Текст книги "Схватка с оборотнем"

Автор книги: Яков Наумов

Соавторы: Андрей Яковлев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

ЯКОВ НАУМОВ, АНДРЕЙ ЯКОВЛЕВ
СХВАТКА С ОБОРОТНЕМ

Дверь номера крайской гостиницы «Центральная» открыл майор Миронов. В номер вошли полковник Скворецкий и майор Луганов.

– Сколько лет не виделись, – говорил Миронов, пожимая руку полковнику.

– Порядком не виделись, – ответил полковник, – но об этом позже. А сейчас, Андрей Иванович, изложи нам задание.

– Есть изложить задание. Прошу садиться, товарищи. Гости сели.

– Товарищи, обстоятельства, по которым Центр командировал меня сюда со специальным заданием, следующие. Нами выявлено, что в Крайске существует резидентура вражеской разведки. Установлено также, что для помощи резиденту сюда был заброшен вражеский агент под фамилией Климов. Какими сведениями располагает Крайское управление, товарищ полковник?

– О резиденте, товарищ майор? – раздумчиво спросил Скворецкий, поглаживая седые виски.

– Да, о резиденте.

– Сведений у нас мало. Два года назад нашими пеленгаторами был засечен неизвестный передатчик. Обнаружить его не удалось. С тех пор передачи не возобновлялись. Вы, Василий Николаевич, ничего не можете добавить?

– Ничего, товарищ полковник, – ответил Луганов.

– Введите нас, товарищ Миронов, в курс вашего задания. Скажите, какая помощь от нас требуется, – предложил полковник.

Мое задание без вашей помощи выполнить невозможно. Первое – нужна квартира, которую сдали бы приезжему. Прописки не надо. Второе – нужен почтовый ящик для связи с вами. И третье – за мной не должно быть наблюдения, чтоб я не путал наших людей с чужими.

– Нет, наблюдение необходимо, – возразил Луганов. – Иначе обстановка может усложниться.

– Возможно, вы и правы, – согласился Миронов. – Но помните, что вести наблюдение может и кое-кто другой.

– Что известно об агенте, который шел на связь с резидентом? – спросил полковник.

– Вот об этом я и хотел поговорить с вами, – сказал Миронов. – Границу он перешел в Прибалтике, а вот дальше…

Несколько минут они говорили о деле, потом полковник встал:

– Товарищ Миронов, о ходе операции будут знать в Крайске только я и майор Луганов. Мой телефон и связь, как мы уговорились, всегда в вашем распоряжении. От управления всем будет руководить Луганов. Поиски резидента и его агентов, обезвреживание их – задача его. Таким образом, вы от Центра, а Луганов от нас будете делать одно дело. К сожалению, я должен ехать, Андрей Иванович. Обстоятельства вынуждают. Вы, Василий Николаевич, договоритесь обо всем с майором Мироновым.

Миронов и Луганов были давно знакомы по совместной работе. И сейчас, оставшись вдвоем, они вспоминали прошлое, обсуждали предстоящую операцию и не заметили, как приблизился рассвет.

* * *

Климов уже несколько дней ждал ответа. Объявление о продаже радиолы ВЭФ-радио с подчеркнутым двумя чертами сообщением, что она не была в употреблении, он вывесил на перекрестке улиц Ленина и Луначарского в прошлый вторник. Встреча должна была состояться сегодня или в четверг. Он уже дважды прошел мимо телеграфного столба на троллейбусной остановке: объявление белело на желтом столбе, не привлекая к себе особенного внимания. Внизу стояла строка с вымышленным адресом. Важно было само объявление. Тот, кто его прочтет, знает, куда прийти.

До двух часов еще оставалось время. Климов зашел в кафе и выпил кофе, потом попросил еще чашку кофе и два пирожка, посидел немного, обдумывая обстановку. Пока все шло неплохо. Хозяйка его новой квартиры была глухая старуха. Она спросила его лишь об одном: на какой срок он снимает квартиру. Он сказал, что не знает, все зависит от того, как пойдут дела с устройством на работу. Удастся устроиться по специальности – поживет у нее долго; не удастся – уедет через месяц. Для хозяйки было важно одно: чтобы за квартиру он заплатил вперед. Получив месячную плату, она сразу успокоилась и почти забыла о нем. Квартира находилась в большом старом доме на окраине города. Старуха доживала свой век одна в трех комнатах, обставленных тяжелыми комодами и буфетами прошлого века. Климов был доволен. И район, и квартира, и отношение хозяйки ему нравились. Похоже, что начало было положено. Теперь оставалось самое главное: встреча.

Он посмотрел на часы – половина первого. До сквера, где назначено свидание, было полчаса ходу. Но сидеть в кафе не хотелось. Он расплатился и вышел на улицу. Ветер слегка шевелил подстриженные кроны тополей. Город Климову нравился. На улицах было мало прохожих. Поглядывая в витрины магазинов, останавливаясь у газетных стендов, он попытался определить, есть ли слежка. Но он знал, как трудно определить это.

Помахивая снятым пиджаком, оглядывая прохожих, он шел небрежным, неторопливым шагом. Со стороны он выглядел отпускником, приехавшим погостить в город, известный своими достопримечательностями.

Впереди показались очертания древнего собора. Около него толпились старухи, бегали мальчишки.

Климов купил газету, свернул ее в трубочку и двинулся дальше: внизу, на следующей улице за собором, был сквер – место встречи. Он быстро дошел до него, огляделся, сел. На противоположной стороне сквера за редкими кустами играли малыши, невдалеке от них, на скамейках, сидели бабушки, наблюдая за детьми. На скамейке, освещенной солнцем, читал газету пожилой человек в берете, а по соседству с ним шепталась молодая пара, по виду – студенты. Климов, откинувшись на спинку скамьи, оглядел их всех цепким взглядом. Конечно, не исключена возможность, что кто-то из этих людей следил за ним. Солнце выкатилось из-за облаков и обдало сквер сплошным горячим блеском. Климов зажмурился и, подставив солнцу лицо, стал ждать. Время тянулось медленно. По инструкции встреча должна была произойти в течение получаса – с двух до половины третьего.

Ждать было утомительно. Он старался как можно дольше не открывать глаз и тем не менее часто косился на часы.

Поднялась и ушла молодая пара. Минут через десять ушел и человек в берете. Старушки на другой стороне сквера громко спорили о чем-то, кричали малыши. Издалека доносился шум уличного транспорта. Климов осторожно взглянул на часы. Тридцать две минуты третьего. Встреча не состоялась. Он встал, закурил и тем же неторопливым шагом двинулся к центру. Надо было проанализировать ситуацию. И вновь ждать. Следующая встреча была намечена в четверг.

* * *

Учебный год закончился. Вокруг совхоза зеленым маревом клубился лес. Шестиклассники Валера Бутенко и Дима Голубев сидели на опушке и размышляли: чем заняться летом.

– Может, на рыбалку податься? – нараспев говорил Валерка. Он был толстый и медлительный.

– Это куда же на рыбалку? – спросил, насмешливо щурясь, Димка. – На Ропщу? Там давно никакой рыбы не водится. На пруды?

– А чего? Хоть на пруды! – нерешительно тянул Валерка.

– Там курортников полно.

– Ну а чего делать?

Димка поднялся и пошел за хворостом. Скоро он приволок целый ворох хвороста.

– Спички есть?

Валерка протянул коробку. Димка разжег костер. Прикрыл его дубовой корой. Теперь пламя совсем не давало дыма.

– Закурим, что ли? – Валерка с мрачным достоинством извлек из-за пазухи две сигареты.

Курить они начали в этом году, хотя обоим это занятие не нравилось. Димка взял сигарету, прикурил от огня и важно протянул горящую лучину Валерке. Тот тоже закурил. Через минуту оба закашлялись.

Послышались звуки голосов, и на опушку вышли двое. Одного – сухощавого и пожилого – ребята знали. Это был бухгалтер совхоза – Константин Семенович Рогачев; другой, небольшого роста, седоватый и моложавый, был нездешний.

Ребята мгновенно сунули сигареты за спины. Но Константин Семенович увидел их проделку и пригрозил пальцем. Тогда и второй заметил ребят и, приостановившись, потянул спутника за локоть. Они повернули обратно в лес. Ребята глядели им вслед. Константин Семенович вдруг оглянулся и с непонятным выражением посмотрел на ребят.

Димка отвернулся, Валерка стал смотреть в небо.

Взрослые исчезли за деревьями. Когда их негромкие, но возбужденные голоса стихли, Димка повернулся к Валерке:

– Устроит нам дядя Костя баню!

– Еще и обернулся: курим или нет, – вздохнул Валерка.

Оба помолчали. Дядя Костя был среди шестиклассников признанным авторитетом. Он давно дружил с ребятами, ходил с ними в походы. Это от него они узнали, как надо ходить по лесу без шума, от него научились подражать птичьим крикам, от него услышали, как развести бездымный костер. Дядя Костя во время войны был партизаном, иногда во время похода он рассказывал партизанские были. Но теперь, конечно, предстоял разговор о вреде курения.

– А сам небось курил, – сказал Валерка. – Нас-то будет чистить, а в партизанах без курева нельзя.

– Ты, видать, большой знаток партизанской жизни, – усмехнулся Димка. Он вдруг приостановился: – Дядя Костя когда отпуск берет?

– Прошлый год в июле брал – помнишь, мы в Рудню с ним ходили, – а в этом не знаю…

– Вечером пойдем к нему и попросимся с ним.

– Как прошлый год?

– Ага. Будем на охоту ходить, на рыбалку… Дядя Костя возьмет.

– Точно, – сказал Валерка. – Закурим по такому случаю?

– Да ну! – сказал Димка. – Мне не хочется…

– Мне тоже, – признался Валерка, – но все-таки надо… Колька Семушкин дым уже через нос кольцами пускает…

– Трепло! – перебил Димка.

– Что? – обиделся Валерка.

– Да Колька твой…

– А он не мой вовсе.

– Все равно трепло. Вставай, пойдем по домам. А в семь ты приходи, пойдем к дяде Косте.

Вечером они подошли к дому Рогачева. Свет в его окно был виден издалека. Дядя Костя жил в двухэтажном совхозном доме на первом этаже. Вокруг дома стояли липы, теснился кустарник.

– В окно поглядим, – решил Димка, – чем он занимается, а потом свистнем.

Валерка кивнул.

Стараясь не шуметь, ребята взобрались на ветви старой липы. Отсюда хорошо просматривалась комната Рогачева. Он сидел за столом и что-то торопливо писал, поминутно отрываясь и задумываясь. Сухощавое хмурое лицо его отражало тяжелые мысли.

Димка отломал сучок и повернул голову к товарищу:

– Кинем?

Но Валерка ткнул его в бок, и они затаились за ветвями, прильнув к стволу и не дыша. Дядя Костя подошел к окну и уставился во тьму.

– Видит? – еле слышно спросил Димка.

– Нет, – шепнул Валерка, – он на свету, а мы в темноте.

Дядя Костя наклонил голову, словно вслушиваясь. Потом подошел к столу, взял лист, на котором только что писал, и начал рвать его. А потом скомкал и бросил в кусты.

– Заметил куда? – дернул Димка товарища за рукав. Но тот смотрел в комнату. Димка взглянул туда же.

Дядя Костя сидел за столом, обхватив руками голову, и на лице его была такая мука, что жалость горячим комом застряла у Димки в горле.

– Валерка, айда! – И, соскочив с дерева, Димка помчался к двери дома. За ним торопился Валерка.

Когда они, постучав, приоткрыли дверь, Рогачев неподвижно сидел к ним спиной.

– Дядя Костя… – позвал Димка.

Тот медленно обернулся. Его длинноносое сумрачное лицо с минуту было строго, потом зажглось знакомой невеселой улыбкой.

– А, сорванцы! – сказал он. – Входите.

– Дядя Кость, – сказал Димка, усаживаясь на стуле напротив Рогачева, – вы чего это такой грустный? Голова болит?

– Если б голова, – сказал дядя Костя, гася улыбку. – Сердце болит, ребятки. А это похуже.

– Вы, дядя Кость, сходите к доктору, – посоветовал Валерка. – У мамки, когда схватило, она тут же пошла к доктору. Он ей враз бюллетень выписал.

– Бюллетень тут не поможет, – сказал Рогачев, потирая виски. – Ладно. Забудем. Вы чего прибрели, пострелята? Соскучились?

– Еще как! Мы с Валеркой сегодня весь день думали, как лето провести. Хотим с вами в поход.

– Ишь ты, – сказал Рогачев, – а разве я в отпуск собирался?

– А вы соберитесь, дядя Кость, – попросил Валерка, – а то без вас скучно.

Дядя Костя усмехнулся:

– Подумаем. Раз такая уважительная причина, то почему бы и не пойти в отпуск.

– Дядя Кость, а мы видели, – сказал Димка.

– Что видели?

– Видели, как вы писали, а потом все порвали…

Рогачев нахмурился:

– Вы что ж, подсматривали?

– Так мы ж разведчики.

– Подсматривать нельзя. – Он странным взглядом посмотрел на Димку и Валерку. – Но, вообще-то говоря, хорошо, что вы пришли. Тяжко на сердце у меня.

– Вот я и говорю: на себя не похожи, – солидно произнес Димка. – А вы, дядя Кость, с нами поделитесь. Мать всегда говорит: вдвоем легче.

– Ишь ты, мудрец, – сказал дядя Костя и встал.

Долго и внимательно разглядывал он сигарету, закурил, потом заходил по комнате, ногой отодвигая стулья.

– Поделиться, оно и вправду впору, – заговорил он и перебил сам себя: – А вот еще раз с куревом встречу – выдеру! Это ты, пострел, – погрозил он пальцем Димке, – ты все заводишь. Валерка – он смирный. Ему перед товарищами выставляться не к чему, а ты, Дмитрий, смотри! Эта черта нехорошая – показушничать. Рано еще во взрослые рядиться!

– Да мы так просто, – покраснел Димка, – попробовать хотели.

– Все так и начинается! – наклонился над ним Рогачев. – Сначала попробовать, потом повторить, а там и втягиваешься… Думаешь, мне курить охота? Втянулся вот – не могу бросить. Я ведь в лагере совсем было отвык. Там сигарета или щепоть махры больше золота ценились.

– А вы в лагере сидели? – спросил Димка. – Расскажите, дядя Кость. Это в войну?

– Было дело, – неохотно сказал Рогачев, – сидел в этой клетке. Никому не пожелаю такого. Проклятое это место. И хоть двадцать лет прошло, а кто был там, на весь свой век клейменный. Хотел я об этом забыть, да, видно, клейма ловко там ставили. До сих пор ношу…

– Так вы ж не нарочно туда попали, – сказал Димка.

– Попал-то не нарочно, – Рогачев вздохнул, – попал раненый, без памяти… Был бы здоров, вовек меня им не взять, мерзавцам! Но так не так, а попал…

– Мучили вас? – спросил Валерка.

– Щучили? Да поначалу не сказать, чтоб мучили. Там и без мученья все условия были, чтобы ноги протянуть. Но потом вот, когда приехал этот власовец, тогда уж и началось…

– Власовец – это изменник?

– Полковник РОА – Русской освободительной армии – так они именовались. Предатель на предателе, подлец на подлеце, а главным у них был Власов, бывший наш генерал-лейтенант.

– А как же вы его распознали, дядя Кость? – тянулся к Рогачеву Димка. – Неужели никто не догадывался?

– Тут, ребята, всего не объяснишь. Порой и честные люди ни за что страдали, а негодяи вылезали. Всякое бывало. Но сколько жить буду, не забуду того полковника Соколова… Что он делал с людьми! Хитрый, подлый, умелый. И ведь завербовал некоторых в свою РОА. Неплохие парни даже были. Но оболгал, обкрутил, запугал. До сих пор не пойму, зачем я ему понадобился? Подполье нашего города – гестаповское дело, не его. Он, видно, на две фирмы работал. Меня-то взяли при обороне рации. Радиста тоже захватили. Не успел парнишка себя убить… Тут и начались фокусы. Когда Соколов стал меня допрашивать, вижу: знает он о подполье много. Думаю: кто же донес? Неужели радист? А он усмехнулся и спросил: «Думаешь, кто донес? Могу сказать – ты». У меня от этих слов аж в голове помутилось. «Гад ты, – говорю. – Не запугаешь, не на того напал». А он говорит: «Тебе, Константин Семенович, нет смысла со мной в прятки играть. Севастьянов убит. Тело его твои товарищи сами нашли. По сапогам определили, что это он. А аресты в городе идут. Значит, кто-то донес? А кто остается? Ты». Так и стал я в глазах товарищей доносчиком.

– Неужели поверили? – вырвалось у Димки.

– Должно быть, поверили, раз считали, что радист мертв. А он живехонек был. Он-то наши карты и раскрыл немцам. И, главное, не смог я и потом оправдаться, хоть стоял на своем до конца. Не сломил меня власовец. А товарищи умирали с мыслью, что Рогачев их продал.

– А потом-то вы им рассказали? – Валерка даже рот раскрыл в ожидании ответа.

– Не перед кем потом было оправдываться. Все подполье взяли, сволочи! Видно, кто-то еще не выдержал. Расстреляли всех, а я выжил. Выжил, чтоб казниться… – заскрипел зубами Рогачев. – Бежал к партизанам. Еще год в их рядах сражался, армию встретил, все искал того гада, что хотел меня изменником сделать, да не нашел в ту пору… А теперь… – Рогачев резко поднялся. – Ладно, сорванцы, идите по домам. Разболтался я…

– Дядя Кость… – начал было Димка.

Рогачев повернул к нему длинное лицо с усталыми, покрасневшими глазами и сказал тихо:

– Идите, ребятки.

* * *

Было обычное трудовое утро. В управлении по коридорам спешили сотрудники, из кабинетов слышались резкие телефонные звонки. Луганов поднялся на второй этаж и вошел в кабинет начальника управления. Полковник Скворецкий поднял от бумаг седоволосую голову.

– Здравствуйте, майор! Какие новости?

– Пока никаких.

– Садитесь, – кивнул на стул Скворецкий. – Поговорим, Василий Николаевич, как вы себе представляете нашу задачу.

– Резидент, судя по тому, что нам рассказал майор Миронов, враг опытный и хитрый. Поэтому на быстрое обнаружение его я и не надеюсь. К тому же он прекратил или вообще не имел выходов в эфир. Сигнал, пойманный два года назад, мог быть и его рацией и принадлежать какому-нибудь радиохулигану. Выходы эти не повторились. Тут могут быть две причины: либо у него есть неизвестный нам источник связи со своим Центром, либо что-то случилось с рацией…

– Я склоняюсь ко второму предположению, – сказал полковник, – самый прямой и продуктивный метод связи – рация. И, скорее всего, именно в нее упираются затруднения резидента.

– Я с вами согласен, товарищ полковник. Однако я предполагаю, резидент затаился именно потому, что у него слабая связь с его Центром.

– Да. До сообщения из Москвы мы не чувствовали в наших местах активной деятельности чужой разведки. Ведет он себя крайне осторожно. И все-таки, судя по тому, что сообщает Центр, рация ему очень и очень нужна. Значит, хоть одну из его слабостей мы должны иметь в виду. На этом построим один вариант выхода на резидента. Когда резидент добудет рацию и начнет выходить в эфир, он будет знать, что за ним охотятся. Сейчас он спокойнее. И вряд ли думает, что мы ищем его следы и знаем о его существовании. Это, конечно, неплохо. Имеем ли мы возможность что-либо предпринять сейчас, майор? Или остается ждать?

– Сейчас мы лишены возможности действовать активно, – ответил Луганов, – основную задачу пока несет на себе Центр. Нам предстоит ждать.

– И анализировать события, – сказал полковник. – Но, сами понимаете, нужно думать и искать более конструктивные решения. Пока у нас огромное число иксов. Кто резидент? Как выявить его агентов? Как установить их местопребывание, связи, явки… Все это впереди. Но надо обдумать некоторые закономерности, которые не могут не сложиться при работе резидентуры, тогда мы уже сможем что-нибудь предпринять. Пока мы перед чистым листом бумаги. Надо его заполнить.

– А что сообщает Миронов, товарищ полковник?

– Миронов пробует проделать то же, что и мы. Как только будет результат, он нам сообщит. А ваше дело, майор, раз вы являетесь в данном случае представителем нашего управления, не ударить лицом в грязь перед Центром.

– Постараюсь, товарищ полковник.

– С Мироновым поддерживайте связь регулярно.

– Есть, – сказал Луганов. – У меня через час свидание с ним.

– Вот и отлично.

– Разрешите идти, товарищ полковник?

– Да, товарищ майор.

Луганов и Миронов встретились в том самом номере гостиницы, что и несколько дней назад.

– Садись, Василий Николаевич, – предложил Миронов. – Как ты жил все это время?

– Ничего, – ответил Луганов, – все тебя вспоминал.

– Значит, взаимно, – рассмеялся Миронов, – черняевское дело до конца жизни помнить буду.

– Тогда было легче, – вздохнул Луганов. – У нас имелись отправные точки.

– И теперь есть, – отозвался Миронов. – Дело не в этом. Важно уже сейчас обложить его так, чтобы, как только проявится, немедленно взять под наблюдение и его и тех, кто с ним работает.

– Как только отыщем, – сказал Луганов, – сразу начнем распутывать весь клубок. Найти бы главную нить. А данных для этого крайне мало. У вас есть они?

– Почти никаких. Знаем, что он у нас в стране не первый год, что хорошо конспирировался, что его очень ценят его хозяева и что на связь с ним именно сейчас идет агент.

– Скудновато. Пока ничего не брезжит ни у вас, ни у меня.

– Лиха беда начало. Нам бы только найти след. Тогда все пойдет. А след вот-вот проявится.

– Оптимист ты, Андрей Иванович, – усмехнулся Луганов, – это хорошо, конечно.

– А ты, Василий Николаевич, что? Не веришь в успех?

– Верю. Но тревожусь. Пока все очень зыбко.

– Ничего. И в черняевском деле данных тоже было немного. Отыскали всех и взяли всех.

– Как договоримся? Будешь мне звонить?

– Позвоню. Если у тебя что срочное, знаешь, как сообщить?

– Знаю.

– Ну, счастливо тебе, Василий Николаевич.

– И тебе счастливо, Андрей Иванович. Будем ждать.

– И действовать.

– Как и положено в нашей работе.

* * *

С утра Димка забежал за Валеркой, и они отправились в контору совхоза.

– Прямо скажем: дядя Костя, вы обещали, берите отпуск, – говорил Димка, быстро вышагивая по улице поселка.

– Он же не обещал, – сомневался Валерка.

– Молчи ты! Вечно ноешь! – кричал Димка. – Обещал – и все! Зато в такие походы походим, что…

– Он же не обещал, – упорствовал Валерка.

У конторы совхоза стояли грузовики, входили и выходили люди. Отчитывал кого-то бригадир тракторной бригады.

Ребята проскользнули мимо спорящих, прошли по узкому коридору, Димка просунул голову в дверь бухгалтерии:

– Настасья Алексеевна, дядя Костя где?

Младший бухгалтер, полная ворчливая женщина, оторвалась от счетов.

– Нет вашего дяди Кости… Что это с Рогачевым, не заболел ли? – спросила она у кассира.

– Вчера вроде здоров был, – сказала та, – выносил ведро. Свет в комнате горел. Ты мальчишек-то и пошли, Насть, пусть спросят: если болен, не надо ли чего?

Димка, не дожидаясь окончания разговора, закрыл дверь и побежал к выходу, Валерка за ним. Они пронеслись по главной улице поселка, свернули к дому Рогачева и вдруг увидели толпу людей у дверей, машину «скорой помощи», милицию.

Они подбежали к дому и скоро уже толкались в толпе и молча расширенными глазами смотрели друг на друга.

– Эт ведь надо ж – себя жисти решить! – говорила рослая повариха из совхозной столовой. – Недаром, бабы, таким бирюком он жил. Женщин сторонился, с людьми не знался…

– Шпиен, как есть шпиен, – вторила старушка пенсионерка Ниловна, – и в письме, что директор читал, там все прописано.

Димка, таща за собой Валерку, пробился к крыльцу. Вдруг толпа отпрянула и напряглась. Два санитара неловко вынесли на носилках укрытое простыней тело, из-под простыни торчали носки начищенных ботинок.

Мальчишки, не веря глазам, смотрели на носилки, на начищенные носки ботинок.

– Пустите! – вдруг кинулся вперед Димка. – Дядя Костя!

Милиционер взял его за плечо.

– Ты куда лезешь? Какой еще дядя Костя?

– Это ж дядя Костя на носилках! Что с ним? – спросил Димка.

– Иди-ка отсюда, малец. Наворочал делов твой дядя Костя…

– Как это наворочал? – закричал Димка. – Вы что такое говорите?

– Говорю: домой иди!

Валерка заплакал:

– Дим! За что он…

К ребятам подошел директор школы.

– Голубев, Бутенко, идите-ка, правда, домой. Зачем вам здесь толкаться… И ведь надо же, как мы с этим Рогачевым промахнулись!

– Что вы такое говорите, Никита Семенович, – закричал Димка, – он замечательный человек! Он в лагере сидел. Его пытали! А он не выдал никого!

Директор положил руки на плечи ребят и отвел их в палисадник. Отсюда не было слышно-людских пересудов. Ревела, разворачиваясь, «скорая помощь».

– Ребята, – сказал директор, – мы в школе Рогачева приняли с распростертыми объятиями. С вами он ходил в походы. Вы его полюбили. Ничего странного в этом нет. Взрослые и то ошиблись… Так вот, Рогачев оказался очень плохим человеком. – Директор пристально посмотрел на ребят сквозь очки и замигал глазами. – Вам, я понимаю, сейчас больно. Но такой человек недостоин жалости!

– Да какой «такой»? – всхлипывал Валерка. – Он хороший был, он нам о войне рассказывал…

– А еще о чем? – насторожился директор.

– Ни о чем плохом никогда! – Димка исподлобья взглянул на директора. – И всегда выручал. Вон когда Толька Шмыганов ногу подвернул, он его пять километров на спине нес… Вы нам не говорите, что он плохой, мы все равно не поверим!

– Как же ты можешь, Голубев, так разговаривать со старшими? Если я говорю, так знаю, что говорю. Он письмо оставил, в нем написал о своей жизни. Он действительно был подпольщиком, попал в лагерь, но там не выдержал, предал товарищей. И повесился оттого, что заговорила совесть.

Димка встал со скамьи и пошел прочь из палисадника. Его догнал Валерка. Они долго шли молча. Вышли за поселок, подошли к опушке. Здесь Димка повалился в траву.

– Никогда не поверю, – сказал он, подымая голову, на щеках блестели слезы, – что хочешь делай, не поверю, что дядя Костя был изменник!

– А тогда-то, – сказал Валерка, шмыгая носом, – помнишь, вечером-то… он говорил, что получается вроде он изменник…

– Он и говорил, что получается, а на самом деле он никого не выдал!

– Узнать бы, что он в письме написал!

– Так нам и покажут.

Они полежали молча. Потом Димка встал.

– Айда к нему! Возьмем на память какую-нибудь вещь.

Дождавшись вечера, они подошли к дому. Однако попасть в комнату нечего было и думать. Соседи и просто прохожие с самого утра толпились под окнами Рогачева, обсуждали происшествие.

– Прямо так и написал в письме, – ораторствовала в толпе повариха, – мол, я не человек и не заслуживаю снисхождения. Сам себе и выношу, мол, приговор.

– Вишь, душегуб-то какой был!

– Оно хоть и душегуб, а совесть не всю растерял, – вмешался старик на костылях, – сам, вишь, себя прикончил. На это тоже силу надо.

– Прямо так в письме и прописал, – продолжала повариха.

– Это ведь при нас он тогда письмо писал! – сказал вдруг Валерка.

– Точно. Помнишь, еще выбросил! – шепнул Димка. – Проверим, вдруг найдем.

Ребята направились в палисадник. Там, раздвигая ветки кустов, заглядывая под деревья, они старательно искали письмо.

– Я же помню, он в комок смял и бросил, – говорил Димка.

– Сначала разорвал, – уточнил Валерка.

Они долго искали в кустах. Димка елозил на корточках возле самых корней. Наконец он вскрикнул.

– Ты что? – подполз к нему Валерка.

– Нашел! – свистящим шепотом сказал Димка.

Бумага была сильно измята и разорвана на мелкие клочки. Сложить клочки и прочитать в темноте письмо было нелегко. И ребята решили: Димка возьмет письмо. А утром, когда родители уйдут на работу, к нему придет Валерка, и они вместе соберут и прочтут письмо.

…Димка открыл дверь в квартиру и услышал из кухни голос матери:

– И кто бы мог подумать? – сокрушалась она. – Такой человек приветливый…

– Не говори, Анастасья, – прервал отец, – человек был темный. Ни с кем не сходился, разве что огольцов любил, вот вроде нашего…

– Ты где был? – накинулась на Димку мать. – Ты что думаешь, раз каникулы, так можно бегать где попало? Садись ужинать!

Димка уселся за столом, угрюмо глянул на отца.

– Дядя Костя хороший был человек.

– Ну, кому ж знать, как не тебе, – отозвался отец. – Вам конфетку в рот сунь, вот и хороший человек.

– Никаких конфет он нам не давал, – исподлобья посматривая на отца, ворчал Димка, – он в походы с нами ходил, Ваську на спине пять километров нес…

– Послушай, Димок, – сказал отец и вытер усы рушником, – хоть и не дорос ты до таких вопросов, но знай: даром человек над собой сильничать не будет. От хороших дел не удавится…

– И в письме ведь прямо об этом написал, – перебила мать, – мол, служил немцам, обманул Родину…

– Так он же не служил, – почти со слезами перебил Димка, – он же нам рассказывал! Они его пытали, а он молчал…

– Молчал… – усмехнулся отец. – Знаешь, кто молчал? Одни герои молчали. А остальные-то говорили. Не говорили бы, не перебили бы немцы столько нашего брата. А твой дядя Костя не больно-то на героя походил.

– Да он… – раскрыл было рот Димка.

– Марш из-за стола, – закричала мать, – совсем распустился! Двенадцать часов, а он тут разливается. Завтра с утра никуда не убегать! Перины будем выбивать и другие вещи сушить.

Димка выбрался из-за стола и побрел к кровати. На душе было горько и сиротливо. Не мог он поверить, что дядя Костя враг, служил немцам. Не был бы он тогда таким добрым. Но может, струсил? А потом переживал? Вот сам Димка в прошлом году, когда Колька Мельников дал ему в зубы, сначала так ошалел, что даже не ответил. И ребята все так и считали, что он струсил. А потом после уроков он этому Мельникову таких фингалов насажал!.. Но что же дядя Костя все-таки писал в письме? Димка прислушался. Из спальни доносилось хриплое дыхание отца, матери не было слышно. Он встал, прокрался к столу, где висели брюки, вынул измятое и порванное письмо и, на цыпочках войдя в кухню, зажег свет.

Димка осторожно расправил клочки бумаги, огляделся, достал из хлебницы ломоть черного мякиша и попытался им склеить кусочки бумаги. Не получалось. Зато ему удалось собрать из клочков письмо. Синие буквы были нацарапаны торопливым и все-таки аккуратным бухгалтерским почерком.

«Не знаю, как писать, – стояло в письме, – не знаю, смогут ли поверить во второй раз, как поверили в первый. Тогда была война, и людей можно было проверить в деле. Сейчас можно только верить или не верить. Проверить нельзя. Впрочем, можно. Его можно проверить… Он на государственной службе, значит, есть личное дело, а его можно сличить… Сбиваюсь с мысли… Товарищи, во время войны, при защите радиопередатчика подпольщиков, я был ранен и попал в концлагерь под Львовом. Меня пытал и допрашивал страшный человек. Тогда он звался полковником Соколовым. Это был власовец, хитрый, умный и опасный мерзавец. И вот в нашем совхозе я встречаю приезжего, он командирован из города… Я понимаю, что возможна ошибка, но тут ее нет. Я полковника Соколова узнал бы, кажется, и на том свете…»

На этом письмо обрывалось. Димка бережно собрал кусочки, разгладил и сунул их за майку.

* * *

Был четверг. Климов с утра ходил по городу, зашел в кинотеатр, без особого интереса высидел полтора часа на фильме «Однажды вечером» и направился к скверу, где должно было состояться свидание. Там, как и в прошлый раз два дня назад, носились вприпрыжку малыши и сидели на скамейках их бабушки. Он опустился на лавочку, положил на колени пиджак, обмахнулся свернутой в трубку газетой. Положение было довольно неопределенное. А ничто так не выводит из себя, как неопределенность. К тому же хозяйка стала интересоваться, как обстоит дело с устройством на работу и с пропиской, а это было неприятно. Короче говоря, Климов чувствовал уже второй день некоторое волнение. Операция затягивалась. Человек, с которым он должен был встретиться, не пришел на первую встречу, хотя она была нужнее ему, чем Климову. И все-таки Климов верил в успех.

Вдыхая крепкий запах жасмина, Климов поглядывал на часы. Мимо него прошел и сел на соседнюю лавочку длинный угловатый человек в потрепанном коричневом костюме и кепке. Появился пенсионер с газетой. Раскрыл ее, сел неподалеку и стал читать, шевеля губами. Было семь минут третьего. Пробежал мимо малыш, катя перед собой колесо, за ним семенила бабушка, покрикивая: