Текст книги "Ведьма на Иордане"

Автор книги: Яков Шехтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Насытившись, ведьма вышла из домика и снова забилась в сено. Только тогда Чубайс и Ляля решились оставить комнату.

– Одевайся, я отвезу тебя в садик, – сказал Чубайс. – Позавтракаем где-нибудь по дороге, ты же видишь, что делается на кухне.

– Вижу, – очень серьезно сказала девочка.

– А потом я попрошу тетю Рути забрать тебя к себе на пару дней. Пока мы с мамой тут разберемся.

– Тетя Рути! – захлопала в ладоши Ляля. – Хочу к тете Рути!

Рути, одна из немногих подруг Люды, жила в Тверии, и с ее дочками Ляля частенько играла, пока мамы пили кофе и курили, обсуждая «сучность насущных проблем и смежность существования».

Закинув дочку в садик, Чубайс поехал к доктору. Их семейный врач, спортивного вида мужчина средних лет с заурядной фамилией Рабинович, любил пошутить и к Чубайсу относился с симпатий. Честно говоря, Чубайс подозревал, что подлинной причиной теплого отношения доктора была Людмила. Когда та входила в кабинет, Рабинович буквально таял, расплываясь в масляной улыбке, и постоянно назначал пациентке разного рода профилактические осмотры.

– Ему просто неймется увидеть тебя голой, – утверждал Чубайс. – И полапать, если удастся.

– Дурак, – отмахивалась Люда. – За все время доктор только один раз попросил меня раздеться. И то до пояса.

– Мало?! А ты бы хотела до пяток?

– Как есть голимый придурок, – презрительно фыркала Люда. – Техника развивается, сегодня пациентам уже не требуется снимать одежду. Доктор Рабинович осторожный и внимательный врач. А ты примитивный, ревнивый собственник. К тому же дурной на всю голову.

– Да что мне, жалко? – оправдывался Чубайс. – Пусть попользуется. Лишь бы тебе было хорошо.

– Ах вот, значит, как ты ко мне относишься! – заводилась Люда.

После этого разговор обычно переходил на повышенные тона и почти всегда завершался скандалом. В общем, доктора Рабиновича Чубайс не шибко любил, но больше идти было не к кому.

– Ест все подряд? – переспросил доктор.

– Ну да, метет как что есть, – подтвердил Чубайс.

– А вы ей на сегодня еду приготовили? Больная проснется, начнет искать, а на кухне пусто.

– Нет, – сокрушенно произнес Чубайс. – Даже в голову не пришло. О другом думал.

– Сделаем так, – подвел итог Рабинович. – Пока я заканчиваю прием, вы поезжайте в супермаркет, купите продукты. Судя по вашему рассказу, аппетит у Людочки – дай Бог, нужно подготовиться. А после приема поедем и осмотрим больную. Случай, прямо вам скажу, интересный.

– Доктор, есть шанс ее вылечить? – взволновался Чубайс.

– Ну откуда же мне знать? – развел руками Рабинович. – Я ведь не могу поставить диагноз на основании вашего рассказа. Как минимум необходимо произвести осмотр.

«Опять осмотр, – со злостью подумал Чубайс. – Ну ничего, получишь свою порцию, забудешь про осмотры».

– Боюсь, доктор, – все-таки решил предупредить он врача, – ничего из этого не получится. У нее в голове что-то помутилось, не разговаривает, рычит, точно дикий зверь. И дерется.

– Вы это уже рассказывали, – кивнул Рабинович, поднимаясь из-за стола. – Сначала проведем осмотр, а там видно будет.

Как Чубайс и предупреждал, ничего путного из визита доктора не получилось. Когда машина въехала на станцию, в открытые окна ворвался злобный рев. Так рычат голодные медведи.

– Это она? – с нескрываемым удивлением спросил Рабинович.

– Думаю, да.

В домике царил полный разгром. Не найдя еды, ведьма выместила свою злость на мебели. Рабинович задумчиво осмотрел завитую винтом металлическую опору вентилятора и перевел взгляд на Чубайса.

– Ваша жена и раньше отличалась особенной силой?

– Да никогда она ничем не отличалась! – в сердцах воскликнул Чубайс, осматривая разрушенное жилище. – Баба как баба. Вот вы, доктор, сможете так загнуть ножку вентилятора?

– Откуда, – пожал плечами Рабинович. – Даже близко не смогу.

– И я не смогу. И Людка никогда такого не могла. Точно бес в нее какой вселился. Слышите, как рычит?

Рев, перемежающийся диким хохотом, непрерывно доносился с сеновала.

– Возьмите еды и пойдем к ней, – предложил доктор.

Чубайс вытащил из багажника два больших пакета с жареной картошкой и протянул их Рабиновичу.

– Нет, нет, – ответил тот. – Вы будете кормить жену, а я исхитрюсь, подойду сбоку или сзади и накину на нее смирительную рубашку. Вдвоем мы свяжем Людмилу, и тогда я смогу провести осмотр.

– Ладно, давайте попробуем, – с иронической усмешкой произнес Чубайс.

– Что вас смущает? – спросил Рабинович, доставая из портфеля смирительную рубашку. – Неужели двое здоровых крепких мужчин не сумеют совладать с одной слабой женщиной?

– Боюсь, что не сумеют.

– Пошли, – произнес доктор тоном, не терпящим возражений.

– Люда, Людочка, – позвал Чубайс, войдя под навес с сеном. – Выходи, дорогая, посмотри, что я тебе принес.

Словно ветер пронесся над стогом, сено разлетелось, из его глубины одним прыжком выскочила ведьма в помятом, перепачканном платье. Ее голова была плотно обвязана косынкой, полностью скрывающей лицо. Оказавшись рядом с Чубайсом, ведьма выхватила из его рук пакеты с картошкой, надорвала один и принялась горстями запихивать ее в рот.

Рабинович улучил момент, когда одна рука Людмилы оказалась под косынкой, а вторая сжимала пакеты, подскочил сзади и набросил на голову смирительную рубашку. Чубайс ухватился с другой стороны, и вдвоем они резко потянули рубашку вниз.

Когда руки ведьмы скрылись под тканью, Чубайс и Рабинович налегли изо всех сил. Если бы им удалось опустить край рубашки до колен, то руки Людмилы оказались бы плотно прижатыми к туловищу, и тогда…

Ведьма, не ожидавшая такого напора, на несколько секунд замешкалась, и край рубашки оказался у ее пояса.

– Готово! – радостно воскликнул Рабинович. – Поймали голубушку!

Но его радость оказалась преждевременной. Ведьма развела руки, и крепкая, стеганая ткань разлетелась, словно гнилая мешковина. Освободившись, ведьма разразилась диким хохотом, а затем в считаные секунды разорвала рубашку в клочки. Схватив за шиворот остолбеневших от удивления Рабиновича и Чубайса, ведьма оторвала их от земли и начала кружиться вокруг своей оси. Кружилась она так быстро, что ее жертвы приподнялись под углом, словно на цепной карусели.

Крак, крак – разорвались рубашки, и Чубайс с Рабиновичем полетели каждый в свою сторону. Пока они, охая, поднимались на ноги, ведьма вытащила из открытого багажника несколько мешков с едой и укрылась в стоге сена.

– Боже мой, что же это такое! – не уставал повторять потрясенный Чубайс. – Это не Людка, это какое-то чудовище! Она нас закружила, как большая карусель в парке культуры и отдыха.

Никогда не бывавший в России Рабинович понятия не имел, что такое парк культуры и отдыха. Но поведение пациентки поразило доктора куда меньше, чем ее мужа.

– Безумие придает силы, – сказал он, растирая ушибленное плечо. – Вы и представить себе не можете, на что способен подвигнуть человека недуг. Пока я вижу типичный случай сильного нервного стресса. Несомненно, его причиной послужили внезапное падение в воду и удар доской по голове, о котором вы мне рассказали. Обычно первые дни протекания болезни отличаются агрессивностью и повышенным аппетитом, но потом то и другое приходит в норму.

Он поправил одежду, пригладил растрепавшиеся волосы и заговорил уже вполне докторским тоном.

– Итак, перед нами два пути лечения болезни. Можно вызвать психиатрическую службу, которая увезет больную в закрытую лечебницу.

Чубайс иронически хмыкнул:

– Боюсь, доктор, ничего из этого не выйдет. Вы же видели, как она нас закрутила.

– Думаю, четверо обученных санитаров сумеют с ней справиться, – ответил Рабинович. – Меня больше волнует другое. Конечно, поместить больную в клинику проще и надежнее всего. Но! – Тут он поучающе поднял вверх указательный палец. – Такого рода вмешательство может привести к непредсказуемым результатам. Первоначальный шок от стресса мы усилим вторичным шоком. Психиатрическая лечебница – непростое место. Больную там ожидает строгий распорядок дня, ей придется приспособиться к новой обстановке. В таком состоянии любое, самое незначительное обстоятельство может послужить причиной для необратимых изменений психики.

– Так что же делать, доктор?! – воскликнул Чубайс.

– Мне кажется, наиболее правильным будет оставить больную здесь, в окружении привычных предметов. Будем надеяться, что жизнь в своем доме постепенно приведет к просветлению сознания. Я выпишу успокоительное, и вы будете потихоньку капать его на хлеб и другие продукты.

– Конечно, доктор, давайте оставим ее здесь! А сколько может занять выздоровление? У меня через две недели сезон открывается, сами понимаете…

– Думаю, что больше, чем две недели. Но давайте не будем торопиться с выводами. Начнем лечение, а дней через пять-шесть посмотрим. В лечебницу мы всегда успеем ее отправить.

– Да-да, – закивал Чубайс, – да-да, конечно.

– И вот еще что. Нужно ослабить организм больной. Постарайтесь кормить Людмилу поскуднее. Ослабление тела, как правило, приводит к усилению духовной составляющей, и, может статься, подчеркиваю, не обязательно, но вполне вероятно, такого рода щадящее лечение приведет к положительным сдвигам.

Чубайс перетащил часть еды из багажника на кухню, запер станцию, отвез Рабиновича в Тверию и поехал в кибуц. В его голове созрел план действий, отличный от того, который предложил ему врач. У Чубайса не было сомнений, что в его жену вселился злой дух. Бес, черт, леший или домовой – он не умел правильно назвать незваного гостя, зато хорошо знал Людмилу и за годы совместной жизни успел изучить ее характер, привычки и повадки. Существо, прячущееся в сене, только внешне походило на его жену. Но это была не она, совершенно четко и явно не она, именно поэтому и прятала лицо под косынкой.

Месяца четыре назад, вскоре после окончания летнего сезона, Чубайс случайно познакомился со странным человеком. Тот бродил вокруг станции, держа в руках деревянный треугольник, словно проводя какие-то измерения. Волкову показалось, будто этот тип из налоговой инспекции, а дурацкий треугольник таскает для отвода глаз.

– Мало ли что он тут вынюхивает. Никогда не отгадаешь, с какой стороны эти гады могут подъехать.

– Щас, – заверил его Чубайс, – я мигом с ним разберусь. У меня глаз наметанный.

Вблизи тип выглядел более чем странно. Окладистая седая борода, которой не постыдился бы раввин, причудливо сочеталась с татуировками на лбу, щеках и даже веках. Золотая цепочка, свисавшая на шею, соединяла вместе магендовид, крест, полумесяц, инь-ян и закорючку, похожую на свастику. Разглядев украшения и татуировки, Чубайс сразу понял, что никакого отношения к налоговой инспекции этот тип иметь не может.

– Здорово, дед, – бросил он не очень дружелюбным тоном.

– Какой я тебе дед, – ответил тип. – Ты постарше меня будешь.

– Во загнул! – хлопнул себя по коленкам Чубайс. – А с каких щей у тебя борода седая до пояса?

– Не со щей, а от переживаний. А что такое щи, объясни-ка, будь любезен.

Непростая задача объяснить человеку, родившемуся между Иерусалимом и Тель-Авивом, что такое русские щи. Но с помощью подоспевшего Волкова все-таки удалось справиться с задачей. Беседа плавно перетекла в застолье. Сидели на скамейке возле реки, пили холодное пиво, закусывали свежеподжаренной картошкой и неспешно беседовали, глядя на быстро несущийся, будто куда-то опаздывающий Иордан. Бородача звали Симха. А профессию он себе обозначил совсем загадочную.

– Шаман, – сказал Симха, улыбаясь самыми кончиками губ. – Маг и волшебник.

– Иди ты! – махнул рукой Чубайс. – Не хочешь говорить – не надо. Никто не заставляет.

Но Симха действительно оказался шаманом, причем дипломированным. Лет десять назад он начал собирать материалы для диссертации на тему колдовства и магии и так увлекся предметом исследования, что забросил университет и полностью посвятил себя эзотерике. Впрочем, диссертацию он в конце концов все-таки защитил, но, по собственному выражению, из чисто спортивного интереса.

Куда только ни заносил Симху азарт исследователя! Он побывал у эскимосов, танцевал под рокот тамтамов в джунглях Мозамбика, год выдержал послушником в монгольском монастыре, бродил с аборигенами по великой австралийской пустыне. Когда же ему надоели бесприютные странствия, а в эзотерике он стал чувствовать себя словно на домашней кухне, он вернулся в родной кибуц, где наконец обрел успокоение под сенью финиковых пальм.

В кибуце Симха выполнял самые простые сельскохозяйственные работы вперемешку с ведением деловой переписки от имени секретариата. Кибуц оплатил его учебу в университете и поэтому имел право требовать отдачи. Все свободное время, а его у Симхи оказалось немало, поскольку супружескими обязательствами, отнимающими большую часть жизненных сил, он благоразумно пренебрег, шаман тратил на занятия магией, которую успел основательно изучить во время скитаний.

– Магия-шмагия, – слегка пренебрежительно бросил Чубайс после третьей банки пива. – Расскажи лучше, отчего у тебя борода поседела?

– Если расскажу – не поверишь. Лучше молчать.

– Ладно, – с неожиданной легкостью согласился Чубайс. – Не хочешь – не говори. А я вот тоже с нечистой силой встречался.

Волков, сообразив, что разговор неминуемо несется к истории про чертей, которую он уже успел выслушать по меньшей мере три раза, сослался на какое-то неотложное дело и ушел. Чубайс с Симхой до позднего вечера рассуждали о тайных тропах мироздания и невообразимости сущего. Впрочем, говорил в основном Симха, а Чубайс, захмелевший и потому добрый, лишь поддакивал да глупо улыбался, слушая шум реки.

Расстались они почти друзьями, но, хотя обещали поддерживать связь, друг другу так ни разу и не позвонили. Потом Чубайс купил новый смартфон и забыл перенести в него номер шамана. И вот пробил час. Чубайс спешил в кибуц, ему почему-то казалось, что Симха сумеет спасти Люду.

Шамана он отыскал в секретариате.

– Так это ты новый арендатор каяков? – спросил Симха после обмена приветствиями. – Видел я твой договор, круто ты, парень, дело завернул. – Он повертел головой и саркастически усмехнулся. – И как только духу у тебя хватило в такую кабалу влезть? Что, посоветоваться было не с кем? Мог бы ко мне в крайнем случае приехать. Я хотя и кибуцник, но постарался бы тебя отговорить от такой обираловки.

– Не о том сейчас речь, – перебил его Чубайс. – Лучше послушай, что с моей женой произошло.

По мере рассказа глаза Симхи разгорались все сильнее и сильнее. Когда Чубайс замолчал, он от возбуждения вскочил с места.

– Какой, к дьяволу, шок?! Этот докторишка ничего не понимает! Твоя жена одержимая!

– Одержимая?!

– Конечно! Кристальной простоты случай. В нее вселилась демонская сущность.

– И что теперь делать?

– Изгонять! Меня этому долго учили. Пошли, я соберу инструменты.

Из машины Симха выскочил, словно мальчик, легко и резво. Поднеся к губам заранее приготовленную дудочку, он затянул заунывную, постоянно повторяющуюся мелодию. Иногда звук поднимался так высоко, что до ушей Чубайса доносились лишь свист и шипение. Поиграв минут пять, шаман спрятал дудочку и озабоченно пробормотал:

– На звук не идет. Ладно, попробуем на запах.

Он вытащил из машины холщовую сумку, расшитую бисером. Разноцветные бусинки составляли затейливый узор. Чубайс присмотрелся и озадаченно хмыкнул. Ему показалось, будто узор изображает свиную морду в пенсне.

«Чушь какая-то!» – раздраженно подумал Чубайс.

Шаман тем временем достал из сумки высушенный плод, напоминающий желтую тыкву. В торце тыквы чернели дырочки. Симха осторожно поставил его на траву, вставил в отверстия ароматические палочки и поджег. Сладкий тяжелый запах наполнил воздух. Чубайс однажды нюхал нечто подобное, когда забрел в магазин индийских товаров. В нем курились похожие палочки, и аромат… нет, аромат там был менее резкий.

Из стога сена выскочила Людмила и устремилась прямо к тыкве. Присев на корточки, она придвинула лицо, закутанное в косынку, вплотную к палочкам и глубоко задышала, втягивая дымок. Чубайс внимательно оглядел ее. Впервые после несчастья он мог, не торопясь и не отрывая глаз, рассмотреть жену. Он знал каждый изгиб ее тела, сотни раз оглаживал его вдоль и поперек, его ладони хранили память о гладкой шелковистой коже.

Рукава платья задрались, и Чубайс хорошо видел грубые локти, покрытые ноздреватой, сморщившейся шкурой. Толстые пальцы, тянущиеся к палочкам, были скрючены, точно лапы дикого зверя, и вовсе не походили на тоненькие пальчики его жены с миндалевидными ногтями. Нет, это была не Люда. Спиной к Чубайсу, жадно вдыхая аромат, сидело на корточках иное существо, только внешне напоминающее женщину, его жену.

Шаман тем временем быстро обежал вокруг ведьмы, высыпая из коробочки черный порошок, напоминающий молотый перец. Замкнув круг, он спрятал коробочку в сумку и с облегчением вздохнул:

– Все, поймали голубушку!

Чубайс вспомнил, как совсем недавно эти же слова произнес Рабинович, напяливая на существо – теперь он уже не мог даже мысленно называть его Людой – смирительную рубашку.

– Изгонять будешь? – спросил он шамана.

Тот удовлетворенно потер ручей.

– Конечно! Еще как буду!

– А оно не сбежит? Как кинется обратно в сено, не удержишь!

– Теперь ей никуда не деться, – возразил Симха. – Вот, посмотри! – и он громко хлопнул в ладоши.

Существо вздрогнуло, вскочило на ноги и рванулось в сторону навеса. Сделав два шага, оно словно уперлось в невидимую стену. Пальцы босых ног почти прикасались к кругу, очерченному порошком из коробочки. Существо зарычало и начало метаться внутри круга, безуспешно пытаясь выломиться наружу.

– Видал? – довольно произнес шаман. – Сейчас начнем действовать. Принеси-ка мне водички из Иордана.

– Сколько? – спросил Чубайс.

– Стаканчика хватит.

Пока Чубайс отыскал в разгромленной кухне одноразовый стаканчик, наполнил его ледяной водой и принес шаману, тот уже приступил к «лечению». В его руках оказалось некое подобие лиры с одной струной, и Симха мерно дергал за нее, извлекая монотонный заунывный звук. Существо в такт звукам мерно ходило по кругу с бессильно опущенными руками и согнутой спиной.

Шаман подмигнул Чубайсу:

– Давай, облей ее водичкой.

– Как?

– Как получится. Постарайся попасть на голову.

Чубайс прицелился и ловко выплеснул содержимое стаканчика прямо на косынку. Существо вздрогнуло, замерло на несколько секунд, а затем разразилось ужасающим хохотом. Косынка облепила лицо, и то, что удалось рассмотреть, вызвало у Чубайса отвращение и ужас.

Существо распрямилось и пошло по направлению к навесу. Круг больше не сдерживал, подойдя к копне, оно снова разразилось хохотом, а затем скрылось в сене.

– Я что-то не так сделал? – испуганно спросил Чубайс.

– Нет-нет, – ответил шаман. – С тобой все в порядке. Но дело куда серьезнее, чем я предполагал.

Он начал укладывать инструменты обратно в сумку. Чубайс терпеливо ждал, хотя больше всего на свете ему хотелось засыпать шамана вопросами.

– Вот что, любезный, – сказал Симха, повесив сумку на плечо. Он не смотрел Чубайсу в глаза, а говорил, чуть отвернув лицо в сторону, точно от собеседника дурно пахло. – Я не знаю, как это произошло, но существо, сидящее у тебя в стогу, не земного происхождения.

– Инопланетянка?! – ахнул Чубайс.

– Да нет, – поморщился шаман. – Какая еще инопланетянка. Это водяная ведьма, из тех, кто живет в реках и болотах. Силы земной магии над ней не властны. Мне удалось овладеть ее волей до определенного предела, но когда мы попробовали пойти дальше и ты обрызгал ее водой, она вместо полного подчинения приобрела дополнительные силы и освободилась.

– А как же с ней справиться?

– Я не умею, – пожал плечами шаман. – Меня учили только обращению с земными сущностями. Кто-то очень знающий и весьма могущественный послал ее к тебе, и не в моих силах ему противостоять.

– Да кто же это такой?! – вскричал Чубайс.

– Тебе лучше знать, – ответил Симха. – Подумай хорошенько, кому ты в последнее время дорогу перебежал.

– Только Волкову. Неужели это он… – Чубайс не успел договорить, как вспомнил о предупреждении Рашуля из Явниэля, и слова застряли в его глотке.

– Думай, думай изо всех сил, кроме тебя этого никто понять не сумеет.

– А где же тогда Люда? Если это водяная ведьма, куда подевалась моя жена?

– Понятия не имею. Найди обиженного – думаю, все ответы у него. Ладно, я пойду. Не подвози меня, после такой встречи лучше всего прогуляться пешком.

– А как же быть с ведьмой? – Чубайс кивнул головой на стог.

– Не знаю, любезный, не знаю. Думай, думай хорошенько. Из этого болота тебя никто не вытащит. Только ты сам.

Шаман удалился, оставив Чубайса в состоянии полного душевного расстройства. С каждой проходившей минутой он все отчетливее понимал, что единственный оставшийся у него выход – идти на поклон к Рашулю. А это означало не только полную победу Волкова, но и серьезные финансовые проблемы. Чтобы спасти Люду, придется отказаться от аренды, то есть заплатить кибуцу неустойку. А откуда взять деньги? В таких ситуациях Чубайсу уже доводилось бывать. Там, на громадных просторах Евразии, вопрос решался бегством, среди тысяч городов и городков России немудрено было затеряться. Но здесь, в крохотном, насквозь компьютеризированном Израиле, его сумеют отыскать за полтора дня.

«Ну и государство, – в сердцах сплюнул Чубайс, – гулькин нос, а не государство!»

Он уселся за столик, закурил и стал думать о жене. Где она, жива ли? Куда занесла ее злая воля чудотворца из Явниэля? Чубайс с тихой грустью озирал знакомый до камешка берег, эвкалипты с сетками против «пингвинят», быстро несущуюся воду Иордана. Во всех своих несчастьях виноват он сам. И черт его дернул мстить Светке! Ну, не захотела баба продолжать, так спасибо и за один раз. Чего он так на нее взъелся?! И ведь как хорошо было тут, как спокойно и уверенно. Не иначе – бес попутал.

Удрученный воспоминаниями, Чубайс повалился на песок и уставился в распростертое над его головой вечереющее небо. Где-то там, в недостижимой высоте, неслись ярко освещенные солнцем облака, похожие на взбитые сливки. Наверху было ветрено и свежо, просто и понятно, а здесь, на остывающей земле, деревья уже тянули лиловые щупальца теней, тихо и грустно посвистывали суслики, словно предупреждая о надвигающейся опасности.

Чубайс проснулся в темноте и долго лежал с закрытыми глазами, вслушиваясь в скрип ветвей эвкалипта, шелест листьев, певучие напевы ночного ветра. Затем он решительно поднялся с земли, умылся, сел в машину и поехал в Явниэль.

* * *

Эти два дня Люда провела на пляже. Она не помнила, как оказалась на берегу Кинерета, не знала, кто она, не понимала, что делает здесь. Уцелела способность говорить о погоде, о голоде, про одежду. Имя свое она вспомнила спустя два часа, когда подсевший к ее стулу молодой человек, представившись, спросил, как ее зовут.

Красивая молодая блондинка в купальнике не пропадет даже на необитаемом острове, не то что на берегу Кинерета. Хотя лето по-настоящему еще не наступило, днем у воды было тепло, даже жарко. На пляж приезжали отдыхать со всей Галилеи, а не только из соседней Тверии. Дымились жаровни, шкворчащее на решетках мясо испускало умопомрачительный аромат, холодное пиво из сумок-холодильников и вино лились щедро и беззаботно.

Первый день Люда провела в компании студентов Хайфского техниона^[16]. Они приехали без девушек и поэтому, познакомившись с Людой, ухаживали за ней все вместе, жадно пытаясь определить ее выбор. Но Люда никого не собиралась выбирать, а когда перед рассветом под ее одеяло, любезно предоставленное теми же студентами, полез один особенно шустрый, она тихо, но очень решительно произнесла «нет», и этого оказалось достаточно.

Утром студенты уехали. Особо шустрый умолял Люду дать ему номер телефона, она бы дала в качестве компенсации за ночной отказ, но просто не помнила цифр. Студент при ближайшем рассмотрении оказался очень миленьким и глядел так умоляюще и столь жалобно, что задержись он еще на одну ночь… Впрочем, к чему сожалеть о несостоявшихся грехах, куда полезнее сосредоточиться на совершенных благих поступках.

Распрощавшись со студентами, Люда проспала на стуле до полудня, а проснувшись, решила освежиться. Появление роскошного тела в смелом купальнике произвело среди отдыхающих подлинный фурор, и вскоре она опять сидела у жаровни, снисходительно позволяя накладывать на пластиковую тарелку кусочки баранины, покрытые желтыми капельками горячего жира, и наливать в бумажный стаканчик холодное красное вино.

Эти приехали из Тель-Авива. Трое художников, один с женой или подругой, и два одиночки. Люда всегда представляла себе художников бородачами с дымящимися трубками в зубах, в беретах и свитерах грубой вязки, но тель-авивцы были коротко подстрижены, курили обыкновенный «Парламент», а о свитерах и беретах на пляже не могло быть и речи. Подруга – худосочная девица в больших очках и с высокомерным выражением обильно смазанного солнцезащитным кремом личика – не выпускала из рук сигарету и старалась не смотреть в сторону Люды. Художники обращались к девице с подчеркнутой почтительностью. Судя по отдельным репликам, она сочиняла критические статьи в каком-то тель-авивском художественном журнале и от ее мнения зависело многое. Люду совершенно не заботили ни девица, ни ее мнение, ни сами художники. Она точно плавала в сером тумане беспамятства, сквозь который смутно проступали очертания знакомых берегов.

Художники пили стакан за стаканом и наперебой умоляли прекрасную блондинку уехать вместе с ними в Тель-Авив, позировать. И чем больше стаканчиков они опрокидывали, тем прекраснее становилось рисуемое ими будущее.

Худосочная девица, внезапно утратившая внимание спутников, предприняла решительные меры. Поставив пластиковый стул прямо в воду, она одним движением сбросила купальник до пояса и уселась на стул, подставив солнечному жару обнаженную грудь.

«Лучше бы ты этого не делала», – с сожалением отметила про себя Люда. Соблазнительно выпирающие полушария девицы, особенно заметные на фоне общей щуплости ее тела, оказались чашками купальника, скрывающими весьма унылую грудь. Девица закрыла глаза, якобы загорая, и не заметила, как художники, пару раз окинув опытными взорами открывшуюся убогость, развернули свои шезлонги и полностью переключились на свободно красующиеся перед ними подлинные прелести Людмилы.

Девица то ли действительно заснула, то ли погрузилась в медитацию, но часа полтора прошли без ее презрительного подергивания бровками и сигаретного дыма. В это время совсем упившийся художник беззастенчиво запустил пятерню под купальник прекрасной блондинки, за что был ею немедленно бит, хотя и шутливо, но вполне отрезвляюще. Двое других, как бы признав за ним право первопроходца, оставили парочку под зонтом и ушли купаться. Забредя по горло в воду, они завели бесконечный спор о перцептивных силах, аберрации, линотипии, полигамии и сомнительной пользе категорической абстиненции.

Художник, их товарищ, хмельно покачиваясь, сидел на песке у ног Людмилы и бубнил нечто застенчиво-ухарское:

– Ты и я, свободные люди, возьмем наше счастье, Людочка, вот и встретились две бесконечности, не бойся, я пьяный, но ласковый.

Люда молчала, а когда художник, покачиваясь, снова протягивал руку, пытаясь залезть под купальник, увесисто щелкала его по лбу. Так щелкала, что голову бедолаги отбрасывало назад, а глаза от удивления широко раскрывались.

Плоский берег лениво лизала волна. Дрожали в дымке зноя Голанские высоты, покрытые прозрачной сиреневой марью, далеко-далеко в синем поднебесье парили ослепительно белые чайки.

Девица проснулась и потребовала немедленно вернуться в гостиницу. Она, видите ли, обгорела до пояса, и теперь ей нужно срочно смягчить кожу специальным кремом, оставшимся в номере. Художники, протрезвевшие от долгого сидения в холодной воде, быстро собрали вещи, затащили в машину своего сомлевшего товарища и галантно распрощались с Людой, ни словом не обмолвившись о недавно сделанных предложениях. Обрисованные дымом в воздухе перспективы сладкой жизни натурщицы в Тель-Авиве улетучились, точно хмель.

Солнце садилось за высокий берег Тверии, прохладный ветерок тянул из глубины озера. Отдыхающие один за другим разъезжались, и скоро на пляже осталась одна Люда. Подобрав забытый кем-то купальный халат, она закуталась плотнее, уселась в шезлонг и стала наблюдать, как медленно гаснет сияющая поверхность воды. Короткие несвязные мысли грохотали в голове, точно леденцы в жестяной коробке. Она никак не могла сосредоточиться, стоило лишь начать думать о каком-либо предмете, как мысли тут же перескакивали на что-то совсем иное, не имеющее к первому ни малейшего отношения.

– Милочка, хотите чаю? – разбудил ее женский голос. На пляже было темно, одинокий фонарь на столбе не мог рассеять чернильную темноту юной ночи. С гор дул теплый ветер, в неровных разрывах туч одиноко посверкивали серебряные искорки звезд.

– Чо-чо? – спросонья не разобрав, переспросила Люда.

– Чаю теплого попейте, замерзли, наверное, в одном халате.

Голос принадлежал бабульке лет восьмидесяти. Свет фонаря едва освещал ее фигуру, черты лица скрывались в темноте, но возраст довольно точно угадывался по движениям и голосу.

– Мы с мужем приехали подышать свежим воздухом у воды. Видим, кто-то сидит в кресле, – словоохотливо пустилась в объяснения бабулька. – Сначала решили – позабытые вещи, а присмотрелись – человек спит, женщина. И как вам, милочка, не страшно одной в такую темень, вдали от людей? Давайте, выпейте чаю.

Раздался звук открываемой крышки термоса, звук льющейся воды, а затем в руку Люды ткнулось что-то твердое и горячее. Она нащупала чашку и поднесла к губам. Чай оказался яблочным, не сладким, но душистым и крепким. Люда с наслаждением отпила из чашки и сказала:

– Спасибо, вас мне сам Бог послал.

– Бог все посылает, милочка, – ответила старушка. – Без него и листок не пошевелится, а уже тем более человек. Допейте чаек и подсаживайтесь к нам, во-о-он в те кресла под фонарем. Если вам нужна помощь, не стесняйтесь, чем сумеем, пособим. А помощь, предполагаю, вам нужна. Не станет молодая женщина без причины сидеть ночью на пустом пляже в полном одиночестве.

* * *

В Явниэль Чубайс приехал около одиннадцати вечера. Тепло светились окна домов, мягкий желтый свет фонарей освещал уютную улицу, но на душе у Чубайса было холодно.

– Где тут Рашуль живет? – спросил он, затормозив возле первого попавшегося ему «пингвина».

– Видите трехэтажный дом у поворота дороги? Вон там.

– А он принимает?

– Он всегда принимает. Но не всех.

– Меня примет, – буркнул Чубайс и надавил педаль газа.