Текст книги "Узы моря. Опасное соседство. Возвращение"

Автор книги: Ялмар Тесен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Птицы в лесах на побережье четко соблюдают свой график, пением отмечая рассвет и угасание дня. Люди воспринимают их пение как проявление некоего абсолютного порядка, безмятежности, но все же есть в нем и нотка грусти: ведь долго еще после того, как умрут и будут похоронены бесчисленные слушатели этих песен, сами песни будут звучать по-прежнему, равнодушные к жизни людей, точно голос живого единства, вечного, бессмертного, а потому способного смеяться даже над собственным бессмертием. По утрам первыми просыпаются попугаи; словно шумные дети, они будят всю лесную страну. После них раздается хор певчих птиц – малиновок и капских дроздов, а потом вступают кукушки, сорокопуты, пеночки, бородатки и райские птички – мухоловки – голос каждой вступает в свою очередь, – и все это мелодично венчает ария соловья, искусного чревовещателя, радующегося встающему солнцу. Вечером птичий концерт происходит более торжественно и звучит иначе, чем возбужденное и суетливое приветствие утренней заре: ведь грядущая ночь всегда таит неведомые опасности. Вечером первыми поют кукушки – три-четыре застенчивых родственницы с похожими голосами, однако же каждая на свой лад; потом вступают сорокопуты и самые нежные из певчих птиц – малиновки; короткий этот концерт вскоре смолкает, и наступает тишина, в которой слышны только крики сов.

Клиф в своей тесной клетке прослушал птичьи выступления с начала и до конца; кроме того, где-то рядом слышался крик маленькой антилопы дикдика, звавшего подругу, а еще ближе встревоженно вопили хохлатые ржанки, потом с шумом унесшиеся прочь. Клиф встревожился, сразу представив себе хищную черную тень, теперь едва различимую в сгустившейся тьме.

Совы мрачно гукали вокруг; он снова и снова вспоминал Майка Превальски, так что пришлось даже заставить себя думать о чем-то другом, абсолютно несущественном. Пистолет Саймона Мэнниона лежал, полностью заряженный и со взведенным курком, рядом с белевшим во тьме термосом. Кольт – отличное оружие в таком тесном пространстве, однако же нужен он скорее для моральной поддержки, ибо выстрел грозил сорвать весь их план; в своих расчетах Клиф даже не принимал пистолет во внимание, но тем не менее отчетливо сознавал, как хорошо, когда в темноте он лежит рядом. Радиопередатчик был гениальной идеей Пола; работал он отлично. Клиф надеялся, что эти звуки не отпугнут зверя; напротив, они, видимо, даже послужат дополнительной приманкой.

– Значит, слышите меня хорошо? – спросил Тернер. Потом вдруг попросил приглушенным голосом: – Отключись-ка, Пол. – Наступила тишина; Джин с Полом выжидающе посмотрели друг на друга. Стандер даже вздернул бровь, но тут голос Клифа возник снова: – Все нормально, это пока только дикобразы. – Однако они слышали, как тяжело и взволнованно он дышит. Потом он сказал: – Ну все, я отключаюсь. Вы по-прежнему хорошо меня слышите? Прием.

– Отлично, Клиф! И с интересом слушаем твои комментарии. Тебе следует как-нибудь попробовать прокомментировать игру в крикет. Прием.

– Похоже на настоящий оркестр, – сказал Клиффорд. – Тут по крайней мере миллион лягушек проснулся. Может, даже и вам слышно? И еще зуйки орут… Вот послушайте. И подтвердите, что слышите меня, когда я говорю так тихо.

Прием.

– Мы слышим тебя отлично, и зуйков тоже. Тут вот Джин хочет что-то тебе сказать.

Джин наклонилась к микрофону, и Пол передал ей наушники.

– Привет, – сказала она. – Мы по тебе уже соскучились.

Пол очень заботливый, только пьет ужасно много кофе. Все двери и окна в доме закрыты; надеюсь, и ты свои не забыл закрыть? Прием.

– Спасибо. Очень мило с твоей стороны, – поблагодарил Клиф. Помолчали, потом он сказал: – Ага кто-то тут еще рядом зашевелился… Эти дикобразы куда-то спешат… – Он снова помолчал, потом тихо сказал: – Знаете, у меня такое чувство, что он тут, неподалеку… Фонариком пользоваться пока не хочу. Ладно, буду держать с вами связь каждые полчаса, если ничего не случится. Прием.

Пол вздохнул и посмотрел на часы.

– Наверное, это будет долгая ночь, – пробормотал он. – Можешь чуточку поспать, Клиф, если хочешь. Я тебя разбужу.

Обещаю.

Джин потянулась и посмотрела на стоявшие на каминной полке часы. Потом подошла к окну и постояла там некоторое время, скрестив руки на груди и глядя во тьму. На всем широком пространстве долины не видно было ни огонька, и на дальней горной гряде тоже: там никто не жил, это уже начиналась территория государственного заказника. Джин представила себя в клетке, рядом с которой бродит черный людоед, и вздрогнула всем телом.

– Я посижу с тобой, Пол, хорошо? Мне так спокойнее.

Я тут с книжкой на кушетке устроюсь.

В половине пятого голос Клифа звучал устало:

– Я немного беспокоюсь насчет вспышки, Пол. Когда вспыхнет яркий свет, я могу на секунду зажмуриться и не увидеть его. – Он помолчал. – Как глупо, что я ружье не взял!

С него станется – будет лежать рядышком и поджидать, когда я из клетки выйду. Но ты все-таки не приезжай, пока я сам тебе не скажу, а когда приедешь, не выходи из кабины сразу да не забудь захватить с собой свой «магнум», а не дробовик, хотя он, возможно, и не понадобится. Как там Джин? Прием.

Предрассветные часы – время отлива в человеческой жизни. А что, если их постигнет неудача? Посыплются обвинения.

Особенно если и на этот раз гончие потеряют след зверя. Да и нужно же будет кого-то обвинять, в конце концов. Пол, как и Клиф, тоже понимал это, однако постарался изгнать из голоса даже малейшие отголоски подобных сомнений.

– Джин спит. С ней все в порядке. Она тут рядом, на кушетке. По правде сказать, похрапывает, но совсем тихонько.

Можешь не беспокоиться насчет вспышки, даже если закроешь глаза; ты его и сквозь зажмуренные веки отлично увидишь, уверен. Прием.

Голос Клифа вдруг превратился в едва различимый свистящий шепот:

– Он здесь! Точно! Бродит вокруг клетки. Оставляю приемник включенным.

– Джин, – требовательно, однако тоже шепотом позвал Пол, забыв, где находится; потом окликнул ее громче. Она мгновенно проснулась и тут же оказалась с ним рядом. – Слышишь? Он оставил приемник включенным. Нет, ты слышишь, как там орут зуйки? Мечутся, наверное, прямо у Клифа над головой. Он говорит, что леопард совсем рядом. Не понял, правда, с чего он это взял; возможно, просто игра воображения, но я все-таки решил тебя разбудить.

– И правильно сделал!

– Знаешь, он беспокоился, что зажмурится и ничего не увидит, если сработает вспышка.

– Какая вспышка?

– Разве я тебе не говорил? Мы прикрепили светочувствительный элемент прямо на клетку. И сантиметров на семьдесят ниже – одну из его фотокамер. Если при появлении леопарда вспышка сработает, то это будет означать, что зверь практически уже вошел в клетку и Клифу нужно немедля опустить дверцу.

И, как если бы слово «дверца» послужило магическим заклинанием, в радиоприемнике послышался оглушительный треск, потом голос Клифа – точнее, невнятные вопли – и громче всего ужасное рычание крупного зверя, который с грохотом бился о металлическую решетку.

– Есть! Попался! – задыхающийся голос Тернера срывался. – Господи, ну и зверь! – Это прозвучало с восторгом и ужасом одновременно. – Ну и красавец, черт побери!

Голос его снова потонул в рычании, от которого, казалось, дрожит даже трубка в руках Пола, и громком лязге железной клетки.

– Все в порядке! Стенки достаточно крепкие! – Тернер уже орал, не то испытывая облегчение, не то чуть истерически. – Теперь можешь приезжать, Пол, только держись от него подальше и направь на клетку фары.

Джин и Пол молча уставились друг на друга, готовые тут же бежать на помощь Клифу. Снова послышался более тихий, но по-прежнему остервенелый рык, потом Клиф совсем тихо сказал:

– Ах ты бедняга! – Голос его сорвался от волнения, и он отключил связь.

Джин и Пол обнялись. Джин смахнула с ресниц слезы.

Потом они вместе бросились к грузовику. Ехали в полном молчании, напряженно ожидая, что предстанет их взору. Пол лишь один раз обронил:

– Да, он явно переволновался.

Фары выхватывали из темноты неровные извилистые колеи, и наконец перед ними открылась поляна, такая знакомая Джин, но теперь выглядевшая совершенно иначе в предрассветном полумраке и лучах фар, скользящих по траве. Клетка была отчетливо видна на дальнем конце прогалины. И хотя она поблескивала металлом, но все же отчего-то казалась удивительно хрупкой, ненадежной, особенно когда они, раньше чем ожидали, увидели яркие зеленые огни широко раскрытых глаз леопарда, которые тут же погасли, стоило зверю шевельнуться.

Когда Стандер выключил мотор, они посидели молча и совершенно неподвижно, потом он тихо сказал:

– Клиф был прав. Это самый прекрасный зверь, какого я когда-либо видел.

Леопард тоже молчал; он метался по клетке, низко опустив голову, плотно прижав уши, и его огромные мускулистые лапы, завораживающе поблескивая, мелькали за прутьями и железной сеткой ловушки.

– Ты лучше останься здесь, – сказал Пол. Джин только кивнула.

Стандер медленно вылез из кабины и осторожно обошел машину кругом, потом, избегая попадать в луч света, двинулся на помощь Клифу Тернеру, который начал потихоньку, на четвереньках, выбираться из ловушки через дверцу малой клетки. Леопард взвыл, зарычал и снова всем телом ударился о клетку, а потом лег на землю, тяжело и хрипло дыша – такого звука Джин никогда прежде слышать не приходилось. Она глубоко вздохнула и наконец расцепила стиснутые пальцы.

Оба мужчины уже подошли к машине с ее стороны. Слов ни у кого не было. Она посмотрела на Клифа Тернера, особенно худого и измученного в этом сумеречном свете, и он показался ей далеким, незнакомым и почти прекрасным со своим узким продолговатым лицом и прямым крупным носом.

– Ну, Пол, – спросил он, – что мы будем с ним делать?

Что с ним теперь станется?

Пол поскреб подбородок и сказал медленно, тихо, словно вынужденный сообщить неприятное известие:

– Отпустить мы его не можем, верно? Но, по-моему, они захотят его убить.

Клиф помолчал, потом возмутился:

– Но ведь существуют и другие способы? Эх, голова у меня совсем не работает, черт побери! – Он снова помолчал. – Тебе, наверно, в такой темноте не видно – у него ведь одной ступни почти целиком нету.

– Ну передо мной-то можешь его не оправдывать, Клиф.

Впрочем, так или иначе, на исход дела это не повлияет. Никто не захочет рисковать и везти его в такую даль – в заповедник то есть. Кто здесь на это пойдет? Нет, это слишком опасно.

К тому же еще хотя бы одно нападение леопарда на человека где бы то ни было – и из принявшего решение о его перевозке сделают отбивную котлету.

– А если в зоопарк? – предложила Джин.

– Это возможно, – согласился Пол. – Тут, по-моему, ничего предосудительного нет.

Оба посмотрели на Клифа, и Пол сказал:

– Да ладно, старик, выше нос. Пошли, надо бы отпраздновать это событие; ведь нам просто фантастически повезло!

Слушай, а ну-ка вспомни: кем там был тот старый профессор?

Уильямс, кажется? Уж он-то, конечно, не откажется взглянуть на этого зверя. Вот вам и отсрочка.

Клиф вдруг заговорил:

– Да, ты прав. Это можно попробовать. Только придется не спускать с него глаз: здесь скоро соберется добрая половина местных жителей. И не сомневаюсь, как взвоет старина Япи, требуя немедленного суда Линча или чего-нибудь в этом роде.

Тернер позвонил директору департамента прямо домой в Кейптаун в семь утра и даже слегка удивился тому, с каким облегчением и восторгом было принято его сообщение; он передал трубку Полу Стандеру, и тому тоже досталась значительная доля похвал. Затем Тернер позвонил домой доктору Уильямсу, застав того практически в дверях, и с облегчением положил трубку, услышав, что его предложение принято и представляется Уильямсу вполне понятным. Теперь он мог надеяться, что при посредничестве директора департамента и доктора Уильямса будут наведены нужные мосты. Потом они связались с начальником лесничества, с полицией и наконец уселись завтракать, уплетая яичницу с беконом, поджаренный хлеб, варенье и кофе.

Они не успели еще встать из-за стола, как начали подъезжать машины. Первым на сцене появился Кампмюллер.

Когда они повели его к ловушке, Тернер прошептал: «Пари держу, он скажет: „Какая отвратительная тварь!“», и когда Кампмюллер действительно сказал эти слова, добавив: «Swart duive!»^[12], то никак не мог поверить, что широкие улыбки мужчин и смех Джин никак не связаны с удачной охотой. Все утро без конца подъезжали новые машины – чиновники из департамента, полицейские во главе с Мартином Ботой, довольно ухмылявшимся и не выпускавшим изо рта трубку, представители окружного административного совета, мэр Книсны, ветеринар из Книсны, местные фермеры, два репортера, просто любопытствующие представители многочисленных цветных семейств… Всем было очень важно собственными глазами увидеть зверя-убийцу, однако Клиф и Пол вздохнули с облегчением, когда наконец прибыл большой, специально оборудованный грузовик из заповедника и на нем трое мужчин в форме. Де Вильерс, руководитель прибывших и приятель Клифа, был явно потрясен видом огромной черной кошки.

Теперь сотрудники заповедника в зеленовато-бурой форме смогли образовать уже нечто вроде барьера вокруг клетки и дать зверю немного отдохнуть от любопытных зрителей и собственных сердитых бросков на неподатливую сетку; он без конца рычал, вся морда у него была окровавлена, и передние лапы тоже.

Де Вильерс присел у своей черной сумки с медикаментами, быстро приготовился, подошел к самой клетке и, опустившись на колени, выстрелил жидкостью из шприца прямо в широко разинутую рычащую пасть, находившуюся всего сантиметрах в пятнадцати от его лица. Леопард с такой силой всем телом ударился о стенку, что клетка затряслась, а Де Вильерс вздрогнул и опустил голову. Однако выпущенная из шприца жидкость попала в цель, и теперь оставалось только ждать. Некоторое время наркотик, казалось, не действовал совершенно: леопард по-прежнему беспокойно метался по клетке, затем движения его стали более вялыми, неуверенными, будто у него под ногами колебалась земля, он начал пошатываться и спотыкаться, как пьяный, голова странно подергивалась, глаза упорно смотрели в одну точку, словно пытались разглядеть кого-то, однако не видели ничего, кроме страшных и неотвратимых призраков. Когда леопард медленно соскользнул на землю у одной из стенок клетки, люди были уже наготове и, схватив слабо и беспорядочно размахивавшего лапами зверя за хвост, высунувшийся наружу, подтащили зверя поближе и удерживали его за этот толстенный черный «канат» ровно столько, сколько Де Вильерсу потребовалось, чтобы всадить шприц в тело леопарда.

Когда подняли дверцу ловушки, по толпе пролетел громкий стон ужаса, и люди поспешно отступили, толкаясь и спотыкаясь, хотя возникшая было легкая тревога быстро сменилась добродушными шутками и смехом, когда из клетки вылезли наружу четверо мужчин, пошатывавшихся под тяжестью зверя.

Передние лапы леопарда все еще подрагивали, разгребая воздух, словно он медленно плыл куда-то. Потом его опустили на пластиковую простыню, прикрыв от яркого солнца широко открытые немигающие глаза. Теперь наконец можно было спокойно его измерить, ощупать и осмотреть. Затем леопарда поместили в деревянный контейнер, заперли, попрощались, и грузовик, подняв облако пыли, пустился в обратный путь, оставив позади последних зрителей, которые тоже потихоньку потянулись по домам. А Клиф Тернер и Джин, исполненные сознания выполненного долга, вместе с Полом Стандером вернулись на ферму.

Клиф, совершенно одетый, однако босиком, крепко спал на постели Джин и проснулся, разбуженный резким звоном будильника, не в силах сразу понять, где находится. Он выключил будильник и заметил рядом с ним чашку чая и записку, написанную рукой Джин: «Ушла к заводи; если хочешь, приходи туда тоже», и в самом низу голубого листочка стоял один маленький крестик.

Клиф сел, одним глотком выпил чуть теплый чай и обулся.

Интересно, а где Пол? На улице было жарко, стояла та самая жара, какая довольно часто наступает в марте, точно в последний раз напоминая о прошедшем лете, но во влажном воздухе чувствовалось приближение грозы, над горами висели черные тучи. С каждым шагом, спускаясь по склону холма к реке, он чувствовал себя все бодрее, точно не просто отдохнул, хорошенько выспавшись, но и сбросил давившую на него огромную физическую и моральную тяжесть.

Джин лежала на поросшей лишайниками, залитой солнцем скале посреди заводи, казавшейся светлым светящимся пятном на фоне почти черной воды. Клиф разделся и вошел в воду; ноги и бедра сразу стали золотисто-желтыми, потом янтарными, а потом совсем пропали из виду в темной речной глубине, и когда вода мягко коснулась своей прохладной рукой его шеи, он молча поплыл к Джин. Она смотрела на него, опустив подбородок на руки и улыбаясь, а когда он метрах в десяти от скалы развернулся и поплыл назад, встала, длинноногая, грациозная, и сама бросилась в воду, догоняя его.

Для пары черных орлов-яйцеедов, круживших в воздушном потоке высоко над землей, эта заводь казалась крохотным черным окошком в зеленом море растительности, однако же движения пловцов встревожили птиц, они развернулись на своих огромных, похожих на широкие весла крыльях и пронеслись по широкой нисходящей дуге над заводью, так что величественная тишина вокруг на мгновение наполнилась свистом ветра в дрожащих перьях. Орлы разглядели внизу соединившиеся головы двух людей и полетели прочь, отведя от них свой взор и внимательно обследуя дальние склоны горы. Их тени быстро промелькнули, никем не замеченные, по огромной, полной извечных тайн лесной стране, раскинувшейся внизу.

HJALMAR THESEN. A Deadly Presence

© 1982 text Hjalmar Thesen

All rights reserved

First published 1982 in Southern Africa by David Philip Publishers (Pty) Ltd,

208 Werdmuller Centre, Claremont 7700

Возвращение

_________________

Глава первая

ПУТЬ ДОМОЙ

Анна пробиралась по проходу; прилетевшие вместе с ней из Кейптауна японские туристы гомонили вокруг. Один из них, все время изысканно кланяясь, помог Анне пройти вперед, несмотря на ее явное нежелание нарушать сплоченные ряды японцев. Честно говоря, неприятно было возвышаться над ними как каланча. Такая же черноволосая и черноглазая, как и они, Анна на голову была выше любого из них.

Она почувствовала облегчение, нырнув в освещенный солнцем дверной проем, улыбнулась выстроившемуся на прощание экипажу самолета, машинально попрощалась с японцами, рассеянно глянула под ноги и ступила наконец на асфальтированную дорожку.

Она была рада яркому солнцу, приветливо улыбавшемуся ей, хотя до ее любимых мест на самом юге Капской провинции, до ее родной фермы в окрестностях Книсны было семьдесят километров пути. И все-таки она была уже почти дома!

Сразу за зданием аэропорта вздымались черные склоны гор, окружавших Джордж, и раньше она конечно же поинтересовалась бы, какое впечатление все это произвело на туристов, но сейчас сделать это не решилась и зашагала к дверям зала ожидания, чувствуя, что мать уже высматривает ее сквозь прозрачную пластиковую стену, стоя в толпе встречающих.

Женщина, шедшая на полшага впереди нее, почмокала губами, растирая торопливо нанесенную помаду, на ходу глянула в зеркальце и сунула его обратно в сумочку. Анна на мгновение пожалела, что так и не подкрасилась хотя бы чуть-чуть. Она ведь знала, что после перелета выглядит всегда паршиво; следовало бы попудриться и немного подрумянить высокие скулы – даже из милосердия, чтобы мать не так волновалась по поводу ее душевного и физического здоровья.

Анна прекрасно понимала, что мать все равно сразу же догадается о ее плачевном состоянии, однако никак этого не проявит, и в ее умных ярко-голубых глазах, как и всегда, будут светиться лишь доброта и любовь.

Анна чувствовала свою вину: впервые, насколько ей помнится, матери придется действительно серьезно тревожиться на ее счет. Ведь она, признанная королева Кейптаунского университета, одна из самых способных среди студентов-медиков, с трудом справлялась в этом году с занятиями, хотя именно этот год был для нее особенно важен. Понимая, что у нее нелады со здоровьем, Анна, пожалуй, даже слишком легко согласилась с поставленным диагнозом, чуть ли не подтолкнула к нему врачей, так и не поняв до конца, что же послужило причиной этого.

Женщина, минуту назад обеспокоенно разглядывавшая себя в зеркальце, еле тащила бесчисленные свертки и пакеты и была явно чем-то очень взволнована, и Анна решилась предложить ей свою помощь – стало вдруг жаль, если муж или возлюбленный не оценит усилий этой бедняжки. Женщина поблагодарила ее так горячо и таким трагическим тоном, что глаза у Анны снова ни с того ни с сего наполнились слезами. Она попыталась улыбнуться, но не сумела; хотела сказать женщине, что та помадой испачкала себе зубы, но почему-то и этого сделать не смогла. Однако ей вдруг пришла в голову мысль о том, что она сама ни за что не стала бы так волноваться из-за собственной внешности: это не было принято в их компании, как и особое увлечение косметикой.

Матери за окнами зала ожидания она пока не видела, и последние пятьдесят метров до дверей превратились для нее в настоящую пытку. Она постаралась держать себя в руках, дышать ровно и глубоко, но воздух застревал в горле и вырывался оттуда, точно рыдания, – в памяти ее вновь возникли два неотвязных кошмара: отец, очень высокий, темноволосый, ставший вдруг ужасно хрупким – такой, как в тот последний раз, всего шесть месяцев назад, когда она прилетела в Джордж и он встречал ее у этих самых дверей; и те насильники, с которыми она решила сразиться в одиночку всего неделю назад, о чем еще напоминала незажившая ссадина у нее на бедре.

Химиотерапия результатов никаких не дала, и вскоре после этого отец умер.

Войдя в здание аэропорта, Анна вручила свертки и пакеты их хозяйке, быстро попрощалась с ней и обернулась, чтобы обнять мать, которая уже спешила к ней, раскинув руки.

Минуту они постояли молча, крепко обнявшись, и на какое-то время преследовавшие Анну кошмары оставили ее в покое.

Когда Мэри, мать Анны, улыбалась, в уголках ее ярких глаз появлялись лучики морщинок, странно выделявшиеся на молодой еще и очень здоровой коже, покрытой светлым пушком, с медового цвета загаром и нежным румянцем. Кудрявые золотистые волосы Мэри были, как всегда, подстрижены коротким каре с челкой.

В машине, на пути в Книсну, они сперва говорили о том, как идут дела на молочной ферме, где теперь хозяйничала сама Мэри со свойственной ей энергией и деловитостью.

– А как дедушка? – спросила наконец Анна о том, что волновало ее больше всего.

– Да в общем, неплохо, детка. – Мать левой рукой погладила Анну по колену. – Он бы, конечно, не хотел, чтобы ты о нем беспокоилась. Он так ждет твоего приезда! – Они помолчали. – Ему ведь девяносто шесть, ты же знаешь. – Мать обернулась к Анне, в глазах ее едва заметно промелькнула боль.

– Да, конечно, – сказала Анна, и снова обе умолкли. – Тебе тоже не стоит так беспокоиться обо мне, мама, – выговорила наконец Анна, твердо зная, что эта тема рано или поздно все равно возникнет. – Все дело в том, что я не могу ни на чем сосредоточиться. И еще мне почему-то все время хочется плакать, причем по самым пустячным, дурацким поводам. – Она судорожно, по-детски, вздохнула и усмехнулась. – Тут на днях какой-то мультфильм по телевизору показывали, – сказала она, – так у меня слезы прямо-таки ручьем лились. – Она пыталась говорить весело, но голос у нее все же дрогнул. – Слава Богу, я была одна… – Она вдруг выпрямилась и высунула голову в окошко. – Господи, как дивно пахнут эти травы! Такой чистый, прекрасный аромат! Здесь, на этом склоне холма, всегда пахнет домом.

– Это все вон та трава, на шалфей похожа, такая сероватая, видишь? На опушке!

Они поднялись по извилистой дороге на высокий холм, откуда видны стали волны прибоя с очень белыми на фоне синих небес гребешками.

– Господи, а дождя-то вылилось! – сказала Мэри. – Для пастбищ очень хорошо, конечно. Ну и тебе от этих дождей тоже досталось в твоем Кейптауне, насколько я знаю. – И тем же голосом продолжала как ни в чем не бывало: – Мне звонили с медицинского факультета. Мужчина с таким приятным голосом… Профессор, у него еще такая двойная фамилия…

– Блер-Хоскинс, – подсказала Анна.

– Да-да, именно так.

– Полагаю, с моей стороны довольно глупо было в это ввязываться, – помолчав, сказала Анна, – но, честное слово, я так разозлилась! Единственное, о чем я могла тогда думать, так это о том, как помочь той несчастной девчонке. А поблизости никого больше не было. Ну а когда она убежала, эти гады набросились на меня… – Она умолкла.

Мэри положила руку ей на колено:

– Тебе совсем не обязательно сейчас об этом говорить, детка. Ты пока постарайся об этом даже не думать. А мне расскажешь, когда захочешь. И если захочешь.

За окном проплывал знакомый пейзаж, но широко раскрытые и неподвижные глаза Анны смотрели в одну точку, она даже отвернулась от матери: оба ставших привычными кошмара вновь завладели ее душой. Перед глазами то возникал образ недавно умершего отца – отец для нее был воплощением доброты, благородства, тонкого ума и юмора, – то вспоминался тот ужасный вечер и две зловещие тени, их зловонное дыхание, холодные жесткие руки, грязные ругательства, которые вырывались у них, уставших от борьбы с нею…

– …А старина Бен все еще на удивление крепок, – долетел до девушки голос Мэри, возвращая ее к действительности. – Пойнтеры ведь редко живут больше десяти-одиннадцати лет, а Бену скоро двенадцать. Я тут недавно вспоминала – тебе ведь тогда лет десять было, верно? Ты помнишь, каким он был щенком? – И Мэри, не дожидаясь ответа, продолжила: – И Пятница тоже в порядке. Уверена, он уже давно знает, что ты приедешь. Все последние ночи спит на твоей постели да еще приносит туда пойманных птичек, противный кот!

– Надеюсь, хоть не нектарниц? – спросила, улыбаясь, Анна.

– Нет, в основном белоглазок. По-моему, их здесь прямо-таки бесчисленное множество.

Разговор о пойнтере Бене растревожил обеих: хозяином собаки был покойный отец Анны. Женщины умолкли, вспоминая, как Бен обшаривал заросли в поисках куропатки, а за ним следом широко шагал Роберт Андерсон, длинноногий, полный жизни, так любивший свой родной вельд.

Дорога, спускаясь с холма, вела в царство буйной растительности – в долину реки Гоукаммы.

– Несколько дней назад, – заговорила наконец Анна, – я встретилась на Эддерли-стрит с Барбарой Коллинз. Ты, наверное, помнишь ее? Она в ветеринарной лечебнице работает, у старого Клода Хобгуда и Джека. Она там у них главная по собакам.

Мэри, явно задумавшаяся о чем-то другом, рассеянно кивнула.

– Ну, это неважно, – продолжала Анна. – Так вот, Барбара предложила мне ее подменить на время отпуска. Она уезжает на следующей неделе, так что я им позвонила, и меня пригласили зайти в понедельник.

– Что ж, дорогая, это совсем неплохо! Очень хорошая мысль, – сказала Мэри. – Ты ведь собираешься продолжать учиться, правда? Можно ведь и здесь заниматься понемногу.

– Да, конечно. Я захватила с собой большую часть нужных книг и материалов. – И быстро прибавила: – Наверное, ты права, мама… насчет места, я хочу сказать. А с фермой ты справляешься?

Мать с улыбкой посмотрела на нее:

– Ну разумеется, детка. Все хорошо, и тебе не о чем беспокоиться. После того как заменили старого Мариана, – стало значительно лучше. Как ни странно, но доходы у нас вполне приличные.

– Я очень рада, мама. – Поддавшись внезапному порыву, Анна склонилась к матери и нежно провела кончиками пальцев по ее щеке.

Мэри поглядывала на нее украдкой; ничто не ускользнуло от ее внимания. Она заметила, как изменилось лицо Анны, когда они въехали в ворота фермы и медленно покатились по раскисшей от дождей дороге мимо пастбищ и хозяйственных построек, пока наконец не выехали на широкую подъездную аллею, ведущую к дому.

Гладкая смуглая кожа Анны чуть порозовела на скулах; холмы вокруг, покрытые диким виноградом, сияли красками осени, как и стены дома, и глаза Анны тоже сияли, она вертела головой из стороны в сторону, стараясь разглядеть все, что встречало ее на пороге дома.

Остановив машину, Мэри сказала:

– Ну конечно, вот и он! Ты посмотри, как тебя встречают!

Я же говорила, он прекрасно знал, что ты приедешь!

Сидя в машине и положив руки на руль, она с улыбкой смотрела, как Анна, соскользнув с сиденья, молча бросилась по дорожке к серому в черную полоску коту, который, виляя хвостом, поджидал хозяйку как раз посреди солнечного пятна под деревом, в ажурной тени, и казался необычайно красивым со своими яркими черными полосками и пятнышками на безупречно сером фоне. Когда Анна подошла ближе, он с самым безмятежным видом двинулся ей навстречу, и она подхватила его на руки, перевернув вверх ногами, но кот в ее объятиях лежал совершенно спокойно, вытянув лапы, сунув голову ей под подбородок и прижавшись к ее щеке. Она закружилась с ним в вальсе, закончив танец таким стремительным пируэтом, что длинные волосы ее укрыли кота, точно черным блестящим покрывалом.

По-прежнему сидящая в машине Мэри постепенно перестала улыбаться и озабоченно нахмурилась. Мало того что дочь была одета довольно неряшливо – потрепанные джинсы, давно потерявший форму свитер, – под глазами у нее были черные круги, явно свидетельствующие о нездоровье, что беспокоило Мэри куда больше. И в целом Анна казалась какой-то пришибленной, рассеянной, точно чего-то стеснялась, точно ее заставляли играть какую-то несвойственную ей роль, не желая оставить в покое.

Кот Анны, прозванный за необычайную любознательность Пятницей, обследовал колеса машины, чтобы понять, откуда Анна приехала, а потом помчался следом за женщинами в дом.

Когда Анна, переодевшись, вышла из своей комнаты, Мэри посмотрела на часы и предложила:

– Сейчас для дедушки время пить чай. Может, отнесешь ему сама? Я его предупрежу.

– Хорошо, – согласилась Анна. – Заодно и сама чайку выпью. Умираю, так чаю хочется! – Она налила себе и матери. – Тебе сахару как всегда – один кусочек?

Мэри кивнула.

В коридоре, который вел к комнате деда, Анна помедлила: только что мать, окликнув ее, назвала «Анна», а не «детка», и сказала именно то, чего Анна давно ждала. Вздохнув, она осторожно постучалась и вошла в темную с первого взгляда комнату деда, заставив себя забыть о собственных проблемах.

Раскинувшись на подушках, прислоненных к спинке огромной кровати, дед казался совсем маленьким, хотя на самом деле он был очень высоким, как и отец, с такими же резкими чертами лица. Да, он сильно изменился с тех пор, как Анна видела его в последний раз. Когда он обнял ее, она заметила, какими тонкими и слабыми стали его руки. Она присела на краешек кровати, когда он похлопал рукой по одеялу, но он молчал и только улыбался да откашливался. Так что говорить пришлось ей, и она, как могла, старалась развлечь его, а под конец в деталях описала свой поход в кейптаунский планетарий.