Текст книги "Белые птицы детства"

Автор книги: Вячеслав Сукачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

БОЛЕЗНЬ

1

Вначале всё было красно, красно, красно. Нет, не предметы и не люди красные, а просто всё вокруг – красно. И в этой красноте невозможно определить себя: где ты и какое место занимаешь, улица это или дом, зима или лето, спишь ты или выбежал на берег реки и сломя голову несёшься вдоль кромки воды под лучами заходящего солнца – ничего этого нельзя понять. И так продолжается долго, до тех пор, пока среди красного сияния не начинают появляться красные шары и линии. Постепенно они всё больше выделяются, наполняются густотой, и вдруг обнаруживается, что всё красное стало непроницаемо чёрным, за исключением этих шаров и линий. Чёрное вселяет тревогу, но тревога эта без адреса и существует как бы сама по себе. Но оказывается, ничто в мире не существует само по себе, и вместе с чёрным приходит холод. Он окутывает с ног до головы, он почему-то страшен, этот холод, словно бы наделён реальными приметами и чертами, и в этих приметах и чертах – угроза. И теперь, когда чёрное и угроза, хочется назад, туда, где всё красное и где нет никаких ощущений. Однако и чёрное постепенно размывается, светлеет, красные шары исчезают, и на смену всему этому приходит ясный-ясный день. Это уже похоже на сон. Ясный-ясный день, тает снег на крыше, весело журчат невидимые ручьи, со звоном падают и разби ваются длинные сосульки, и ласково припекает солнце. Вначале ласково, потом жарко, потом уже нечем дышать, не хватает воздуха, и вновь начинают маячить вдали красные шары и линии, постепенно растущие и вскоре превращающиеся в сплошное красное сияние. И так повторяется много-много раз...

Когда Карысь очнулся и впервые вернулся из забытья в тот мир, где он бегал и смеялся, был счастлив и огорчён, с которым был связан своими заботами и делами, начинался вечер. Он лежал в постели, и через окно к нему заглядывало большое красное солнце. Карысь вздохнул и обрадовался солнцу. Потом он заметил, что в комнате как-то необычно чисто и светло. Так светло, что больно было глазам, и ему невольно приходилось их щурить. Долго не понимая причину этого необычного света и уже начиная потихоньку сердиться, он вдруг вспомнил – снег. На улице был снег. Он лежал в их дворе, на крыше соседнего дома, на деревьях – всюду был ослепительный снег. Карысь вздохнул и обрадовался снегу. Потом Карысь увидел, как по двору, по ослепительно-белому снегу перекатывается что-то тёмное, быстрое. Это тёмное кружилось, бежало, падало, встряхивалось и опять кружилось. Карысь попробовал приподнять голову, чтобы лучше разглядеть это таинственное тёмное, но голова оказалась неожиданно тяжёлой, не хотела подниматься, и он быстро устал. И уже закрывая глаза, уже забываясь, он догадался – Верный. Карысь вздохнул, обрадовался Верному и заснул.

Второй раз Карысь очнулся ночью. Он открыл глаза – и ничего не изменилось: там и здесь было темно. Карысь напрягся, желая понять, там он или здесь, шевельнулся и тут же услышал ласковый голос мамы:

– Что, Серёжа, что?

– Темно,– тихо ответил Карысь, но получилось так тихо, что мать не расслышала.

– Ты слышишь меня, Серёжа? – В голосе матери тревога, и ласка, и что-то ещё, от чего по щеке Карыся катится невольная слеза и становится невыносимо жалко себя, и потому, наверное, по второй щеке Карыся тоже катится слеза.

– Да...

Услышав голос Карыся, мать счастливо пугается, склоняется к нему и целует, целует, и капельки на его щеках быстро высыхают.

– Ты что-нибудь хочешь? – шепчет мать.– Сыночек, что ты хочешь? Скажи, что...

Но Карысь уже не слышит. Сами собой закрываются глаза, он тихо кружится по комнате, потом оказывается на берегу реки, на длинной песчаной отмели. Карысь лежит вверх лицом, а небо синее-синее, взгляд уходит далеко в глубь этой синевы, и от этой синевы ему так легко, что он начинает махать руками, медленно поднимается и парит над землёй. Он летит уже так высоко, что тоненькой кажется речка и спичечными коробками дома, и ему совсем-совсем не страшно. Ему легко и просторно, и далеко видно вокруг...

И в третий раз очнулся Карысь. В комнате было тепло, уютно, пахло краской от голландки, которую, наверное, протопили совсем недавно. По потолку, не успев заснуть на зиму, медленно ползла муха. Она ползла, ползла и вдруг исчезла. «Наверное, уснула»,– подумал Карысь. Но где и как уснула муха, он не разглядел, потому что ему ещё трудно было смотреть в одну точку.

Потом Карысю стало скучно одному, и он осторожно позвал:

– Ма-ма.

Карысь позвал и удивился, что голос его никуда не улетел, не пересек даже комнаты, а остался с ним, лишь лёгким облачком вспорхнул над губами.

– Ма-ма,– позвал он сильнее и заметил, что в этот раз голос почти долетел до голландки.

На третий раз его голос, хоть и с трудом, но пересек комнату, распахнул двери на кухню, тихим шелестом рассеялся по кухне, и сразу же послышались торопливые материны шаги.

– Проснулся, Серёжа?

– Я есть хочу, мама,– решительно объявил Карысь.

2

Болеть было хорошо. Верка ходила на цыпочках и говорила с ним ласково-виноватым голосом. Мать давала много конфет, а отец разрешил играть с пробирками и шприцами, чего раньше никогда не делал. И в первые два дня Карысь целиком отдался болезни, вернее, тем неожиданным благам, которые она несла с собой.

– Ве-ера,– капризно говорил он вернувшейся из школы сестре,– хочу компот.

– Сейчас– Вера бежала за компотом.

– Хочу холодный. – Карысь отталкивал стакан.

– Тебе ещё нельзя холодный,—неуверенно говорила Вера.

– Хочу-у-у.

И Вера приносила холодный.

Однажды, когда все вышли из комнаты и он остался один, Карысь решил, что уже совсем здоров и может ходить но комнате. Он осторожно вылез из-под одеяла, опустил ноги на пол, встал. Вначале Карысь удивился тому, что иол качается у него под ногами, а когда голландка, комод, материна кровать мягко и решительно поплыли куда-то мимо него, он испугался. После этого ему под одеялом показалось необычайно уютно и хорошо.

Но прошло два дня, и Карысь заскучал. Он всё чаще смотрел в окно, и с каждым разом жизнь за окном, куда ему не было доступа, казалась Карысю заманчивее и прекрасней. Даже через двойные рамы доносились до него весёлые голоса ребят. А иногда он видел, как проносились они на лыжах и санках мимо его дома. И с этой норы болезнь для Карыся стала мучением...

После обеда в комнату вошла Верка, и по её лицу Карысь понял, что она чем-то довольна.

– К тебе гости,—как-то особенно сказала Верка,—сейчас зайдут.

У Карыся спёрло дыхание: к нему ещё никогда и никто в гости не приходил. Если забегали мальчишки, то они забегали просто так. А тут – гости. От одного этого слова веяло чем-то необъяснимо взрослым, солидным, и Карысь напряжённо подобрался. «Кто – гости? – силился угадать он.– Васька? Петька Паньшин?.. Витька?» О последнем он подумал так, на всякий случай, потому что был уверен – Витька до гостей не снизойдёт.

Карысь даже вспотел от нетерпения, когда наконец на кухне послышались шаги и Верка вкрадчивым голосом сказала:

– Проходи. Он ждёт.

Карысь вздохнул и нарочно прикрыл глаза. Почему-то именно сейчас ему захотелось быть больным больным, чтобы неизвестный гость это обязательно заметил и... Что дальше – Карысь не знал.

– Здравствуй,—услышал он тоненький голосок и от удивления прежде открыл рот, а потом уже глаза. Голос был девчоночий. Этого Карысь не ожидал и, открыв глаза, долго не мог сообразить, почему на стуле возле него сидит Настька. Он с надеждой посмотрел на дверь, ожидая увидеть там настоящего гостя, пусть и не Витьку, но уж по крайней мере хотя бы Ваську или Петьку Паньшина, но в дверях никого не было. А перед ним на стуле, аккуратно сжав коленки, сидела Настька.

– Ты зачем пришла? – вместо приветствия сердито спросил Карысь.

– К тебе.– Настька не смутилась.

– Ко мне? – окончательно опешил Карысь. Он ещё надеялся, что Настька пришла к Верке, а к нему забежала вовсе случайно.

– К тебе,– повторила Настька.

«Мальчишки узнают,– тоскливо подумал Карысь,– задразнят».

– Ты сильно болеешь? – поинтересовалась Настька, удивительно тихо и спокойно сидя на стуле. Карысь такой Настьку видел впервые и немного удивлялся. Она вечно куда-то бежала, вечно с кем-то спорила, вечно к кому-то цеплялась. А сейчас сидела – и всё.

– Не знаю,—недружелюбно ответил Карысь.

– А я видела,—зашевелилась Настька на стуле,—ты сперва всё катился и катился, а потом тебя не стало. Ух, знаешь, как я перепугалась. И все мальчишки напугались. Только они боятся об этом сказать, и ваш Витька тоже, а я видела.

– Я скоро на улицу буду ходить,—невпопад сказал Карысь.

– Не пустят,—решительно заявила Настька.

– Много ты знаешь,—рассердился Карысь.

– Ещё месяц не пустят,– настаивала Настька.

– Тогда уходи.– Карысь засопел и отвернулся к стенке.

Настька растерялась, но в это время в комнату заглянула Вера и нараспев сказала:

– Карысь, тебе пора таблетку пить.

Настька поднялась, посмотрела на Карыся и тихонько вышла из комнаты.

3

И вот наконец, наступил день, когда Карысю разрешили выйти на улицу.

– Сегодня, Серёжа,– строго сказала мать,– ты можешь немного прогуляться по улице. Но только совсем немного. Ты понял?

– Да,—восхищённо ответил Карысь.

– И ты оденешься тепло. Пальто, шарф, шапка, разумеется. Ты понял?

– Да.– Карысь уже едва удерживался на месте.

– Дышать только через нос...

– Да.

– В снегу не валяться...

– Да.

– Верного не трогать...

– Да.

– Веру слушаться...

– Да.

Карысь был готов на всё.

Тяжело отворяется утеплённая на зиму дверь. Первый шаг, но ещё не на улицу, а в сени, но и это уже почти улица. Сладко скрипят половицы под ногами, ещё одна дверь, двор, калитка и...– улица! Настоящий снег под ногами, настоящий парок изо рта (шарф нечаянно оттянут вниз, и Верка этого пока не видит), настоящий сугроб через дорогу.

У Карыся легонько кружится голова, ноги ещё плохо слушаются его, но он смотрит, смотрит вокруг и с трудом узнаёт горы и реку, тайгу, дома, озеро, привыкнув за лето видеть всё это совершенно другим. Он ещё некоторое время стоит неподвижно, а потом вдруг бросается бежать и кричит на ходу, и падает, и снова бежит по сугробам, проваливаясь по колена в снегу.

– Серёжа! Карысь! Карысь! – напрасно кричит Вера и бежит следом, пытаясь поймать его. Карысь ничего не слышит и не видит, не ощущает мороза и навалившегося в валенки снега. Сейчас он в одной, только ему ведомой, стране, куда нет доступа никому другому. Он бежит, высоко поднимая ноги, путаясь в полах пальто, шапка каким-то чудом развязалась и сползла ему на затылок, шарф уже едва держится на плечах, и никого нет вокруг. Только он, Карысь, и только снег. Удивительно мягкий, удивительно белый, удивительно тёплый снег.

В СУГРОБАХ

1

Срывались ветра и дули ветра, и по нескольку дней кряду неслись вдоль широкого Амура, между суровыми скалами, продували встречные деревеньки, засыпали снегом и лишь у могучих отрогов Хехцира запутывались в вековечных елях, сникали, вяли и пропадали совершенно. И тогда вставала над миром великая тишина, топкая, как опавшие снега. И тогда проглядывало среди редеющих туч мутное, далёкое солнце, и нестерпимо глазу начинал блистать снег, и вновь манящими казались далёкие, белоглавые вершины.

В один из таких дней Карысь колобком выкатился из дома, потоптался у калитки и по расчищенной отцом дорожке вышел на улицу. Никто ему не мешал, никто на него не шикал, так как мать и Верка были в школе, а отец уехал в город за лекарствами. И потому чувствовал себя Карысь просторно и восторженно.

Деревенька Карыся была прочно и основательно переметена громадными сугробами. И если шёл по улице человек, то он словно бы в прятки играл: появится на вершине сугроба, пропадёт, снова появится и снова исчезнет в сугроб-ном распадке. Но самый большой сугроб был у бабки Аксиньи. Это был даже не сугроб, а целая гора. Начиналась она с крыши и тянулась почти до конца огорода. Когда эта гора появилась впервые, бабку Аксинью откапывали всем селом. Откопали, и, к великому изумлению ребятишек, появился в их деревне самый настоящий тоннель. Кто-то из копальщиков шутливо сказал:

– Надо бы сюда свет подвести, а то ненароком заблудится бабка Аксинья.

И вот тогда-то и началась для ребятишек сладкая и весёлая работа. Сугроб бабки Аксиньи был изрыт вдоль и поперёк. И чего только здесь не было: партизанский штаб, явочные квартиры, штурманская рубка, тюрьма, секретные отделы, подлодка и множество других землянок и отсеков, назначение которых иногда путал даже Витька. Карысь, как и все, принимавший самое деятельное участие в строительстве, один, однако же, в снежные пещеры входить не решался. И это его угнетало, как несовершённый подвиг. Не раз и не два подходил он к устью пещер и даже делал несколько шагов по снежному лабиринту, но что-то таинственное останав ливало его, заставляло пугливо оглядываться и, наконец, почти бегом отступать.

Карысь вышел на улицу и прямёхонько направился к бабки Аксиньиному сугробу.

2

Первый поворот по лабиринту. Сто раз убегал за этот поворот вместе с мальчишками Карысь, сто раз возвращался из-за этого поворота – и ничего, а теперь вот было боязно. Карысь остановился, прислушался. Тихо. Совсем тихо. Тогда Карысь присел на корточки и опять прислушался. Нет, ничего не изменилось. Всё так же тихо было в пещере.

– Никого нет,– прошептал Карысь, словно бы уговаривая самого себя.

Он поднялся с корточек и совсем было решился идти, когда вдруг вспомнил, как жутким шёпотом Витька говорил о том, что по ночам кто-то бродит в пещерах и что он, Витька, сам слышал, как в двенадцать часов ночи этот кто-то там хохотал.

Карысь вспотел и опять присел на корточки. Чтобы лучше слышать, он поднял уши у шапки, перестал дышать, но всё равно тихо было в пещере. И Карысь пошёл.

За поворотом было темно. Не так, чтобы ничего нельзя видеть, но и не так, чтобы видеть можно всё. Карысь шёл. Он часто закрывал глаза и шёл на ощупь. Так было легче. Лабиринт раздался, стал выше, и Карысь очутился в штабе. Здесь на полу лежала солома, а в углу стояли деревянные автоматы. А в тайнике, Карысь знал об этом, у Витьки был спрятан настоящий самопал. «Вот бы самопал,—печально подумал Карысь,– я бы...» А что «я бы» —он не знал. Но от одной мысли, что где-то здесь спрятан настоящий самопал, ему стало легче, и он почти уверенно ступил в угол и выбрал себе автомат.

Но не успел он насладиться тяжестью грозного оружия, как впереди, там, где должна была быть тюрьма, что-то громко зашуршало, и Карысю почудились чьи-то тяжёлые шаги. Сердце у Карыся сильно застучало, потом остановилось совсем, потом опять застучало, он закрыл глаза, а когда открыл их, то увидел, что стоит в нескольких метрах от входа в пещеру. Светило далёкое солнце, низко пролетела сорока, из трубы бабки Аксиньи тоненько струился дым, и опасно темнел вход в лабиринт.

3

– Ты чё запыхался? – Перед Карысем крутилась Настька и улыбалась во весь рот.

Карысь тут же насупился и сделал неприступный вид.

– Ты зачем здесь? – грозно спросил он.

– Фи-и,– протянула Настька,– хочу – и здесь.

– Вот Витька тебе даст,– пообещал Карысь.

– А я видела, как ты бежал,—засмеялась Настька.

Карысь покраснел и растерянно спросил:

– Чё видела?

– Как ты бежал из пещеры.

Карысь подумал, засопел и полез драться.

– Догони! – Настькин язык мелькнул у самых глаз Карыся.

Догонять Настьку было бесполезно, это Карысь знал и потому лишь крикнул вдогонку:

– Вот попадись...

– Чё будет? – Настька уже стояла на самой вершине сугроба.

– Попадись только. – Карысь с презрением отвернулся.

– А я вот сейчас вашу пещеру сломаю.– Настька начала прыгать на одном месте.

Это уже было чересчур, и Карысь полез на сугроб. Лез он долго и упорно, ничего не видя перед собой, кроме крутой спины сугроба, а когда наконец выполз на вершину – Настьки не было. Он удивился и посмотрел во все стороны.

– ...ы-ысь! – услышал вдруг Карысь чей-то голос. Голос был далёкий, непонятный и шёл как бы у него из-под ног. И только теперь заметил Карысь на том месте, где ещё совсем недавно прыгала Настька, круглую дыру. Дыра была аккуратная, ровная и тёмная внутри. Карысь растерялся, не поверил своим глазам, задумался и лёг на живот. Он подполз к самому краю дыры и заглянул в неё, и ничего, кроме сыроватой темноты, не разглядел.

– Кары-ысь! – теперь уже более отчётливо послышался жалобный Настькин голос.

Карысь подвинулся ещё, чтобы лучше можно было видеть, снег провалился у него под руками, он коротко вскрикнул и небольно упал на сугроб. Он даже удивиться не успел, почему внутри сугроба оказался ещё один сугроб.

– Ай! – пискнула где-то рядом, под Карысем, невидимая Настька, ты чё, совсем дурак?

Карысь изумился, спешно вскочил на ноги и растерянно ответил:

– Нет.

– Тогда зачем на меня прыгать?

– Я не прыгаю.

– А сам прыгать... Теперь давай, тащи меня. – В голосе Настьки послышалось примирение.

Из-под снега торчали только Настькины чёрные валенки с калошами да с другой стороны – немного Настькиной головы. Карысь в нерешительности потоптался возле валенок, потом крепко уцепился за один и потянул. Настька дрыгалась – помогала. Снег шевелился, рассыпался, но Настьку не отпускал.

– Подожди,– солидно сказал Карысь и принялся разгребать снег руками. – Теперь вставай.

Настька начала подниматься спиной вперёд. Карысь тянул её за хлястик пальто.

– Вот понарыли,—с уважением сказала Настька, едва встав на ноги и с любопытством заглядывая в дыру, сквозь которую влетела сюда.

– Это ещё чё, а вот... – Карысь осекся и тут же нахмурился и глянул на Настьку исподлобья.

– Пошли,– Карысь решительно мотнул головой на выход.

Настька ещё посмотрела в дыру, потом на Карыся, потом дёрнула плечом и неожиданно пошла. Карысь тоже посмотрел в дыру, увидел совсем близко голубое небо, поправил шапку и пошёл следом...

4

Пора было возвращаться домой. Карысь выбрался на переметённую сугробами улицу и медленно покатился в сторону дома. С ног до головы облепленный снегом, он тяжело взбирался на сугробы, а потом юзом катился вниз, зажмуривая глаза и всхлипывая от восторга. Так вот, юзом, он и скатился прямо под ноги деда Плехеева.

– Здорово, лётчик,—дед Плехеев удивлённо смотрел на Карыся.

– А я в пещеру один ходил,—не удержался, похвастал Карысь.

– Это в какую ещё пещеру? – У деда Плехеева под усами смешно висели сосульки.

– А вон там,—Карысь махнул рукой в сторону бабки Аксиньиного сугроба,– там у нас штаб.

– Ишь ты,– дед Плехеев взял Карыся за воротник пальто и поставил на ноги.– Опять самовольничаешь?

– Н-нет, мне мамка р-решила.

– А ну-ка скажи тпру.

– Пу-у...– протянул Карысь и удивился. Он попробовал ещё раз и опять получилось пу-у-у.

Дед Плехеев улыбался и не сердито смотрел на Карыся.

– Замёрз, шельмец,– вдруг нахмурился он,– а ну – марш домой!

Карысь почувствовал толчок пониже спины и, чтобы не потерять равновесие, невольно побежал вперёд. «Дерётся»,– едва успел подумать он, как впереди увидел Ваську и Петьку Паньшина. На урезе сугроба они торопливо и сосредоточенно что-то рыли лопатами. Карысь замер, насторожился, ему показалось, что здесь обязательно должен быть секрет.

Осторожно, на цыпочках, он подошёл совсем близко и стал смотреть. Ничего особенного. Штыковой лопатой Васька нарезал аккуратные квадраты из снега, а Петька Паньшин вытаскивал их руками и складывал в стенку. Что-то такое у них получалось, но что именно – Карысь сообразить не мог.

– Вы что роете? – заинтересованно спросил он, уже горя желанием принять участие в этой игре.

Петька Паньшин от неожиданности выронил из рук квадратик и растерянно посмотрел на Карыся. А вот Васька словно бы и не заметил его, продолжал рубить квадратики, ловко втыкая лопату уголок к уголку.

– Ва-ась, вы чё роете? – повторил Карысь.

– Окопы,– Васька даже не взглянул на Карыся, и в этом ничего обидного не было, потому что Васька был занят работой.

– Окопы? А зачем?

– Будем воевать.

Окопы. Воевать. Слова были серьёзные и понравились Карысю.

– А можно и мне окопы рыть? – не очень уверенно спросил он.

– Рой,—великодушно разрешил Васька.

Карысь хотел было спросить, почему Васька не в школе, но передумал и с ожесточением взялся за работу. Потом он вспомнил летний Васькин рассказ о чудище в Гнилой прото ке, но опять ничего не сказал, так как Васька был непривычно молчалив и сердит.

Закончив рыть окоп, они укрепили стенку из квадратиков и проделали в ней амбразуру. Когда всё было сделано, получилось красиво. Но Васька и теперь не развеселился.

– Теперь будем давать клятву,– сказал Васька.

– Как? – У Карыся замерло сердце.

– А не струсишь? – Васька подозрительно покосился на Карыся.

– Н-нет...

– Тогда лизни лопату.

– Зачем?

– На клятву.

Карысь разочаровался. Он никак не ожидал, что для клятвы надо лизнуть лопату.

– Разве такие клятвы бывают? – растерянно спросил Карысь.

– Трусишь? – Васька нахмурился.

Карысь тоже нахмурился, взял лопату и сильно лизнул черенок.

– Ишь ты, хитрый какой,– вроде даже обрадовался Васька,—так и дурак сможет. Ты железяку лизни, а не черенок.

Карысь не понял, какая тут разница, ведь всё равно лопата, но спрашивать об этом Ваську не стал, а перевернул лопату и вновь лизнул... Он не сразу сообразил, что такое случилось, и прежде боли испытал удивление: язык кто-то не пускал. Словно бы щипцами схватили его и не отпускали назад. Карысь испугался, толкнул лопату от себя и услышал боль. Он попробовал закричать, но вместо крика получилось у него глухое мычание. Боковым зрением Карысь увидел, что Васька, а особенно Петька, тоже перепугались и растерянно смотрят на него. Чужой страх словно подстегнул Карыся, он изо всех сил рванул лопату, ощущая, как медленно, очень медленно, словно слипшийся лейкопластырь, сходит язык с железяки. Ему показалось, что теперь у него была только половина языка, и он боялся посмотреть туда, где упала лопата. И в то же время Карысь чувствовал, каким большим и неповоротливым становится язык. Он потрогал его пальцами и, не ощутив прикосновения, пустился бежать домой.

Он бежал по белому снегу и не видел, как падают в этот снег красные капли и как мерцают они в этом снегу.