Текст книги "Узы моря. Опасное соседство. Возвращение"

Автор книги: Ялмар Тесен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

В его волшебном ночном мире всегда случалось что-нибудь неожиданное; и когда его глаза ярко вспыхивали, отражая свет и определяя местонахождение мыши, а лапы напружинивались так, что сами собой высовывались когти, неожиданный для жертвы и единственный для него самого прыжок был уже как бы просто необязательным ритуалом вроде пения птиц на рассвете, когда мыши как раз ищут спасения в своих норках. Птицы тоже часто превращались в горячие, покрытые перьями комочки, вздрагивая перед смертью в пасти кота.

Но порой страх преследовал и его. Он спал в пустующих норах и логовах других зверей, когда мог их отыскать, но всегда старался устроиться на ночлег поближе к дереву. И хотя никаких крупных кошек в этих местах вроде бы не было, все-таки сон его всегда был легок и тонкие волоски на кончиках ушей всегда стояли торчком, чтобы даже с закрытыми глазами он мог слышать, что творится вокруг. И даже во сне различал он запахи, приносимые ветерком.

Шакалы с должным уважением относились к шестикилограммовому коту с острыми когтями, чрезвычайно гибкому и сильному, однако, если они проявляли чрезмерное любопытство – а это часто случалось, когда днем они охотились парами, – Пятница всегда забирался на дерево и шипел на них оттуда, пока они не убирались прочь, свесив языки до земли, словно были очень довольны своей игрой с ним.

Они, впрочем, тоже были приспособленцами, как и все хищники, и знали, что если где-то есть кошка, то там могут быть и котята, которых ничего не стоит украсть.

Ушастые лисицы и генетты сами избегали Пятницы, однако он всегда испытывал тревогу, лишь только почуяв каракала.

Он стал хорошо разбираться в звуках машин – они появлялись после нарастающего рева и ярких вспышек света, проносились мимо, мигая огнями, и исчезали в ночи; он и не догадывался, что машины на шоссе представляют для него смертельную опасность, как не знали этого и многие другие животные, погибавшие под колесами.

Именно трупы зверьков на шоссе и привлекли Пятницу, когда он избрал южное направление для своих дальнейших поисков, а все реки с удобными берегами свернули на запад, к покрытым корками соли солончакам. Днем небольшие пыльные смерчи вились над блестевшими на солнце и слепившими глаза огромными пространствами засоленной почвы, совершенно лишенной растительности. Вдоль шоссе хотя бы иногда росли деревья, попадался кое-какой кустарник, а на асфальте Пятница находил трупы сбитых машинами животных. Все это привлекало сюда и других хищников: лисиц, хорьков, генетт, желтых мангуст – и множество птиц, которые зачастую сами становились жертвами мчавшихся по дороге машин, хотя движение здесь было не слишком оживленным.

Однажды, после того как мимо него промчалась машина – всего одна за всю вторую половину ночи, – Пятница обнаружил на шоссе смертельно раненного стинбока, у которого из головы текла кровь, собираясь в лужицу. Он долго лакал ее, когда вдруг появился соперник – барсук-медоед. Медоед был по крайней мере в два раза тяжелее Пятницы, который хорошо знал этих зверей по своей прошлой жизни на юге и понимал, что шутить с ними опасно; бесстрашный боец, медоед не уступал в схватке никому, так что Пятница поспешно ретировался и спрятался в тени на обочине дороги.

К ферме Пятница подошел по дну ирригационной канавы, где еще сохранились лужицы воды. Он миновал поле, засаженное люцерной, затем виноградник и персиковый сад. Теперь перед ним высился черный прямоугольник огромного амбара, закрывая собой полнеба.

Пятница один раз обошел вокруг амбара, отметив множество странных новых запахов, и вскоре почуял других домашних кошек, а также крыс, что побудило его вспрыгнуть на подоконник, а оттуда на верхний край пустующей цистерны для воды. Отсюда ему удалось заглянуть в разбитое окошко амбара, и густой, сложный аромат, исходивший оттуда, известил его, что внутри других котов нет. Зато он почуял запах молока и свежего крысиного помета, легко прыгнул в окно и спустился на пол по куче коробок, ящиков и мешков.

Уже через секунду, когда зрачки его полностью приспособились к слабому освещению – свет падал только из разбитого окошка и отдушин под крышей, – Пятница отыскал блюдечко с молоком. Молоко прокисло, но он вылакал все до последней капли. Амбар снаружи был заперт на замок; им временно не пользовались, однако Пятница этого не знал и продолжал обследовать территорию – груду ящиков и мешков, которая доставала местами до потолочных балок, покрытых паутиной. Он установил также, что здесь жила другая кошка, самка, однако куда-то ушла несколько дней назад, и крысы безбоязненно сновали повсюду.

Он как раз затаился возле крысиной дорожки, наставив уши и чуть пошевеливая хвостом, когда появился соперник – африканская гадюка, прервавшая зимнюю спячку, потому что в амбаре было относительно тепло. Гадюка уверенно проползла меж ящиками и исчезла в куче картонных коробок. На мордочке Пятницы появилось выражение крайней заинтересованности – он все время вертел головой, вытягивал шею, уши у него стояли торчком. Даже усы, казалось, распушились сильнее. Еще бы, отличный обед! За один раз, пожалуй, не съесть.

И он стал вынюхивать на пыльном полу след змеи.

На следующее утро, когда в окна амбара проник солнечный свет, он снова увидел гадюку. На сей раз опасная змея свернулась желто-черно-серым клубком возле крысиной дорожки, а Пятница наблюдал за ней со своего поста наверху. Он видел ее плоскую ромбовидную голову над кольцеобразным телом, и следил за тем, как по полу крадется солнечный луч.

Из груды ящиков появилась крупная крыса и замерла в тридцати сантиметрах от мелькнувшего в воздухе языка змеи.

Крыса пошевелила носом, даже усы задергались, и вдруг словно взвился солнечный луч – гадюка желтой молнией бросилась на свою жертву, разинув пасть. Она несколько мгновений сжимала крысу ядовитыми клыками, потом аккуратно убрала их в специальные мешочки в челюстях и вернулась к исходной позиции, наблюдая за крысой, бегавшей по кругу, который вскоре превратился в неровный эллипс, а затем в зигзаг; потом у крысы подкосились задние лапки, и она утратила способность двигаться. Крыса неподвижно лежала на брюхе, однако гадюка не спешила; она неторопливо распрямилась и стала пробовать языком воздух возле своей поверженной жертвы.

Когда язык коснулся крысиной головы, гадюка разинула пасть до отказа и стала заглатывать добычу, сильно работая челюстями и клыками, проталкивая крысу все глубже в глотку.

Сперва исчезла крысиная голова, потом передние лапки…

Больше ждать Пятница не мог – прыгнул, выпустив когти, и вцепился обеими передними лапами и зубами в спину гадюки возле самой головы, вгрызаясь все глубже, пока голова не отделилась от туловища.

Он перенес слабо вздрагивающее безголовое тело змеи – совершенно желтое снизу – на самый верх груды, состоявшей из пустых ящиков и мешков, и приступил к трапезе. А наевшись, выспался наконец всласть в одной из картонных коробок.

Глава шестая

ПОЕЗДКА В МОНТАГЬЮ

Мэри отправилась в Монтагью ранним утром во вторник.

В зеркальце заднего вида маячила все уменьшавшаяся фигурка Билла Уиндема, который махал Мэри рукой, стоя на дороге; она тоже помахала ему на прощанье, свернула за угол сарая и выехала на шоссе.

Миновав Албертинию, она ехала среди зеленеющих пшеничных полей, удаляясь от моря, и постепенно почувствовала себя бодрее, включила радио и даже стала подпевать тихонько.

Бесконечные поля тянулись с обеих сторон шоссе по пологим склонам холмов. Она приехала в Монтагью вовремя и успела, как было условлено, встретиться с Джеймсом, чтобы он показал ей дорогу к санаторию, находившемуся в предгорьях, километрах в десяти от города.

Мэри была потрясена пейзажем и самим особняком в георгианском стиле, рядом с которым были выстроены новенькие, соединенные крытым переходом домики, расположенные по периметру старого сада. Возле дубов, высившихся на дальнем краю лужайки, виднелась заросшая вьюнками беседка, и Мэри сразу узнала Анну в ее любимой широкополой соломенной шляпе. Сидя в пятнистой тени беседки, Анна читала книгу. Несколько мгновений они молча сжимали друг друга в объятиях, пока Джеймс, остановившись посреди лужайки на солнце, о чем-то беседовал с медсестрой в белом халате.

Когда он подошел к ним, вид у него был привычно приветливый и веселый – «врач у постели больного».

– Ну, – спросил он, – она отлично выглядит, не правда ли? Знаете, она здесь стала прямо-таки популярной личностью!

По-моему, мои здешние коллеги будут только рады, если она задержится в санатории: уж больно хорошо она действует на пациентов. – Он посмотрел на часы и встал: – Я просил принести мне в кабинет чай – еще нужно кое с кем поговорить; надеюсь, это не займет много времени. Вернусь сразу же, как только освобожусь.

Они долго смотрели ему вслед. Мэри что-то рассказывала – но не о доме. Анна же спросила только о любимой кобыле и ее жеребенке, больше ни о чем, но слушала мать довольно внимательно или делала вид, что рассказы Мэри ей интересны, и все время пыталась спрятать от нее свои трясущиеся руки, что, впрочем, ей плохо удавалось. К тому времени как вернулся Джеймс, Мэри уже немного освоилась и испытывала облегчение оттого, что они тогда приняли правильное решение.

– Возможно, процесс будет долгим, – сказал ей Джеймс на обратном пути, – но она уже поправляется. Она молодая, сильная, хотя это не так уж важно при подобных заболеваниях.

Самое главное – никаких стрессов, никакой спешки.

– Я понимаю. Эти лекарства… у нее от них голова немножко туманная, верно? – спросила Мэри. – Вы меня предупреждали… Но я все равно очень рада, действительно рада, Джеймс! И очень вам благодарна.

– Ну что ж, вы поступили тогда весьма мудро.

– На самом деле идея принадлежала вашему отцу, – возразила Мэри.

– Это все равно, – пожал он плечами, – вы ведь рассказали ему. А это нелегко было сделать.

На прощанье он сказал ей:

– Совершенно очевидно, что ей чрезвычайно полезно было увидеть именно вас; знаете, ей ведь далеко не всех хочется видеть. Приезжайте к ней в любое время, так часто, как захотите, – там нет специальных часов для посещения.

Теперь вы дорогу знаете?

Мэри кивнула:

– Мне очень понравилась ее комната… такой вид!.. Ей она тоже нравится. Я бы и сама не возражала немножко отдохнуть в таком месте. Может быть, примете к сведению?

Джеймс засмеялся:

– Такая энергичная, здоровая женщина, как вы? Да вас там заставят часами заниматься физкультурой на лужайке!

Расставшись с Мэри, он думал об Анне – искал и находил ее очевидное сходство с матерью: то, как она наклоняла голову, заинтересованно слушая кого-то, ямочку на щеке, тембр голоса…

Всю неделю Мэри ездила из санатория в Кейптаун и обратно, часто вместе с Анной, или сидела рядом с дочерью, когда та дремала в своем кресле на солнышке, или, если шел дождь, они проводили время в ее комнате, откуда открывался замечательный вид на горы. Разговаривать было необязательно. Когда Мэри пришло время уезжать, она снова забеспокоилась и вызвала Джеймса на разговор.

– По-моему, вам беспокоиться не о чем, – заявил он. – Ваше пребывание здесь явно пошло Анне на пользу, она просто не всегда отдает себе отчет в собственном поведении и в том, что происходит вокруг. Я хочу сказать, она даже вряд ли сразу поймет, что вы уехали. И когда поправится, тоже мало что будет помнить об этих днях.

Мэри удивленно приподняла бровь, и Джеймс улыбнулся:

– Я знаю, в это трудно поверить. Давайте договоримся так: ваше пребывание здесь для нее полезно, однако ваше отсутствие тоже никакого вреда ей не принесет. Хорошо? Ей теперь все здесь знакомо, и она чувствует себя в безопасности.

Но даже обыкновенное письмо может вызвать у нее сильнейший стресс. А ей сейчас нужна каждая капля жизненной силы, и она действительно пытается набраться сил – чтобы выжить.

Мэри кивнула:

– Хорошо. Я понимаю. Хотя это довольно трудно.

– Всегда тяжелее всего близким людям; нормальный мозг просто не в состоянии воспринять – и принять! – все это. К счастью, не в состоянии.

– Господи, когда же конец этому? – вырвалось у Мэри. – Простите, просто я хотела бы знать: сколько еще?

Джеймс покачал головой и сказал:

– Еще минимум месяц-два. А там посмотрим. Между прочим, я в конце следующего месяца беру на неделю отпуск. У меня есть один старый друг, бывший медик, теперь он стал фермером – знаете, у него одна из этих огромных овцеводческих ферм в Карру. После смерти отца он бросил службу и занялся семейным бизнесом, счастливчик! Он очень звал меня к себе, и я, возможно, поеду. Он холостяк, так что в доме полно места. Ферма действительно огромная – ну, вы знаете Карру – что-то тысяч двенадцать гектаров, в общем, совершенно астрономическое число. Вам бы там очень понравилось. Вы по-прежнему любите птиц?

Мэри кивнула. Некоторое время оба молчали.

– Мне кажется, – закончил свою мысль Джеймс, – что Анна к этому времени смогла бы поехать – с вами вместе, конечно, – на эту ферму. Для нее это, видимо, было бы очень полезно.

Мэри помолчала и без особого энтузиазма уронила:

– Хорошо, я подумаю. – Потом спросила: – Ну так можно мне ей звонить?

– Если вам станет совсем уж невтерпеж, то лучше, конечно, позвонить. Подождите, скоро она сама захочет звонить вам – это непременно произойдет, вот увидите.

– Хорошо, я потерплю. Я же в ваших руках, Джеймс.

Они шли через лужайку, и Анна, заметив их, помахала им рукой.

– Господи, у меня просто сердце разрывается! – сказала Мэри и отвернулась.

Примостившись в уголке беседки, Анна казалась маленькой и какой-то сутулой под своей огромной соломенной шляпой.

– Было бы замечательно, если б, помимо вас, нашелся кто-то из ее недавнего прошлого, кто был бы ей дорог и необходим, – сказал Джеймс. – Лекарства, которые она принимает, способны делать настоящие чудеса, сами увидите, но это вопрос времени. А подобная встреча с живым существом могла бы здорово ускорить процесс. – Они миновали ворота. – Произошло бы, разумеется, настоящее чудо, если бы этот ее кот вернулся…

– Знаете, – сказала Мэри, – наша кошка, мать Пятницы, снова беременна, и я уже подумывала, не оставить ли котеночка. Мне, конечно, давно следовало ее стерилизовать, но каждый раз, как я на это решаюсь, хитрая бестия куда-то исчезает!

– Да, насчет котенка вы хорошо придумали, – согласился Джеймс, – хотя не делайте на это большой ставки: Анна вполне может счесть это как неверность по отношению к… как его звали?

– Пятница. Я понимаю вас. Нужно, чтобы ей самой захотелось нового котенка. Я думаю, так и будет. Ведь это просто удивительно, но порой старое животное будто бы возрождается в своем молодом сородиче.

Глава седьмая

ЧЕРЕЗ РЕКУ ОРАНЖЕВУЮ

Пятница провел три дня в амбаре и поблизости от него, пока им снова не овладела тревога. Он с удовольствием остался бы здесь еще, ибо жизнь в этих местах была легка и изобильна. Возможно, именно бессознательное желание выжить, сберечь силы и задержало его здесь. Он даже успел немного поправиться – ведь довольно сильно исхудал с тех пор, как покинул Носсоб. Однако вернулась здешняя кошка и привела с собой здоровенного и злобного кота.

Одной встречи с этим котом оказалось для Пятницы достаточно, и однажды ночью он выскользнул из амбара и по дну ирригационной канавы добрался до реки. Река потрясла его – если кота вообще чем-то можно потрясти. Из рек до сих пор он знал только Гоукамму с солоноватой водой, на берегах которой родился. Он нюхал вполне свежую речную воду, стоя на крутом песчаном, поросшем травой берегу, кишевшем крысами и мышами-полевками.

На берегу, над обрывом, было устроено место для пикника; сейчас там было пусто, однако повсюду валялись пакеты из-под сандвичей, вяленого мяса, картофельных чипсов и молока – настоящий рай для грызунов.

Пятница уже несколько часов шел вдоль берега; начинало светать, и зрачки его глаз сразу же сократились. Пора было искать место для отдыха. Здесь встречались деревья, была густая трава на удобном обрывистом берегу, однако стали появляться и собаки. Для Пятницы они были не менее опасны, чем львы: как-то утром он просидел на дереве несколько часов, а четыре пса бешено лаяли внизу под ним.

Подобные приключения Пятницу никак не устраивали, и он постарался убедиться, что собаки точно убежали вниз по течению реки, и только тогда снова двинулся вдоль ее берега. Здесь легко было найти и воду, и пищу, и убежище, однако чем дальше он уходил, тем больше убеждался, что идет не туда: река текла с северо-востока, и он, поднимаясь против течения, возвращался в те места, откуда пришел. И его снова стала терзать тревога.

К ночи он очень уставал и спал глубоким сном, но часто просыпался и устраивался на ночлег всегда возле дерева, зная, что собаки непременно еще издали разбудят его своим лаем и он успеет вскарабкаться по спасительному стволу, а до того оцарапает двум-трем мерзавцам носы, пусть повизжат. Собак он и раньше знал достаточно хорошо, а теперь познакомился еще с шакалами и лисицами. Смертельную опасность для него представляли лишь леопарды и каракалы. У этих молчаливых убийц никогда не было и намека на шумливую игривость, так что Пятница всю вторую половину ночи вечно принюхивался, стараясь заранее обнаружить их присутствие.

К мосту он вышел через три дня, и теперь ему предстояло решить серьезную проблему. Днем опоры моста служили ему отличным убежищем; кроме того, там водилось множество птиц и ящериц, и он всю ночь охотился. Еще два дня назад он понял, что пора повернуть на юг, но река стала для него непреодолимой преградой. По мосту можно было перебраться на другой берег, однако же Пятница инстинктивно опасался открытого пространства: на мосту он стал бы чрезвычайно уязвим.

Его совсем не беспокоил монотонный шум проезжавших машин, он даже осмеливался днем переходить с места на место, чтобы залечь в сухой траве и понаблюдать. Он видел, как по мосту пробежала собака. Прямо перед носом у автомобиля маленькая черно-белая шавка с высунутым до земли языком бросилась через шоссе, пробежала по боковой дорожке для пешеходов и исчезла вдали. Он это запомнил и, когда стемнело, проделал то же самое, едва успев увернуться от проезжавшей машины. Машина пронеслась мимо, он благополучно достиг своей цели, а женщина, сидевшая рядом с водителем, спросила:

– Ты этого кота видел?

– Да, но я ничего сделать не мог. Даже на тормоза нажать не успел.

– Думаешь, мы его сбили?

– Вряд ли. Я бы удар услышал.

– Позор! Столько животных гибнет под колесами машин! – воскликнула женщина. – И почему они вечно бросаются через дорогу, стоит им свет фар заметить? И та маленькая газель тоже…

– Один мой родственник чуть не погиб из-за этого, – сказал мужчина. – Огромный самец куду разбил ему ветровое стекло и грохнулся прямо на крышу. Недалеко от Янсенвилла.

Женщина не ответила. Она была дочерью фермера-овцевода и давно уже обдумывала идею – хотя считала ее практически неосуществимой – создания переходов для животных под высокоскоростными автомагистралями; а сами дороги с обеих сторон следовало обнести прочной сеткой, непреодолимой для шакалов…

Словно читая ее мысли, мужчина сказал:

– Пока что тут особенно ничего и не сделаешь. Слава Богу, газели еще не догадываются, как легко могли бы перепрыгнуть через все эти ограды, если б захотели.

«Калахари» и «Куру» – койсанские слова, обозначающие примерно одно и то же: засушливые места. Неподалеку от того амбара, где некоторое время прожил Пятница, на северной оконечности Большого Карру был город – одно из первых поселений у брода на реке Оранжевой, когда европейцы продвигались на север с побережья Капской провинции. В те времена полупустыни Карру занимали такую огромную площадь, что объехать их кругом было очень непросто: они покрывали почти две трети всей территории страны, всю центральную часть, и это был чрезвычайно негостеприимный край.

Если бы не проводники-бушмены, которые умело вели караваны от одного водного источника до другого, то и лошади, и быки, и люди непременно погибли бы от жажды. Но даже там, где была вода, особенно по ночам, путникам угрожала смерть – огромные черногривые львы, правившие своими прайдами среди красных барханов и миражей. Миллионы африканских газелей, рыжих оленей, белобородых гну, квагг, канн и страусов населяли ее просторы; газели передвигались порой такими гигантскими стадами, что их количество исчислялось не по головам, а по площади, занимаемой стадом – столько-то миль в длину и ширину, – или по времени прохождения, в часах или даже днях. Сами по себе подобные переселения животных – явление уже выдающееся, однако вызваны они были в том числе и тем, что богатые полезными веществами суккуленты, которыми кормились все эти полчища копытных, были в значительной степени истреблены и вытоптаны стадами мериносных овец, доставленных из Испании, и диким стадам пришлось потесниться, уступая лучшие пастбища и водные источники хозяевам ранчо.

Теперь Пятнице часто попадались огороженные участки земли; кругом высились пурпурные холмы с плоскими вершинами, шуршала желтая бушменская трава, торчали ветряные мельницы и виднелись одинокие жилища людей, отстоявшие друг от друга так далеко, что даже орлу в поднебесье было не охватить взглядом территории этих ферм, а кот все бежал вдоль шоссе, пересекавшего самое сердце этой серо-зеленой страны, на юго-восток.

Рядом снова появились похожие на собак существа – длинноухие лисицы, земляные волки и черноспинные шакалы. Пятница старался по мере возможности избегать их, но не особенно опасался. Земляные волки, серебристо-серые и кремово-желтые, с черными полосами и длинными черными гривками вдоль хребта, были примерно с собаку, однако питались почти исключительно термитами. Впрочем, Пятнице это было неизвестно.

Парочка земляных волков на вершине холма была отчетливо видна в лунном свете; небо уже начинало розоветь на востоке и постепенно затягивалось предрассветной дымкой; ветерок колыхал травы вокруг, и длинные гривы земляных волков развевались, как боевые знамена. Мгновение – и они исчезли, эти ночные создания: подобно самому Пятнице, отправились отсыпаться, пока еще не встало солнце и не превратило песок, ставший за ночь ледяным, в раскаленную сковородку, по которой больно было ступать.

Каждую ночь Пятница слышал, как выли и хохотали шакалы, перекликаясь над просторами покрытого тьмой вельда.

Очень донимали его лисицы, чрезвычайно ловко охотившиеся на мышей, хотя и совершавшие, с точки зрения Пятницы, слишком много ненужных прыжков, мешавших ему, привыкшему охотиться тихо и терпеливо. Лисицы вечно оказывались где-то поблизости и, как он чувствовал, были попросту вездесущи. Он сразу догадывался, что они успели потревожить тот или иной выводок мышей, прятавшихся в траве, потому что после лисиц всегда оставался сильный запах измятых и истоптанных ими стеблей.

С каменистой вершины холма, где остро пахло даманами, прятавшимися в своих норках под землей, Пятница увидел дом и полоску ведущей к нему дороги – точно ручеек света под звездным небом. Еще там высилась ветряная мельница, окруженная колючими кустарниками, точно серебристыми призраками зимы, и высокими черноствольными эвкалиптами. И он устремился вперед, чувствуя в воздухе запах воды.

Луна превращала красноватые барханы в какое-то волшебное, застывшее море, по которому и сам Пятница, и другие животные будто плыли; море это, подобно настоящим морям, было связано с другими морями-пустынями Земли, так что здесь запросто можно было встретить, например, гремучую змею из Аризоны, или капскую кобру, или койота, или самого обыкновенного здешнего шакала.

Пятница пролез под высокой изгородью, и крупные копытные в загоне забеспокоились, заскрипели гравием; они были крупнее коров, но дыхание у них точно так же пахло сладким молоком, как и у всех травоядных. Это были канны, и Пятница старательно обошел это скопление огромных рогатых голов и даже спрятался за камень, когда одна из антилоп, испугавшись чего-то, вдруг встала на дыбы, похожая на фоне чистого неба на скаковую лошадь, а потом умчалась куда-то.

Когда стук ее копыт затих вдали, стадо успокоилось.

Он добрался до водоема, когда солнечные лучи уже осветили крылья ветряной мельницы. Круглая цистерна с очень высокими бортами была полна воды. Прохладный ветерок даже гнал по поверхности воды небольшие волны, и вода выплескивалась через край, образовывая на красной земле небольшие лужи.

Вокруг цистерны буйно разрослись кусты и желтоватая трава, а неподалеку торчало скрученное ветрами дерево с голым белым стволом и редкими ветвями на самом верху.

Пятница обследовал дерево, сперва как следует напившись из лужицы, и раздраженно затряс головой, когда стая рябков прилетела к цистерне попить и искупаться. Птицы распушили перья и громко хлопали крыльями, приветствуя друг друга.

Пятница поймал одну из них прямо на земле, а остальные с шумом и криками, похожими на звон колокольчиков, умчались прочь, пролетев прямо у него над головой – лишь мелькнули длинные пятнистые хвосты и рыжеватые грудки.

Становилось все светлее; солнце выжигало остатки холодной ночи, и далекий дом словно вырастал над землей со своими белыми-пребелыми стенами, хозяйственными постройками и старой башней для колокола, ослепительно сияя в солнечных лучах. Вокруг него был островок зелени, где доминировали четыре пальмы, куда более высокие, чем ветряные мельницы, а дальше расстилался безбрежный серо-зеленый вельд.

Места, где обитали люди, были очень важны для Пятницы в его скитаниях, однако же и отсутствие их не было для него трагическим. В таких местах всегда была вода – обычно в виде естественного источника – и довольно много пищи, хотя из-за крыс, которых он как-то наловил в одном из амбаров, вряд ли стоило подвергать себя риску быть съеденным проклятыми псами, да и другие, более крупные представители семейства кошачьих встречались здесь куда чаще – их привлекала вода, а заодно они и охотились на собравшихся к водопою более мелких зверьков. От одной ветряной мельницы до другой было примерно километров двадцать, и в подобном месте Пятница попал в скверную историю.

Сперва он нашел свежий помет каракала и сразу насторожился, но довольно быстро успокоился, потому что больше никаких следов не встретил. Потом ему попалась клетка-ловушка с наживкой из падали. Ловушка имела вид куба со стенками из металлической сетки и открывалась только с одной стороны. Пятница дважды обошел ее кругом, привлеченный столь «замечательным» ароматом, потом все же шагнул внутрь и осторожно стал красться по направлению к белой коробке у дальней стенки. Делая последний шаг по сухой траве, он вдруг ощутил легкий толчок, что-то сдвинулось под его лапой, и дверца ловушки у него за спиной с металлическим лязгом захлопнулась, преградив путь назад.

Кот от неожиданности подпрыгнул – так громко в царившей вокруг тишине прогремела упавшая дверца, – и ему потребовалось некоторое время, чтобы окончательно убедиться: выбраться из этой проволочной коробки невозможно. Парочка крошечных дикдиков шарахнулась было в сторону, потом снова принялась пастись. Пятница снова обошел всю клетку, пытаясь найти выход; сквозь проволоку на него смотрели ко всему равнодушные яркие звезды; вокруг было только небо, а путь на волю преграждала невидимая в темноте, однако совершенно непреодолимая стальная сетка.

Леопард, попав в такую ловушку и понимая, сколь она прочна, стал бы, наверное, в сильнейшем страхе и ярости кусать и рвать когтями стальную сетку, пока не истощил бы все силы и не поранил до крови морду. А в конце концов лег бы неподвижно и стал ждать, затаив злобу, смертельно опасный. Животные, более похожие на собак, использовали бы свои норные качества, роя землю когтями и пытаясь устроить подкоп; при определенном везении они смогли бы, наверное, даже выбраться на свободу. Медоед, обладающий редкостной сообразительностью, при наличии достаточного времени прогрыз бы в сетке дыру мощными зубами и расширил ее когтями, и потом охотники-трапперы стояли бы с озадаченным видом у запертой, однако пустой ловушки, удивляясь, как это зверь, сделавший такую маленькую дыру, сумел разгрызть стальную сетку, которая поддавалась только специальным кусачкам.

А вот более мелкие представители семейства кошачьих, в том числе пятнадцатикилограммовый каракал, для ловли которого подобные ловушки использовались особенно часто, смирились бы со своим пленением – на время, конечно, – и стали бы ждать развития событий с поистине кошачьим стоицизмом.

Пятница лежал, глядя, как разгоралась в небе заря, и внимательно прислушиваясь ко всем звукам вокруг; беспокойство охватило его только к полудню, когда солнце было в зените.

Такая ловушка – изобретение не только более гуманное, чем капканы со стальными челюстями, но и весьма часто применяемое зоологами для исследовательской работы, поскольку позволяет поймать зверя живым и даже, если угодно, как-то пометить его или надеть на него радиоошейник, а потом снова отпустить на волю. Хищников стараются после поимки перевезти куда-нибудь в заповедник, подальше от сельскохозяйственных угодий и от тех мест, где тот или иной зверь считается «больным» или «крайне опасным».

Последний этап – транспортировка и выпуск животного на волю – прост, ибо требуются всего два человека, чтобы поднять клетку и поставить ее в кузов грузовика, или, может быть, три – если в ловушку попался леопард. Осторожность требуется и при обращении с каракалом, а уж с барсуком и подавно. Ну а дикий кот, стоит открыть дверцу клетки, просто исчезнет – глазом моргнуть не успеешь.

Достаточно просвещенный человек, занимающийся разведением овец или ангорских коз, вполне способен сразу выпустить попавшегося в ловушку дикого кота или барсука, но даже он ни за что не выпустит леопарда или каракала и не повезет этих животных в ближайший заповедник – испугается недовольства соседей или того, что хищник вернется и снова начнет резать его скот.

Поскольку леопарды уже крайне редки на Большом Карру и к тому же находятся под охраной закона по всей стране, клетки-ловушки используют теперь почти исключительно для охоты на каракалов, которых в живых оставляют крайне редко.

Причины такой жестокости понять нетрудно даже сотрудникам заповедников.

Численность каракалов угрожающе увеличилась в последние двадцать лет; эти хищники сильно вредят отарам овец и коз, хотя оба эти фактора связаны прежде всего с деятельностью самого человека и являются результатом интенсивного развития животноводческого фермерства. В ловушки попадаются порой и другие животные, привлеченные запахом приманки, и среди них даже мелкие антилопы и дикобразы.