Текст книги "Схватка с оборотнем"

Автор книги: Яков Наумов

Соавторы: Андрей Яковлев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Именно, именно. Люблю, знаете, побаловаться пивком, а вы?

– Любитель.

– А в милиции это не осуждается?

– Пиво? Нет. Вот что-либо поградуснее, этого у нас не любят.

– Поградуснее. Именно, именно, так составьте компанию.

– С удовольствием.

Они вошли в кафе, сели за столик, заказали четыре пива и салаты и разговорились.

– В милиции у вас служба неприятная, – говорил усатый Николай Тарасович, – я, знаете, этого не люблю. За всем надзор и за собой надзор, это, знаете, нелегко.

– Да ведь кому-нибудь надо?

– Надо. Железное слово. Именно, именно… Вот и наше пивцо.

Они выпили по кружке пива, и Николай Тарасович разговорился:

– Я, понимаете, пиво уважаю за дух, за запах, знаете… Бодрый, здоровый, русский. Именно, именно… Говорят, пиво к нам пришло от немцев. Чепуха! Глупость. Это водка – аквавита – не русская, а средиземноморская. А пиво наше, как и меды. Русский человек любит выпить, но и закусить. И пил полезное для здоровья пиво. Это водка все губит. Сколько я Варюхину об этом втолковывал…

– А он любит выпить?

– Любит, любит. Хотя, надо сказать, Варюхин наш – не простак. – Николай Тарасович заговорщически прищурил глаз и поднял палец. – Выпивши всегда, пьяным сроду не попадался. И вообще, я вам скажу, человек он поразительный. Скажем, так… Любит рыбалку. Каждую неделю ездит. А кто его видел с удочками? Никто. Любит пошуметь, пооткровенничать. А кто о нем что знает? Никто. Именно, именно…

Довольный своим анализом, Николай Тарасович пригладил усы.

– И в этот раз. Сунул начальству телеграмму. Ему поверили: надо ехать. А сам наверняка на рыбалку. С другой стороны, это такая, знаете, может быть рыбалка… – Николай Тарасович, как кот, повел усами. – Он ведь у нас виртуоз. Именно, именно… А кто бы поверил, глядя на эту красномордую физиономию. Женщины, они ведь в наше время, знаете, любят тонкость обхождения, а тут рык… и тем не менее.

– А жена? Не укрощает?

– Жена? – Николай Тарасович осушил кружку. – У жены, знаете, дел хватает. Дети, хозяйство. А Варюхи-на нашего с поличным не возьмешь. Хитрец!..

Скоро этот разговор уже знал Луганов. Он сидел в кабинете и обдумывал новые ходы в этом нелегком деле. В конце дня позвонил дежурный:

– Товарищ майор, к вам гражданка.

– По какому делу?

– По делу Рогачева. Она из совхоза «Октябрьский».

– Пропустите! – приказал Луганов.

Через несколько минут перед ним сидела невысокая, скромно одетая женщина лет сорока.

– Вы знаете, – начала она, застенчиво улыбаясь и нервно перебирая пальцами по столу, – я преподаю в школе, где учился Дима Голубев. Мы все так были потрясены этими двумя смертями: Рогачева и Димы. Дима был такой беспокойный мальчик. Ему всегда во все надо было вмешаться. И вот связался с каким-то хулиганом… Ну, ладно, это я от волнения. Никогда не бывала в таких учреждениях, как ваше. Я, собственно, вот о чем. Рогачева у нас в совхозе плохо знали. И когда он оставил такое письмо, все поверили. Только мы немного сомневались, в школе. Почему? Потому что Рогачев был у нас очень частым гостем. И вот поверьте, товарищ майор…

– Давайте по именам. Меня – Василий Николаевич. Вас?

– Лидия Ефимовна… И вот, Василий Николаевич, в одном учителей обмануть трудно так же, как ребят. Рогачев очень любил детей. Не знаю, как вам это доказать без примера… Хотя нет, есть пример. Года два назад два подростка постарше ударили пятиклассника и как раз попались на глаза дяде Косте – так мы звали Рогачева. Я подоспела позже, и что меня поразило – какое-то оскорбленное выражение его лица, понимаете, глубина самого его переживания… Нет, он был хорошим человеком. И вот то главное, из-за чего я пришла. За два дня до его смерти я встретила Рогачева в лесу. Мы с моей маленькой дочкой гуляли на опушке бора рядом с поселком. Вдруг послышались голоса, и я вижу: прямо на нас идут Рогачев и какой-то городской человек. Я, правда, его уже перед этим видела в поселке. Кажется, это был командированный. Вид у обоих взволнованный, спорят, жестикулируют. Но увидели меня и стали говорить тише, потом свернули куда-то за деревья. Но лица обоих я запомнила. Это, знаете, мужские лица накануне драки…

– Лица запомнили, значит, узнаете того человека по фотографии?

– Безусловно.

– Одну минуту.

Луганов вышел. Вскоре он вернулся и высыпал перед учительницей целый ворох фотографий.

– Посмотрите, есть среди этих тот человек?

Учительница стала перебирать фотографии; вскинула вопросительно глаза на Луганова, откладывая в сторону фотографии Рогачева.

Фотография Варюхина, а за ней и фотография Дорохова отброшены с полным равнодушием, и вдруг…

Луганов изумленно смотрел на полное, брезгливое лицо Аверкина, запечатленное на фотографии, которую протягивала ему Лидия Ефимовна.

– Этот? – спросил он.

– Этот, – решительно подтвердила учительница. – Я хорошо запоминаю лица.

Луганов поблагодарил.

Вечером этого же дня сотрудник КГБ стоял на освещенной лестничной площадке перед квартирой сорок семь. На его звонок дверь открыла невысокая молодая женщина со строгим лицом.

– Я вас слушаю.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Дорохов Михаил Александрович здесь проживает?

– Здесь. А в чем дело?

– Простите, – гость улыбнулся, – вы всегда через порог беседуете?

Женщина оглядела его с ног до головы и пропустила в прихожую.

– Что вам угодно?

– Особенно приветливой вас не назовешь… – сказал сотрудник. Он знал, что его невозмутимое спокойствие и степенная манера обращения в конце концов подействуют на собеседницу.

– Прошу вас излагать ваше дело и не отвлекаться, – с легким раздражением перебила его хозяйка. – Чего вы хотите?

– Ваш муж, Дорохов, не вышел на работу, – переставая улыбаться, сказал гость. – Он дома?

– Михаила Александровича нет.

– Но где же он?

– Этого я не знаю. А зачем он вам?

– То есть как? Человек не выходит на работу и отсутствует дома, где же он? Я его сотрудник. У нас в комиссии все встревожены. Он ведь обычно был аккуратен.

– Может быть, уехал куда…

– Куда же?…

– В командировку.

– Но мы бы тогда вас и не тревожили.

– Как-то все это… – женщина приостановилась, пристально разглядывая собеседника, – как-то это очень подозрительно.

– Что подозрительно? – опешил он.

– Вламываться в дверь, задавать всякие вопросы…

– Помилуйте, это вы себя ведете странно. Ваш муж не был на работе, а вы не хотите не только сообщить причину, но вообще превращаете это в какую-то таинственную историю.

– Почему я должна вам рассказывать о муже? Может быть, вы шпион?

– Что за секреты у вашего мужа, чтобы за ним охотились шпионы?… Простите, вас как зовут?

– Софья Васильевна.

– Софья Васильевна, я выполняю служебное поручение. Ваш муж человек крайне аккуратный, поэтому его отсутствие на работе нас удивило. Ведь он мог же позвонить, предупредить… А если с ним случилась беда?

В глазах женщины что-то дрогнуло. Она прищурилась и ответила не сразу:

– Да. Может быть. Но, я думаю, ничего страшного. – Она шагнула вперед. – До свидания.

Когда слегка взволнованный непонятным событием в своей жизни – вызовом в областное управление КГБ, – слегка запыхавшись, Владимир Семенович Аверкин приоткрыл дверь двадцать второй комнаты, от стола поднял на него строгие глаза рослый человек и, наклонив русую голову, сказал:

– Ко мне? Прошу.

– Аверкии Владимир Семенович, – подрагивающим голосом сказал вошедший. – Я туда попал?

– Туда, – заверил офицер. – Садитесь, Владимир Семенович. У меня к вам один вопрос…

– Нет, позвольте… – сказал Аверкин, преисполняясь негодованием. – Позвольте мне выразить возмущение. Я работаю… У меня рабочий день, и вдруг…

– Владимир Семенович, бывают такие моменты, вынужден был вас оторвать. Извините. Перейдем к делу. Знали ли вы бухгалтера совхоза «Октябрьский» Константина Семеновича Рогачева?

Аверкин побагровел и стал похож на странную большеголовую, нахохлившуюся птицу. Он закрутил головой и вдруг сказал тонким голосом:

– Товарищ, не знаю, как назвать… товарищ майор, извольте быть откровенным: в чем меня обвиняют?

– Ни в чем не обвиняют, – сказал Луганов, – просто хотим знать, были ли вы знакомы с ним.

– А если был, то я уже преступник? Если Рогачев запутал там финансовую отчетность, то я уже виноват? – закричал со слезами в голосе Аверкин.

– Откуда вы знаете, что он запутал отчетность?

– А если нет, за что вы меня терзаете?

– Одну минуту…

Майор задумался, потом извинился и вышел из комнаты. Через пять минут он вернулся.

– Так вы считаете, что Рогачев был плохой бухгалтер? – спросил он, садясь.

Аверкин немного отдышался. Теперь его одутловатые щеки немолодого и не совсем здорового человека побледнели еще больше.

– Откуда вы знаете, что Рогачев запутал отчетность?

– Я предполагаю…

– Отчетность у него была в полном порядке, – сказал майор. – Теперь ответьте на вопрос: вы лично его знали?

– Знал, – с глубоким вздохом произнес Аверкин. – И если бы не знал, было бы лучше.

– Объясните.

Аверкин помолчал. Пот выступил у него на лбу, он провел языком по пересохшим губам.

– Я все скажу, – сказал он своим девичьим голосом, который, казалось, вот-вот прервется, – это единственное темное дело в моей биографии, честное слово! Можете проверить. Я честный человек! – Он задохнулся. С минуту молчал. – Я попросил директора – мы с ним друг друга не первый год знаем – выписать мне десять килограммов творога, – почти шепотом сообщил Аверкин, – у меня сердечная недостаточность. В магазине творог плохой, а у них настоящий, свежий. Я хотел привезти – и в холодильник… Директор сказал, что можно и без денег. Я одинок, зарплаты мне хватает, но под Свердловском у меня мать. Еще с эвакуации. Она там в семье сестры. У нее нет никаких средств к жизни, а муж сестры грубый человек, попрекает ее куском хлеба. Я звал ее к себе. Но она привязана к внучатам… – Аверкин уставился в пол. – Вот как вышло, что я пошел на это. У меня не было денег. А директор… Я был инспектирующим лицом. Хоть и не таким важным, но вы же знаете… Воспользовался, не отрицаю, воспользовался служебным положением… Судите!

– Нехорошо, – в раздумье сказал майор, – нехорошо, Владимир Семенович. Но какое отношение все это имеет к Рогачеву?

– Вот Рогачев-то и не дал мне того творога. Зашел за мной на директорскую квартиру, вывел в лес и отчитал, как первоклассника. Я до того растерялся, что чуть инфаркт не хватил! Кричал на него, чтоб он не лез не в свои дела. Но он меня очень задел, очень. Отказался я от того творога… Теперь судите.

Майор долго глядел на Аверкина. Тот был весь в поту, лицо его пожелтело, и чувствовалось, что сердце у этого человека и впрямь неважное.

– Что же, – сказал майор, – идите, Владимир Семенович, говорить я вам ничего не буду, вы и так, кажется, понимаете, что выручил вас Рогачев из некрасивой истории. (Аверкин быстро закивал головой.) Если что-нибудь вспомните о ваших отношениях с Рогачевым, сообщите нам. До свидания.

Совершенно расстроенный, Аверкин долго собирался, подтягивая галстук, моргал, что-то бормотал, потом вышел.

В квартире на втором этаже большого дома зазвенел звонок. Растрепанная женщина с седыми волосами крикнула:

– Ольга, открой! – и стала метаться по комнатам, наводя порядок.

Вошел незнакомый человек.

– Простите, вы Александра Степановна? Женщина размашисто кивнула и подошла:

– А вы?

– Сослуживец вашего мужа. Ваш муж с неделю назад выехал к себе в Бийск по телеграмме…

– В какой Бийск?

– Или в Барнаул…

– Да что такое, не понимаю… Этот проходимец, конечно, может куда угодно катить!.. Ольга, и ты, Лена, марш в свою комнату! И дверь прикройте… Опять трюк! Я попрошу вас, вынесите ему взыскание! Опять за какой-то юбкой метнулся, а телеграмма для вида! У нас нет никого ни в Бийске, ни в Барнауле!

– Может, я напутал? Телеграмма о том, что мать умирает, откуда-то с Алтая…

– Если из Горно-Алтайска, тогда может быть… Но какая мать? Она пять лет как скончалась! И тут проделки сыночка не последней каплей были в ее смерти! Ведь старый уже! Дьявол! – Она мгновенно и без перехода заплакала, сморщив лицо. – Ну что ты будешь делать… Седина в бороду, бес в ребро!.. Может, дед умер? – спросила она, также внезапно успокаиваясь, как и начала плакать. – Его отец. Ему девятый десяток пошел… А впрочем, какое мне до всего этого дело! Мне бы ребят одеть и накормить… А в доме хоть шаром покати! Отец! Черт его возьми!..

– Извините, – сказал посетитель, – чувствую, вас расстроил, извините, но хотели выяснить, когда он появится.

Невысокий человек предъявил начальнику ЖЭКа свое удостоверение и попросил вызвать домоуправа дома 9/17 по улице Калинина. С домоуправом разговор был долгий. Сначала сели за план дома, рассмотрели его крыло, что обращено на улицу Калинина, потом посмотрели по домовой книге фамилии и профессии квартировладельцев. Внимание сотрудника привлекли несколько квартир. Хозяева их работали на Севере, а квартиры сдавали. Домоуправ ничего не знал об этих квартирантах и посоветовал обратиться к дворничихе.

Во дворе дома 9/17 на детской площадке возились в песке малыши, в центре двора играли в футбол школьники, а на лавочках сидели пенсионеры – по случаю солнечного дня они вышли подышать свежим воздухом. Сотрудник разыскал квартиру дворничихи, позвонил. Дверь ему открыла плотная сорокапятилетняя женщина.

Сотрудник представился и попросил разрешения поговорить. Вскоре они уже беседовали.

– Меня вот что интересует, – говорил сотрудник, проверяя по списку квартировладельцев номера квартир. – Дом ваш кооперативный, так?

– Кооперативный, – говорила дворничиха, – народ у нас тут хороший, не безобразничают, не пьют…

– Все жильцы, проживающие у вас, работают в вузах и техникумах? Это ведь их профсоюз строил дом?

– Почитай, что все, – говорила дворничиха, – некоторые, правда, на пенсии уже, есть и молодежь – им родители квартиры покупали, – те на других работах трудятся.

– А в квартиры, которые принадлежат северянам, пускают жильцов?

– В каких пущены, в каких – нет.

– А каким образом их пускают?

– Ежели владелец квартиры с кем сговорился, он и пустил. А то оставит ключ какому-нибудь родичу и попросит его в случае чего пустить, и так бывает. Оно и то сказать: сами где-нибудь в Якутии либо Колыме, а тут людям жить надо, а квартира пропадает. Ясное дело, лучше сдать. А квартира-то поглядите какая!

Дворничиха с гордостью стала показывать квартиру, как раздвигаются двери между комнатами, как работают краны в кухне и в ванной. Сотрудник терпеливо слушал и смотрел.

– Клавдия Ивановна, а временные жильцы, что проживают в квартирах северян, они у вас состоят на временной прописке?

Дворничиха сразу стала малоразговорчивой.

– Конечно, состоят, – пробормотала она, отворачиваясь.

– Все? – настойчиво допытывался сотрудник.

– Ну, которые состоят, которые – нет, – сказала дворничиха, не глядя на сотрудника. – Нешто мы сдаем! Родственники сдают. Им попробуй докажи! Они сдадут кому угодно – и довольны. Плата за квартиру идет, чего ж лучше!

– Скажите, а вы не знаете, домоуправление принимало какие-либо меры, чтобы непрописанных жильцов в квартиры не пускали? Родственники квартировладельцев должны их временно прописать, так?

– Так-то так… Вы извините, у меня там на кухне вода пущена. Сейчас я приду.

Сотрудник видел, что дворничиха уклоняется от ответа, и поэтому, когда она вернулась, спросил:

– В этом крыле здания сколько квартир пустует?

– Пять.

– Сколько из них сдано временным жильцам?

– Все сданы.

– Все прописаны? Дворничиха опустила глаза.

– Вы не ответили на вопрос.

– Двое не прописаны, – сказала она, – неугомонные! Где ж их поймаешь… Ас родичами хозяев начнешь говорить, они божатся: скажу, скажу… А вот не говорят.

– Дайте мне фамилии временно проживающих в этих квартирах.

Скоро в блокноте было записано две фамилии квартирантов и две фамилии с адресами родственников северян, сдавших квартиры неизвестным лицам. Теперь предстояло начать проверку.

Следующий день принес свои новости. Миронов, очень заинтересованный сообщением сотрудника о временных жильцах в квартирах северян в том доме, куда вел его Длинный на встречу с резидентом, узнал, что в двух квартирах без прописки проживают некий приезжий инженер и человек неизвестной профессии, которому сестра квартировладельца сдала квартиру десять месяцев назад. После тщательной проверки Миронов пришел к выводу, что постоянные жильцы дома едва ли могли иметь отношение к резиденту. А непрописанные жильцы его очень заинтересовали. Поэтому он дал инструкции сотруднику, проверявшему дом, и тот опять направился по этому адресу.

У Луганова новости поступали одна за другой. Первой новостью, которую ему сообщил сотрудник, проверявший Варюхина, было известие о прибытии их подопечного. В девять часов Варюхин уже сидел за своим столом и громогласно рассказывал о своей поездке.

– Батя у нас хитрец, – повествовал, похохатывая, Варюхин. – Восемьдесят три старику, а дипломат, что твой Черчилль! И ведь сколько раз я покупался на такие штуки и вот все же опять попался! Лежит, стонет, просит священника позвать – он у нас религиозный, – все вокруг бегают: дедушка Фома концы отдает… Начинаются сборы, родственники съезжаются сострадают умирающему… А он доволен: внимание! Я-то его здоровецкую породу по себе знаю, на такие вещи не покупался. Но на этот раз чувствую: век его кончается. Поехал. Действительно, был на грани. Еле дышал. Ну, мы врачей собрали – не помогают. Тогда я ему водочки потихоньку поднес – встал! Глазам своим не верю – стоит батя! На ладан дышит, а стоит. Короче говоря, опять выжил Варюхин-старший…

У начальства разговор был жестче.

– Целую неделю не были, товарищ Варюхин. В чем дело? Отчитайтесь.

– Я же вам показывал телеграмму, товарищ начальник, отец при смерти был.

– Телеграмма была заверена врачом?

– Да вы же сами смотрели, Александр Прокофьевич!

– Была или нет?

– Да я уж сейчас и не знаю. Вы ж смотрели. Сами отпустили.

– Вы, кажется, говорили, что мать в Бийске умирает?

– Какая мать? Отец в Горно-Алтайске!

Начальнику пришлось сбавить тон: как-никак, а тут был и его недосмотр – отпустил-то Варюхина он, правда, ограничив его отсутствие четырьмя днями. После выговора как ни в чем не бывало Варюхин вернулся в отдел и опять начал рассказывать о своем бате.

Луганов, усмехаясь, слушал доклад сотрудника. По его запросу товарищи на Алтае проверили семью Варюхиных. Отец был еще крепок, в последнее время ничем не болел, поэтому все, что рассказывал Варюхин на работе, было с первого до последнего слова чистейшей выдумкой. Теперь оставалось проверить, с какой целью распространяется эта ложь, и узнать, куда и зачем уезжал Варюхин. Это было труднее. Часа в два дня пришло еще более насторожившее Майора сообщение. Оно поступило из милиции.

В семнадцати километрах от города на берегу реки была найдена одежда. Владельца ее не было поблизости. Обнаружил пиджак, сорочку и брюки пенсионер, приехавший порыбачить на это обычно безлюдное место. После того как владелец одежды так и не появился в течение многочасового ожидания, пенсионер съездил в райцентр за милиционерами и вместе с ними явился к месту происшествия. При осмотре одежды были обнаружены паспорт и служебное удостоверение на имя Михаила Александровича Дорохова, сотрудника плановой комиссии при облисполкоме. Кроме документов в карманах найдены часы «Полет», недокуренная пачка сигарет и семь с мелочью рублей денег.

Луганов немедленно пошел с этим сообщением к Скворецкому.

Полковник, услышав новость, приказал узнать у жены Дорохова, куда ее муж направлялся перед исчезновением. Посоветовал связаться с милицией, чтобы они также постарались это выяснить. Кроме того, попросил Луганова проверить личность жены Дорохова. Раньше это дело было поручено Мехошину. Теперь Луганов решил сам этим заняться. Луганов вспомнил, что его заинтересовал рассказ сотрудника, который пришел к Софье Васильевне несколько дней назад узнать о ее муже. Эта женщина вела себя так, словно что-то знала, но никому и ничего не собиралась говорить. Сотрудник сказал тогда, что исчезновение Дорохова не вызвало у нее никакой тревоги.

Прежде чем отправиться на встречу с Дороховой, Луганов зашел к Миронову. Тот сидел за столом перед пачками документов.

– Чем занят? – спросил Луганов.

– Занят вот чем, – сказал Миронов, пожимая ему руку. – Самая главная нить, ведущая к резиденту, у нас вырвана. Длинный в память не приходит и показаний дать не может. У нас не было возможности установить его имя и профессию. Я разослал по отделам милиции его фотографии. Роздал его карточки сотрудникам, еще раз напомнил им, чтобы показывали ее только в числе прочих. Но сведений о Длинном пока не поступает. А от этого очень многое зависит. Что у тебя, Василий Николаевич?

– Еду в школу, где работает жена одного из тех, кто подозревается в убийстве Рогачева. Хочу сам это дело проверить.

– Правильно. У меня тоже такая привычка: если чувствую, началось что-то интересное, никому не поручаю, сам еду… Ты на футбол завтра идешь?

– А кто играет?

– Эх ты, а еще крайчанин! Ваше «Динамо» против московского «Торпедо».

– А когда?

– Завтра в восемнадцать тридцать.

– Билеты достанешь?

– Конечно.

– Иду.

– Вот и отлично.

– А про сегодняшний вечер помнить?

– Еще бы!.. Я все думаю над его поступком. Пожалуй, в той ситуации он поступил не только мужественно, но и верно.

– Мехошин?

– Да, – сказал Миронов. – Мы, конечно, многое предусмотрели. Но, как всегда, случайность оказалась неожиданной, и Мехошин правильно сделал, что выпрыгнул за Длинным. Там леса. Если упустить – значит, надолго. А Длинный – единственная ниточка к резиденту… – И неожиданно спросил: – Василий Николаевич, что ты думаешь насчет внезапного исчезновения резидента? Ведь Длинный вышел на меня. А теперь мы знаем, что Длинный – агент. И прыжок его с поезда, и то, как он пытался отправить на тот свет лейтенанта, теперь уже не дают нам права сомневаться. Впрочем, уже после того как он сказал пароль, это было понятно. Но тогда еще можно было думать, что резидент воспользовался случайным, лишь слегка связанным с ним человеком, чтобы не подставлять себя наблюдению, если оно есть. Теперь же ясно, что Длинный – птица не простая… Так с чего же он сбежал, резидент?

– Я-то думаю, какая-то случайность тебя провалила…

– И в самый последний момент!

– Видимо, так, Андрей Иванович.

Они помолчали. Луганову понятно было, что Миронов непрерывно думает о своей неудаче с резидентом, казнит себя за промах, но какой?… Однако он ничем не мог утешить товарища.

– Значит, сегодня к Мехошину, – напомнил он и вышел из кабинета.

Теперь ему предстояло ехать в школу на окраине города, где работала Дорохова. Через сорок минут он уже разговаривал с директором и парторгом школы.

– Софья Васильевна – женщина своеобразная, – говорил директор, – она у нас в школе лет десять. У нее ни подруг, ни близких знакомых. По работе могу сказать одно: работает очень старательно. С ребятами редко устанавливает близкий контакт, но пользуется у них уважением. Математику в ее классах знают хорошо. Общественные нагрузки берет на себя неохотно, но тоже всегда выполняет.

– Она в партии? – спросил Луганов.

– Нет, – сказала женщина-парторг, – но все наши поручения всегда выполняет. И вообще, – она помедлила, потом подняла на майора глаза, – она суховатая такая, ни с кем не сходится, а в коллективе к ней хорошо относятся. И ребята ее все же любят. Она справедливая, понимаете? Ребята сразу видят, кто каков.

– А ее мужа вы знаете?

– Нет. Как-то она заболела, он звонил. Речь интеллигентная.

– Я раз их встретила около дома… Он такой поджарый, быстрый… Вообще-то она все-таки вещь в себе, наша Софья Васильевна, – засмеялась парторг, – ничего о ней не знаем…

– И даже того, что муж ее уже неделю назад пропал?

– Как? – изумился директор.

– Не может быть! – ахнула парторг. – Она нам ни слова…

– Ну и ну… – покачал головою директор. – Я не знаю, Роза Владиславовна, может, мы ей чем-нибудь по профсоюзной линии поможем?

– Нет, товарищи, – сказал Луганов, – раз Софья Васильевна никого из вас не посвятила, значит, были на то причины. Прошу вас держать наш разговор в тайне.

Что же это за человек, который может настолько замыкаться в себе? Теперь Софья Васильевна Дорохова интересовала Луганова как личность. Он знал, что в Крайске у нее живет сестра. Муж сестры работает на оборонном заводе конструктором, дочь учится в седьмом классе. Во Дворце пионеров в шахматном кружке девочка подружилась с Валеркой Бутенко. И Валерка, встреченный раз майором после кружка, восторженно рассказывал, какая замечательная Таня, и до чего много знает всяких дебютов, даже ребята в кружке пасуют перед ней, когда Таня садится за шахматный столик.

Луганов решил поговорить с сестрой Софьи Васильевны. Сначала он собрал о ней сведения. Это была пожилая женщина, спокойная по характеру, честная, занятая всецело семьей. Он решил не волновать ее вызовом в управление, а поехать к ней. В этом был риск. Если Дорохова связана с резидентом, а сестра сообщит ей о их разговоре, то резидент узнает, что охота за ним продолжается, но, с другой стороны, он и не мог думать иначе.

Луганов приехал к Семичевым – это была фамилия мужа Марии Васильевны – в одиннадцать утра. Муж был на работе, а дочь – в школе, и можно было поговорить наедине.

Ему открыла дверь высокая, начинающая седеть женщина в фартуке, с утомленным милым лицом, которое сразу внушило ему доверие.

Он представился и попросил разрешения поговорить с ней по важному делу.

Мария Васильевна сняла фартук, пригласила его в столовую, и тут, усевшись в низкие кресла, они разговорились.

– Соня с детства такая, – рассказывала Мария Васильевна, – у нее тяжело сложились отношения с матерью. Мать наша – актриса, вышла замуж после революции за инженера; отец был человек, занятый своим делом, мать скучала, у нее в скитаниях в Гражданскую войну совершенно испортились нервы. Соня – старшая, она и приняла на себя всю силу первоначальной материнской любви, а потом и раздражения, даже истерики. Мать перед войной попала в сумасшедший дом, там и умерла. Соня в войну тоже натерпелась. Она училась в Крайске, когда пришли немцы…

– Она не эвакуировалась? – не удержался от вопроса Луганов.

– Нет, не эвакуировалась. – Мария Васильевна посмотрела на него с каким-то новым выражением. – В анкетах это написано.

Он опустил голову. «Вот идиот! – выругал он себя. – Не надо было задавать этого вопроса».

– Я тоже была здесь при немцах, – сказала Мария Васильевна, – мы с сестрой жили вместе. Трудно приходилось. Собирали на брошенных огородах картошку, торговали мамиными вещами. Отец умер на наших глазах. В сорок третьем году удалось связаться с подпольщиками. У нас иногда прятались люди из леса. Соня делала для них все, что могла. Раза два относила в лес какие-то важные донесения. Люди, которые об этом знают, еще живы. Можете спросить у Валюшенко – он работает в облисполкоме в плановой комиссии…

– Там, где работал муж Софьи Васильевны?

– Да. Это через Валюшенко он туда и устроился. А что?

– Да нет, ничего. А вам Софья Васильевна сказала об исчезновении мужа?

– Да.

– Была очень расстроена?

– Да. Очень. Я чувствую, ваши вопросы имеют какую-то цель, но не понимаю какую. Может, лучше спросить прямо?

Луганов смутился. Бывают же такие характеры: с ними можно говорить только без обиняков, от остального их коробит.

– Мария Васильевна, – сказал он, – ни при каких обстоятельствах не говорите Софье Васильевне о нашем разговоре.

– Я и не скажу, Соню это расстроит. А ей сейчас нельзя нервничать.

– Тогда вот что. Расскажите о ее муже.

Мария Васильевна снова оценивающе посмотрела на Луганова.

– Видите ли, – сказала она задумчиво, – я о нем ничего не знаю. Не знаю даже, как она с ним познакомилась. Соня ни с кем не делится. Со мной она тоже за последнее время редко была откровенна. Что я могу о нем сказать?… – Она умолкла и внимательно посмотрела на Луганова. – Человек неплохой, к Соне относился неплохо. Жили они, насколько я понимаю, дружно… Вот и все. У нас они бывали раз в два года, не чаще. Характер у него трудноватый… А в общем, обыкновенный человек, каких тысячи.

В том, что Мария Васильевна говорила правду, Луганов не сомневался. Однако после разговора с ней он все-таки связался с председателем плановой комиссии при облисполкоме, старым партизаном Валюшенко, и выяснил, что Софья Васильевна действительно укрывала вместе с сестрой партизан и выполняла несколько раз опасные поручения.

Софью Васильевну вызвали в милицию. Капитан милиции попросил ее сесть.

– Софья Васильевна, – начал он, дождавшись, пока она сядет, – я вас вызвал вот зачем. Почти неделя прошла, как вашего мужа нет на работе. Никаких тревожных мыслей вам на этот счет не приходило?

Софья Васильевна подняла голову. Было что-то птичье, резкое и стремительное в ее лице: тонкий нос с горбинкой, покатый лоб, чуть выдвинутый вперед подбородок.

– Он ушел в прошлую среду и ничего мне не сказал, – ответила она резко, – с тех пор я о нем ничего не знаю.

– Почему вы не предприняли никаких мер по его разысканию, не заявили в милицию?

– Муж – серьезный человек. Раз куда-то уехал, значит, по делу.

– Но к вам же приходили с работы, спрашивали о нем…

– Муж часто отлучается… Я даже не пойму, что, собственно, вас тревожит?

– Софья Васильевна, будьте с нами откровенны, – попросил капитан, – расскажите все, что знаете о том, как вел себя муж перед исчезновением.

– Вел как всегда!

– Вы, кажется, не хотите помочь нам в розысках?

– Я не знаю для чего его разыскивать? Он не преступник.

– Но странно: исчез человек неделю назад, на работе беспокоятся, и только жена совершенно спокойна. Это наводит на мысль, что вам известим причины его исчезновения.

– Ничего, – каменно застыв, ответила Дорохова.

– Хорошо. – Капитан встал и выдвинул на середину комнаты стул со свертком. – Гражданка Дорохова, прошу вас осмотреть вещи вашего мужа и по освидетельствовании расписаться в протоколе.

Дорохова вскочила. Капитан готов был поклясться, что она потрясена. Даже жест – кулачок, вздернутый к губам и словно удерживающий крик, был неподделен.

Она быстро прошла к стулу со свертком, вскинула к свету брюки, положила, потом взяла пиджак. Он выпал у нее из рук.

– Его одежда? – спросил капитан.

– Как это произошло? – тихо спросила женщина.

– Два дня назад старик пенсионер поехал на рыбалку. Это в семнадцати километрах по Краинке, на излуке… Одежда была аккуратно свернута, лежала у самых кустов, рядом лежала шляпа. Он всегда в шляпе ходил? Даже в жару?

– Всегда!

– Старик съездил в райцентр, сообщил о находке, организовали поиск тела. Искали и ищут второй день. Тела пока нет. Ни выше, ни ниже на реке труп не обнаружен.