Текст книги "Неизвестный солдат"

Автор книги: Вяйнё Линна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Глава вторая

I

Малоезженый проселок – собственно, лишь две колесные колеи, – извиваясь, проходил через глухой еловый лес. Справа и слева от него стояли палатки, возле которых суетились солдаты. Перед каждой палаткой в выкопанной в земле яме горел костер, в пламени костров мирно грелись солдатские котелки.

Палатки были поставлены вчера вечером, и солдаты на некоторое время притихли, так как дежурный унтер-офицер при обходе предупредил:

– Чтоб никакого шума. До границы от силы два километра.

К этой мысли скоро привыкли, но все же отныне в людях можно было заметить особую сдержанность. Правда, за неимением другого дела они весь день играли в карты, но можно было увидеть и таких, которые тихо сидели у костра и, поглощенные своими мыслями, глядели в огонь. Если случалось что-нибудь сказать, то говорили вполголоса – предосторожность, казавшаяся несколько комичной, если принять во внимание, что солдаты рубили лес на дрова и удары топора на километры разносились окрест.

Прошло уже более двух недель с того дня, как батальон покинул бывшее пожарище. Запыленных и с затекшими ногами солдат выгрузили на обочину. Потом их разместили в палатках, и там они мало-помалу осознали всю серьезность положения. Магазины были набиты патронами, а подразделения доведены до состава военного времени – все это неопровержимо свидетельствовало о том, что идет настоящая подготовка к войне. Затем они услышали, что Германия «в целях предотвращения нападения со стороны России» сама напала на нее. «Этот бродяга из Германии» двинулся-таки в поход, и теперь оставалось только ожидать, когда «за ним и наши потащатся». Так охарактеризовал ситуацию Лахтинен, но остальные не разделяли его точку зрения. Напротив, они скорее придерживались противоположного мнения: Германия свяжет такие большие силы русских, что финны легко разобьют все их соединения. Так уж велика сила мании величия.

Вчера вечером они пришли маршем к границе, свернули на эту лесную дорогу и стали здесь лагерем.

Командирская палатка пулеметной роты стояла прямо у дороги. Из нее выполз младший сержант Миелонен и крикнул:

– Кто хочет послушать последние известия, идите сюда! После новостей министр выступит с речью. Передайте другим.

Две палатки третьего взвода находились рядом с командирской, и капитан с удовольствием слушал, что говорят в них солдаты. Как любитель всего бесхитростного и энергичного он всегда симпатизировал Хиетанену, а теперь был особенно расположен к нему. Бодрая живость Хиетанена приводила всех в веселое расположение духа и мешала предаваться мрачным размышлениям. Именно по этой причине Хиетанена, а не Лехто назначили заместителем командира взвода. Хотя в других отношениях капитан знал Лехто как дельного унтер-офицера, способность благотворно влиять на товарищей у Лехто отсутствовала. Вокруг него была пустота. Его суровость и недружелюбие отталкивали от него людей. А непосредственность Хиетанена, напротив, крепчайшими узами связывала его с солдатами, и у него были все данные для того, чтобы служить для них примером. Помимо того, капитан, хорошо разбиравшийся в людях, был убежден, что Хиетанен и в бою сумеет постоять за себя.

– Последние известия послушать можно, а что скажет министр – наплевать. Мне от этого ни тепло, ни холодно. Комары от этого кусаться не перестанут.

Капитан засмеялся. Такие люди нужны. Они необходимы, даже незаменимы, что и докажет боевое крещение. Хиетанен успешно выдержит испытание.

В течение дня капитан то и дело поглядывал на карту, сложенную под целлулоидом его планшета: примерно здесь. Вот здесь третий взвод пройдет боевое крещение.

Было известно, что первая линия обороны противника находится на некотором расстоянии от границы. Перед нею – боевое охранение, которое нужно будет сбить. Второй батальон должен наступать по фронту, а батальон, в состав которого входила рота Каарны, должен ударить во фланг и перерезать коммуникации противника. Плохо было лишь то, что впереди простиралось открытое труднопроходимое болото, которое предстояло преодолеть третьей роте. Взвод Коскелы должен обеспечить ей огневое прикрытие. Прямо за ним Каарна предполагал разместить командный пункт. Капитан был недоволен своей должностью. Командир пулеметной роты – кто он такой? Паркетный шаркун, черт побери! Но так будет не долго. У него в перспективе уже батальон. И к тому же никто не может запретить ему поставить свой командный пункт хоть перед стрелковой цепью… Уж это точно… Гм-та-та… Тра-ля-ля…

Голос Миелонена раздавался теперь у других палаток. Какое-то время спустя Каарна услышал рядового Сало:

– Да, да, идем, идем! Айда, ребята, слушать радио. Последние известия и речь министра.

Мало-помалу у командирской палатки стали собираться солдаты. Доносившаяся из нее слабая музыка стала громче – кто-то крутил ручку настройки. Когда музыка кончилась, начали передавать последние известия:

– Военно-воздушные силы Советского Союза продолжали свои налеты на территорию Финляндии и бомбардировали некоторые населенные пункты. Наши потери незначительны. На границе противник продолжал в нескольких местах обстреливать из орудий финляндскую территорию, и в отдельных пунктах наши войска отразили атаки мелких подразделений противника.

Затем следовало сообщение из «ставки фюрера»:

– Наступление на Восточном фронте продолжается. Мощные танковые клинья продвинулись до…

Воинственный голос перечислял названия городов, о географическом положении которых большинство солдат имело лишь крайне смутное представление. Какой-то Черчилль и какой-то Рузвельт сказали нечто, имеющее, бог весть почему, очень большое значение. После этого должен был сказать речь финский министр.

– Какой? – шепотом спросил кто-то у Миелонена, но тот отрезал:

– Я не запомнил. Сейчас объявят. Я из министров никого не знаю. Какой-нибудь да разинет пасть.

Миелонен, родом откуда-то из-под Куопио, был несколько своенравным, но, впрочем, очень толковым молодым человеком. Когда создавали отделение управления роты, капитан назначил Миелонена его командиром, и это еще прибавило Миелонену важности. «Мы с капиталом организовали», – важно повторял он. На все вопросы солдат он постоянно отвечал надменным «всезнающим» тоном: «Ну, это будем делать так-то и так-то, как же иначе?»

Но министров не знал и он: «Разве их всех упомнишь?»

После передачи последних известий послышалось тихое шуршание бумаги, сдавленный шепот и осторожное покашливание. Потом началось:

– Соотечественники! Вооруженные силы Советского Союза без объявления войны во многих местах перешли финляндскую границу. Наши силы обороны повсюду отбили это нападение, воздерживаясь от нарушения советско-финляндской границы. Ввиду непрекращающихся попыток нарушения нашего нейтралитета правительство констатирует, что Финляндия и Советский Союз находятся в состоянии войны…

Далее следовало подробное перечисление случаев нарушения границы и отчет правительства о принятых мерах. Под конец министр начал жать на эмоции, растравляя сердце финского народа:

– Водоворотом событий большой политики мы вторично поставлены перед лицом суровых испытаний. Второй раз за короткое время финнам приходится выступать на защиту родного дома и отечества. Мы хотели лишь одного – иметь возможность мирно отстраивать нашу страну и привести ее к еще большему расцвету, но происки нашего врага не позволили нам этого. Мы не желаем войны, но столь же мало мы можем поступиться нашей свободой и независимостью. С таким же единодушием, как и в дни Зимней войны, финский народ вступает в борьбу за свою свободу. Предводительствуемая маршалом, наша испытанная героическая армия стоит на наших границах, готовая отбить любое нападение. На этот раз мы не одиноки. Армия могущественной Германии уже нанесла сокрушительные удары по нашему общему врагу. Наша вера в конечную победу незыблема, и, сознавая, что наше дело верное, мы вступаем в борьбу за все то, что для нас священно и дорого…

– Смотрите, ребята! Пушки везут.

Из-за поворота дороги послышалось конское ржание и окрики возниц:

– Н-но, пошла! Чего стала… Н-но, пошла!

Показалось первое орудие – трехдюймовая пушка, которую везла взмыленная упряжка. Возницы погнали лошадей в гору, и орудие заколыхалось так, что закачалось навешенное на него солдатское снаряжение.

Артиллеристы были все из запаса, в большинстве своем люди в летах. Они старались помочь лошадям, толкая орудие, но скорость движения была такова, что они, пожалуй, только висли на пушке добавочным грузом. Последним шел низкорослый пожилой резервист. Струйки пота текли по его запыленному лицу, оставляя светлые полосы, козырек фуражки приходился где-то между ухом и глазом, оттянутый тяжелыми сумками с патронами пояс съехал вниз. Мундир собрался мешком выше пояса, две пуговицы расстегнулись, и в открывшуюся прореху выглядывала толстая фланелевая рубаха с клеймом. Брюки были слишком длинны, а поскольку на солдате были не сапоги, а башмаки, то он заправил брюки в носки, так что они безобразно раздулись, и закрепил их булавками. Когда упряжка, двинувшись под гору, прибавила ходу, он почти побежал за ней, не глядя по сторонам, озабоченный единственно тем, чтобы не отстать.

Лучи вечернего солнца там и сям падали меж стволов елей на дорогу, над которой висели тучи комаров, редевшие всякий раз, как по дороге проезжала пушка. Несмотря на мрачность елей, летний вечер был спокоен и прекрасен. Зелено светился мох, когда на него падал свет, и вспыхивал металл орудий, отражаясь в лучах солнца.

Дорога гудела, фыркали лошади, солдаты кричали на них, погоняя, министр продолжал говорить:

– …Отважные мужчины Финляндии! Мы родились свободными, свободными жили и с поднятой головой выступаем против тех, кто хочет отнять у нас свободу. Наш путь ясен, и мы знаем его. Он предначертан великими делами наших отцов, драгоценным наследием, которое они нам оставили.

Старый солдат, тяжело дыша, бежал за своей пушкой. Бойцы пулеметного взвода, собравшись у дороги, уже не слушали министра и с интересом рассматривали орудия. Артиллерия выглядела внушительно, несмотря на отчаянные жалкие усилия пожилого человека угнаться за подводой.

– Таких старых не следовало бы посылать на фронт, – проворчал кто-то.

Рядовой Сало был всецело зачарован видом этих, в сущности, уже устаревших трехдюймовок. Засунув руки по мужской привычке в карманы, попыхивая зажатой в углу рта сигаретой, он с восхищением сказал:

– Вот это пушки так пушки, ребята. Как начнут плеваться, так сразу у врага волосы дыбом.

События на Восточном фронте выбили Лахтинена из душевного равновесия. Он держался в стороне, когда о них заговаривали в его присутствии, и старался доброжелательным тоном смягчить свои критические высказывания. Он все же не мог удержаться от того, чтобы не приглушить чересчур высокопарные проявления восторга, когда слышал их. Так и теперь он отозвался на слова Сало такой репликой:

– Маловата салака для рождественской рыбки. Может статься, и у неприятеля кое-что есть. Было бы куда как хорошо, если б пули летели только в одну сторону. Но боюсь, что и нам изрядно достанется.

– Я не знаю, какое у русских оружие. Но под Белостоком и дальше они не могут похвастать победами. Похоже, им там туго приходится, уж не знаю почему.

– Иначе и быть не может, раз на них напали неожиданно… Но, по-моему, нам не стоит так уж рваться в бой. Чтобы не было неприятностей в будущем… Не так уж все стремятся в бой, как об этом болтают…

– Не знаю. Только, говорят, ребят из Эстерботнии пришлось привязывать к деревьям, чтобы они не начали атаку раньше времени… Теперь враг увидит, как нападать на маленьких, как это и было в Зимнюю войну.

Спор прервался: неподалеку в лесу послышался треск.

– Они занимают позиции, ребята. Скоро начнут бабахать.

Солдаты переглянулись, потом молча разбрелись по кострам. Картежники продолжали игру.

– Линту сдает карты. Можно поставить табак вместо пяти марок. У меня нет больше денег. Ну, играем дальше.

Все было готово, но несколько солдат продолжали возиться со снаряжением. Тишины, в сущности, следовало избегать: в таком настроении тут слишком легко возникали нежелательные образы. Едва отдавая себе в этом отчет, солдаты готовились к грядущим событиям. В этот вечер они долго не ложились спать. Время от времени поступали известия, настраивавшие их на еще более серьезный лад. У шоссе расположился полк солдат запаса. Кто-то рассказывал, как много орудий стало на позиции. В какой-то части двое разведчиков остались на той стороне.

– По мне, так пусть делают, что хотят. А мы поспим.

Хиетанен натянул шинель на голову, остальные последовали его примеру.

II

– Подъем, ребята! Уже началось!

В палатке сразу стало оживленно. Солдаты на ощупь хватали в темноте фуражки и пояса. Все высыпали наружу, иные уже с вещмешками за плечами.

Справа, со стороны шоссе, слышалось одиночное буханье орудий. Глухой звук выстрелов раздавался по ту сторону границы, и через некоторое время следовал взрыв. Солдаты молча прислушивались к этим звукам. В остальном в лесу было по-ночному тихо. Лишь изредка на верхушке ели начинала щебетать какая-то ранняя пташка. В бледном свете летней ночи лица казались иссиня-белыми. Люди старались даже дышать осторожно. Наконец кто-то нарушил молчание, сказав шепотом:

– Из орудий стреляют.

– Из орудий.

– Бьют по шоссе.

– Издалека лупят. Даже свиста не слышно.

– Если немножко повернут – снаряды будут рваться у нас.

Это были опрометчивые слова. Некоторые беспокойно зашевелились, другие потянулись к лопатам. Из командирской палатки вышел прапорщик Коскела. К нему с обеспокоенным видом подошел подносчик патронов первого пулеметного взвода рядовой Риитаоя. Посмотрев по сторонам, Риитаоя тихим неуверенным голосом спросил у Коскелы:

– Господин прапорщик, если они повернут, снаряды будут падать у нас?

Коскела, казалось, на секунду задумался: что ответить этому парню из Средней Финляндии. Он не вполне понял, что имел в виду Риитаоя, и поэтому спросил:

– Что повернут?

– Орудие повернут. Сейчас они стреляют по шоссе, а если немного повернут, снаряды будут падать у нас?

– А-а, вот оно что. Нет. Они ведут огонь по шоссе. Они не станут стрелять наугад сюда, в лес.

Лицо Риитаои расплылось в простодушной улыбке. Страх был так велик, что, когда он рассеялся, Риитаоя едва мог удержаться от смеха и даже пытался пошутить:

– Я тоже так думал, господин прапорщик. Зачем им стрелять по лесу? Они ведь ничего про нас не знают. Принимают нас за зайцев.

Появление Коскелы сняло напряжение и с других.

– Ну, затянули пушки свою песню, – сказал Хиетанен Коскеле, а Ванхала хихикнул про себя: «Песню… хи-хи. Пушки запели. А пули что делают? Свистят? Хи-хи».

– Эти у шоссе слишком много шумели, – сказал Коскела. – Слишком близко подъехали на автомобилях. Сами виноваты, что им расквасили нос. Итак, через полчаса выступаем. Мы идем с третьей ротой. И еще одно: свяжите ремнем два ящика с патронами. Так будет удобно нести их через плечо, и руки не будут затекать.

Коскела замолчал, но солдаты чувствовали, что он еще не все сказал. Он откашлялся, два раза сглотнул и продолжал:

– Да, наверное, надо сказать вам еще кое-что. Ведь я уже стреляный воробей. Хотя чего тут еще скажешь, только одно: не теряйте самообладания. Когда надо – умейте действовать быстро, но помните: поспешишь, как говорится, людей насмешишь. Зря трястись бессмысленно, но и легко расставаться с жизнью тоже не стоит, она ведь у нас одна. Враг охотно ее заберет, если только сможет. Целиться надо в пояс, это вернее всего выводит человека из строя. И все время думать о том, что перед тобой тоже просто люди. Свинец сражает их точно так же, как и нас.

Рядовой Сихвонен, родом из того же прихода, что и Рахикайнен, но полная противоположность ему, чересчур усердный и нервный, сказал:

– Спокойствие и еще раз спокойствие. Поспешишь – людей насмешишь. Ясно. Самообладание в первую очередь.

– Ага. Итак, снимайте палатки и укладывайте их на машины.

Палатки были сняты, уложены в мешки и погружены на машину. Обоз находился на некотором расстоянии от них, и там в свете белой ночи похаживал Мякиля, проводя последний смотр своему имуществу. Солдаты, относившие палатки, спросили, не даст ли он им чего-нибудь поесть, и Мякиля ответил:

– Все в свое время. Рацион пока не увеличен, так что все остается по-прежнему.

Фельдфебель Корсумяки тоже не спал, и солдаты удивились, когда этот обычно такой угрюмый старый человек дружеским тоном сказал:

– Ну, ну, дай по куску хлеба ребятам в карман – не обедняешь.

Мякиля дал каждому по куску сухого ржаного хлеба, но просил их не рассказывать об этом другим:

– По мне, так пожалуйста. Только ведь из еловых шишек хлеба не напечешь.

Солдаты спрятали в карманы свои сокровища – куски хлеба величиною в половину ладони. Они были голодны, но надо было думать и о будущем.

Все было готово к выступлению скорее обычного. Первые и вторые номера расчетов время от времени вскидывали на плечи стволы и станины пулеметов словно для того, чтобы привыкнуть к их тяжести. Подносчики патронов связывали ящики с патронами ремнями, как советовал Коскела. Командиры отделений взяли по одному запасному стволу, кожуху и ящику с патронами. Таким образом, караван собрался в дорогу, которая протянется на сотни километров. Для некоторых она, правда, окажется короче, но сейчас никто об этом не думал.

Стрелковые роты тронулись в путь, каждая в сопровождении пулеметного взвода. Первый и второй взводы исчезли в темноте между елями под звяканье оружия, сопровождаемое приглушенными словами команды.

Когда третья рота проходила мимо, Коскела шепотом сказал:

– Колонной по два в направлении дороги…

Отделения построились, затем по цепочке был передан приказ: «Марш!»

Когда они пристроились в хвост стрелковой роте, оттуда вполголоса послышались приветствия:

– Добро пожаловать в наше молодежное общество! Слабые падают на дороге жизни, сильные идут вперед.

Они прошли мимо батареи, которая вчера вечером стала тут на позиции. Все расчеты были при орудиях. Артиллеристы переговаривались, понизив голос, и прятали в кулак зажженные сигареты. Пройдя некоторое расстояние, рота свернула с дороги и продолжала идти по мрачному еловому лесу. Гул артиллерийской стрельбы на юге затих, но тем более гнетущей была тишина.

Теперь они продвигались вперед медленно. Время от времени останавливались, и люди, тяжело дыша, напряженно прислушивались к тишине ночи и учащенному биению собственных сердец.

– Сто-ой!

Рота вытянулась в цепь. Автоматчики выдвинулись боевым охранением на двадцать метров вперед, пулеметы, распределенные на два полувзвода, находились на таком же расстоянии позади цепи. От командира роты пришел посыльный с приказом:

– Граница прямо перед нами. Соблюдать тишину. Первому взводу выслать вперед дозор. Не открывать огня, не спросив пароль.

– А какой он?

– Гром и молния.

– Тихо. Не слышите, что ли, черти.

Разговор смолк. Солдаты – те, у кого были сигареты, – закурили. Они уже много дней сидели без табака: табачного довольствия еще не выдавали, а купить было негде.

У Рахикайнена курево было благодаря его оптовым закупкам в солдатской столовой. Он уже продал за хорошую цену сушки и теперь торговал сигаретами поштучно по бешеной цене. Большинство пробавлялось лишь скудным солдатским жалованьем, и купить у него сигарету могли только самые состоятельные. Когда такой счастливец бросал бычок, его тотчас подбирал другой, засовывал в мундштук и дул на обожженные пальцы. Кто докуривал бычки в своем мундштуке, того считали скрягой. Некоторые просили у Рахикайнена сигареты в долг до следующей солдатской получки, но он на это не шел:

– Кто знает, когда она опять будет, получка. И кто поручится мне…

– Я. – Коскела откашлялся, его голос звучал напряженно. – У меня тоже нет денег, но если со мной что случится, можешь взять мой бинокль. Он мой, а не казенный, и ты с лихвой выручишь свои деньги. В покупателях недостатка не будет.

– Ну ладно, верю… Верю… Я совсем не имел в виду… Знаю, что деньги будут давать.

В голосе Рахикайнена слышался стыд пополам с обидой, но сигареты он разделил. Все заметили, что Коскела обращался к нему на «ты». Отныне они стали говорить «ты» всем во взводе. Поначалу это звучало странно, и многим было трудно привыкнуть обращаться к Коскеле на «ты», а некоторые так никогда и не научились делать это легко и непринужденно. Такое обращение было редкостью в их полку, где офицеры стремились поддерживать свой так называемый авторитет даже и в военное время. Конечно, и в других воинских частях были офицеры, чей авторитет незыблем, независимо от формы обращения, и которые не отделяли себя от солдат невидимой гранью. Этот жест Коскелы не замедлил дать свои результаты. Напряжение, владевшее людьми, ослабло, командир стал им как будто ближе, и от него они ожидали разрешения всех возникавших у них проблем.

За спиной послышалось сухое покашливание и тихое бормотание. Это был Каарна, за которым, как тень, следовал Миелонен.

– Ага, ага. Теперь будьте спокойны, ребята. Мы поймаем зайца. Он уже обложен. Где Аутио?

– Он со вторым взводом.

– Так, так. Что у вас тут за люди, Хиетанен?

– Первоклассные пулеметчики, господин капитан.

– Верно, верно, так держать, так держать…

Это был обычный вопрос, на который следовал всегда один и тот же ответ, потому что Каарна ставил свою роту несколько выше, чем другие. Ему было неважно, соответствует ли это истине, ибо он знал цену здоровой уверенности в себе. Знал он и то, что пулемету стали приписывать меньшее значение, особенно при наступательных операциях, и все же воспитывал у солдат гордость своим родом оружия. Он и во всем прочем горой стоял за свою роту; другим офицерам лучше было не приходить с жалобами на его солдат. Однажды прапорщик, которому кто-то из роты капитана Каарны не отдал честь, попытался сделать это. Каарна холодно ответил, что за его солдатами такой грех не водится и господин прапорщик, наверное, ошибся.

– Кроме того, у вас плохая выправка, господин прапорщик. Вам надо поупражняться, и не раз.

Проштрафившийся солдат, разумеется, был наказан, но и прапорщик с тех пор стал далеко обходить Каарну.

Все это жило в памяти солдат, и сейчас слова капитана вызвали улыбки на их озабоченных лицах. «Его солдаты безгранично восхищаются им» – такие слова часто приходится слышать при характеристике какого-нибудь офицера. Это и пошлые, и достаточно лживые слова, ибо не родился еще такой офицер, которым безгранично восхищался бы финский солдат. Однако отношения между Каарной и его людьми и вправду были необычайными. «Другого такого чертова отродья, как наш старик, на всем фронте не сыщешь», – говорили про него солдаты. И все же эти отношения никак нельзя было назвать товарищескими. Ни одна из двух сторон не забывала, кто приказывает, а кто повинуется. Впечатление на солдат производила лишь открытая, безусловно, деловая и справедливая манера поведения Каарны.

Они и сейчас, улыбаясь, смотрели ему вслед: он искал командира третьей роты, лейтенанта Аутио.

– Вот увидите, ребята, его КП будет недалеко от того места, где сильнее огонь, – сказал какой-то солдат, и. остальные согласились с ним.

Каарна и Миелонен шли один за другим, причем Миелонен указывал направление, которое он, по его разумению, знал лучше. Их разговор сплошь состоял из колкостей, так как Миелонен и сам был не прочь покомандовать и норовил высказать свои соображения даже по тактическим вопросам. Капитан охотно выслушивал такие советы от подчиненного, хотя не потерпел бы их от старшего по званию. Он спорил с Миелоненом, чтобы скоротать время, но поступал по-своему, хотя и к соображениям Миелонена относился без всякой предвзятости. Парень мыслил здраво, и Каарна это ценил. Но в данном случае он не доверял нюху Миелонена и приговаривал:

– Не-ет, Миелонен. Старые глаза – зоркие глаза. Русские там.

– Едва ли. Они наверняка недалеко от цепи. Их КП то есть.

Когда тихий разговор Каарны и Миелонена смолк, снова воцарилась тишина. И вдруг раздался крик:

– Боже правый! Ложись!

В кочках зашелестело и зазвенело оружие – солдаты испуганно попадали на землю. Неподалеку грохнул залп артиллерийской батареи: бум-бум. Бум-бум.

Что-то с режущим, пронзительным свистом пронеслось над вершинами елей, и люди с широко раскрытыми глазами приникли к земле. Снова звуки выстрелов с разными интервалами, и снова свист в воздухе. Где-то далеко за границей слышались глухие разрывы.

Коскела, сидевший на кочке, спокойно сказал:

– Вставайте, ребята. Это наша батарея. И не гремите так своими ящиками!

Солдаты поднялись, радуясь, что стыдиться приходится всем в равной мере: один лишь Лехто не бросился на землю. Он сидел на том же месте с напряженной и чуть презрительной улыбкой на лице. Хиетанен также скоро оправился от испуга, и с ним вместе стрелок из расчета второго пулемета, приземистый Мяяття. Ванхала лениво шлепнулся на землю, глядя на других. Встал он последним, лукаво подмигивая.

– У командира громкий голос, хи-хи, – шепотом сказал он соседу и даже не покраснел, хотя осмелился подшутить над тем, что другие принимали всерьез. Зато Риитаоя успокаивался медленно, а Сихвонен проворчал:

– Ясно. Это наша батарея. Зачем падали? Ведь хорошо было слышно – это наши. Напрасно кланяются.

Однако сам он бросился на землю в числе первых.

Батарея замолчала, но тревога людей рассеялась не так скоро. Командир расположенного перед ними взвода так же беспокойно ходил взад и вперед перед цепью своих стрелков. Он нарочито беспечно переговаривался с солдатами, но по дрожи в голосе и прерывистому дыханию можно было заключить, что сердце его бьется учащенно. Он подошел к Коскеле и сказал с нарочитой бодростью:

– В случае чего строчи что есть мочи, Вилле, Аутио обещал мне два твоих пулемета.

– Там видно будет, – лаконично ответил Коскела, и, заметив, что тот не расположен разговаривать, прапорщик пошел обратно к своему взводу. Пулеметчики уже хорошо знали этого светловолосого мальчишеского вида человека. Фамилия его была Карилуото. На пожарище он несколько подчеркнуто держал себя, «как настоящий мужчина», и солдаты с их безошибочным чутьем не принимали его всерьез. Он любил грубоватые выражения, однако бойцы отчетливо чувствовали, что за ними кроется всего-навсего ложное понимание мужественности. Все это никак не подходило к воспитанному в духе идеализма господскому сынку. Поэтому неудивительно, что солдаты с легким презрением говорили:

– Разговаривает о бабах так, как будто уже лежал с ними.

Они молча выждали полчаса, и тогда началось. Слева по цепи пришел приказ: «Вперед!»

Серые тени беззвучно двигались между сумрачными елями по направлению к границе, автоматчики впереди. Широко раскрытые глаза не мигая смотрели в лесную чащу, сердца колотились необычно сильно, руки сжимали оружие так, что побелели суставы. Впереди была прорубленная в лесу просека – граница, по всей длине которой тянулась изгородь из двух рядов колючей проволоки. Проволоку растоптали ногами, ее скрежет резал слух. Люди стали проходить в образовавшиеся бреши. На Хиетанена внезапно накатилась ярость, он бросился к пограничному столбу и закричал:

– Прочь с дороги в рай!

– Не шуми, ради бога! – остановил его Коскела.

Хиетанен отказался от своего намерения своротить столб и проворчал:

– Надо же, наставить в лесу этих проклятых столбов! Мне это не нравится.

Они осторожно двинулись вперед, ожидая выстрела из-за каждого дерева, каждого куста. Однако все было тихо. Тихо было и за маленькой поляной, которую они пересекли и где предполагали наверняка встретить противника. Слева поляна расширялась в небольшое поле, на его краю стоял серый дом. Граница проходила непосредственно мимо дома, который оставался на финской стороне, и у дома они увидели несколько человек. В них признали солдат второго батальона, имевшего задачу продвигаться по направлению к дороге.

Солдаты пытались поймать лошадь, которая, по-видимому, понесла от страха. Выяснилось, что одна рота_: второго батальона, перед тем как тронуться, непременно хотела выпить чаю, но повар запоздал и заехал с кухней на передовую. Командир батальона, и без того рассерженный медленным развертыванием, появился там собственной персоной и устроил повару разнос:

– Черт вас подери! Уберите отсюда к дьяволу вашу: кухню! Вы что, рехнулись?

Повар, испугавшись, начал дергать за поводья, лошадь шарахнулась и понесла. Усилиями кинувшихся ему: на помощь людей лошадь удалось успокоить, и повар уехал. Солдатам первого батальона, наблюдавшим с другой стороны поля этот балаган, было невдомек, что он послужит основанием для слухов, согласно которым второй батальон из чистого озорства перешел границу кухней вперед. Командир батальона, и без того известный под именем «бешеного Калле», стал героем этой истории, и молодые офицеры, находившиеся вдали от места события, говорили: «Это на Калле похоже. Это выходка в духе Калле». Многие из них в глаза не видели Калле, но говорили о нем так, будто он был их приятелем. Немного позднее мать одного их этих офицеров рассказывала своим знакомым, что ее мальчик и некий «бешеный Калле» вместе с другими офицерами первыми пересекли границу на полевой кухне. Противник принял ее за танк и дал тягу без единого выстрела.

Истина же была такова, что Калле, стараясь убрать кухню с передовой, вел себя как раненный в зад медведь. Развертывание не получилось. Роты передвигались медленно, и «бешеный Калле» еще больше все перепутал, начав отдавать приказы непосредственно взводам в обход ротных командиров.

Первый батальон ждал затаив дыхание. Солнце уже взошло, и солдаты, лежа на мокрой траве, грелись в его теплых лучах. Тонко звенели комары, где-то гудел самолет, в остальном же царила полная тишина. Наконец они увидели, что солдаты возле дома пришли в движение, и приготовились к наступлению, но приказа все еще не было. Солдаты лежали неподвижно, прислушивались и поглядывали друг на друга. Слева внезапно, словно второпях, застрочил автомат, к нему присоединились выстрелы из других видов оружия. На весь лес затрещал ручной пулемет, затем раздалась очередь из станкового. Солдаты слушали молча.

– Не было ничего – и вдруг как из мешка, – сказал кто-то.

– Да.

– Там люди уже играют в ящик.

Здесь они впервые услышали, как поет пуля, отлетает рикошетом в сторону: воу-уу…

– Там кто-то уже обмочил штаны.

– Чего мы тут дожидаемся? – сказал Сихвонен. – Чего доброго, нас еще обойдут.

– Ерунда, – спокойно сказал Коскела, отмахиваясь ольховой веткой от комаров. – Это всего лишь перестрелка сторожевых охранений. Вы еще услышите, как бывает при настоящем обстреле.