Текст книги "Красный Петух"

Автор книги: Ян Гийу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

– Понимаешь, – продолжал Фристедт, – как дьявольски просто? Посмотри вот тут, в журнале Фолькессона, что, собственно, здесь написано?

Фристедт держал журнал, открытый на нужной странице.

– Позвонить или проверить 631130, – прочел Аппельтофт.

– Вот именно. Звонят по номеру телефона, ну а зачем проверять номер телефона, если он уже известен? Он должен был проверить, кто этот человек, или позвонить ему, – продолжал Фристедт, едва сдерживая свой энтузиазм.

– Это не номер телефона? А ты проверял, кто это? Здесь ведь не хватает лишь четырех последних цифр дня рождения, но компьютер может выдать их[60]60
  Четыре последние цифры персонального номера каждого шведа в досье службы безопасности состоят из порядкового номера даты рождения, предпоследняя цифра «нечетная» – мальчик, «четная» – девочка.


[Закрыть], – ответил Аппельтофт, неожиданно почувствовав прилив сил.

– В этом-то и состоит некая странность. Я запросил компьютер, но получил неожиданный ответ: по какой-то причине этот человек занесен в разведреестр или в определенный вид документации, по которому классифицировались данные.

– Хамильтон, – сказал Аппельтофт, – Хамильтон нашел номер телефона и всю эту галиматью по своему компьютеру, пусть теперь вытаскивает и этого плута.

– Я так же думаю. Хамильтон уже возвращается, он звонил из Афин, прибудет сегодня вечером.

– Сказал что-нибудь?

– Да. Он сказал, что везет имя убийцы и описание его личности, не совсем полное, но все же кое-что.

– Ты знаешь, когда он прибывает? Поедем, встретим его?

– В 20.05 из Копенгагена. Именно это я и хотел предложить, ведь сейчас все начинает проясняться, тебе не кажется?

Аппельтофт кивнул. Действительно все начинало проясняться. Значит, все, что было сделано до этого, – ошибка: выдворенных не должны были выдворять, а четверых задержанных молодых шведов не следовало задерживать. И казалось, что уже не было причин для уныния, но тут вдруг еще большая беда подкатила к порогу: одна из секретарш отдела заглянула в комнату, и, хотя она еще ничего не сказала, Аппельтофт все уже понял по ее лицу.

– Нэслюнд ищет тебя. Он в своем кабинете. "Это спешно", – сказал он, – сообщила она низким голосом, намекавшим на пламя, вылетавшее из телефонной трубки, когда Нэслюнд призывал к себе виновного.

– Увидимся сразу же, как только я вернусь оттуда, – сказал Аппельтофт, поднялся и пошел к двери.

Шеф бюро Нэслюнд был возмущен и даже не пытался скрывать это. Когда этот "торгаш автомашинами" говорил, волосы падали на его лицо, а виски пульсировали. Рядом с ним сидел главный прокурор К. Г. Йонссон с "зашнурованным" ртом.

– Мне интересно, – начал Нэслюнд, хотя Аппельтофт еще не успел пройти в комнату и найти себе стул, – мне интересно, черт возьми, чем, по-твоему, мы тут занимаемся? Ты, например?

– Я лично, дав клятву, отвечаю на вопросы, если речь об этом, – тихо ответил Аппельтофт, садясь, хотя ему и не "приказали" это сделать.

– Я не просил тебя садиться! – закричал шеф бюро. Аппельтофт медленно встал, не отвечая на оскорбления. – Пожалуйста, садись! – все еще кричал Нэслюнд, медленно отбрасывая раггарский клок волос, свалившийся на лоб. – Ну, ты что, записался в адвокаты или в чем дело?

Чувствуя себя сбитым с толку бешенством шефа, Аппельтофт не находил ответа. Он молча сел.

– Я повторяю вопрос, – продолжал Нэслюнд еще более низким, холодным голосом, – что за идейку ты подал этому "любимчику"-адвокату и почему?

– Когда я допрашивал Хедлюнда, после изучения протокола конфискованного... я не мог по-другому. Я хотел получить от него подтверждение. Я имею в виду, что он сам думал об этих патронах. И потом, с этой книгой...

– Я спрашиваю не об этом. Я спрашиваю, что ты сказал этому дьяволу-адвокату? Мало того, что террористы должны иметь адвокатов, они еще и получают помощь от певчих сыщиков-петухов! Итак, что ты сказал ему?

– Я показал ему то, что написано в протоколе конфискованного... да, но он и сам имел доступ к нему, я сказал лишь о том, что значилось и в его собственных бумагах.

– Адвокаты никогда не смотрят в бумаги! Особенно перед Рождеством. Значит, это ты подкинул ему идейку.

– Да, но это же правда.

– Итак, наша птичка улетела. Понимаешь, что это значит?

– Да. Но ведь никаких веских причин для задержания и не было.

– Без дерзостей! Понимаешь, что все это значит, я тебя спрашиваю?

– Нет. Во всяком случае, его не в чем обвинять.

– Это твое мнение?

– Да.

– Тогда я скажу тебе: ты здесь не для того, чтобы давать оперативные или юридические оценки, ты здесь для того, чтобы вести расследование. Понятно?

– Не-ет. Мы должны расследовать о подозреваемом все: и положительное, и отрицательное. А это своего рода юридическая оценка.

– Не болтай чепухи.

– Так, во всяком случае, записано в служебной инструкции, а эту чепуху, которой мы занимаемся, я не понимаю.

– Мы никакие не сыщики! Это государственная служба безопасности, и – о, проклятье на мою голову! – совершенно удивительно, что мне нужно объяснять тебе это. Будет обвинение или нет – это одно. Но то, что мы должны стремиться держать террористов взаперти, – совсем другое.

– Но нет никаких доказательств, что он хоть как-то связан с этой террористической акцией. Во всяком случае, с арабской.

– И ты знаешьэто наверняка?

– Я знаю, что против него доказательств нет. И если я должен свидетельствовать под присягой...

– А я случайно знаю,что это палестинская террористическая операция. Вероятно, с ливийским заводом часов. Шикуют парни Каддафи, а тут появляется такое вот дерьмо, как ты.

Нэслюнд внезапно овладел собой и не столько из-за оскорблений, сколько из-за того, что сказал несколько больше, чем хотел. Аппельтофт тут же заметил это, чуть подскочил на стуле и задал свой простой, но в этой связи очень неподходящий вопрос:

– Откуда ты знаешь, что эта операция палестинская? Для нас, ведущих расследование, это новость.

– Мы не должны докладывать тебе об этом, – тут же вставил главный прокурор, – это под грифом "Секретно".

– Да, – возразил Аппельтофт с подчеркнутой агрессивностью, – но для нас, ведущих расследование, было бы, наверное, неплохо знать, какие сейчас проходят террористические операции.

– Ты больше не занят ни в каком расследовании, – сказал Нэслюнд, беря инициативу на себя. – Ты и Фристедт можете заняться исключительно сбором побочных сведений, связанных с этим "шпионом по беженцам" при Управлении по делам иммиграции. С сегодняшнего дня другие займутся террористическими операциями. И мы обязаны спешить; я не хочу, чтобы хоть слово просочилось об этом, понимаешь меня?

– Нет, – ответил Аппельтофт, – будь я проклят, ничего не понимаю. В наших материалах нет ни единого следа чего-либо ливийского...

– Я не говорю о ваших материалах. А еще, будь любезен, исчезни и держись подальше от телефона. Никаких слез прессе ни от тебя, ни от какого-либо "анонимного рупора" из СЭПО, понятно?

– Конечно. Но это не мы болтаем по телефону... – сказал Аппельтофт и ушел, почти удовлетворенный; по крайней мере последний удар был за ним, даже если и сам он не очень хорошо обошелся с желтым крестом на голубом поле[61]61
  Имеется в виду шведский флаг.


[Закрыть].

Но теперь все уже кончилось. Все уплыло в небытие, и вечерние газеты, и беспокойство сына и жены из-за выдуманных ливийских террористов.

Так или иначе, но все прошло, по крайней мере для него, думал он. И абсолютно ошибался. Именно сейчас все только и начиналось.

Глава 12

Карл летел над Смоландом[62]62
  Одна из шведских провинции.


[Закрыть] регулярным рейсом авиакомпании SAS Копенгаген – Арланда. Сидя в самолете над Смоландом, он все еще как бы оставался в Эйлате.

Карл пробыл там два дня. И за это время Шуламит убедила его, что операция если и состоится, то только после Хануки – еврейского праздника, чем-то напоминающего христианское Рождество, – все израильтяне, даже генералы Моссада и оперативники "Сайерет-Маткал" на Хануку всегда бывают дома в семейном кругу. В Израиле осуждают войны во время больших религиозных празднеств; такое отношение стало результатом очень дорого стоившей войны "Йом Киппур".

Карлу поначалу удавалось сдерживаться. Но в первый же вечер, когда они встали с постели и отправились в небольшой ресторан у старой гавани – они захватили с собой хвосты лангуст и, немного поторговавшись, попросили поджарить их на гриле, – а потом добрались и до второй бутылки "Carmel Rose", его потянуло к ней по-настоящему, неотвратимо.

Они купались, валялись на песке и рассказывали друг другу о своей жизни. Он больше не пытался бороться со своим влечением. Теперь ему пришлось бороться лишь с сильным желанием рассказать ей о Старике, о том, как его завербовали, чем он, собственно, занимался в Сан-Диего – обо всем том, о чем никогда не рассказывал Тесси.

Ведь с Шулой – теперь, думая о ней, он называл ее ласковым коротким именем Шула – все было иначе. Она уже и так знала многое и поэтому не могла обижаться на него за то, что он недостаточно откровенен с ней.

На другой день на пляже они уже не говорили о службе, нет, они говорили о том, что, не будучи евреем, он никогда не смог бы переехать в Израиль, а она, "кибуцница" в третьем поколении, никогда не смогла бы покинуть свою страну. Все это было совершенно ясно, логично и невозможно отбросить. Они могли лишь на короткое время позволить себе с головой окунуться в страсть, но и только, – ничего другого никогда не могло бы быть. Им не надо было даже долго говорить об этом, довольно скоро они смогли шутить над выдуманным "прикрытием" в форме нелепой влюбленности в "гойского" шведского офицера безопасности, поскольку она уже превратилась в истинную.

Они долго фантазировали, как и когда встретятся вновь, как она сможет вернуться на свою работу в Стокгольм – что более чем сомнительно: она даже лишилась "заграничного" звания майора и вновь стала капитаном, когда ее отозвали в Израиль; но в Израиле могли произойти политические изменения и все прочее, тогда они могли бы продолжить заниматься "прикрытием".

Одно только мучило его: он не мог рассказать ей о встречах с палестинцами в Бейруте. Муна – ее он мог себе представить младшей сестрой Шулы, но одновременно она могла бы быть и убийцей ее младшего брата в секторе Газа; Рашид Хуссейни – человек, называвший себя Мишелем, – поступал и рассуждал так, что мог бы быть ее близким родственником, одним из воинственного ее клана; все эти военные трофеи омрачали радость и восторг их влюбленности.

Расставаясь на автобусной станции Беэр-Шева, она обещала приехать в Стокгольм – "в следующем году в Стокгольме", шутила она, переиначивая вечную молитву "в следующем году в Иерусалиме", – а он обещал не вступать в конфронтацию с Элазаром, если тот действительно окажется в Стокгольме через пару дней.

Но ни одному из них не суждено было сдержать свое обещание.

Последнее, что он видел за закрывающейся автобусной дверью, были ее "лошадиный хвост" и переброшенный через плечо "узи".

Он вздрогнул в полудреме от смены давления в кабине и автоматически компенсировал его, словно находился под водой. И тут же взял себя в руки. С этого момента им овладело строгое, холодное, расчетливое бешенство: мечты о Шуле сменились светящимся табло, призывавшим пассажиров занять свои места при заходе самолета на посадку.

К своему удивлению, несмотря на предновогодний вечер, он увидел у паспортного контроля поджидавшего его Аппельтофта.

– Идем, надо, черт возьми, срочно поговорить, Фристедт сидит в машине у входа в аэропорт, – выпалил Аппельтофт. Казалось, он был чем-то расстроен, но вскоре Карл понял, что неправильно истолковал состояние Аппельтофта. Как истый северянин, тот просто сдерживал бешенство.

По дороге в город они то и дело перебивали друг друга. Но о фактическом отстранении их от расследования заговорили лишь в пустом коридоре, подходя к служебному кабинету Карла.

Было уже около девяти вечера, а вечер, как говорилось, был предновогодний. В такие дни даже охота на шпионов в государственной службе безопасности замирала, что объяснимо и с профсоюзной, и с личной точки зрения.

– Итак, – сказал Карл, срывая защитный чехол с клавиатуры своего дисплея и отбивая личный код, – у нас есть человек, родившийся 30 ноября 1963 года, но отсутствуют четыре последние цифры его личного кода. Посмотрим.

Оба пожилых комиссара в восторге наблюдали за работой Карла, напоминавшей игру со сменяющимися зелеными буквенными и цифровыми комбинациями на экране компьютера. Для них все это было из области научной фантастики, будущего общества кошмаров, где тайная полиция знает все.

Но не совсем все, как вскоре оказалось.

– Так вот, – объяснял Карл, – на этот день рождения выпадают двое. Одна из них – девица из Питео, кажется, по уши влюбленная в товарища Горбачева. Но она – не та особа, которая может быть нашим убийцей. Есть еще один человек, но он входит в список тех, о ком я не имею права спрашивать. Они закодированы особым способом, и я обязан получить разрешение Нэслюнда вторгнуться в ту часть банка данных.

– Тогда все пропало, – бросил Аппельтофт. – Он ни за что не пойдет на это.

– А что это за лица, о которых ты не имеешь права спрашивать? – поинтересовался Фристедт.

– Не знаю, – ответил Карл, – отсюда это неясно, да и ни к чему знать; они все идут под определенным кодом, который мне все же удалось выяснить, и там таких двадцать три человека.

– Значит, все пропало, – повторил Аппельтофт.

– Нет, не уверен, – задумчиво ответил Карл. – Но в этом случае я должен задать вопрос вашей совести. Мне кажется, что я смогу обойти защиту. Это, конечно, запрещено. Но я получу то, что мы ищем. Разрешаете?

Они посмотрели друг на друга. В комнате стояла тишина, и слышалось лишь потрескивание и попискивание дисплея. Все трое уже в большей или меньшей степени совершили "служебную ошибку", причем самую остроумную – Аппельтофт: освободил невиновного.

– Начинай! – сказал Фристедт. – Черт возьми, делай что хочешь, нам бы только заполучить этого дьявола.

Аппельтофт только молча кивнул.

Карл немного подумал. Среди специалистов по компьютерам в Калифорнии самой захватывающей игрой было отгадывание кода системы защиты банковских, фирменных, а в некоторых случаях и пентагоновских компьютеров. Устраивались даже небольшие соревнования. По-настоящему Карл так никогда и не увлекся этим спортом, но все равно подобная тема для разговоров доминировала среди всех, кто в университете занимался программированием, а потом увлечение этих юных "дятлов" превратилось в национальное бедствие для всех штатов. Никому не удалось избежать необходимости хорошо ориентироваться в этом виде спорта.

Карл поиграл немного на клавиатуре, вытаскивая то одно, то другое из памяти компьютера, и начал медленно продвигаться вперед, словно пианист, вспоминающий тему произведения.

– Да, пожалуй, получится. Если интересно, могу показать, как это делается. Хотите?

– Лучше не надо, – сказал Аппельтофт.

– А почему бы и нет? – возразил Фристедт.

Карл провел вариант, называемый "Троянский конь".

Говоря коротко: компьютеру дается инструкция дополнить информацию обо всех недоступных лицах новыми данными.

Это был первый шаг, он еще не содержал какой-либо программы. Карл был отличным программистом.

При этом он снабдил все двадцать три недоступных ему лица дополнительным идентификатором – Coq Rouge.

Затем он сообщил компьютеру, какие лица получают обозначение Coq Rouge, и попросил распечатать список. А потом дал команду уничтожить каждого Coq Rouge и убрать из протокола работы все задание.

– А теперь посмотрим, – сказал Карл, – либо начнется жуткая паника, либо все получится. Фристедт, пожалуйста, нажми эту клавишу, только эту.

Фристедт решительно протянул указательный палец и нажал указанную клавишу. В следующее мгновение в другом конце комнаты принтер начал бешено выбивать буквы.

– Работает, – сказал Карл, – идет наш мужчина или наша женщина.

Он подошел к принтеру и, как только распечатка закончилась, оторвал исписанную часть бумаги. Получился список из двадцати трех человек, для которых общей была та или иная связь с израильскими организациями служб безопасности и разведки, к их адресам прилагались данные о принадлежности к той или иной политической организации; за некоторым исключением, это были шведы или натурализованные шведские граждане.

– Вот наш мужчина, – сказал Карл, – Алоис Моргенстерн, родился 30 ноября 1963 года в Вене, иммигрировал в Швецию в 1969 году, живет на Флеминггатан, в пятистах метрах от места, где мы сейчас находимся, симпатизирует, м-да, массе израильских организаций, кажется, религиозных или что-то в этом роде, и JDL, что должно означать Jewish Defence League[63]63
  Лига защиты евреев.


[Закрыть]. Подозревается в связях с логистическими операциями. Так и написано.

– Вот сатана! Все время торчал под нашим носом, – сказал Фристедт.

– Что же мы теперь будем делать? Пойдем к Нэслюнду с радостной новостью и расскажем, что нашли его ливийского террориста, – захихикал Аппельтофт.

Пришлось обдумывать создавшуюся ситуацию. Нэслюнд запретил им заниматься этим вопросом. Но полицейский обязан немедленно, как только получит новые данные, вмешаться в раскрытие преступления (таков вольный краткий пересказ соответствующего раздела полицейской инструкции).

Они приняли два простых решения. Фристедт садится на телефон и обзванивает гостиницы в поисках Арона Замира, или бизнесмена Абрахама Мендельсона с австрийским паспортом. Но казалось маловероятным, что таким образом удастся найти и Элазара.

А Аппельтофт и Карл отправятся на квартиру Алоиса Моргенстерна на Флеминггатан. Карл открыл свой сейф, вытащил оттуда револьвер, заполнил кармашки в поясе патронами, а универсальный перочинный нож – дополнительным комбинированным инструментом.

Дом на Флеминггатан находился совсем рядом.

С улицы они понаблюдали за неосвещенными окнами квартиры. Казалось, она была пуста. Потом поднялись и позвонили в дверь, почти убежденные, что никто ее не откроет. На лестнице тоже никого не было, а из соседней квартиры слышались громкие звуки телевизора.

– Войдем, пожалуй? – шепнул Карл и, прежде чем Аппельтофт успел занять позицию для ответа на вопрос о еще одной "служебной ошибке", достал свой инструмент, вытащил необходимую отмычку и вскрыл замок.

Квартира была со вкусом меблирована в современном стиле – по профессии Моргенстерн был архитектором-дизайнером, – даже очень хорошо меблирована; две комнаты и кухня выходили на улицу, а анфилада из трех комнат – во двор. Последнее оказалось очень удобным, поскольку с улицы нельзя было заметить свет в большей части квартиры.

Чисто юридически они сейчас занимались тем, что называется "домашним обыском" и что по уголовному кодексу очень близко к "незаконному посягательству на частную собственность".

Карл направился прямо к письменному столу, а Аппельтофт "рыскал" по комнатам и гардеробам. Они тут же обнаружили, что у Моргенстерна гостят или гостили люди, курившие израильские сигареты. В одной из комнат были две неубранные постели.

Карл стоял у письменного стола, проклиная себя: как же он не захватил свои фотокамеры и теперь не может сфотографировать эти интересные улики: чеки на продукты более чем на одного человека, карты метро и ближайших окрестностей Стокгольма – и еще массу других вроде бы невинных, но одновременно преступных улик, имей он лишь время для их анализа. Он так и стоял, погруженный в размышления над небольшим списком пансионатов, когда его окликнул Аппельтофт.

Карл пошел в спальню, выходившую окнами во двор. Здесь, в глубине комнаты, в настолько огромном гардеробе, что в него можно было свободно войти, он нашел три солидных пустых деревянных ящика; но не размерами они были интересны. Даже Аппельтофт мог сразу догадаться, что опись, наклеенная на ящиках, была сделана на иврите.

– Вот оно, – шепнул Карл, наклонившись над ящиками. – Вот этот запломбированный груз прибыл самолетом из Израиля на адрес израильского посольства, ведь посылался он с курьером. Нетрудно догадаться, что содержалось в этих ящиках, не правда ли?

– Оружие, – зашептал Аппельтофт, – черт возьми, сколько оружия! Вот что оплачивал Арон Замир.

Карл кивнул. Они переписали, сколько успели, не особенно вдумываясь в смысл слов. Своего рода бег с препятствиями между страхом быть обнаруженными и нараставшим сумасшедшим желанием найти доказательства.

* * *

Час спустя все трое в последний раз собрались в своей общей рабочей комнате уже затихшего и темного отдела безопасности.

Фристедт нашел координаты некоего Мендельсона, тот проживал в гостинице "Парк-отель", сегодня он продлил свое пребывание еще на одну ночь. Значит, очевидно, собирался оставить и гостиницу, и страну до двенадцати часов последнего дня года. А это вело к очень простой догадке.

– Если они и предпримут какую-нибудь акцию, то этой ночью, – констатировал Фристедт. – Это легко будет заметить; а потом, конечно же, можно поджидать гостей нашего друга Моргенстерна. Но к чему нам все эти сведения?

– Однако он не примет участия в самой операции, – сказал Карл. – И домой вернется сегодня заблаговременно. Кое-что ему ведь надо убрать.

Ну а если при нем провести домашний обыск – ведь служба безопасности, правда, неизвестно как, но знает, какие неопровержимые доказательства находятся в его доме, – не возникнет ли паника, которая приведет к приостановке самой операции?

Потом придется, вероятно, отпустить этого типа. Ох и разозлится же Нэслюнд! Да, но есть и еще риск: а что если сегодня вечером уже и не должно быть никакой связи между Моргенстерном и его "командой", тогда операция все равно состоится.

– У меня, кажется, есть лучшее предложение, – сказал Карл. – Мы едем к нему, он возвращается, а мы уже там. Вот и спросим его, где и когда должна произойти операция.

Оба полицейских недоверчиво смотрели на Карла. Меньше всего он мог ожидать, что такое предложение будет встречено ими уж очень дружелюбно. Но у Аппельтофта были на то свои объяснения.

– И, поджидая его, если он, конечно, еще не дома, мы сфотографируем весь материал на его письменном столе, – продолжал Карл.

– Да, но он ведь не захочет сотрудничать с нами, – возразил Фристедт.

– Все зависит от того, как его спрашивать. Мне кажется, что в этой ситуации нам нет надобности быть уж слишком вежливыми, – закончил Карл, пошел к сумке в углу комнаты и достал оттуда зеленую "военную" куртку.

Они отправились в путь на двух радиофицированных машинах. Фристедт вызвал на связь Арнольда Юнгдаля и попросил его отправиться к дежурному юристу и оттуда в ближайшие часы держать с ними постоянную связь. В кабинете Карл переоделся в джинсы, надел зеленый пуловер и зеленую вязаную шапочку. Захватил с собой и кое-что из сейфа, но старшим коллегам этого не показал.

Через двадцать минут Фристедт и Карл находились во все еще безлюдной квартире Алоиса Моргенстерна. Тщательно сфотографировали каждую запись и весь другой письменный материал, не восстанавливая никакого порядка, наоборот, все сфотографированное собрали в кучу на большом столе из дымчатого стекла, стоявшем перед камином в другом конце комнаты. Рядом с этими бумагами на письменном столе лежало их переговорное устройство. Аппельтофт сидел на улице в машине, готовый предупредить их, как только Моргенстерн появится у дома.

* * *

Когда Алоис Моргенстерн вставлял ключ в дверь своей квартиры, он был безмерно счастлив. Ему оказали огромное доверие: наконец-то исполнилось то, о чем он так долго мечтал, – он обедал с одним из тех, кем больше всего восхищался, другой платы он бы не принял.

Он испытывал глубокое доверие к израильскому генералу. А те два специалиста, что пару дней жили у него дома, казалось ему, принадлежали именно к тому типу израильтян, который он ценил больше всего: железная рука Израиля – гарантия того, что меткое выражение never again[64]64
  Больше никогда (англ.).


[Закрыть] не только красивый лозунг, но и реальность.

Он и мысли не допускал, что этим людям не повезет и что нечто банальное, вроде шведской полиции, сможет стать препятствием на их пути. Кроме того, Арон Замир заверил его, что некие шведы оказывают поддержку операции.

Он зажег бра в прихожей и направился в гостиную, но вдруг замер. Кто-то был здесь. Кто-то рылся в его квартире. Везде разбросаны бумаги. Он подошел к стеклянному столу, где груды бумаг с его письменного стола лежали небольшими пачками, именно их он должен был сжечь сразу же, как только придет домой. Он вдруг понял, что не один в квартире, и страх пополз по его телу. И тут за спиной кто-то произнес американскую фразу:

– Now. Turn around real slow. And keep your hands where I can see them[65]65
  – А теперь медленно повернись и держи руки так, чтобы я их видел (англ.).


[Закрыть].

Повернувшись, он увидел загорелого мужчину в зеленой одежде и зеленой шапочке, направлявшего американский револьвер ему в живот. Окаменев, он ждал, что будет дальше.

– Мы можем поступить по-хорошему и по-плохому, – продолжал с американским акцентом одетый в зеленое. – Мы хотим знать, когда и где проходит операция, и в этом твой шанс остаться живым, парень. Когда и где? Если мы не узнаем, ты умрешь.

Алоис Моргенстерн заметил еще одного человека у двери в спальню. Но ни тот, ни другой не походили на палестинцев. Однако и на шведов тоже.

Он отчаянно затряс головой. "Что угодно, – думал он, – только не стать предателем".

– Как я уже сказал, – продолжал мужчина с револьвером в руке ("Может, они из ЦРУ? Или ливийские наемники?"), – мы сохраним тебе жизнь, если ответишь. И мы поступим по-хорошему или по-плохому в зависимости от результатов разговора. Выбор за тобой.

Продолжая держать черный револьвер направленным на Моргенстерна, человек в зеленой куртке опустил свободную руку к щиколотке и поднял штанину; там парой ремней к ноге был прикреплен специальный нож – "коммандос".

С ножом в руке этот человек медленно подошел к нему, и Алоис внезапно почувствовал боль в грудной клетке, а в следующее мгновение уже лежал на полу, полагая вначале, что его зарезали. Тут он понял, что второй человек набросился на него, вывернул ему руки за спину и каким-то образом прижал их своим коленом. А затем первый приставил нож уже к шее Моргенстерна.

– О'кей, выбор остается все еще за тобой, – продолжал человек с ножом. – Когда и где? Сегодня вечером, не так ли?

При последнем вопросе он сначала почувствовал лезвие ножа на своем горле, а потом резкую боль на шее у аорты и струйку крови из раны.

– Я не имею к этому никакого отношения... – пробормотал Моргенстерн.

– Сегодня вечером, где и когда? – настойчиво продолжал второй.

Моргенстерн быстро прикинул. Его, без сомнений, убьют, если он ничего не скажет, а если скажет, то его, возможно, все равно убьют. Разум должен был посоветовать ему: "Ты умрешь за это дело, ведь ты же готов был рисковать жизнью". Но в жизни бывает множество ситуаций, когда разум отказывает. Это была одна из таких ситуаций.

– Резиденция ООП на Виггбюхольме, сегодня вечером, – простонал он, чувствуя, как волны стыда накатывались на него с каждым произнесенным словом.

И тут в жизни Алоиса Моргенстерна случилась одновременно самая приятная и самая неприятная неожиданность: он почувствовал сначала, как на спине руки сцеплялись наручниками, а потом он обнаружил, что уже стоит.

Человек, скрывавшийся у двери спальни (то есть комиссар-криминалист из "Бюро Б" шведской службы безопасности Фристедт), подошел и подержал удостоверение личности перед глазами онемевшего, уже захваченного и, в какой-то степени с нарушением правил этикета, допрошенного Моргенстерна.

– Мы – сотрудники службы безопасности. Ты арестован и пойдешь с нами.

В это время второй человек в зеленой одежде тихонько хмыкнул, закрепляя при этом нож на щиколотке и убирая американский пистолет в наплечный чехол.

– Вы шведка, швед... шведы? – заикался Моргенстерн.

– Да, черт тебя побери, но скажи мы об этом сразу, ты не был бы столь услужлив, – ответил человек в зеленом.

Попросив Аппельтофта подогнать машину к воротам, они вывели Моргенстерна в наручниках, втолкнули его на заднее сиденье и накоротке посовещались. Они спешили.

Где размещалась резиденция ООП, Аппельтофт знал. Он предложил позвонить туда и предупредить, но Карл определенно не советовал делать это. Если операция уже началась, что более чем вероятно, на телефонной линии ООП уже сидели израильтяне. Предостережение могло бы только ускорить саму акцию. Ему и Аппельтофту следовало бы немедленно отправиться туда. А Фристедту было поручено доставить Моргенстерна к дежурному прокурору, ведь при таких обстоятельствах проблем с правом на арест не возникало. Налицо все доказательства: Моргенстерн – предатель. Прибыв на место, они тут же свяжутся с Фристедтом.

Карл повел машину в направлении Тэбю, сначала с бешеной скоростью, но, приблизившись к белой вилле на Виггбюхольме, скорость сбросил. Он убедил Аппельтофта, что им не стоило входить на виллу вместе. Лучше поддерживать радиосвязь, только Аппельтофт не должен вызывать Карла. Карл сам вызовет его, когда проникнет внутрь.

Дом одиноко высился на холме. Было темно. Проехав чуть-чуть дальше, они не заметили в доме никакого движения и никакого света. Карл остановил машину в незаметном месте метрах в двухстах от виллы.

– О'кей, – сказал он, – держи радио включенным, я дам о себе знать, как только все возьму под контроль.

Потом вытащил из машины куртку и растворился в темноте.

* * *

Фристедт доставил подопечного, но не стал больше изводить его, передав дежурному криминалисту; он просто втолкнул его за загородку, а Арнольда Юнгдаля отвел в сторону и объяснил ситуацию. В ожидании прихода дежурного прокурора они напустили на арестованного «девочек», и тот начал им громко жаловаться на грубость полицейских и их «незаконную угрозу убить его». Потом попросили двух мужчин помочь отвести арестованного в камеру предварительного заключения и заперли там.

Юнгдаль посчитал, что необходимо объявить тревогу и вызвать дополнительные силы. Они прекрасно понимали: на это необходимо время, – но ситуация подсказывала, что все это неизбежно. Сами они, отдав необходимые распоряжения и захватив еще двух дежурных, отправились к вилле в Тэбю, чтобы иметь несколько лишних минут для оценки обстановки.

* * *

Карл приблизился к вилле с задней стороны. Кто-то зажег свет на нижнем этаже. На верхнем одно окно распахнуто. Странно. На земле тонкий слой снега, на улице градуса два мороза. При такой погоде никто из жителей Ближнего Востока не стал бы спать с открытым окном.

Под окном крыша немного выдвинута, и у этой пристройки короткая водосточная труба. Карл внимательно приглядывался: именно там он мог проникнуть внутрь дома и именно с той стороны мог продвигаться к вилле и оставаться незамеченным, если бы кто-либо случайно оказался у темного окна. Он подобрался к углу дома, остановился и прислушался. Ему показалось, что из дома доносятся слабые крики. Его пульс участился от предчувствия неизбежного. Операция уже в разгаре. Они там, внутри.

Он подумал, не попросить ли Аппельтофта вызвать помощь, окружить дом и так далее, но пришел к выводу: нет, слишком поздно. При таких обстоятельствах никто не сможет обвинить его в том, что он избрал нападение. В чем же тогда смысл всего того, чему он столько лет учился?