Текст книги "Мятеж реформаторов: Когда решалась судьба России"

Автор книги: Яков Гордин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Ключевский специально обратил на это внимание. Говоря о дворцовых переворотах, которые имели куда более глубокий смысл, чем просто смена персон на престоле, он писал: «Одна особенность этих переворотов имеет более других важное политическое значение. Когда отсутствует закон, политический вопрос обыкновенно решается господствующей силой. Такой силой в русских дворцовых переворотах прошлого века была привилегированная часть созданной Петром регулярной армии, два гвардейских полка – Преображенский и Семеновский, к которым в царствование Анны прибавились два других – пехотный Измайловский и Конногвардейский. Гвардия принимала деятельное участие во всех затруднениях, возникавших из вопроса о престолонаследии. Ни одна почти смена на престоле в означенные 38 лет не обошлась без решающего вмешательства гвардии»[6]6
  Ключевский В. О. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 27.


[Закрыть].

К сожалению, Ключевский не разработал этот сюжет, но на двух страницах, ему посвященных, он наметил ряд важнейших соображений, как совершенно точных, так и, с нашей точки зрения, требующих коррекции.

Первое самостоятельное выступление гвардии как политической силы произошло сразу после смерти первого императора. Ключевский суммирует сведения источников: «28 января 1725 г., когда преобразователь умирал, лишившись языка, собрались члены Сената, чтобы обсудить вопрос о преемнике. Правительственный класс разделился: старая знать, во главе которой стояли князья Голицыны, Репнин, высказывалась за малолетнего внука преобразователя Петра II. Новые неродовитые дельцы, ближайшие сотрудники преобразователя, члены комиссии, осудившей на смерть отца этого наследника, царевича Алексея, с князем Меншиковым во главе, стояли за императрицу-вдову. Пока сенаторы совещались во дворце по вопросу о престолонаследии, в углу залы совещаний как-то появились офицеры гвардии, неизвестно кем сюда призванные. Они не принимали прямого участия в прениях сенаторов, но, подобно хору в античной драме, с резкой откровенностью высказывали об них свое суждение, грозя разбить головы старым боярам, которые будут противиться воцарению Екатерины. Вдруг под окнами дворца раздался барабанный бой: оказалось, что там стояли два гвардейских полка под ружьем, призванные своими командирами – князем Меншиковым и Бутурлиным. Президент Военной коллегии (военный министр) фельдмаршал князь Репнин с сердцем спросил: „Кто смел без моего ведома привести полки? Разве я не фельдмаршал?“ Бутурлин возразил, что полки призвал он по воле императрицы, которой все подданные обязаны повиноваться, „не исключая и тебя“, – добавил он. Это появление гвардии и решило вопрос в пользу императрицы. Когда в мае 1727 г. Екатерина опасно занемогла, для решения вопроса о преемнике собрались члены высших правительственных учреждений, Верховного тайного совета, Сената, Синода, президенты коллегий; среди них появились и майоры гвардии, как будто гвардейские офицеры составляли особую политическую корпорацию, без содействия которой не мог быть решен такой важный вопрос»[7]7
  Ключевский В. О. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 27.


[Закрыть].

Ключевский не прав, следуя классической схеме и деля противоборствующие группировки по признаку родовитости или безродности. Расстановка сил была сложнее. Это очевидно из примера, лежащего на самой поверхности. Как совершенно справедливо пишет историк, Екатерину I возвели на престол гвардейские полки во главе с Меншиковым и Бутурлиным. Но если Меншиков – выразительнейший образец «нового человека», безродного деятеля, то его союзник Бутурлин – нечто противоположное. Потомок одного из древнейших дворянских родов, восходившего к полулегендарному Радше, служившему Александру Невскому (и, таким образом, дальний родственник Пушкина), Иван Иванович Бутурлин, чьи предки были боярами, ближними стольниками, окольничими, должен был по простейшей логике примыкать к Голицыным и Долгоруким и держать сторону Петра II. Но вся карьера Бутурлина – свидетельство относительности сословного принципа подхода к политической борьбе петровского и послепетровского периода. Офицер Преображенского полка с момента его основания, родовитый Бутурлин оказался одним из самых надежных соратников Петра. Он колебался в 1725 году, прежде чем стал решительно на сторону Екатерины, тем более что с Меншиковым у него были серьезные личные счеты. Но, сделав выбор, именно он сыграл решающую роль в судьбе престола.

Не менее характерна разность позиций родовитых братьев Апраксиных, один из которых, Петр, сенатор, крупный государственный деятель, арестованный в свое время по делу Алексея, но затем оправданный, принял вместе с князем Дмитрием Михайловичем Голицыным сторону Петра II, а генерал-адмирал Федор Апраксин соединился с Меншиковым и Бутурлиным.

Состав политико-психологических групп, как явствует из конкретных фактов, невозможно объяснить социально-сословными причинами. И в Петровскую эпоху, и позже политические союзы в не меньшей степени определялись индивидуальным выбором, уровнем понимания исторической ситуации, степенью осознания своего долга перед страной и характером понимания этого долга. Речь шла в конечном счете о выборе генеральной модели развития России. Выбор этот делался иногда четко, иногда смутно, иногда с высокой долей компромиссности, но суть позиции, вектор движения и определял принадлежность человека к той или иной группировке.

Равно как и группировки в верхах и на уровне среднего шляхетства, гвардия постепенно отыскивала свой вектор, свое понимание пути реформирования и развития государства.

В цитированном уже наброске Ключевского есть важнейшее замечание: «…как будто гвардейские офицеры составляли особую политическую корпорацию…» «Политическую корпорацию» – не занимавшийся специально этой проблематикой Ключевский учуял суть ситуации: русская гвардия превращалась именно в политическую корпорацию.

Дав в нескольких фразах беглый обзор «переворотного периода», Ключевский далее формулирует фундаментальные положения: «Это участие гвардии в государственных делах имело чрезвычайно важное значение, оказав могущественное влияние на ее политическое настроение. Первоначально послушное орудие в руках своих вожаков, она потом становится самостоятельной двигательницей событий, вмешиваясь в политику по собственному почину. Дворцовые перевороты были для нее подготовительной политической школой, развили в ней известные политические вкусы, создали настроение, привили к ней известный политический образ мыслей. Гвардейская казарма – противовес и подчас открытый противник Сената и Верховного тайного совета»[8]8
  Ключевский В. О. Указ. соч. С. 29.


[Закрыть].

Это – мудрый пассаж. Но вместе с тем здесь есть чему возразить. Во-первых, подлинную политическую школу гвардия прошла еще при Петре. К эпохе дворцовых переворотов она пришла уже «политической корпорацией». Ее претензии на решение вопросов, подлежавших компетенции правительствующих учреждений – Сената и Верховного совета, – зиждились на воспоминаниях о той роли, которую отвел ей Петр в последнее десятилетие своего царствования, роли контролирующей и регулирующей силы, подотчетной только царю.

Во-вторых, вряд ли в 1725 и 1727 годах гвардия была просто «послушным орудием» в руках Меншикова и Бутурлина. Она была «послушным орудием» – идеальным орудием – в руках своего создателя. С его смертью она стала во многом самостоятельной силой. Гвардия пошла за Меншиковым и Бутурлиным потому, что их программа в этот момент совпала с программой, органически близкой гвардейской, – Екатерина представлялась преображенцам и семеновцам гарантом буквального следования предначертаниям первого императора. Гвардия выбирала не просто царствующую особу – она инстинктивно выбирала принцип.

Причем выбирала гвардия не между петровской и допетровской Россией. Да, Голицыны и Долгорукие не были полными единомышленниками Петра. Более того, их можно считать оппозицией. Недаром обе семьи были причастны к делу царевича Алексея. Но ни князь Дмитрий Михайлович Голицын, крупный администратор и замечательный политический мыслитель, ни его младший брат Михаил Михайлович Голицын, блестящий генерал, герой Лесной, Полтавы, завоевания Финляндии, ни князь Василий Владимирович Долгорукий, один из любимых полководцев императора, поддерживая внука Петра, и не помышляли о возврате к допетровским временам. Их расхождения с Петром I касались не самой принципиальной необходимости проевропейских реформ, но характера и темпа этих реформ. Как выяснилось через пять лет, оба Голицына и Василий Долгорукий были сторонниками ограничения самодержавия и противниками безмерно возросшей единоличной бесконтрольной власти царя.

Меншиков, Бутурлин, Толстой – лидеры екатерининской группировки – исповедовали самодержавные принципы Петра и стояли за это направление реформы. Их последующее недолгое сотрудничество с Голицыными и Долгорукими было вынужденным компромиссом.

И гвардия, как видим, выбирала в январе 1725 года между двумя тенденциями политического реформирования страны: умеренного, но несомненного движения в сторону ограничения самодержавия и неизбежного при этом увеличения свободы в стране, с одной стороны, и дальнейшего развития и укрепления военно-бюрократического государства, основанного на тотальном рабстве, – с другой.

До самого конца своего правления Петр искал способы уравновесить систему управления, способы создания политической стабильности в стране. Он штудировал европейские государственные установления и, проштудировав, отбрасывал. Он искал свой вариант – чтоб и самодержавие с рабством были целы, и подданные довольны и спокойны, чтоб строжайшая регламентация и «регулярность» торжествовали, и свободная инициатива развивалась во всех сферах.

Петр хотел добра своей стране. Он хотел страну организовать, сделать ее динамичной, единой, сильной. Для этого он и искал свою самодержавно-коллегиальную модель России.

В XVII веке Земские соборы в известной степени объединяли государство и народ. Петр решительно оборвал этот вид связей, рассчитывая пронизать единой структурой аппарат управления, армию и народ.

Ему это не удалось. Если интересы аппарата и армии отчасти совпадали, то интересы народа отнюдь не совпадали с интересами аппарата и армии, составлявших государство. Процветание этого государства держалось на ограблении народа и подавлении его достоинства.

Внушить миллионам крепостных мужиков то почти религиозное почтение к государству, которое испытывала гвардия, Петр не смог. Да и никто не смог бы.

Противоречие это со временем должно было встревожить ум и совесть дворянского авангарда – людей не ослепленных самодовлеющим значением государства и потому не потерявших инстинкта социального самосохранения.

Однако был и еще один принципиальный фактор: государственный аппарат и армия (прежде всего квинтэссенция армейских идеалов – гвардия) отнюдь не были едины.

Разрушив старые связи, Петр не смог создать новые. Противопоставив гвардию бюрократии, он, как сказано, создал новую для России ситуацию. Консервативная по сути своей, замкнутая на собственные интересы «бюрократическая корпорация» мыслила государственную стратегию совершенно по-иному, чем «гвардейская корпорация» с дворянским авангардом во главе. У дворянского авангарда, мощно представленного в гвардии, вырабатывалась своя политико-психологическая задача.

ЗАВОЕВАННАЯ СТРАНА

Роль армии, а особенно гвардии, росла с каждым годом петровского царствования. И это не было прихотью царя или его природным пристрастием к военному делу. В ситуации постоянной войны армия, естественно, выдвигалась на первый план. Страна работала на армию.

Управлять военными методами, опираясь на гвардию, как на силу наиболее организованную, преданную и целеустремленную, Петру казалось правильным и эффективным.

Последние годы царствования главной заботой императора была податная реформа. Суть ее состояла в замене «подворной» подати податью «подушной». То есть единицей для налогообложения становился не двор (одно хозяйство), а душа – взрослый мужчина.

Целью реформы было финансирование армии, на которую при старой форме налога средств не хватало.

Реформа была выгодна государству, но не выгодна населению. Страна сопротивлялась. Военный нажим усиливался. Точность переписи достигалась пытками. Крестьяне отвечали побегами.

В 1724 году с западной границы доносили, что «приходят беглецы, собравшиеся многолюдством, с ружьем и с рогатины и с драгунами держат бой, яко бы неприятели». Яко бы неприятели… Доведенные до отчаяния мужики и в самом деле не считали драгун пограничных застав своими. Как не считали своими гвардейцев, выколачивавших точное число душ для ревизских сказок. Они готовы были бежать в другую страну от этих непривычно одетых и преданных какому-то своему новому богу солдат.

Податная реформа имела прямым и важным следствием не просто увеличение дохода казны. После нее, после тщательной переписи каждый человек был учтен и крепко схвачен самодержавным государством.

«Вольные и гулящие люди», которые испокон веку были на Руси и которых вовсе не надо отождествлять с разбойниками и бродягами, загнаны были в крепостное состояние. «Вольные и гулящие люди» – самим фактом своего существования свидетельствовали о возможности свободного состояния. Это был крайне важный элемент общественного климата допетровской Руси.

Автор фундаментальной работы о податной реформе Е. В. Анисимов пишет: «„Вольным и гулящим“ не было места в сословной системе государства Петра. Их попросту приравнивали к беглым, уголовным элементам и преследовали в соответствии с этим»[9]9
  Анисимов Е. В. Податная реформа Петра I. Л., 1982. С. 250.


[Закрыть].

Декабрист Михаил Александрович Фонвизин, замечательный политический мыслитель и историк, печально заметил: «В его (Петра. – Я. Г.) время в некоторых государствах западных крепостное состояние земледельцев уже не существовало – в других принимались меры для исправления этого зла, которое в России, к несчастию, ввелось с недавнего времени и было во всей силе. Петр не обратил на это внимания и не только ничего не сделал для освобождения крепостных, но, поверстав их с полными кабальными холопами в первую ревизию, он усугубил еще тяготившее их рабство»[10]10
  Фонвизин М. А. Соч. и письма. Иркутск, 1982. Т. 2. С. 115.


[Закрыть].

В 20-е годы армейские полки стали размещаться в тех уездах, которые должны были их содержать. На помещиков была возложена обязанность построить специальные слободы для солдат. Строительство несметного количества специальных изб-казарм требовало массовой вырубки лесов и огромного крестьянского труда.

Если сравнивать ситуацию с временами Ивана Грозного, то можно сказать, что в результате податной реформы старая идея разделения страны на земщину и опричнину радикально трансформировалась – осталась одна всеобъемлющая опричнина.

Страна выбивалась из сил, но, устрашенная военной мощью власти, не решалась на открытое сопротивление, а прибегала к обману на всех уровнях. Петру приходилось увеличивать и увеличивать сложную многоступенчатую систему контроля. В 1722 году учреждена была при Сенате должность генерал-прокурора с куда большими полномочиями, чем генеральный ревизор. Вместе с учреждением Сената учрежден был и институт фискалов – государственных контролеров.

Колеса гигантской государственной машины, непрерывно усложнявшейся, скрежетали надсадно. Зубец не попадал в зубец. Между персонами Сената и средним слоем бюрократов разгорался смертельный антагонизм. Фискалы жаловались царю: «А когда приходим в сенат с доношениями, и от князей Якова Федоровича (Долгорукого. – Я. Г.) да от Григория Племянникова безо всякой нашей вины бывает к нам с непорядочным гордым гневом всякое немилосердие, еще ж с непотребными укоризны и поношением позорным, зачем нам, рабам твоим, к ним и входить опасно. Племянников называет нас уличными судьями, а князь Яков Федорович – антихристами и плутами».

Ставший впоследствии обер-фискалом Алексей Нестеров доносил царю: «Некоторые из них, сенаторов, не только по данным им пунктам за другими не смотрят, но и сами вступили в сущее похищение казны вашей под чужими именами, отчего явно и отречься не могут: какой же от них может быть суд правый и оборона интересов ваших?»

В этом бурлении взаимной ненависти, борьбы группировок, которые отнимали значительную часть энергии государственного аппарата, гвардия как некая автономная, нейтральная сила по логике вещей должна была выполнять функции суперконтроля и регуляции.

Когда в 1722 году обер-фискал Нестеров, шеф многочисленных доносчиков, оправдывая характеристику, данную ему князем Яковом Долгоруким, был уличен в крупных злоупотреблениях, пытан и казнен, то делом его вместе с генерал-прокурором Ягужинским занимался гвардии капитан Пашков.

В январе 1723 года на заседании Сената было объявлено: «Понеже бывший обер-фискал Нестеров явился ныне во многих преступлениях, того ради его императорское величество указал искать в генерал-фискалы и обер-фискалы добрых людей…»

Последние семь-восемь лет петровского царствования напряжение в стране нарастало.

Неспокойно было в армии. При расследовании дела царевича Алексея выявилась связь его с крупным военачальником князем Василием Владимировичем Долгоруким, который был закован и сослан. Выяснились небезосновательные надежды наследника на героя Лесной и Полтавы генерала Михаила Михайловича Голицына, надежды на знаменитого кавалерийского генерала Боура.

Солдаты армейских полков дезертировали тысячами, истомленные дальними и теперь уже не совсем понятными им походами в Европу, на Каспий, тяжким трудом на верфях, на каналах.

Как единая организация надежна была только гвардия.

Размышляя в сибирской ссылке о результатах петровского царствования, декабрист Фонвизин пришел к такому убеждению: «…Гениальный царь не столько обращал внимание на внутреннее благосостояние народа, сколько на развитие исполинского могущества своей империи. В этом он точно успел, приготовив ей то огромное значение, которое ныне приобрела Россия в политической системе Европы. Но русский народ сделался ли от того счастливее? Улучшилось ли сколько-нибудь его нравственное, или даже материальное состояние? Большинство его осталось в таком же положении, в котором было за 200 лет. Если Петр старался вводить в Россию европейскую цивилизацию, то его прельщала более ее внешняя сторона. Дух же этой цивилизации – дух законной свободы и гражданственности был ему, деспоту, чужд и даже противен. Мечтая перевоспитать своих подданных, он не думал вдохнуть в них высокое чувство человеческого достоинства, без которого нет ни истинной нравственности, ни добродетели. Ему нужны были способные орудия для материальных улучшений по образцам, виденным им за границей…»[11]11
  Фонвизин М. А. Указ. соч. С. 114.


[Закрыть]

Это удивительно точные слова. Но при этом декабрист упустил один существенный момент – сам того не желая, Петр дал толчок необратимому процессу, приведшему к возникновению таких людей, таких граждан, каким был сам генерал Фонвизин и его соратники. Парадоксальность процесса была в том, что порожденные им деятели выступили 14 декабря с оружием в руках против его результатов – неограниченного деспотизма, крепостного рабства, экономической ограниченности и политического авантюризма самодержавной империи.

Петр не хотел появления русских дворян декабристской формации – но он был их отцом.

ЗАБОТЫ ВЕРХОВНОГО ТАЙНОГО СОВЕТА

Петр оставил своим наследникам государство в положении тяжком и угрожающем. Более чем двадцатилетняя Северная война, войны с Турцией и Персией истощили человеческие и финансовые ресурсы России.

Кроме того, к началу 1726 года стало ясно, что наспех созданная Петром структура власти не обеспечивает необходимого политического равновесия в верхах. Многих раздражало особое положение Меншикова. Его бестактность вызвала озлобление Сената. Правительственная междоусобица замедляла движение дел.

В январе 1726 года разнеслись слухи о возможном государственном перевороте, направленном против Екатерины и Меншикова в пользу царевича Петра. Ждали похода на Петербург с Украины главных сил русской армии, которыми командовал князь Михаил Голицын.

Впервые возникла реальная опасность конфликта гвардии и армии. Было ясно, что дело не только в правительственных склоках. Измученная страна требовала мер скорых и эффективных. И напряжение, идущее снизу, неизбежно передавалось верхам.

В этой ситуации был создан – в феврале 1726 года – Верховный тайный совет. «Быть при нас в Тайном верховном совете нижеписанным персонам: генерал-фельдмаршалу и тайному действительному советнику светлейшему князю Меншикову; генерал-адмиралу и тайному действительному советнику графу Апраксину; государственному канцлеру, тайному действительному советнику графу Головкину; тайному действительному советнику графу Толстому; тайному действительному советнику князю Голицыну; вице-канцлеру и тайному действительному советнику барону Остерману». – говорилось в указе императрицы Екатерины.

При этом Сенат, созданный Петром как высшая правительственная инстанция, был лишен теперь наименования «правительствующий» и отошел на второй план.

Иностранные дипломаты восприняли образование Совета как начало перехода к новой форме правления. Их догадки были небезосновательны. Верховный тайный совет, явившийся результатом компромисса между группировкой Меншикова и оппозицией, призванный объединить правительство в критический момент и сделать управление действенным, этот Верховный тайный совет вместе с тем фактически ограничил самодержавную власть императрицы. Правда, Екатерина вскоре попыталась нейтрализовать и этот предварительный шаг, введя в Совет своего зятя герцога Голштинского, который, как член царствующего дома, и занял там главенствующее положение. Но, как мы увидим, возникновение Совета имело последствия далеко идущие…

Верховный тайный совет занялся тем, что не удалось исправить Сенату, – положением крестьян и проблемой финансов.

Через несколько месяцев после своего возникновения совет рассмотрел обширную записку, в числе авторов которой были Меншиков и Остерман: «Как вредно для государства несогласие – о том нечего упоминать; это обнаруживается не только в духовных и других государственных делах, но и относительно бедных русских крестьян, которые не от одного хлебного недорода, но и от подати подушной разоряются и бегают, тако же от несогласия у офицеров с земскими управителями и у солдат с мужиками. Если армия так нужна, что без нее государству стоять невозможно, то и о крестьянах надо иметь попечение, потому что солдат с крестьянином, как душа с телом, и когда крестьянина не будет, тогда не будет и солдата. Теперь над крестьянином десять и больше командиров находится вместо того, что прежде был один, а именно из воинских, начав от солдата до штаба и до генералитета, а из гражданских – от фискалов, комиссаров, вальдмейстеров и прочих до воевод, из которых иные не пастырями, но волками, в стадо ворвавшимися, называться могут; тому ж подобны и многие приказчики, которые за отлучкою помещиков своих над бедными крестьянами чинят, что хотят. Поэтому надо всему генералитету, офицерам и рядовым, которые у переписки, ревизии и экзекуции, велеть ехать немедленно к своим командам, ибо мужикам бедным страшен один въезд и проезд офицеров и солдат, комиссаров и прочих командиров, тем страшнее правеж и экзекуции; крестьянских пожитков в платеж не достает, и крестьяне не только скот и пожитки продают, но и детей закладывают, а иные и врозь бегут. Надобно заметить, что хотя и прежде крестьяне бегали, однако бегали в своем государстве от одного помещика к другому, а теперь бегут в Польшу, к башкирцам, в Запорожье, в раскол: и так мы нашими крестьянами снабжаем не только Польшу, но и собственных своих злодеев».

Нет никаких оснований заподозрить патологического стяжателя Меншикова или холодного кондотьера Остермана в бескорыстном человеколюбии. Просто-напросто, внимательно исследовав положение разных слоев населения России, они ужаснулись возможным последствиям для государства, а стало быть, и для самих себя этого всеобщего разорения. В записке не только о крестьянстве шла речь: «Купечество в Российском государстве едва не совсем разорено…»

После долгих обсуждений, в ходе которых всерьез говорилось, что-де скоро подати брать не с кого будет, ибо податное сословие разбегается, решено было делать крестьянам разные облегчения – в том числе убрать из деревень офицеров и солдат.

Но поскольку снижение податей означало сокращение доходов, то решено было сильно сократить бюрократический аппарат, съедавший массу средств.

Однако все это были полумеры. Рабство и бесправие крестьян, военно-полицейские способы управления были той злой почвой, на которой взрастал и усиливался политический и экономический кризис империи.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ АРГУМЕНТЫ

Если последним аргументом короля (царя, императора) является, как известно, артиллерия, то предпоследним можно считать ружье со штыком.

Поскольку политические группировки в России послепетровского периода не опирались на сколько-нибудь широкие общественные движения, что придавало политической борьбе простой и прямолинейный характер, то естественной опорой оставалась военная сила.

Гвардия возвела на престол Екатерину I. Прочного равновесия в верхах не наступило и после образования Тайного совета. Каждая группировка опиралась на очень конкретные воинские части.

Острый и внимательный наблюдатель полковник Манштейн, описывая в своих записках падение Меншикова в 1727 году, говорил: «В своем смятении он худо сделал, что распустил по квартирам свой Ингерманландский полк, который он расставил было для своей безопасности близ своего дворца на Васильевском острову. Этот полк, которого Меншиков считался полковником с самого начала его образования, был вполне ему предан, и то верно, что он внушал не мало уважения врагам князя».

Ингерманландский полк, лично Меншиковым сформированный, был сильным полком трехбатальонного состава, прекрасно обученным и прошедшим с Александром Даниловичем многие сражения Северной войны. Фактически это была его личная гвардия. И его важный аргумент в политическом споре.

На следующий день после того, как ингерманландцы рассредоточились по ротным квартирам, Меншиков был арестован. Гвардейские полки под держали не фактического, а законного главу государства – Петра II.

Но первой полностью осознанной политической акцией гвардии было устранение конституционалистов в 1730 году.

Избрание в 1730 году императрицей вдовствующей курляндской герцогини Анны Иоанновны, племянницы Петра I, в некоторых чертах своих напоминает избрание на московский престол Василия Шуйского в 1606 году. Выбранный на царство Земским собором «узкого состава» – представителями сословий Москвы – через несколько дней после гибели самозванца, Шуйский дал своим подданным весьма серьезные гарантии по сравнению с царствованиями Годунова и особенно Грозного.

Шуйский обещал каждому справедливый суд и наказание только по суду, неприкосновенность имущества осужденных, то есть отмену столь часто практиковавшихся в Московском государстве конфискаций фамильного достояния после казни или опалы одного из членов семьи; обещано было, что царь не станет слушать ложных доносов, все жалобы разбирать тщательно с очными ставками; царь обещал охранять безопасность граждан.

Шуйский провозгласил свои обещания в Успенском соборе перед московскими людьми – боярами, дворянами, посадскими, – а затем включил их в грамоты, разосланные по стране.

Как писал Ключевский: «…Царь Василий затеял небывалую новизну, поклялся ни над кем не делать никакого дурна без собора…»[12]12
  Ключевский В. О. Боярская дума древней Руси. Изд. 3. М., 1902. С. 365.


[Закрыть]

Академик Л. В. Черепнин считал, что «это было отступление от принципов самодержавия Ивана Грозного»[13]13
  Черепнин Л. В. Земские соборы русского государства в XVI–XVII вв. М., 1978. С. 156.


[Закрыть]. Да, если помнить, что еще четверть века назад каждый житель Московского государства мог быть убит по прихоти царя и его присных, если помнить, что право бесконтрольно распоряжаться жизнью и смертью своих подданных, не говоря уже об их имуществе, считалось естественной прерогативой самодержца, то обещания Шуйского были моментом принципиально новым.

Шуйский правил в ситуации гражданской войны и нажима извне. Серьезного следа в государственной его практике обещания 1606 года не оставили. Но они были. А такого рода прецеденты закрепляются в политическом сознании страны.

Как прецедент «запись Шуйского» сыграла роль на Соборе 1613 года при избрании на царство Михаила Романова. Ибо есть основания полагать, что и Михаил был при вступлении на престол ограничен схожими условиями.

Но и в том и в другом случае это не было добровольным даром царя. Русская история доказывает, что каждая уступка была вырвана у российского самодержавия силой или угрозой силы. Путь России к формации Николая I отнюдь не был гладким и последовательным. Более двухсот лет – от крестьянской войны Болотникова до восстания 14 декабря – Россия отчаянно сопротивлялась, пытаясь сначала не допустить, а потом стряхнуть с себя неограниченное самодержавие и крепнущее вместе с ним крепостничество. Двести с лишним лет самодержавие, несмотря на страшные уроки царствования Ивана Грозного и Смутного времени, волокло страну по этому катастрофическому пути, с огромной жестокой энергией подавляя попытки сопротивления. Так было, пока Николай I, расстреляв картечью мятежников 14 декабря, не сконцентрировал все политические, общественные и экономические пороки системы и не доказал результатами своего царствования, что так жить нельзя.

Петр I гениальной волей и железной рукой всякую оппозицию неограниченному деспотизму сломил или загнал под землю. Но вскоре после его смерти выяснилось, что формула: «Так жить государство не может» – владеет умами многих близких его сподвижников. И ровно через пять лет после той зимней ночи, когда гвардейские полки шли по снежным улицам Петербурга, чтобы громом барабанов под окнами дворца заявить о своем выборе, в другой, древней столице страны произошел взрыв, выбросивший из-под земли, из-под спуда страстные мечтания десятков и сотен дворян разных рангов и социальных уровней об ограничении деспотизма, о «положительных законах», об увеличении общего количества свободы в стране, где она, свобода, последние пятьдесят лет все шла на убыль.

В 1730 году, когда Петр II внезапно умер и прямых наследников российского престола не осталось, будущее престола оказалось в руках Верховного тайного совета. И тут оказалось, что лидер Совета князь Дмитрий Михайлович Голицын давно уже продумал и разработал, с учетом европейского, особенно шведского, опыта проект ограничения самодержавия. Вдовствующей курляндской герцогине Анне Иоанновне, избранной Тайным советом русской императрицей, предложены были «кондиции», лишавшие ее права единолично распоряжаться государственными финансами, вопросами войны и мира, жизнью и имуществом подданных. Анна Иоанновна приняла эти условия. Каждый знавший историю человек, в том числе и князь Голицын, соотносили эти «кондиции» с клятвой Шуйского в 1606 году.