ярость. Он широким шагом пересек камеру, подскочил к Гераку и сгреб его за грудки.

– Смерть не предрешена! – Баллас резко вздернул его на ноги. – Ты меня слышишь?

Герак вскрикнул и вцепился Балласу в запястье.

– Отпусти меня! Ты рехнулся!

– А ты готов покорно пойти к этому долбаному Дубу? Как баран на бойню? Да?

– Я не желаю ничего делать. Оставь меня в покое! Я хочу тихо посидеть и подумать о жене и дочке. Они – все, что у меня есть. Все, что я оставлю после себя. Если я сохраню их в своем сердце, может быть, Дуб пожалеет меня, и будет не так больно.

Баллас стукнул Герака по голове. Тот охнул.

– Ты, слизняк! Тряпка. Не надо ничего оставлять после себя. Должен быть выход. Всегда, всегда есть возможность спастись.

– Спастись? Как? – сказал Герак неожиданно тихо. – Или ты не знаешь, какова власть Церкви? Не найдется и дюйма земли, где не сидели бы люди Магистров. Это не только стража. У них везде полно глаз и ушей. Все принадлежит ей…

Баллас разжал руки.

– Ты хочешь жить? Или нет?

– Можно подумать, у меня и впрямь есть выбор. Баллас не ответил. Герак тяжко вздохнул.

– Что я должен делать?

Вот теперь настало время подумать. Откровенно сказать, Баллас понятия не имел – что. Но не собирался отступать.

– Когда войдут стражники, мы будем наготове. Застанем их врасплох, нападем и уложим. Дверь останется открытой – и мы рванем.

– Не слишком-то хитрый план…

– Насрать. Напор и скорость – вот и все. Ты как себя чувствуешь? Не ранен?

– Голова болит, И неудивительно – после того, как ты меня по ней двинул. А так – все в порядке. Но предупреждаю: я не боец… и не слишком-то хороший бегун… и не отличаюсь силой духа.

– Не важно, – сказал Баллас. – Мы не собираемся устраивать дуэлей. Это не будет честным боем. Нужно убить – вот и все. Убить или ранить любым способом. Дело не такое и хитрое. Тычь в глаза, бей в кадык или по яйцам. Используй любые приемы. Отбери у них оружие, если сможешь, – и воспользуйся им. Самое главное: не жалей их. Ради собственного спасения. И ради своей семьи.

– Похоже, у тебя большой опыт в подобных делах. Баллас ухмыльнулся.

– Жизнь научила. Они ждали.

Балласа привезли в Сакрос около полудня. Сейчас, должно быть, уже вечерело. В полночь начнется комендантский час – и тогда можно будет прибить головы к ветвям Дуба, избежав назойливого внимания толпы. Впереди еще несколько часов мучительного ожидания и неведения… Баллас уселся на пол. Медленно потянулось время.

Они с Гераком почти не разговаривали. Висела тяжелая, вязкая тишина. Герак, должно быть, размышляет о своей жене, подумалось Балласу. И о дочери. Что он будет делать, если они останутся в живых? Куда податься бедняку, когда по пятам его преследует всемогущая Церковь Пилигримов?..

Казалось – стражи никогда не придут. Но вот спустя несколько часов, показавшихся вечностью, в коридоре за дверью послышался топот тяжелых сапог. Баллас вскочил на ноги.

– Приготовься.

Он замер у входа. Загремел засов, дверь начала открываться. В коридоре стояли шестеро священных стражей. Ринувшись вперед, Баллас занес кулак… И отшатнулся, когда один из стражников ткнул факелом ему в лицо. Ослепленный Баллас вскрикнул от неожиданности и боли. Его пнули в живот. Что-то тяжелое обрушилось на голову. Удары сыпались один за другим. Баллас повалился на пол. Стражники были умелыми бойцами – особенно если речь шла о беспомощных пленниках. Они отлично умели ломать кости и выворачивать суставы. Когда избиение закончилось, кровь заливала лицо Балласа, шумело в ушах, и все тело гудело от боли. Постанывая, он посмотрел на своих мучителей. Перед глазами плыло, камера и человеческие фигуры виделись словно через толщу воды. Стражники смотрели на него сверху вниз. Они тяжело дышали, но казались довольными. Герак испуганно скорчился у дальней стены.

В свете факела Баллас наконец-то разглядел товарища по несчастью. Это был хрупкий человечек с небольшой бородкой и черными, косо подрезанными волосами. Судорожно прижав к груди худые руки, он в ужасе взирал на происходящее и дрожал всем телом.

– Вставай, – сказал Балласу один из стражей. – Хочу кое-что тебе показать.

Баллас медленно поднялся на ноги. Тотчас же его схватили за плечи и локти, заломив руки назад. Баллас сдавленно охнул.

– Видишь? – сказал стражник с факелом, освещая потолок камеры.

В стене под потолком виднелось черное отверстие размером с Балласов кулак.

– Архитекторы Сакроса не только понимали толк в красоте но и были людьми практичными, – сказал страж. – В здешних подвалах отличная слышимость. Эта дыра, – он кивнул на потолок, – соединена трубой с комнатой неподалеку. Все разговоры слышны до последнего слова. В Сакросе пленники не имеют секретов от охраны. Если он задумает помочиться, журчание будет слышно не хуже рева водопада. А если пукнет, звук будет подобен грому небесному.

Стражники заржали.

– Ну и конечно же, если он замыслит побег, это тоже не пройдет незамеченным… Однако время к полуночи. Ветви Дуба ждут вас, а Ню’ктерин голоден.

– Ню’ктерин? – пробормотал Баллас. – Что еще за Ню’ктерин?

– Не торопись, – усмехнулся страж. – Скоро все узнаешь. Балласа и Герака выволокли из камеры, протащили через двор Сакроса и вывели на Храмовую площадь. Стояла ясная, тихая ночь. Светили звезды. Лунный свет озарял Дуб Кары. Черные ветви тянулись к небу, похожие на длинные изломанные руки с корявыми пальцами, воздетые в молитве. У Балласа подвело живот. Он почувствовал первый укол паники. Сколько голов побывало на этом Дубе? Сколько людей проделали свой последний путь по площади, охваченные страхом и отчаянием?..

Баллас потряс головой. Он не о том думает. Какое дело ему до всех этих людей? Сегодня висеть на Дубе предстояло ему. Ему! Вот все, что имело значение. Надо что-то делать! Баллас забился в руках стражей. Если бы только удалось освободиться… вырваться, промчаться по площади и нырнуть в темную аллею…

Словно почувствовав намерение Балласа, стражники сильнее заломили ему руки. Хрустнули суставы. Баллас громко втянул в себя воздух, однако смолчал. Боль сейчас не имела значения. Он думал лишь об одном: до Дуба не так уж далеко. Каких-то две сотни шагов – и все будет кончено…

Герак, тихо плакавший с самого выхода из камеры, при виде Дуба впал в истерику. Он издал громкий, полный ужаса крик, разнесшийся над площадью и разом перекрывший все остальные звуки – треск факелов, шум ветра, шелест ветвей. Он леденил душу, как волчий вой.

– Тихо! – Страж подскочил к Гераку и ткнул его кулаком под дых. Герак согнулся пополам и выпучил глаза, как рыба, вытащенная на берег, пытаясь вдохнуть в легкие хоть толику воздуха. Слезы потекли у него по щекам. Баллас отвел глаза.

Раздались шаги. Крепко схваченный за руки Баллас не мог обернуться, но увидел, как стражники приосанились и расправили плечи.

– Благой Магистр, – с поклоном сказал стражник с факелом.

Подошел высокий священник – тот самый, что допрашивал Балласа. Его сопровождал человек, облаченный в длинную хламиду из коричневой шерсти. Глубокий капюшон был надвинут на голову, полностью скрывая лицо.

«Монах? – подумал Баллас. – Зачем он здесь?» Благой Магистр зябко повел плечами и поплотнее запахнул плащ.

– Холодно нынче, – сказал он стражникам. – Давайте-ка начинать. Я не собираюсь торчать здесь всю ночь.

Магистр развернул пергаментный свиток и начал читать:

– Ныне, в одиннадцатый день одиннадцатого месяца, года девятьсот девяносто шестого от Воссоединения Четверых, я исполняю священный долг, предавая казни двоих людей, кои в соответствии с высочайшим повелением были подвергнуты суду и признаны виновными в совершении богопротивных преступлений… – Магистр поднял голову. – Герак Галкаррис из Соритерата, ты воспользовался услугами колдуна, что запрещено учением Четверых наравне с магией. Анхага Баллас, без определенного места проживания, ты убил Слугу Церкви. Никому из смертных не дозволено поднимать руку на тех, кто служит Четверым и людям, их представляющим. Анхага Баллас, Герак Галкаррис, вы приговорены к смерти на Дубе Кары, и ныне мы приводим приговор в исполнение…

Повернувшись, Магистр сделал знак своему спутнику. Тот чуть кивнул и откинул капюшон. Мертвенно-бледная кожа плотно обтягивала острые скулы и безволосый череп… Вместо носа – две крошечные дырочки. Широко расставленные, вытянутые к вискам глаза. Тонкая щель рта.

Лективин!

Баллас вздрогнул. Лектвинов не существовало. Всех их, до последнего, истребили во время Красной войны. Баллас смерил существо взглядом. Бесцветное лицо было неподвижным, застывшим – лишь нижняя челюсть чуть шевелилась, словно лективин что-то жевал. Временами обнажались мелкие заостренные зубы. Баллас почувствовал запах корня видений. Он посмотрел лективину в глаза. Они были сплошь залиты красным. Ни зрачков, ни радужки – лишь алый огонь под бледными веками. И все же Балласу показалось, что тварь смотрит прямо на него.

Герак снова вскрикнул. Его била дрожь. Расширенными от ужаса глазами глядя на лективина, он все повторял:

– Их не бывает… Их не бывает…

– Действуй, Ню’ктерин, – сказал Благой Магистр. Лективин приблизился к Гераку. Стражники заставили пленника встать на колени. Лективин положил ему на голову тонкую руку с длинными белыми пальцами и заговорил.

– Гэвас, коверис, эктин, – произнес он. Голос твари был глуховатым и хриплым. – Эльтрев, суван моварин, колеран эдрис уверте… – Слова звучали непривычно для слуха. Баллас понимал, что это язык лективинов, и все же казалось, что говорящий и сам с трудом продирается сквозь него. Будто бы речь кажется ему сложной. – Кюрав малевик совари, калак кристив оварите…

Стражники отошли от пленника. В следующий миг его тело резко выгнулось назад. Он пронзительно вскрикнул. Глаза округлились и закатились под веки. Герак забился в жестоких судорогах.

– Малверне, куавит эспине, – продолжал лективин. – Мантари саливи сомналис…

Заклинание продолжалось. Но вот лективин замолчал и коротко кивнул стражнику. Тот схватил Герака за волосы и резко откинул его голову назад. Лективин извлек из складок хламиды изогнутый кинжал из какого-то белого материала, напоминающего кость. Его поверхность покрывали угловатые письмена. Лективин обошел Герака и приставил лезвие к его горлу. Чуть нажал. Не встречая ни малейшего сопротивления, кинжал врезался в шею. Баллас ощутил легкую дурноту. Он отрешенно подумал, что клинок, должно быть, невероятно остр. Лективин не двигал кинжал взад-вперед, а просто вдавливал его. Лезвие проходило через плоть, будто ее не существовало вовсе. Словно на ее месте был кусок шелка – или, может быть, паутина. Режущая кромка рассекла кожу, мышцы и позвонки; кинжал вышел из шеи сзади, перемазанный красным. Тело Герака повалилось на мостовую. Сердце еще билось, кровь толчками выплескивалась из обрубка шеи.

Лективин взял отрезанную голову за волосы и передал стражам. Те приложили ее к нижней ветке. Один приставил ко лбу Герака длинный тонкий гвоздь, второй принялся загонять его в череп, ловко действуя молотком. Отрубленная голова безмолвно кричала. Рот ее распахнулся, но уже не было легких, чтобы вдохнуть и выдохнуть воздух. Однако мучительное выражение, застывшее на лице, и широко раскрытые глаза были красноречивее всяких звуков.

Стражник забил гвоздь так, что виднелась лишь шляпка, похожая на хвост неведомого червя. Но голова еще жила. Мускулы на лице Герака подрагивали. Неслышный крик продолжался.

Лективин приблизился к дереву.

– Элкиросмарра скеван, – сказал он. – Кальваррис кунарен макерос…

Из обрубка шеи заструился голубоватый свет. Мало-помалу он словно твердел, обретая форму, пока не превратился в прозрачное очертание тела Герака. Тот перестал кричать. Ужас и отчаяние исказили его черты. Словно он предвидел несравненно более жуткую боль – и знал, что ее нельзя избежать.

Лективин поднял свое оружие. Бледный свет – того же оттенка, что и призрачная фигура Герака, – сочился из лезвия. Не торопясь лективин погрузил кинжал в невесомое тело жертвы и поводил вверх и вниз. Герак закричал. Ни звука не вырвалось из его рта – но этого и не требовалось. Выражение смертной муки исказило серовато-бледное лицо. Челюсть отвисла еще больше, глаза готовы были выскочить из орбит. Ноздри раздулись, из носа потекла кровь.

Точно хирург, лективин копался своим кинжалом в прозрачном теле. Тварь оскалилась, будто бы улыбаясь. Прикрыла глаза, словно от наслаждения. Губы ее подрагивали: казалось, лективин пробует воздух на вкус.

Баллас не знал, сколько времени это продолжалось. Наконец лективин опустил кинжал. Призрачное тело потеряло очертания, голубой свет втянулся в шею Герака. Голова вздрогнула, точно пытаясь соскочить с ветки, и затихла. Мышцы на лице расслабились, глаза помутнели. Герак был мертв.

– Что ты с ним сделал? – выдохнул Баллас. Лективин не ответил.

– Что ты с ним сделал?! – Он знал Герака всего лишь несколько часов, но тот был товарищем по несчастью, и Баллас ощутил неожиданную жалость к нему. Жалость – и родство душ. Он знал, что это эгоистичное чувство. Говорят, что каждый человек умирает в одиночестве, а Баллас – уж коль скоро ему предстояла смерть – не желал встречать ее один…

– Он пытал душу грешника, – сказал Благой Магистр. Баллас резко обернулся к нему.

– Это умение, присущее некоторым лективинам, – невозмутимо объяснил Магистр. – Они могут подвергать душу невероятным мучениям. Эта боль так сильна, что физическое тело не способно должным образом выразить страданий. Мы не можем кричать так громко и так сильно корчиться, потому что наши мышцы для этого не приспособлены. Подобную муку нельзя описать словами, нельзя представить. Можно только почувствовать на себе. Запредельная боль. – Он смерил Балласа спокойным взглядом и чуть улыбнулся. – Я не преувеличиваю. Впрочем, ты сейчас поймешь…

Отвернувшись от Балласа, Магистр кивнул лективину. Стражник ткнул Балласа кулаком в живот. Тот согнулся и повалился на колени. Лективин приблизился. Бледная рука легла на голову Балласа. Он дернулся, пытаясь вырваться, но страж обхватил рукой его шею, а двое других еще сильнее заломили руки за спину.

– Гэвас, коверис, эктин, – начал лективин. – Элыпрев, суван моварин, колеран эдрисуверте…

Баллас почувствовал, как немеют ступни. Он попытался пошевелить ногой. Тщетно. Оцепенение поднялось до колен. Баллас боролся – и это было больно. Мускулы словно пытались разорвать сковывающие их путы, а те врезались все глубже. И все же Баллас сопротивлялся – даже когда осознал бесполезность своих усилий.

Вскоре он понял, что не может пошевелиться. Стражники отпустили его и отошли. Ударила боль. Тугая судорога скрутила мышцы, тело выгнулось дугой. Плоть горела, точно охваченная невидимым огнем. Песнопение лективина продолжалось. С каждым новым словом боль возрастала. Баллас пытался завыть, закричать – умоляя о помощи или о милосердии…

Внезапно лективин вздрогнул. Речитатив прервался. Тварь отступила назад – словно в смятении. Баллас не знал, что обеспокоило лективина, – да и не заботился об этом. Он понял лишь, что оцепенение прошло. Заорав, он вскочил на ноги. С разворота впечатал кулак в челюсть стражника. Второго стукнул по горлу ребром ладони. Оба отшатнулись. Развернувшись на каблуках, Баллас ударил лективина в лицо. Он почувствовал под костяшками пергаментно-тонкую кожу. И кость. Тварь отлетела назад, выронив изогнутый клинок.

Подбежал третий страж. Изловчившись, Баллас пнул его сапогом в пах. Стражник согнулся и повалился на колени. Баллас тут же позабыл о нем, обратив всю свою ярость и страх на пытавшую его тварь. Он ударил лективина еще раз. Тот упал. Баллас изо всех сил ударил его сапогом по лицу. Безволосая голова откинулась назад; лективин скорчился на земле, не подавая признаков жизни.

Краем глаза Баллас уловил движение сбоку. Благой Магистр приближался к нему, вынимая кинжал с серебристой рукоятью. Нагнувшись, Баллас подхватил оружие лективина. Оно оказалось на удивление легким, почти невесомым. Магистр остановился словно бы в нерешительности. Баллас прыгнул на него, замахнулся кинжалом. Магистр поднял руку, защищая лицо. Белое лезвие ударило его по пальцам. На мостовую посыпались окровавленные обрубки. Не замедлившись ни на миг, клинок продолжил движение. Он вскользь прошелся по правой стороне лица, смахивая кожу и мясо. Влажный шмат окровавленной плоти шлепнулся к ногам священника. Обнаженное глазное яблоко затрепетало во вскрытой глазнице. На секунду взгляду Балласа предстал слой мышц – а потом его скрыл неудержимый поток хлынувшей крови. Благой Магистр хрипло вскрикнул и повалился на землю.

Баллас выронил кривой нож и побежал через площадь к темной аллее. Двое стражей выросли перед ним, заступая дорогу. Одного Баллас свалил ударом кулака в грудь, на лету выхватив из ножен его кинжал. Второму всадил обретенное оружие под ребра. Не издав ни звука, стражник рухнул на булыжники.

Баллас остервенело оглядел Храмовую площадь, но больше противников не было.

И тогда он кинулся в ночь.