Текст книги "Гуттаперчевый человек. Краткая история российских стрессов"

Автор книги: Яков Миркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Так что мы – по-прежнему в дороге. Не было эволюции. Вместо нее крайности. Последние 100 лет каждое поколение в России начинало почти с нуля, теряя свое имущество в войнах, революциях, переделах собственности, инфляции, денежных реформах, кризисах.

Так был прав Уэллс, а не Ленин? Нам очень нужна эволюция. Никаких больше взрывов и насилия! Пусть медленный, но переход к обществу, которое подчинено главному – качеству и продолжительности жизни российских семей. Их состоятельности, свободе действовать, двигаться, конкурировать, основываясь на частном и общем интересе.

В защиту Ленина

Он крупнее всех, кто был у власти с начала XX в. Не ангел – и не фигура из анекдотов. Он должен быть защищен. Семьдесят лет его превозносили, сейчас он умаляется в общем сознании. Он не должен быть приуменьшен – ни в содеянном зле, ни в добре. Нам всем нужно просто отдать ему должное. Его урок – осмысленный и беспощадный – забыть нельзя.

Он Россию перевернул.

П. Клее

1930. Буйствовать. Сталин

^[240]

Сталин. Общество расколото по отношению к нему. А это значит – и к тому, как жить дальше. Что говорят социологи? Один и тот же, годами задаваемый вопрос: «Сталин – жестокий, бесчеловечный тиран, виновный в уничтожении миллионов людей?». В октябре 2008 г. «полностью/скорее согласен» ответили 68 % опрошенных, в марте 2018 г. только 44 % (Левада-центр). И стало гораздо больше тех, для кого Сталин совсем не тиран (26 % в марте 2018 г.).

А вот еще вопрос: «Сталин – мудрый руководитель, который привел СССР к могуществу и процветанию?». В октябре 2008 г. «полностью/скорее согласны» 50 %, в марте 2018 г. – уже 57 %. За этим тоска по великой стране, по атмосфере подъема и причастности к ней.

Жить под новым Сталиным готовы 1/3 населения. Десять лет назад 50 % россиян считали, что «наш народ может обойтись без руководителя такого типа, как Сталин, который придет и наведет порядок». Сегодня таких 37 %^[241]. Коллективная душа общества болит. Риски, высокая сейсмика, распространение бедности. И 1930-е – начало 1950-х кажутся тем, без чего обойтись нельзя.

Есть простая мера истории. Прогнозы 1900-х давали численность населения России в современных границах до 300 млн чел. Сегодня она в 2 раза меньше. Огромная часть этого сокращения, включая тех, кто не родился, имеет основой 1917–1953 гг.

Это забыть нельзя.

И еще. Нужно отделять то, что случилось бы все равно, взял бы Сталин власть или нет, от всего, что связано с личностью самого Сталина.

А что за личность?

Отрок, ныне известный как Сталин, писал: «Роза бутон раскрыла, обняла фиалку, проснулся и ландыш, склонил под ветром головку»^[242]. И еще он писал: «Стремится ввысь душа поэта, и сердце бьется неспроста; я знаю, что надежда эта благословенна и чиста!»^[243]. Сильно пьющий отец, бросивший семью. Третий сын, после умерших двух, над которым бесконечно тряслись. «Очень любил цветы, особенно васильки и ромашки», «Сосо преуспевал в пении в церковном хоре»^[244]. «Свидетельство воспитанника Горийского духовного училища»: «поведение – 5, Ветхий Завет – 5, Новый Завет – 5, Православный катехизис – 5, поведение – 5».

Значит, заповеди Иисуса знал на «5».

Личная подпись Сталина стоит на более чем 300 расстрельных списках.

Неизбежность

Но все-таки, что случилось бы неизбежно, взял бы Сталин власть или нет?

Большевизм как идеология – крайнее течение в социалистическом движении. Большевизм, победивший в 1917–1921 гг., сам по себе диктовал будущую модель общества и экономики, кто бы ни был у власти. Он нетерпим к частнику. Государство – абсолютный собственник на землю, ресурсы, ключевые производства и другие «командные высоты».

Мог в этой среде существовать частник, не как «временное отступление» в НЭПе? Да, мог, но в гораздо более узких границах, чем в моделях рыночной экономики, сложившихся в Европе под влиянием правой социал-демократии и конфликтов XX века («социальная рыночная экономика», континентальная/скандинавская модели, «экономика для всех» британских лейбористов).

Каким же тогда было российское будущее в начале 1920-х? Большевизм на горизонте в 20–30 лет объективно должен был усиливать вертикали в экономике и обществе. Иначе вся постройка рассыпалась бы. Давление из-за границы, память общества о «прежнем» подталкивали к тому же.

Следствие – неизбежность монополизма, прямого управления из центра, избыточной концентрации власти в руках немногих во всех областях жизни.

Сращивание партии и государства было неизбежно. Вертикали – неизбежны. Привязка населения к местам, к предприятиям, жесткий контроль за его движением – неизбежны. Минимизация доходов семей при переносе тяжести «социалки» на государство – не могло не быть. Бум бесплатного труда (армия, трудовые мобилизации, страна лагерей) – прямое следствие системы. Низкая цена жизни – неизбежна. Власть идеологии, пропаганды, мифов – неизбежна.

В этой реальности не мог не сложиться исключительный по силе институт личной власти. Неважно кто – Иванов, Петров, Сидоров. Не было бы Сталина – был бы кто-то другой. Со всеми прелестями личной борьбы за власть. С негативным кадровым отбором, потому что в жесточайших вертикалях те, кто думают, дают новые идеи и независимы, не выживают. Они не вырастают. Уходят во внутреннюю или внешнюю эмиграцию. Убираются системой. Вымываются с каждым поколением.

В такой системе власть – это замена собственности и денег. Личная власть – их эквивалент. Грызня, чистки, волны чисток, опричнина закономерны. Личные зависимости «сверху вниз» – как без них? Сильнейший репрессивный аппарат, без которого нет вертикалей. Разделяй и властвуй. Лес рубят, щепки летят. Массовые чистки и посадки. Все это случилось бы и без Сталина.

Что еще неизбежно

Модернизация только «сверху», большим скачком, сверхбыстрый рост жестким нажимом. За счет чего? Конечно же, за счет прямого, административного перераспределения средств. А у кого их взять? Ответ один – отъем у населения. У крестьянства. Реквизицией последних ценностей у горожан, экспортом хлеба в голодные годы. Принудительными займами. Торгсином, распродажей коллекций за рубеж. Все это абсолютно закономерно – разве что при ком-то другом, может быть, было бы чуть помягче.

Гулаговский труд как источник – должно это было случиться без Сталина? Конечно. Пусть даже не в самой жесткой, убийственной форме, как при нем. Пусть меньшими объемами, но по сути – то же, отражающее саму суть большевизма, его тоталитарной модели.

История не знает сослагательного наклонения. Но логика системы, идей, составляющих ее ядро, всего, что происходило в 1917-м – 1920-х, подсказывает: все было бы именно так! Закономерность насилия. Диктатура, имеющая форму личной, аппаратной, партийной, государственной и, конечно, тех, что ласково назывались «карательными органами».

С Россией только так?

А как же быть с всеобщей грамотностью? С лампочкой Ильича? С тем, что от темпов индустриализации в 1930-е «сносит голову»? С атомной бомбой, наконец, с которой Сталин оставил Россию?

Сталинская модернизация в России, как и ряд других в последние 300 лет, произошла в терроре, «железной рукой», с убылью и огромными бедами для населения (см. выше).

Да, победа в Великой Отечественной войне! Мы плачем, мы гордимся, мы встаем на колени. Но какой человеческой ценой – эти перемолотые миллионы жизней! На каждого немца погибли трое советских. По меньшей мере, трое.

Это закономерность? Были бы Иванов, Петров, Сидоров, не Сталин – это все равно случилось бы? Исторический закон «крайностей» действует в России (см. выше). Победы, великие победы – через великие утраты жизней.

Победы велики. Но с какой растратой людей, самых обычных, наших семей.

Кто наверху?

Тоталитаризм неизбежно приводит к тому, что наверх забирается тот, кто жестче и безжалостнее всех, кто больше стремится к власти, кто готов жертвовать массами, личностями, будучи не ограниченным моралью. Расстрелять? Вычистить? История диктатур не знает исключений. Социальный дарвинизм – наверх только «самые». Готовность пролить и попить чужой кровушки – да сколько угодно.

И в этом смысле неважно кто – Иванов, Петров, Сидоров. До власти должен был добраться тот, кто внутренне готов стать Им. Истории превращений в Отцы народов и в Великие вожди бесконечны. Когда тому, кто забрался наверх, сносит голову.

Быть внутри Сталина

Такой, как Сталин, закономерен. Но такой ли в конкретных чертах своей личности?

Россия Александра II – другая, чем Николая II или Александра III. Страна та же, ее базовые конструкции – те же, но мы все чувствуем разницу. СССР Хрущева, Брежнева и Горбачева – это во многом разные страны. Так же, как Америка Буша, Клинтона, Обамы и Трампа во многом несет черты личности каждого из них.

Образно говоря, мы – внутри того, кто находится у власти. Внутри его характера, талантов, комплексов, инстинктов, деформаций, если они есть.

Сталин, кто он? Сильнее других в организации? Да, конечно. Крайне изобретателен в хитрости, ожидании, в аппаратной борьбе? Безусловно. Тот, для кого другой человек, масса людей – расходный, биологический материал? Никаких сомнений. Актер и игрок? Да, агрессивный. Сколько силы, терпения, обдумывания нужно, чтобы в шахматной человеческой игре сбрасывать сильнейшие фигуры десятилетиями, одну за другой.

Был ли он человеком идеи, когда цель оправдывает средства? Или большевизм был только оболочкой для режима личной власти? Ответа на этот вопрос нет, хотя очевидно, как много личного, изощренного он вкладывал в репрессии. «Репрессии в области социалистического строительства являются необходимым элементом наступления»^[245]. Личная подпись Сталина на 357 известных расстрельных списках на более чем 40 тыс. чел.^[246] «За расстрел всех 138 человек» – это резолюция рукой Сталина^[247].

Большая, общесоюзная машина репрессий. План, учет, контроль. Тысячи организаций. Десятки тысяч людей в них. Полный цикл расстрельного и лагерного производства. Тысячи нормативных актов, в т. ч. высшего уровня. Лимиты расстрелов, спускаемые сверху. Инфраструктура, охватывающая всю страну. Через это прошли от 3–4 млн человек и выше (данные разнятся). Все это документально подтверждено.

Такая машина строится только лично главой государства, под его прямым руководством и неизбежно несет на себе отпечаток его личности. Иного просто не может быть. Никто до Сталина не подошел в современности так близко к формуле «Государство – это я». Дальше – область деятельности тех, кто профессионально занимается психологией и болезнями личности. Психологическими травмами, полученными в детстве. Местью, удовольствием от унижения своих врагов, пристрастием к массовым убийствам. При скромности, внешней простоте и мелких проявлениях заботы о ближнем, о чем любили писать его бывшие охранники.

Что за эволюцию испытал этот человек? Еще в 1932 г. он запретил «Рассказы о детстве Сталина». Написал, что такая книжка может «вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личностей, вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно». И дал резолюцию: «Советую сжечь книжку»^[248]. А в 1943 г., правя гимн СССР, уже свободно пропустил, без всяких околичностей: «Нас вырастил Сталин», далее по тексту^[249]. Нас вырастил?

Что делать всем нам?

Правда, что делать? С одной стороны, понимание того, какая гигантская работа была сделана народом при сталинизме. Большая индустриальная страна. Сколько добровольных жертв, энтузиазма. Победа в великой войне. Мы – живы. Мы лично – спасены. Как выжившие, дети выживших. И мы понимаем, что у всего этого были центры управления, без которых – никак. И главный центр был Сталин. Факт, факт, факт.

С другой – какой же это был мрачный, обработанный пропагандой, стенобитный мир. С какими бесчисленными несчастьями и гибелью людей, гибелью их времени, их жизней. Не управление – а кукловод. Не переплавка – а репрессии. Мир, в котором были наши родители. Да, мы понимаем, что они еще и смеялись, нас рожали, плавали в собственной юности. Им было счастье в своем бульоне, как нам – в своем. Но жизни их растрачивались. Они могли сделать гораздо больше.

Мы догадываемся, что экономическое чудо в СССР можно было сделать не уничтожением, а решимостью поощряемого народа. Его страстным желанием жить лучше. Именно об этом нам говорят истории 15–20 стран, совершивших экономическое чудо после Второй мировой войны. Об этом во все горло кричит российский НЭП.

Какой же все-таки это был Зверь по Апокалипсису. Не герой. Один из жесточайших диктаторов XX в. Так называемый «отец народов». «Великий вождь и учитель». «Вдохновитель и организатор» всего. «Безгранично доверие трудящихся нашей страны мудрому сталинскому руководству»^[250].

Нам с ним жить и дальше в мучительной двойственности, когда победа и поражение – они величайшие – одно и то же.

И он еще здесь.

Он никуда не делся.

1991. Пытаться

Уроки на будущее. Горбачев

Сначала – отдать должное. Горбачев – человек, который дал России шанс взять новый старт, «вернуться» к февралю 1917 г. Сделал это, когда прошли три поколения, после 70 лет бытия в железобетонном государстве, в директивной экономике, под «сенью» тотальной обработки массового сознания. Он – крупный, особенный человек. Если не удержал, не смог, ошибся – судить не имеем права. Никто из нас не брал на себя такой тяжести и таких страданий, потому что без них «перестройку» было вынести нельзя.

Подробности катастрофы (1987–1991) см. ниже.

Но почему неудача? Почему вместо союзного государства – распад? Почему не удалось в союзе, всем вместе, создать развитую рыночную экономику и через 15–20 лет войти в «золотой миллиард»?

Любые реформы должны быть популярными

Это – главный урок. Начинать только с тех реформ, которые реально улучшают положение людей. Особенно если речь идет о полуголодной стране, зависящей от импорта зерна. Если реформы делают семьи состоятельнее, модели коллективного поведения меняются. В стране возникает центростремительное движение. Оно способно преодолеть любые конфликты интересов, любую деструкцию.

Главная проблема «перестройки» 1980-х в том, что рост благосостояния на деле не был целью № 1. Масса других целей – высвобождение, обновление, демократизация, новое мышление, гласность, конец холодной войны, ускорение, интенсификация, научно-технический прогресс, догнать в технологиях, самостоятельность, самоокупаемость и т. п.

Но во всем этом мало было – накормить, набить семьям карманы, дать им собственность. Хотя начинали правильно – разрешили индивидуальное предпринимательство, кооперативы.

Реформы должны не отнимать, а прибавлять

Жестокой ошибкой рубежа 1990-х было рассматривать сбережения населения не как заработанные «потом и кровью», а как «денежный навес», не обеспеченный товарами, который нужно убрать отъемом – денежной реформой. Такие удары никогда не забываются и не прощаются, особенно, когда экономика и реальные доходы населения падают.

Такой была денежная реформа января 1991 г. В апреле еще один отъем – рост розничных цен, регулируемых государством, в 2–3 раза^[251]. А следствие? Усиление хаоса в экономике.

Трансформацию дирижистских обществ начинать с экономики

И не начинать с демонтажа вертикалей власти. Сначала высвобождение экономики, появление в ней рыночных начал, частных интересов, рост на этой основе товарной массы и состоятельности населения, ослабление принуждения в производстве, при сохранении жестких политических и административных вертикалей (с осторожными подвижками в идеологии).

Это сохраняет управляемость во время реформ.

А уже затем на основе все большей «сытости», роста, атмосферы подъема – начало осторожного демонтажа вертикалей, переход ко все большей свободе в политической сфере, демократизация, «высвобождение» населения.

«Поворачивая экономику к рынку, важно помнить – делается это ради человека»^[252]. С этим нельзя не согласиться. Обратное означает хаос и распад, как это и случилось в бывшем СССР.

Развитие должно опережать деструкцию

Смещение в сторону свободы против принуждения неизбежно вызывает взрыв энергии в обществе, множественности интересов. Растет энтропия системы, в ней возникают разрушения.

Они должны опережаться развитием (рост ресурсов, технологий, связанности общества, ослабление центробежных сил).

Если бы в конце 1990-х в СССР сформировался удачный экономический проект (быстрый рост, наполнение потребительского рынка, сокращение разрывов в технологиях с Западом, либерализация в двухсекторной экономике), то, с высокими шансами, распад Союза мог бы не случиться или же распад был бы не таким жестким, открывая дорогу для интеграции постсоветских государств (вместо, на практике, нарастающего десятилетиями раскола).

Когда произошел перелом? Когда деструкция, реакция распада в СССР опередила развитие? По оценке, время перелома – лето-осень 1988 г. (начало «парада суверенитетов»).

Личности

Заболтать, заговорить – и не успеть. Создать картинку говорения, а не делания, с неизбежной усталостью публики, с быстрой утратой доверия – «опять он»/«они». Отстать от темпов изменений, которые сами же вызвали. Быть оттесненными другими деятелями. Создать атмосферу «утраты ресурсов и контроля», «игры вдогонку» и, наконец, утраты власти. Повторяться на уровне общих концепций, без деталей. Утратить новизну.

Все это «слепок» с того, что случилось в 1917 г. и в конце 1980-х. Так проигрывают.

Золотая середина

Времена перемен – всегда поток крайностей, особенно в идеях. В конце 1980-х крайность «слева» – возврат директивной экономики, крайность «справа» – рыночный фундаментализм.

Во второй половине 1980-х напрашивалась, кричала о себе идея «золотой середины». Это двухсекторная экономика, в которой, опережая всех, нарастает частный сектор, прежде всего аграрный, больше товаров и услуг для населения («накормить и насытить»), а госпредприятия сбывают свою продукцию (ту, что сделана сверх плана) на рынке, потихоньку врастая в коммерцию и размывая госсобственность. Коммерческие банки возникали бы с отставанием от событий в реальном секторе (а не наоборот, как это было). Почему? Нужен какой-то остров стабильности (расчеты, кредиты, процент, валютный курс и т. п.) в изменяемой экономике.

Если бы линия «золотой середины» победила в 1986–1988 гг., политическая и экономическая реальность могла быть совершенно другой.

Крайности, как и раньше в истории России, взяли верх. Победил рыночный фундаментализм. Мы сбросили с обрыва большую универсальную экономику (вместо ее осторожного преобразования) и получили на выходе сырьевую, огосударствленную экономику, на 70–90 % зависящую от импортных технологий, с огромными пустыми продуктовыми нишами, заполненными импортом, настроенную на постоянный вывоз людей и капитала.

Треть века, из крайности в крайность – к экономике вертикалей. Ну что за жизнь!

Двоевластие

Нет ничего хуже во время реформ, чем возникновение параллельных центров силы. Это хорошо показали февраль и октябрь 1917 г. И это же подтверждено со всей очевидностью в 1988–1991 гг. Как только двоевластие начинает набирать силу – деструкция и распад неизбежны.

Выучить уроки

Все это легко говорить, будучи свидетелем, а не участником событий. Или же после 30-летнего пути трансформаций, когда набирается и свой, и чужой опыт. Поэтому учить эти «уроки» нужно с глубоким уважением к тем, кто во второй половине 1980-х, находясь во власти, ввязался в уникальное, новое дело – в попытку изменить дирижистское общество, административную экономику, имевшую 70-летнюю традицию. До этого Россия веками была жестко централизованным государством. Все это при тотальном отсутствии международного опыта (Китай был еще не в счет).

Те, кто вступил на путь реформ, сталкивались с неизвестностью. Они испытывали всю тяжесть личной, исторической ответственности (для большинства из нас она была бы невыносима). И еще – они конфликтовали с устоявшимися с детства догмами, страхом и непредсказуемостью, если речь идет о личной судьбе.

Мог ли выжить Советский Союз?

Ответ, пусть сто раз дискуссионный: да, конечно! Мог бы выжить и даже развиваться, если бы его трансформация началась с того, чтобы «накормить народ», резко повысить его благосостояние, осторожно высвобождая рыночные силы на земле и в отраслях, производящих предметы потребления. Если бы проводились только популярные реформы, повышающие качество жизни, а все изменения вертикалей (идеология, власть) шли бы с лагом во времени.

Мы этот урок выучили? Никто не знает. Время покажет.

Что еще почитать

У автора.

• Миркин Я. Правила неосторожного обращения с государством. М.: АСТ, 2020. С. 10–13, 80–99, 129, 130–133, 219–253.

• Миркин Я. Уроки перехода // Горбачев. Урок свободы. М.: Весь мир, 2021. С. 210–214.

Часть IV

Под стрессами. Личные истории

В. Кандинский

Предугадывай

П. Клее

Пророки, прорицатели, прогнозисты

Всегда, во все времена в России находились люди, пытавшиеся предугадать, что будет впереди. Они же умоляли, кричали, предупреждали, потому что им казалось – да что там казалось, они были уверены, – что впереди времена темные, не хлебные, что хаос и сумятица подбираются к стране.

Чаще всего они были правы, родом из тех, что нутром чуют, или даже из тех, что пытаются вопрос изучить и предсказать, твердо, логически, что впереди беда. И чаще всего – а, скорее всего, всегда, – голоса их были совершенно ни к чему: для тех, кто наверху, эти голоса были совершенно незначащими, и жизнь шла так, как она была должна – скорее, не должна – идти.

Что ж, хотя бы вспомнить кого-то из них, потому что в России они не переводятся, и всегда найдется какой-то человек, который заламывает руки и кричит: «Что же вы делаете? Куда вы идете? И разве вы не видите?».

Но нет, они – «не видите», неизменно ввергая Россию в горечь и смуту.

1902. Умолять. Толстой

^[253]

Каждый хотел бы говорить с властями на равных, добиваясь лучшего для родины. Только немногим это удавалось. Нужно иметь мужество, чтобы встать один на один с государством, но не для того чтобы ломать его насилием, а чтобы мирным словом, проповедью пытаться изменить его пути, достучаться до разума властей предержащих. И что получить в ответ? Насилие? Глухое недовольство? Отторжение от карьеры? Смешок? Да, конечно. Но хуже всего – глухое молчание.

В 1902 г. Николай II передал графу Льву Николаевичу Толстому словесное сообщение, что государь прочел его письмо, но «никому показывать не будет», тем самым давая понять, что оно оставлено как без последствий, так и без какого-либо обсуждения – или осуждения – со стороны высших властей^[254]. Глухое молчание – таким был ответ. А что хотел Толстой? Чего он пытался добиться своими письмами, раз за разом? И кем он себя возомнил?

Не было еще в России никаких революций, было только брожение, нелепые мечты, были эксцессы, но все еще можно было остановить. Граф Толстой взял себе привычку учить царей. Письмо за письмом в начале 1900-х обращался к Николаю II. И сейчас-то его страшно читать.

«Треть России находится в положении усиленной охраны, т. е. вне закона. Армия полицейских, явных и тайных, все увеличивается и увеличивается. Тюрьмы, места ссылки и каторги переполнены, сверх сотен тысяч уголовных, политическими, к которым теперь причисляют и рабочих. Цензура дошла до нелепости запрещений, до которых она не доходила в худшее время 1840-х. Религиозные гонения никогда не были столь часты и жестоки, как теперь… Везде в городах и фабричных центрах сосредоточены войска и высылаются с боевыми патронами против народа. Во многих местах уже были братоубийственные кровопролития и везде готовятся, и неизбежно будут, новые и еще более жестокие.

И причина всего этого, до очевидности ясная, одна: та, что помощники Ваши уверяют Вас, что, останавливая всякое движение жизни в народе, они этим обеспечивают благоденствие этого народа и Ваше спокойствие и безопасность.

Но ведь скорее можно остановить течение реки, чем установленное Богом всегдашнее движение вперед человечества»^[255].

И еще Толстой писал, адресуясь императору: «были братоубийственные кровопролития и везде готовятся, и неизбежно будут, новые и еще более жестокие». Эти его пророчества исполнились. Впереди были 1905, 1914–1916, 1917, 1918–1920 гг.

От мрака – к свету

Письма Толстого «наверх» писались за несколько лет до его смерти, и сам он много раз давал знать, что терять ему нечего, что смерть на пороге, но ему хочется успеть высказаться о самых важных для него вещах.

Как в России избежать «братоубийственного кровопролития»? Вот ответ Толстого, его требование к государству: понять, в чем истинные желания народа, дать ему настоящее движение, сделать все, чтобы выполнить эти желания. Не останавливать движение жизни в народе!

Именно эту крамолу он сообщает первому лицу в начале 1900-х. «Мерами насилия можно угнетать народ, но не управлять им. Единственное средство в наше время, чтобы действительно управлять народом, – только в том, чтобы, став во главе движения народа от зла к добру, от мрака к свету, вести его к достижению ближайших к этому движению целей. Для того же, чтобы быть в состоянии это сделать, нужно прежде всего дать народу возможность высказать свои желания и нужды и, выслушав эти желания и нужды, исполнить те из них, которые будут отвечать требованиям не одного класса или сословия, а большинства его, массы рабочего народа»^[256].

Господи, какой идеализм! «Стать во главе движения народа от зла к добру, от мрака к свету». Власти должны спросить сами себя, куда идет движение народа! Не загоняется ли оно властями в угол? Какие главные желания народа? Как исполнить их? Как вызвать к жизни только развитие, только эволюцию?

Не наивно ли ожидать, что так случится в том сверхжестком, «вертикальном» государстве, каким была Россия в начале 1900-х? Что это за детскость?

Наивность Толстого, наивность Ивана Озерова, наивность Андрея Сахарова, наивность любого разумного, рационального человека, спрашивающего одно и то же, и еще, часто: что будет дальше? Вместе с детским вопросом к самому себе: «Могу ли я сделать своим словом, своим разумом хоть что-то, чтобы так расположить власти, когда они существуют в жестких вертикалях, чтобы жизни людей в таком государстве были – во всех смыслах – сохранны, сбережены?».

Как жить без этой наивности? Всегда, в любой момент, в любой точке общественных поворотов нужно повторять эти вопросы и пытаться искать ответы на них, исходя из того, что главной ценностью, особенно в России является человеческая жизнь, достойная жизнь – жизнь каждого из нас.

Не делайте этого!

Мы не знаем, имели эти письма хотя бы какое-то влияние или нет. Мы совершенно не знаем, играли они хотя бы малейшую роль в том, чтобы прекратить насилие в России 1900-х. Нам неведомо, что испытывал Николай II, читая толстовские письма, было ли хотя бы малейшее воздействие на те решения, которые он принимал. Ничего этого мы не знаем, но знаем только, что внутренняя обстановка в России в начале 1900-х была все хуже с каждым годом, она все накалялась, а Толстой переходил от письма к письму к все более отчаянному слогу.

Сначала адресат был для Толстого «любезный брат», он даже позволял себе закончить письмо, как «любящий Вас», или даже как «помоги Вам Бог сделать то, что Ему угодно», но дальше – всё хуже. «Царю и его помощникам… Опять убийства, опять уличные побоища, опять будут казни, ложные обвинения, угрозы и озлобление с одной стороны, и опять ненависть, желание мщения и готовность жертвы с другой. Опять все русские люди разделились на два враждебных лагеря и совершают и готовятся совершить величайшие преступления» (1901)^[257].

В 1905 г., в неоконченном черновике письма он написал уже с отчаянием: «Что вы делаете? Что вы делаете? Что вы делаете? Вы боретесь за власть, которая уходит от вас. Но не важно то, что вы удержитесь или не удержитесь во власти. Важно не это. Важны телесные и духовные страдания, то развращение, которым подвергается русский народ вследствие того, что вы не умели и продолжаете не уметь или не хотите употребить свою власть на благо народа»^[258].

Но хоть какая-то «духовная связь» между писателем Толстым и Николаем II была? Вот записи из дневника последнего: 9 октября 1911 г. «Я читал вслух посмертные рассказы Л. Толстого в рукописи». 22 декабря 1912 г. «Читал вслух повесть "Казаки" гр. Толстого. 3 января 1913 г. «Вечером читал вслух "Набег" гр. Толстого»^[259]. Да, вещи всё военные. Известно, что запоем читал «Войну и мир», прежде всего военные куски, и даже в Екатеринбурге читал^[260]. «Одно из самых светлых воспоминаний – это уютные вечера, когда Государь… приходил читать вслух Толстого, Тургенева, Чехова»^[261].

Толстого, Тургенева и Чехова? Странно все это. Когда входишь в книги писателя, когда попадаешь в его внутренний мир, поневоле начинаешь разделять его духовные ценности. Да или нет?

В этом случае, скорее, нет. Бытие Российской империи было бесконечно далеко от толстовства. «Что вы делаете?» – писал Толстой.

Слушайте Толстого!

Сидит человек, знаменитый писатель, и пишет письма «наверх», первому лицу. Обрушивает на него и на его правительство массу идей. Но каких? Чего он хочет? Прекратить насилие, глухоту властей, буйство внутри страны, дать дорогу для «движения народа». Уговорить власти отказаться от насилия, не дать погибнуть массе людей, сохранить жизни. Пытается «протолкнуть» идеи реального народного представительства, выборности, отказа от сверхконцентрации власти, неизменно приводящей к ошибкам. А власть или молчит, или недоуменно пожимает плечами. Витте высокомерно называл общественные идеи Толстого «старческим младенчеством»^[262].

Будущее показало, что зря. По Толстому, самое «задушевное желание народа», в котором более 80 % крестьяне, – земля! Дать землю крестьянам, дать «свободу пользования землей». Именно земли народ «все еще желает от русского правительства»^[263].

А как это сделать? Ответ: «уничтожение земельной собственности и признание земли всеобщим достоянием», «признание земли общей народной собственностью» и, на этой основе, «свобода пользования землей»^[264], а «выборные от всего народа комитеты» – им будет «поручено обдумать и решить, в какой форме должно и может быть осуществлено это освобождение земли от права частной собственности»^[265]. По смыслу – официальный передел земли, силовой, «сверху» отъем ее у крупнейших собственников.

Что будет, если этого не сделать? У Толстого прямое пророчество: «ужасы революций 93 года с казнью Людовика XVI, или 48 год с постыдным бегством Людовика Филиппа, или ужасы коммуны 71 года»^[266]. Разве эти слова пустые, «не от мира сего»? Разве все так и не случилось? В 1917 г. отъем земли материализовался, со всеми ужасами революции, коммуны и казней.