Текст книги "Мятеж реформаторов: Когда решалась судьба России"

Автор книги: Яков Гордин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

С восстанием крестьян неминуемо соединены будут ужасы, которых никакое воображение представить себе не может, и государство сделается жертвою раздоров и, может быть, добычею честолюбцев.

Полковник Трубецкой. 1844

Мы не хотим вызвать революцию, напротив, мы хотим предотвратить ее.

Полковник Бок. 1818

Мы только для того, чтобы завтра Пугачев не пришел зарезать и моих и твоих детей… только для этого беремся рука с рукой, с одной целью общего блага и общей безопасности.

Лев Толстой. Война и мир

ЧАСТЬ I
ВЛАСТЬ И ГВАРДИЯ

Падение постепенное дворянства; что из того следует? восшествие Екатерины II, 14 декабря и т. д.

Пушкин

СОЛДАТЫ РЕФОРМ

В истории России XVIII – начала XIX века есть явление, не имеющее аналогов в жизни европейских стран того же периода. Впрочем, я бы затруднился найти аналог этому явлению в европейской истории вообще.

Явление это – политическая роль русской гвардии.

Невозможно достаточно полно понять период нашей истории от Петра I до Николая I, не исследовав политическую историю гвардии. Работа эта между тем еще не проделана. Не изучен с достаточной точностью социальный состав гвардии, характер и динамика его изменения. И эта неизученность рождает исторические мифы.

Речь идет именно о политической истории, ибо после окончания Северной войны на протяжении многих десятилетий XVIII века гвардия не принимала сколько-нибудь активного участия в масштабных военных действиях. Главной сферой деятельности гвардейских полков оказалась чистая политика.

Слово гвардии стало решающим во все переломные моменты русской истории с 1725 по 1825 год. Хотя внутриполитическая роль ее была определяющей и в предшествующие два десятилетия.

Жанр и задача данной книги исключают возможность углубленного исследования этой проблематики, но беглый обзор участия гвардии в политической жизни страны, ее роли в создании нового государства необходим. Иначе останется неясным и реальное соотношение сил в ноябре – декабре 1825 года, когда – в очередной раз – решилась судьба России.

Необходимо также попробовать понять мотивы действий гвардии на разных этапах русской истории.

«Весь узел русской жизни сидит тут», – сказал Лев Николаевич Толстой о периоде петровских реформ.

Одна из главных нитей, образовавших этот узел, была разрублена, а если угодно – разорвана сотнями воющих чугунных шариков, посланных в пятом часу пополудни 14 декабря 1825 года от угла Адмиралтейского бульвара и Сенатской площади в сторону монумента создателя гвардии. А мишенью были стоящие возле монумента мятежные гвардейские батальоны, взбунтовавшиеся, по сути дела, против результата титанического деяния Петра – основанной на всеобщем рабстве военной империи. Но этому предшествовало для гвардии наполненное событиями столетие…

Гвардия была первым и, может быть, наиболее совершенным созданием Петра. Эти два полка – шесть тысяч штыков – по боевой выучке и воинскому духу могли потягаться с лучшими полками Европы.

Гвардия была для Петра опорой в борьбе за власть и в удержании власти. Гвардия была для Петра «кузницей кадров». Гвардейские офицеры и сержанты выполняли любые поручения царя – от организации горной промышленности до контроля за действиями высшего генералитета.

Гвардия всегда знала свой долг. Так она была воспитана. Гвардия казалась Петру той идеальной моделью, ориентируясь на которую он мечтал создать свое «регулярное» государство – четкое, послушное, сильное в военном отношении, слаженно и добросовестно работающее.

Гвардия боготворила своего создателя. И недаром. Дело было не только в почестях и привилегиях. Петр дал семеновцам и преображенцам мощное самоощущение участия в строительстве священного храма нового государства. Гвардеец не только был, но и осознавал себя государственный человеком. И это совершенно новое для маленького русского человека самоощущение давало петровскому гвардейцу необыкновенные силы.

Стрелец царя Алексея Михайловича тоже был патриотом. Но он стоял за традицию, за незыблемость или медленную эволюцию государственного быта, сливающегося для него с бытом домашним, его идеалом было сохранение окружающей его жизни и ее эталонных ценностей. Петровский гвардеец понимал себя созидателем нового и небывалого. В отличие от стрельца, он был куда меньше связан с бытом, он был аскетичнее. Он был предан будущему. Он жил с ощущением постоянного порыва, движения, совершенствования. Он был человеком реформ как жизненного принципа.

Именно это мироощущение и самоощущение, а не бритый подбородок и европейский мундир принципиально отличали петровского гвардейца от солдата допетровского.

Но в том же могучем самоощущении берет начало и та трагическая раздвоенность, то несовпадение личных возможностей и условий для их реализации, которые радикально влияли на политическое поведение гвардии с 1725 по 1825 год.

Петр пытался вырастить деятельных, инициативных людей с чувством личной ответственности – в условиях жестокого самодержавного деспотизма, ни одной из прерогатив которого он поступиться не желал.

Он хотел вырастить рабов с деловыми качествами свободных людей.

Петр разбудил жажду ответственного действия в русском человеке – в русском дворянине прежде всего – и поместил его при этом в жесткую структуру военнобюрократической деспотии. И если при жизни Петра система обладала еще определенной внутренней динамикой и гибкостью, которые сообщала ей сверхчеловеческая воля и энергия царя, то после его смерти она приобрела целеустремленную тенденцию к окостенению, к антиреформистскому бытию, к тому, что мы впредь будем называть ложной стабильностью.

Разумеется, в послепетровскую эпоху в правящем слое начались отбор и размежевание. Одни сохранили дух движения, совершенствования, созидания. Другие стремительно усвоили черты рабской подчиненности. Вторых оказалось значительно больше.

В 1718 году Александр Кикин, человек недавно еще очень близкий к царю, а теперь замешанный в дело царевича Алексея, вися на дыбе в застенке Тайной канцелярии, на вопрос Петра: «Как же ты, умный человек, пошел против меня?» – отвечал: «То-то, что умный, а уму с тобой тесно!»

Вот эта «теснота уму». Петром разбуженному, в условиях самодержавия, усовершенствованного и укрепленного тем же Петром, стала причиной драмы дворянского авангарда на много десятилетий вперед…

Не представив себе, хотя бы в общих чертах, решающих событий этой сотни лет, событий, определенных вмешательством гвардии в политическую жизнь империи, не проследив, хотя бы конспективно, последовательный процесс превращения дворянской оппозиционности в дворянскую революционность, мы не поймем неизбежности взрыва 14 декабря и непоправимости случившегося в тот день.

ПУШКИ НА ИСТРЕ

17 июня 1698 года под стенами Воскресенского Ново-Иерусалимского монастыря на берегу реки Истры встали лагерем четыре мятежных стрелецких полка.

Эти полки воевали под Азовом, несли тяжкую гарнизонную службу в захваченной крепости.

Но на Истру они пришли с последнего места службы, из города Торопец, где они нищенствовали и голодали, не получая жалованья, терпели притеснения местных властей и тосковали по женам и детям, оставшимся в Москве.

Доведенные до отчаяния, стрельцы шли в Москву за справедливостью.

А на противоположном берегу реки уже ждали их Семеновский и Преображенский «потешные» полки, полки солдатского строя и артиллерия.

Стрельцов пытались уговорить. «Боярин и большого полку воевода» Алексей Семенович Шеин посылал к ним генерала Патрика Гордона, генерала князя Ивана Кольцова-Мосальского, дважды ходил в лагерь мятежников посыльный воевода князь Иван Ржевский. Стрельцов убеждали, «чтоб они в винах своих великому государю добили челом и шли в указанные места, где им по ево, великого государя, указу быть велено, а противности и упорства не чинили».

Но стрельцы, чуявшие, что здесь, на берегу Истры, страшно решается их судьба, «во всем отказали и говорили невежливые и свирепые слова, и стали в упорстве, что иттить им к Москве; и обоз свой укрепили, и знамена распустили, и с пушки и с ружьем против большого полку ратных людей ополчились.

И боярин и большого полку воевода Алексей Семенович с товарищи, видя их, стрельцов, такую многую противность, велел для страху из пушек по ним выстрелить. И они, воры и противники, из обозу своего из пушек и из мелкого ружья большого полку по ратным людям стреляли ж и на вылазку выходили, и ясаками кричали, и знамена укрывались; и ранили бомбардира-иноземца, который от той раны умре, да дву человек подьячих, да солдата.

И боярин и большого полку воевода, видя их такую многую противность и непокорство, велел по них изо всех пушек стрелять. И они, противники, видя большого полку ратных людей крепкое ополчение, а в своей братьи многих раненых и побитых, знамена приклонили, и ружье покинули, и били челом великому государю виною своею…»

Так говорилось в донесении о разгроме взбунтовавшихся.

Тут надо сказать, что против стрелецких легких пушек Шейн и Гордон выставили 25 более тяжелых орудий.

Затем был скорый розыск и казнь зачинщиков. А по возвращении в августе того же года Петра из-за границы начался большой розыск и массовые казни стрельцов. Тут-то и вступила Россия окончательно в Петровскую эпоху.

Вопрос о политической подоплеке стрелецкого выступления – непрост. Но некоторые историки склонны считать мятеж 1698 года спровоцированным теми невыносимыми условиями, в которые сознательно были поставлены стрелецкие полки. В. И. Буганов в предисловии к документам розыска писал; «Это движение… неверно квалифицировалось как реакционный бунт стрельцов, инспирированный консервативным боярством и духовенством и направленный против петровских преобразований»[1]1
  Восстание московских стрельцов. 1689 год. М., 1980. С. 3.


[Закрыть]. Опубликованный свод документов подтверждает это мнение.

Нет нужды идеализировать стрелецкое войско как военный и политический институт. Стрелецкое войско отжило свой век, а на памяти современников были кровавые стрелецкие бунты.

Но стрельцы были живыми людьми, а исторический поток состоит из конкретных человеческих судеб.

Мы можем попытаться представить себе психологическое состояние стрельцов, на глазах которых разваливался, уничтожался привычный, родной, освященный традицией мир.

На них наступала новая, чуждая, жестокая реальность, железная Петровская эпоха. Они и рады были бы получить место в этой новой реальности. Они готовы были служить молодому царю – по-человечески, в пригодных для жизни условиях. Но для них не было места.

За несколько дней до столкновения с гвардейскими полками на Истре они составили царю челобитную: «Великому государю и великому князю Петру Алексеевичу… с многоскорбне и великими слезами холопи твои, московские стрелецкие полки…» Так начиналась челобитная. А после перечисления обид и нестерпимых тягот заканчивалась: «А боярин и воевода князь Ми-хайла Григорьевич Рамодановский нас, холопей твоих, вывед по полкам из Торопца, велел рубить, а за что – того мы, холопи твои, не ведаем. Да мы же, холопи твои, слыша, что в Московском государстве чинится великое страхование, и от того города затворяют, а отворяют часу в другом или в 3-м, и всему московскому народцу чинитца наглость. Да нам же слышна, что идут к Москве немцы и то, знатно, последуя брадобритию и табаку, всесовершенное благочестию испровержение. Аминь».

Стрельцов вытесняли из истории – политически и физически. И страх за собственную жизнь сливался в их душах со страхом за страну.

Стрельцам не оставляли иного выхода, кроме отчаянного, бесперспективного мятежа. И причина тут не только в личных качествах Петра или его доверенных лиц, а в принципиальной бескомпромиссности родившегося в эти дни российского неограниченного самодержавия. Бескомпромиссности, которая, будучи возведенной в политический принцип, привела к серии роковых столкновений с собственным народом и в конце концов к гибели империи.

Есть известия, что во время розыска о стрелецком движении Петр думал собрать нечто вроде Земского собора.

«Сегодня царь решил выбрать из всех своих подданных: бояр, князей, офицеров, стольников, писцов, горожан и крестьян по два человека с тем, чтобы представить собравшимся на правах собора полную власть, допросить по его приказанию Софью об ее преступных замыслах. Затем они должны были определить наказание, которого она заслуживала, и всенародно объявить его», – писал 11 октября 1698 года австрийский дипломат Корб, находившийся в Москве.

Никаких иных известий о «соборе 1698 года» не сохранилось.

Петр перечеркнул собственную идею. И это крайне симптоматично. Очевидно, молодой царь инстинктивно искал поддержки у сословий, но узаконив свои действия по традиции XVII века советом с представителями сословий, Петр тем самым признал бы право сословий на участие в управлении государством. А он вовсе не хотел создавать подобный прецедент. И единолично принял решение о массовых казнях и лично в этих казнях участвовал.

Традиция Земских сборов, которых академик Л. В. Черепнин насчитал за полтора пред петровских века 57, полагая причем, что на самом деле их было больше, – эта традиция была пресечена Петром навсегда.

В предпетровскую эпоху незаурядный мыслитель Юрий Крыжанич, всматриваясь в политический быт русского государства, пришел к выводу, что Земские соборы, в критические моменты корректирующие действия верховной власти, спасают страну от «людодерства» – тирании – как постоянной формы политического существования. Суждение Крыжанича небезусловно. В эпоху «людодерства» Ивана Грозного соборы своей функции не выполнили. Но потенциально они могли развиться в представительную систему.

Я пишу здесь об этом потому, что первой акцией, которую планировали вожди декабристов после своей победы, был созыв Всероссийского собора для определения государственного устройства…

А пока что на берегах Истры прекрасно вооруженная и обученная гвардия – главная ударная сила карательного корпуса, без колебаний преданная своему создателю, – с легкостью ликвидировала попытку стрельцов отыскать справедливость – как они ее понимали.

ПОЛИТИКА ПО-ГВАРДЕЙСКИ

Когда в середине 1710-х годов – после Полтавского триумфа, после завоевания Финляндии, сделавшего положение Петербурга незыблемым, – Петр обратился к делам внутренним и попытался наладить государственный механизм и справиться с галопирующей коррупцией, то оказалось, что единственным рычагом, на который царь может налегать всей тяжестью, не рискуя обломать его, является гвардия.

То, что гвардейские полки – шесть тысяч телохранителей – есть гарантия удержания Петром власти, было ясно еще с первых лет царствования. По свидетельству Берхгольца, Петр часто говорил, что «между гвардейцами нет ни одного, которому он бы смело не решился поручить свою жизнь».

Использование гвардейцев разных рангов для самых неожиданных поручений практиковалось давно. В 1706 году к фельдмаршалу Шереметеву, главнокомандующему русской армией, направленному для подавления астраханского восстания, приставлен был в качестве личного представителя государя гвардии сержант Михайло Щепотев.

Щепотев получил по указу Петра очень большие полномочия. «Что он вам будет доносить, извольте чинить», – наказывал царь фельдмаршалу. И не главнокомандующий, а гвардии сержант пользовался полным доверием царя. Гвардии сержанту вручалось право «смотреть, чтоб все по указу исправлено было, и буде за какими своими прихоти не станут делать, или станут, да медленно, – говорить; а буде не послушают, сказать, что о том писать будешь ко мне».

Вдумаемся: сержант может не только контролировать действия фельдмаршала, но и делать ему замечания, фактически – приказывать.

Щепотев – фигура типичная. Недаром Лев Толстой выбрал его одним из главных героев романа о Петре. Щепотев – в центре двух больших набросков этой начатой и брошенной Толстым исторической эпопеи.

Щепотевы – хорошая дворянская фамилия. И хотя мы не знаем, из какой – благополучной или оскудевшей – ветви ее происходил гвардии сержант, но по всему видно, что жизненную ставку он сделал на военную и государственную карьеру. Толстой моделировал его судьбу на меншиковский лад – смелый, решительный, смышленый, преданный царю молодой человек из низших слоев (хоть и дворянин). Другого такого гвардии сержанта – Украинцева – Петр позже послал начальствовать над Уральскими государственными заводами, несмотря на полную его некомпетентность в горном деле. Этот подход хорошо знаком нам по большевистским временам. Для Петра, несмотря на весь его прагматизм, идеологическая преданность часто играла первенствующую роль. Гениальный самоучка, он был уверен, что преданность и напор компенсируют профессиональную неопытность.

Так именно и было со Щепотевым. Как военачальник он, разумеется, Шереметеву в подметки не годился и натворил много глупостей. Но никакие жалобы оскорбленного фельдмаршала не принимались в расчет московским штабом, созданным для руководства карательными операциями в отсутствие Петра. Щепотеву сходило с рук все что угодно. Вплоть до того, что, к изумлению Москвы, гвардии сержант вместо фельдмаршала принимал депутации мятежных астраханцев, даже не ставя главнокомандующего в известность.

Нам чрезвычайно важно представить себе самоощущение этого гвардейского «птенца», которого отнюдь не смущал и не тяготил его малый чин. И у нас, к счастью, есть такая возможность, ибо, понимая себя личным эмиссаром царя, Щепотев взял на себя истинно царскую функцию и стал издавать «указы». – «По именному де великого государя указу послан с Москвы Преображенского полку бонбандирской роты уандер офицер Михайло Иванович Щепотев от его царского пресветлого величества к кавалеру Борису Петровичу Шереметеву да х князю Петру Ивановичу Хованскому, а с ним, уандер офицером послано солдацких пехотных полков двенадцать и велено, соединясь с ним, ковалером идти на низ до Астрахани»[2]2
  Цит. по: Голикова Н. Б. Астраханское восстание 1705–1706 гг. М… 1975. С. 285.


[Закрыть]. И далее «указ» предписывал жителям городка Черный Яр принять и поселить полки.

Если вчитаться в текст «указа», то становится ясно, что гвардии сержант считал себя равным фельдмаршалу. Он должен был «соединиться» с ним, а не поступить в его подчинение. И можно было бы счесть преображенца Михаилу Щепотева Хлестаковым XVIII века, если бы мы не знали, что, являясь доверенным лицом государя, он обладал в корпусе Шереметева, по сути дела, большей властью, чем сам фельдмаршал. Шереметев боялся Щепотева.

Гвардейские сержанты копировали своего властелина. Гвардии сержант чувствовал себя хозяином мира. Эта безграничная самоуверенность и погубила Щепотева – на следующий год он погиб, штурмуя с горстью солдат шведский военный корабль, который принял сперва за купеческое судно. Это ощущение владения миром, умение в решающий момент подогнуть жизнь под колено, этот безудержный напор и насилие давали, конечно, быстрые результаты. Но построить что-либо прочное и долговечное таким образом было невозможно…

Если до середины 1710-х годов использование гвардейцев на таких ролях было эпизодическим, то с этого переломного времени оно стало системой.

Необычайность особого статуса гвардейца делалась все грандиознее.

Когда в правительствующем Сенате – высшем государственном органе, управлявшем страной в отсутствие царя, – возникали разные конфликты, кто оказывался в роли судей?

В 1717 году сенатор князь Яков Долгорукий «без приговору всех сенаторов общего, самовластно, своею силою, являя всем страх и по каким-то своим злобам, поехав в застенок один… фискала Безобразова пытал жестоко, а другие сенаторы для той пытки, кроме племянника его, князь Михайлы Долгорукого, никто не ездили». Сенаторы, считая это нарушением обязательного коллегиального принципа, пожаловались царю. Кто же был назначен разбирать конфликт первых сановников государства? Три гвардейских офицера – майоры Дмитриев-Мамонов и Лихарев и поручик Бахметев. Никакого отношения к Сенату они не имели, но, как преображенец Щепотев, эти трое оказались облечены властью судить сенаторов потому, что они были – гвардейцы.

Когда в 1723 году судили сенатора Шафирова, то, наряду с такими персонами, как сенаторы Брюс и Мусин-Пушкин, в состав суда вошли два гвардейских капитана – Бредихин и Баскаков, два «государева ока».

Когда во время податной реформы, начавшейся в конце 1710-х годов с переписи населения, гражданские чиновники и армейские офицеры не справлялись с этой гигантской задачей или саботировали ее, то для контроля и устрашения по стране рассылались десятки гвардейских офицеров, сержантов и солдат, наделенных огромными полномочиями. Крупных чиновников из местной администрации гвардейцы держали «в оковах на чепях и в железах непрестанно». Тем, кто запаздывал в отправке ревизских сказок в столицу, гвардейскими эмиссарами «чинено… жестокое наказание батожьем и держаны в тюрьме многие числа».

По своим функциям это была новая опричнина, вставшая де-факто между царем и всеми остальными. Хронологически возникновение этой «гвардейской опричнины» как систематического и последовательного явления идеально совпадает с периодом «дела царевича Алексея» – моментом открытого кризиса во взаимоотношениях Петра и России.

Трезвый исследователь эпохи Павел Николаевич Милюков писал: «Мы имеем… наглядное доказательство того высокого доверия, которое Петр, вообще такой недоверчивый, выказывал своей дворянской[3]3
  Термин «дворянская гвардия» вызывает серьезные сомнения, тем более что сам Милюков страницей ранее писал о комплектовании «потешных» из придворных товарищей юного царя, мелких дворян и «совсем простого происхождения ребят». Гвардия включала в себя выходцев из всех сословий (мы в этом еще убедимся) и была явлением принципиально внесословным.


[Закрыть] гвардии. В ту пору, когда, как мы видели, он стал сомневаться в своих ближайших сотрудниках и товарищах, – для того чтобы расследовать их темные дела, наказать их и вообще дать им понять, что он может обойтись и без них, – Петр не нашел ничего лучшего, как обратиться к своим майорам гвардии. Это был его последний ресурс. Майоры, полковники и капитаны гвардии явились председателями следственных комиссий и членами судов, обнаруживших целый ряд хищений и беспорядков в деятельности ближайших помощников Петра. Известен рассказ Фокеродта, что в последний год жизни Петр, „потеряв всякое терпение“, сам вошел во все подробности следственных дел, посадил возле себя, в особой комнатке своего дворца, одного из таких доверенных людей, генерал-фискала Мякинина, и на его вопрос, отсекать ли ветви или рубить самый корень, ответил: „искореняй все“»[4]4
  Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. Ч. 3. Вып. первый. СПб., 1903. С. 153.


[Закрыть].

Да, в последние годы и месяцы жизни Петр, видя неожиданные результаты своей деятельности – тотальную развращенность соратников, которой он и приписывал неудачи во внутренней политике, готов был «искоренять все» руками полковника Мякинина и иже с ним. Он готов был все и вся заменить верными и честными гвардейскими офицерами и сержантами. Гвардию коррупция если и коснулась, то в незначительной степени – нам неизвестны «гвардейские дела» о взятках или воровстве.

«Потеря терпения», тяжкое душевное состояние Петра в последние годы, о котором выразительно писал Ключевский, напоминает нам предсмертную драму другого великого демиурга – Ленина. Но, в отличие от свирепого реформатора XX века (который, быть может, того не сознавая, шел по стопам первого императора), Петр не пытался сменить модель – он просто не знал, по своему психологическому устройству, другого пути. Внутриполитический кризис он по-прежнему старался забить внешнеполитической активностью – кончилась двадцатилетняя Северная война, тут же началась Персидская. Изнурением основной территории страны добывались все новые пространства. Приобретение новых пространств оправдывало крайнюю степень военизации государства. Военизация государства давала возможность придавать положению видимость стабильности, используя верность и жестокую энергию гвардейских эмиссаров.

Использование военной силы для решения внутриполитических и экономических задач всегда есть признак не только кризисности положения и неорганичности структуры управления, но и растерянности власти. Когда Кромвель вошел в неразрешимый конфликт с парламентской системой Англии и не знал, как из него выйти, то он – при всем его незаурядном уме и политическом чутье – не нашел ничего лучшего, как ввести знаменитый режим генерал-майоров, отдав страну в руки лично ему преданных боевых соратников, своих гвардейцев. Но, в отличие от Петра, он быстро понял порочность этого принципа и отказался от него. Россия же была отдана во власть военизированного управления – на столетия.

Одной из главных неудач Петра было то, что ему не удалось создать единую структуру управления, пронизывающую государственный аппарат, армию и гвардию, церковь, податные сословия. Он подходил к этой грандиозной задаче чисто механистически, не желая учитывать жизненные интересы различных групп. Интересы чиновничьего аппарата и армии совпадали только частично. Аппарат к концу 1710-х годов оказался чисто функционален по отношению к армии. Он существовал главным образом для того, чтобы снабжать армию всем необходимым, грабя податные сословия. Естественным образом интересы податных сословий категорически не совпадали с интересами аппарата и армии. Государство стремилось взять у народа как можно больше, ничего не давая взамен. Менее всего оно выполняло свою роль защитника гражданина. Он был беззащитен перед бесчинством чиновника или тем более офицера, сержанта, солдата.

К концу царствования Петра в стране явно обозначились две параллельные структуры управления – гражданская и военная. Элитой второй структуры была гвардия в своей политико-административной ипостаси.

Гражданский аппарат по сравнению с гвардией был неотлаженным, неуклюжим, медлительным, вороватым, лишенным сознания своей миссии, которое было так сильно в гвардии. Гвардия встала высоко над аппаратом и безжалостно контролировала его. Гвардейский сержант мог, как мы знаем, посадить чиновника куда выше себя чином «на чепь», бить его батогами.

Мы знаем, какое огромное значение придавал Петр всем видам государственного контроля над всеми видами деятельности подданных. Вместе с образованием Сената создан был и институт фискалов – государственных контролеров. Руководители и этого воинства – обер-фискалы – не оправдывали доверия царя и попадали на плаху. Не вполне доверял Петр и рядовым фискалам. Когда по настоянию обер-фискала Нестерова решено было начать следствие по делу сибирского губернатора князя Гагарина, эта миссия поручена была не чиновникам-фискалам, а гвардии майору Ивану Лихареву, соратнику гвардии майора Дмитриева-Мамонова на розыскном поприще.

А в 1721 году Петр издал следующий красноречивый указ: «Понеже государственного фискала вскоре еще выбрать не можем: того ради пока оный учинен будет определяем по одному из штаб-офицеров от гвардии быть при сенате, перемещаясь помесячно».

Это очень важный документ. Дело не только в лишнем подтверждении уникальной роли гвардейцев в организации всеобъемлющего государственного контроля и регулирования, но и в том, что, судя по этому указу, круг гвардейских офицеров, принимавших участие в этой деятельности, был чрезвычайно широк: они сменялись ежемесячно!

Когда Милюков писал, что майоры гвардии оказались «последним ресурсом» Петра, он имел в виду совершенно определенное явление, которое историки назвали «майорскими розыскными канцеляриями»[5]5
  История «майорских розыскных канцелярий» исследована в работе В. И. Веретенникова «История тайной канцелярии петровского времени». Харьков, 1910.


[Закрыть].

Возникновение «майорских розыскных канцелярий» объясняется недоверием царя всем звеньям аппарата. Первые наметки этих канцелярий появились уже в 1713 году, когда гвардии майор Иван Ильич Дмитриев-Мамонов послан был в Вологду с приказом расследовать «экономические преступления» тамошних купцов и проверить сведения о взяточничестве наборщиков рекрутов. Но конституированы майорские канцелярии были специальным указом в конце 1717 года – в разгар следствия по делу царевича.

Майорские розыскные канцелярии никак не входили в общую аппаратную структуру, являясь, с существенными оговорками, прообразом секретных комитетов Николая I. Это была именно параллельная система, замыкавшаяся – что особенно важно – только на самого царя. Так же как секретные комитеты отчитывались перед создававшим их императором. И то и другое было попыткой противопоставить что-то бюрократии, уже в петровские времена осознавшей свой кастовый интерес и выработавшей способы защиты этого интереса.

На примере первой и едва ли не самой значительной из майорских канцелярий – канцелярии Ивана Дмитриева-Мамонова – можно понять основополагающий принцип их образования.

Гвардии майор Дмитриев-Мамонов, Рюрикович и свойственник царя (женатый морганатическим браком на племяннице Петра царевне Прасковье), начал службу еще в потешном Преображенском полку. (Это, кстати, еще раз подтверждает огромный социальный и сословный разброс состава гвардии – от Рюриковича до вчерашнего конюха.) Отличился в боях Северной войны. Был сотрудником Петра в составлении воинских уставов. То есть во главе первой «неформальной» розыскной организации Петр поставил лично близкого себе человека, дав ему огромные права – розыскная канцелярия гвардии майора могла сама арестовывать, вести следствие, пытать – «розыскивать накрепко» – и даже выносить приговор. При этом царь постоянно контролировал деятельность канцелярий, получая от них подробные донесения.

Главой другой канцелярии стал гвардии майор Семен Салтыков, принципиальный сторонник самодержавной власти, сыгравший большую роль в восстановлении самодержавия в феврале 1730 года. Канцелярия Салтыкова вела, в частности, следствие по делу о хищениях, к которому прикосновенны были такие персоны, как Меншиков и генерал-адмирал Апраксин.

Еще одной канцелярией ведал гвардии майор Андрей Ушаков, впоследствии грозный глава Тайной канцелярии при нескольких царствованиях.

В эту же систему входила и канцелярия гвардии подполковника князя Василия Долгорукова, специально расследовавшая злоупотребления Меншикова.

Одна из канцелярий занималась – параллельно с гласным следствием – исследованием дела о сообщниках царевича Алексея.

Можно сказать, что в 1715–1718 годах образовалась целая сеть этих гвардейских следственных органов, подотчетных только Петру и возглавлявшихся лично ему преданными лицами.

На основе этих гвардейских следственных органов, в процессе расследования дела царевича Алексея, выросла Канцелярия тайных розыскных дел – страшная секретная полиция с широчайшими полномочиями.

Те особые функции, которые возложены были Петром на гвардию, развили в ней сознание своей особости, своей вознесенности над всем остальным в стране. И это сознание осталось жить в умах гвардейцев – целое столетие.

Протавопоставив гвардию бюрократии, Петр создал совершенно новую для России ситуацию. Наиболее активная часть дворянства – составлявшая костяк гвардии, воспитанная в стремительном процессе реформ, после смерти императора уже органически не могла подчиниться правительствующей бюрократии, слиться с нею.