Текст книги "Белые птицы детства"

Автор книги: Вячеслав Сукачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

В МОСКВЕ

1

И стучит, и стучит колёсами поезд, и уплывают за прямоугольную границу окна чёрные перепаханные поля, маленькие деревеньки, неповоротливый трактор без кабины, девочка с тряпичной куклой в руках. Третьи сутки не отрывается Серёжа от окна, и скоро, совсем уже скоро должен он увидеть Москву, а в Москве... Нет, лучше не думать заранее о том, что он должен увидеть в Москве. Серёжа уже заметил: когда чего-то очень хочется, лучше об этом не думать совсем, вроде бы забыть, и тогда время бежит быстрее... И всё стучат, и стучат колёса. И как они не устают?

– Мама, ма-ам, – вдруг кричит Серёжа, – смотри!

За окном промелькнул переезд, и у самого шлагбаума он увидел необычайно длинную легковую машину.

– Нельзя так громко кричать в вагоне, – хмурится мать, – ты ведь не один здесь. Вокруг люди, посмотри.

– Я знаю.

– Знаешь, а всё равно ведёшь себя, как...

Мать подыскивает подходящее слово, но не успевает его найти, потому что Серёжа опять кричит:

– Мама! Мам! Посмотри...

И так вот всю дорогу, под бесконечный стук круглых колёс, увозящих Серёжу всё дальше и дальше от Озёрных Ключей: вначале в столицу, а потом ещё дальше, в Крым, где тепло и где мать будет лечиться, а отец искать работу.

– Ну вот, кажется, приехали.

– Где? Где? – Серёжа запрыгал у окна, пытаясь заглянуть вперёд по ходу поезда. – Я не вижу.

– А что тут видеть? – Отец полез за чемоданом. – Минут через двадцать подкатим.

– А говоришь «приехали»,—разочарованно вздыхает Серёжа.

– Мы не приехали, – сверху отвечает отец, – а уже едем по Москве.

Этого Серёжа не ожидал. Он вновь прилип к окну, но там, за окном, медленно и однообразно проплывали маленькие домишки с огородами и садиками под окнами, дворняжками у затворенных калиток и белой кошкой на угловом столбике ограды. Колодцы с прихрамывающими журавлями величественно растворялись в голубоватой дымке, из которой выплывали и выплывали новые дома. Вот это уже было интересно – столько домов! И где столько людей нашли, чтобы в каждом доме жили?

А в вагоне между тем загомонили, засуетились. Поплыли над проходом чемоданы и корзины, сумки, портфели, авоськи и сетки. И чего только не везли с собой люди. У одного деда, который всю дорогу ел круто сваренные яйца с морковными пирогами и ходил с тросточкой, в коробке из-под печенья «Москва» поместились три живых кролика: один чёрный и два серых. Молодой парень в коротком пальто с меховым воротником из нечаянно открывшегося чемодана рассыпал помидоры. Красные, самые настоящие, которые в деревне у Серёжи не успевали краснеть и их на зиму заталкивали в валенки. Они покатились, и два лопнули, обрызгав пол белыми семечками. Когда парень продвинулся к выходу, мать удивлённо сказала отцу:

– Такой молодой, а уже знает, как надо жить.

– Возможно, он их в больницу родственникам везёт, – не согласился отец. – Больным. Специально достал.

– Ну, знаешь, с такими ухватками, как у него, по больницам не ездят.

– С какими?

– У него ещё один чемодан есть, я видел. Только он у проводника стоит, – выпалил Серёжа.

– Ты-то откуда знаешь? – отец недоверчиво посмотрел на Сергея.

– Знаю. Видел.

– Серёжа, тебе ещё рано вмешиваться в разговоры старших. Ты лучше бы оделся пока.

– А зачем так много домов?

– Как зачем – жить.

– Во всех – во всех?

– Конечно.

Когда Серёжа оделся и вновь подсел к окну – дома уже изменились. Теперь это были громадные, сплошь издырявленные окнами, серые гиганты, выше поезда и машины, выше самого высокого дерева, даже выше водонапорной башни на железнодорожной станции в Малышевке. И между этими громадными домами, никогда не кончаясь, словно бы они кружили по заколдованной петле, катили и катили машины, догоняя и перегоняя друг друга и сердито замирая у светофоров. А между домами и машинами, туда и сюда, вперёд и обратно шло одновременно столько людей, сколько в Малышевке мимо центральной столовой не проходит и за год. И увидев всё это, а ещё – чёрную от асфальта землю, сияющие стеклянные витрины, мосты и виадуки, Серёжа восхищённо вздохнул – Москва!

2

Вокзал ошеломил Серёжу. Он, конечно, внутренне готовился к чему-то подобному, но такое многолюдье, многоголосье ему и во сне не снилось.

– Не отставай, Серёжа! – то и дело окликала мать, вместе с отцом едва поспевая за маленьким толстым носильщиком в белом фартуке и с круглой металлической бляхой на груди.

Ну нет, отставать здесь было рискованно, это Серёжа понял сразу, а потому и следовал за матерью шаг в шаг, лишь изредка позволяя себе взглядывать по сторонам. И то лишь одним глазом.

Кончился перрон, они повернули налево, прошли мимо отдыхающих под кирпичной стеной легковушек, повернули ещё раз и быстро спустились под землю. Серёжа почему-то представлял, что под землёй будет тесно, низко, как в бабушкином подполе, и идти им придётся согнувшись, а на самом деле там оказалось просторнее и светлее, чем на улице. Но всё время удивляться и пытаться что-то угадать он уже устал, ему хотелось хоть раз остановиться и о чём-нибудь новом узнать всё, до конца, но они продолжали стремительно и неудержимо двигаться вперёд, и мать не забывала покрикивать на него:

– Серёжа, не отставать!

Встреча с метро произошла гораздо обыденнее, чем он это представлял во всё время пути к Москве. Поставив два чемодана на скользкий разноцветный пол, отец быстро сходил к маленькому окошечку, над которым крупными буквами было написано «Касса», и взял четыре билетика. Потом Серёжа увидел выгнутые никелированные трубы, между которыми проходили люди, отдавая билетики широким тёткам в чёрных халатах. Ещё он успел заметить, что, благополучно миновав никелированные трубы, напоминающие два поставленных на землю коромысла, люди куда-то исчезали, словно проваливались под землю. Больше Серёжа ничего заметить и разобрать не успел, у него просто не хватило на это времени, потому что отец и носильщик опять подхватили большие чемоданы, мать строго сказала: «Серёжа, не отставать!» – и они, миновав контролёров, тут же оказались перед серой широкой лентой, быстро вытекающей прямо из-под ног и полого уходящей куда-то вниз. Серёжа сразу вспомнил транспортёр в рыбокомбинате, по которому рыбин с плашкоутов поднимали в разделочный цех. Он и Васька прокатились однажды немного, когда никто не видел, но бригадир Мефодий Иванович всё равно как-то узнал и потом ругался... Маленький носильщик с металлической бляхой на груди и отец быстро встали на эту ленту, и их, как но течению, понесло вниз. А вот мать замешкалась, поставила одну ногу, испугалась, хотела убрать, но её уже потянуло, и она громко вскрикнула и тут же вместе со всеми поехала вперёд. Серёжа на эскалатор встал спокойно. Держась за перила, смотрел на встречный поток людей, на ступеньки, которые сами собой неожиданно выросли под ногами, а потом так же неожиданно пропали куда-то... В общем, когда они вышли из метро, Серёжа так ничего и не понял, не успел осознать и очень расстроился. Подёргав мать за руку, он спросил:

– А мы ещё под землёй поедем?

– Ну уж нет, хватит! – почему-то рассердилась мать. – Нас твой папочка и так сегодня накатал, вместо того чтобы взять такси.

– Но ты ведь и сама не хотела, – не очень уверенно возразил отец.

– Мало чего я не хотела. Ты как мужчина должен был настоять...

Когда сдали вещи в камеру хранения и руки у отца наконец-то освободились, он ласково потрепал Серёжу по русой голове:

– Ну, как Москва, понравилась?

– Да... Только очень много людей. Почему?

– Столица, – с уважением сказал отец. – Все сюда едут, из разных уголков...

– Сейчас закомпостируем билеты, – вмешалась в разговор мать, – и, если у нас останется время, поедем осматривать Москву.

– В Мавзолей?! – выдохнул Серёжа.

– Может быть, и в Мавзолей. Только вначале надо оформить билеты. Где тут касса?

3

Билеты оформляли долго. Окошечко за стеклом, к которому они продвигались с противоположного конца зала, вначале такое близкое и знакомое, однако никак не хотело приближаться. Люди в очереди волновались, какая-то женщина потеряла маленькую девочку и теперь, взволнованная, бегала мимо очереди...

Серёжа незаметно взял мать за руку.

– Ну почему было не закомпостировать билет в поезде? – ворчала мать.– Ведь специально человек ходил и спрашивал. А теперь вот стой здесь и жди.

– Кто его знает, – смущённо улыбнулся отец, – никто не компостировал, вот и я не стал. Ты же помнишь, сосед рассказывал, как у них билеты так вот закомпостировали, да перепутали...

– Мало ли что люди расскажут...

Женщина уже нашла свою девочку, отшлёпала её, и девочка уже давно перестала плакать, а окошечко всё ещё было далеко.

На улице шёл первый апрельский дождь – это Серёжа видел через громадное окно – и над головами прохожих расцвели разноцветные зонтики.

Серёже очень захотелось тоже пройтись под зонтиком, разбрызгивая новыми ботинками лужи. Но ещё сильнее ему захотелось оказаться с зонтиком в своей деревне и посмотреть, как бы ахнули Васька и Витька, а Настька бы от зависти язык откусила.

– Ма-ам, – зовёт он. – Ты зонтик мне купишь?

– Что-о? – Мать даже улыбнулась от неожиданности.

– Я зонтик хочу, – нахмурился Серёжа. – От дождя.

– Ты долго думал?

– Н-нет...

– Ну так подумай ещё.

Серёжа обижается и решает попозже поговорить об этом с отцом.

Когда наконец билеты закомпостированы – уже вторая половина дня. Они устало отходят от кассы, и мать привычно ворчит:

– Вот и погуляли по Москве, посмотрели... И никаких других мест больше не было? – недоверчиво спрашивает она отца.

– Лида, ты же сама слышала, – пожимает плечами отец, – были ещё только на завтра.

– А в Мавзолей? – холодеет Серёжа.

– Не получается, сынок, – виновато говорит отец. – В следующий раз.

Серёжа опускает голову, и ему становится всё равно. Он сразу чувствует, что очень устал в Москве, хочет есть и хоть немного где-нибудь посидеть. И, словно услышав его мысли, отец говорит:

– Сейчас мы сходим в буфет, а потом немного пройдёмся вдоль вокзала. В общем, в нашем распоряжении полтора часа.

4

Что значат полтора часа, Серёжа понял, кажется, только в Москве. Вначале он думал, что это очень и очень много, потому что полтора часа – два урока в школе. А эти два урока вон сколько сидишь, сидишь и ещё до конца много остаётся. Но тут получилось всё наоборот: не успели они покушать (а какие вкусные были ватрушки!), как уже прошло полчаса. Пока вышли из вокзала – ещё пятнадцать минут, а там уже и осталось всего ничего. К тому же не прошли они и десяти шагов, как мать неожиданно тонко вскрикнула: «Мулинэ!» – и встала в новую длинную очередь к маленькому зелёному киоску. Отец, нерешительно потоптавшись, покрутил головой в разные стороны и встал рядом с матерью. Всё было кончено. Это Серёжа понимал, потому что мать без конца вышивала, даже в поезде, и ниток ей надо было миллион. Серёжа соскучился и хмуро огляделся. Всего в нескольких метрах от него, гремя, извиваясь и исходя синей вонью, двигался бесконечный поток автомашин. Какие-то бесстрашные люди бросались в самую гущу этого потока, исчезали, Серёжа жалостливо закрывал глаза, а когда вновь решался посмотреть, отважные люди как ни в чём не бывало шагали по той стороне улицы. Это был секрет, в котором надо было разобрать ся, но тут за спиной Серёжи кто-то громко засмеялся, он быстро оглянулся и совсем рядом увидел очень высокую дверь и очень большую букву «М» над нею. И весь остальной мир перестал для него существовать, а была только эта удивительно высокая и зовущая дверь, и над нею четыре барабанные палочки буквы «М».

– Конечно, это безобразие, что мальчик пропускает уроки, – сказала мать. – Он отстанет от программы.

– Ничего страшного, догонит, – ответил отец.

– Я просто удивляюсь тебе, твоему спокойствию...

Дальше Серёжа слушать не стал, а потихоньку, с намерением «только взглянуть», направился к приветливо распахивающейся двери. Без особых помех и приключений он вошёл в метро, миновал женщину, подметавшую ступеньки, огляделся, увидел металлические трубы, контролёров и только тут понял, что очень хочет ещё раз прокатиться на транспортёре. Вниз, вверх и сразу обратно, на улицу, так что мать с отцом даже ничего не заметят. И он направился было к блестящим трубам, у которых сидели женщины-контролёры, но тут вспомнил, что надо покупать билет, и остановился в испуге... Он вывернул один карман, другой, и лишь в третьем обнаружил несколько монет, которые остались у него после мороженого.

– Десять и пять, – забормотал Серёжа, – да прибавить еще пятнадцать...

Всего набралось тридцать пять копеек. Билет стоил – пятьдесят. Серёжа глубоко вздохнул и отошёл от кассы. Он никак не мог поверить, что из-за каких-то пятнадцати копеек нельзя будет прокатиться вниз и вверх, и всё рылся в карманах, проверял каждый шов, но ничего, кроме хлебных крошек, там не нашёл.

– Мальчик, не стой на проходе, – подтолкнула его какая-то женщина, он отступил в сторону и в этот момент увидел, что одна из контролёрш скрылась за маленькой дверью, проделанной прямо в стене. Медленно, глядя прямо перед собой, не смея шевелить руками, он двинулся к металлическим трубам, потом прошмыгнул под красной верёвочкой, не выдержал и бегом бросился к эскалатору. И волшебная лента преданно и быстро повезла его под землю. Теперь, во второй раз, Серёжа уже более внимательно осматривал всё, что ему попадалось на глаза. И полукруглый потолок, и красивые стенки из разноцветных плиток, и большие жёлтые фонари, стоящие возле двигающихся перил, которые можно было по трогать, но Серёжа не стал. Но вот главное, самое-самое главное он так и не увидел, откуда берётся и куда исчезает лента? Три раза спустился он вниз и три раза поднялся наверх, но так ничего и не понял. Лента вытекала и втекала в такие узкие щёлки, что, как ни заглядывал в них Серёжа, он ничего не смог рассмотреть. И всё время, пока он спускался вниз и поднимался вверх, Серёжа помнил, как он входил в метро. Он хорошо понимал, что в этом красивом и волшебном царстве, где лента, по которой ездят люди, откуда-то берётся и берётся, и сами собой делаются ступеньки под ногами, и по ним бегут люди и даже на ходу читают газеты, что в этом царстве дважды-два заблудиться. И поэтому Серёжа ни на минуту не забывал той двери и того прохода, по которому он вошёл сюда.

Уже совсем ловко, ничего не боясь, он шагнул с ленты на пол и побежал к знакомым металлическим трубам, ослепительно сверкающим никелем. Он боялся только одного: а вдруг и при выходе проверяют билеты.

– Мальчик, ты куда? – остановили его. – Выходить надо вон там. Вон, где все люди выходят.

И это была первая неожиданность, но не самая страшная. Вторая поджидала его тут же, через несколько шагов: выходов было три. Вот здесь Серёжа испугался по– настоящему. Он сразу же представил себя среди громадных домов и ревущих машин, среди спешащих людей, красивых витрин, магазинов, представил одиноко идущим но Москве, и ему стало жутко. Серёжа бросился к правому выходу, он показался ему незнакомым, левый – тоже, но и средний, центральный выход, он не узнавал. Казалось, он входил совсем не здесь. А может быть, и здесь... Шло время, надо было на что-то решаться, и Серёжа пошёл через центральный выход. Он поднялся по ступенькам и обрадовался: перед ним была высокая дверь, точно такая же, через какую он входил сюда. Но тут же слева и справа Серёжа увидел ещё две одинаковые двери. И он опять пошёл в центральную.

Когда он вышел и увидел знакомый зелёный киоск, слёзы покатились из его глаз и всё вокруг вначале закачалось, а потом запрыгало. Серёжа побежал к киоску, и тут его ожидала третья неожиданность: возле киоска ни отца, ни матери не было. Но здесь он уже не так испугался и сразу же решил никуда от киоска не отходить.

А в это время сквозь тучи прорвалось солнце и осветило большой город Москву красными полуслепыми лучами, и круглые макушки какой-то церкви напротив вокзала ослепительно засверкали, и он удивился этому ожесточённому сверканию, которое, казалось Серёже, даже низкие тучи покрасило в жёлтый свет. И в это время, совсем неожиданно, кто-то сзади подхватил его, на него крепко пахнуло духами «Красная Москва», щёку обожгли горячие губы, и сразу же после этого – шлепок ниже спины, потом ещё один... И Серёжа понял, что это мать, засмеялся, прижался к её ногам, заплакал и опять засмеялся.

– Ну, парень, ты даёшь! – высоко над Серёжей сказал отец.

– В следующий раз я тебя так нашлёпаю, – совсем не строгим голосом обещает мать.

А вокруг дышала, спешила, работала и отдыхала громадная столица – город Москва.

ЯБЛОКИ ДЛЯ МАТЕРИ

1

Валя с подругой играли в куклы, а Серёжа долго ничего не делал, потом взял книжку и, спрятавшись за домом, начал читать. Но вскоре стало совсем невыносимо сидеть под палящим солнцем, и Серёжа, в который раз, вспомнил родные Озёрные Ключи, Амур, Тихую протоку и ещё множество разных мест, где так легко и весело ему жилось до этого лета. Здесь же не только реки или озера, даже самого маленького пруда не было, и воду брали из колодца, который к вечеру пересыхал. И вообще все странным казалось здесь Серёже. Ну разве не странно, что деревню называют Курортное, а ближайшие курорты от неё за двести километров. Или вот люди: многие нигде не работают, сидят дома и кормят червяков, которых называют шелкопрядами. Серёжа и сам уже ходил за листьями шелковицы, а потом видел, как червяки незаметно и быстро объедали зелёную мякоть, оставляя от листьев только черенки. Он смотрел на них и думал, какая бы хорошая наживка могла получиться для карася. Но караси там, дома, очень и очень далеко, а здесь Крым, и даже в колодце вода к вечеру пересыхает.

– Серёжа, – выбегает из-за угла Валя, – мы к мамке побежим. Хочешь с нами?

– Нет.

– А чего? Побегли! Там табак рубят. Посмотришь.

– Я уже смотрел.

– Ещё посмотришь, – не отстаёт Валя и таращится на Серёжу какими-то странно белесоватыми глазами.

И тут вот тоже чудо, которое Серёжа никак не может и не хочет понять. Ему скоро исполнится одиннадцать лет, а Вале только восемь, но отец говорит, что она Серёже приходится тетей. Как это так? Ему обидно...

– Я же сказал – не пойду... Там всё время хочется чихать.

– У-у-у, какой... Это только сначала, а потом привыкнешь.

– А я не хочу привыкать.

– Мы вчера нанизали пятьдесят иголок. Это знаешь сколько денег?

– Сколько?

– ...Много. Ладно, как знаешь, мы побегли.

– Побежали,– поправляет Серёжа.

Валя внимательно смотрит на него, часто мигает и тихо говорит:

– По-бег-ли...

И вот он совершенно один в доме. Дядя Федя, у которого они живут, уехал на лошадях далеко в горы, к Зайсану, вывозить лес. Туда, в горы, дядя Федя пообещал взять как-нибудь и его, Серёжу. Почти неделю нет и отца. Он всё время куда-то ездит и ищет себе работу по специальности, но такой работы пока нет, а другую отец не хочет. Тётя Паша, Валина мама, ходит работать на табачное поле. Вначале она рубит листья табака длинным ножом, потом сушит эти листья высоко над землёй, для чего листья нанизывают на длинную плоскую иголку, а потом, когда листья хорошенько высохнут, из них делают махорку, которую всё время курит дядя Федя.

Серёжа опять открывает книгу, но читать ему решительно не хочется, буквы разбегаются в разные стороны и никак не хотят складываться в слова. И он во второй раз откладывает книгу и впервые остро завидует сестре, которая осталась дома, у дедушки с бабушкой в Выселках, и теперь сколько хочет купается в Амуре, играет с Верным и катается с дедом на лодке по Ванькиной протоке.

2

Он выходит за каменную ограду и аккуратно прикрывает калитку. В ту и другую сторону на улице ни одного человека. Тихо, даже мухи не жужжат. Серёжа вздыхает и решительно направляется в сторону автобусной остановки. Здесь он немного помедлил, сосредоточенно раздумывая о чём-то, и затем так же решительно двинулся дальше.

Выйдя за деревню, Серёжа миновал кукурузное поле и по шоссе, вдоль которого росли дикие яблони и груши, спустился в другую деревню – Красный Партизан. Отсюда до Белогорска четыре километра. На автобусе это очень близко, а вот сколько пешком – Серёжа пока ещё не знает.

Сразу за Красным Партизаном дорога пошла в гору, запетляла из стороны в сторону, обходя крутые подъёмы, и Серёжа очень скоро устал петлять вместе с нею. Тогда он догадался срезать эти петли напрямую, и сразу дело пошло веселее. Ему то и дело приходилось прыгать с камня на камень, цепляться за ненадёжные кусты, осторожно перебираться через галечные осыпи, а это было куда интереснее, чем просто шагать по белой от известняка дороге. Он представлял себя то альпинистом, то пограничником, который высоко в горах преследует шпиона, и поэтому ему часто приходилось прятаться между камней, делать короткие перебежки, тщательно осматривать каждый след, каждую помятую травинку между камней. Так вот и получилось, что Серёжа даже шпиона не успел поймать, а уж стоял перед высокими воротами – входом в колхозный сад, через который дорога вела в Белогорск. Сад этот Серёжа запомнил с первого раза, ещё когда они ехали на такси из Симферополя в Курортное. Тогда Серёжу удивили необычайные размеры этого сада, который в то время, весной, был обдут белым дымом, весь светился и пряно дышал терпким ароматом. Они остановились на дороге и немного подышали воздухом, который был густо прогрет запахами цветущих яблонь, и отец сказал матери: «Вот, Лида, уже ради этой минуты стоило ехать сюда. Всё-таки врачи лучше нас знают, когда дают нам советы...» Теперь же этот яблоневый сад был совершенно иной, пёстрый и тяжелодушистый, и Серёжа, ступив на его территорию, замер от восторга: всюду, куда бы он ни посмотрел, бледно-розово, красно, лазорево сияли яблоки, кругло свисая вдоль тёмных морщинистых стволов. Такой же разноцветной была и земля, щедро осыпанная падунцами. «Вот как здорово, – радостно подумал Серёжа, – можно набрать яблоки для мамы. Она обрадуется и будет весёлая». И он, свернув с дороги, вначале все подряд, а потом немного разборчивее стал собирать упавшие на землю яблоки.

3

Теперь Серёжу почти не узнать: у него огромный неровный живот, а под ним тонкие ноги в перепачканных брюках. Серёжа, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, медленно идёт по пёстрому саду, от макушки до пят облитый жарким солнцем и душистым запахом спелых яблок. Он уже почти подходит к другим высоким воротам, после которых начнётся Белогорск, когда слышит за спиной чей-то строгий голос:

– Э-эгей, хлопчик! А ну ступай до мени!

Так, кажется, Серёжу ещё никогда не подзывали, таким вот строгим и многообещающим голосом. И он, сразу же споткнувшись, медленно и грустно поворачивается, не в силах даже подумать о бегстве.

– Ступай, ступай сюда, бандюга, – толстый обветренный палец лениво шевелится как бы отдельно от здорового усатого дядьки, и Серёжа, заворожённо глядя на этот палец, медленно подходит к сторожу.

– Ну так шо ты, хлопчик, в садуви робыв? – строго спрашивает дядька и, сильно оттянув ворот Серёжиной рубашки, смотрит на яблоки. – О-о! Я бачу, хлопчик, ты дюже гарно поробыв.

Сторож дёргает рубаху вверх, и яблоки, стукаясь о Серёжины колени, сыпятся на землю, неохотно раскатываясь по усталой траве. Серёжа глубоко вздыхает и думает, что сейчас его поведут в тюрьму. Но сторож, неожиданно потеплевшим голосом, удивлённо глядя на Серёжу, уже по-русски спросил:

– Да ты где их набрал-то?

– Там, – Серёжа машет в глубину сада.

– С земли?

– Да.

Сторож покашлял, смущённо покрутил ус и пояснил Серёже:

– Что-то я до тебя не припомню, чтобы ваш брат, хлопчики, яблоки с земли подбирали... Н-да... А зачем тебе яблоки? Да ещё столько?

– Сколько? – не понял Серёжа.

– Полна запазуха. – Сторож опять перешёл на родной язык: – Чи дома яблук нема?

– Я в больницу иду, – объяснил Серёжа, – к маме.

– Звиткеля же ты будешь?

– Что?

– Где ты живёшь? – Сторож осмотрелся и, потянувшись, сорвал большое розовое яблоко и протянул его Серёже. – Кушай, хлопчик.

– Я уже ел, – признался Серёжа. – Мы в Курортном живём, у дяди Феди.

– Это якого же Хведи?

– Тухачёва.

– Хвёдора Яковлевича Тухачёва? – Сторож сильно чешет в затылке, хмурится и вдруг решительно говорит: – А ну пишлы до мени. Я тоби сливами угощу. Что же ты мне сразу не сказав за дядю Хведю?

– Нет, – мотает головой Серёжа, – мне к маме надо.

Дядька думает, потом обрадованно говорит:

– Так ты назад же будешь возвертаться? Во! Так и заходь до мени. Вон, – он протянул руку, – бачишь, хибара? Так то моя хибара и е. Розумиешь?

– Я пойду. – Хохол говорит очень быстро, и Серёжа почти ничего не понял.

– Тю-ю, – догадался сторож, – ты же нашей мовы не разумиешь... Я кажу, я говорю, ты как обратно будешь идтить, так до меня и заходь. Понял? А дядьке свому от дядьки Васыля поклон передай. Мы с ним вместях партизанили. Разумеешь? А яблочек бери, сколько надо – столько бери. Разве будемо жалкувать для больных. И назад пойдёшь – тоже бери. Да ведь ты и хлопчик смешной, у нас з полу яблуки для животин збирают, а ты до больницы набрав.

И сторож, взяв Серёжу за руку, обходит с ним несколько яблонь. Выбирая самые спелые и крупные плоды, он ловко сбивает их палкой, и уже вскоре яблоки некуда девать.

– Хватит, – Серёжа смущённо улыбается, – больше не надо.

– Добре, – соглашается дядько.

Он провожает Серёжу до высоких ворот и на прощание даёт ему ещё одно, самое большое, яблоко.

– Это тоби, – говорит сторож и, похлопав Серёжу по плечу, легонько подталкивает его на дорогу. – Так ты заходь до мени. А дядьке Хвёдору поклон. Скажешь, дядька Василь из Белогорска передавав, он знает...

– Хорошо. – Серёжа уже далеко, но странный дядько всё ещё что-то кричит и кричит, поглаживая усы и добродушно улыбаясь.

Серёжа оглядывается, машет рукой и громко кричит в ответ: – Спаси-ибо!

А через несколько минут он уже входит в Белогорск, ещё издалека разглядев белую двухэтажную больницу на горе.

4

– Мальчик, тебе кого надо? – спрашивает молодая девушка в белом халате. Она очень молодая, очень красивая, добродушная, с продолговатыми ямочками на круглых щеках и длинной чёрной косой за овальными плечами. Серёжа робеет перед нею, но ему очень хочется смотреть и смотреть на неё, и он невольно жалеет, что у него нет такой взрослой и красивой сестры.

– Маму, – тихо отвечает Серёжа.

– Какую маму? – улыбается красивая девушка в белом халате.

– Да это же Лидии Ивановны сынок, – говорит пробегающая мимо няня, – из второй палаты.

– А-а. – Что-то меняется в лице девушки, она уже не улыбается и ямочки на её щеках исчезают. – Сейчас кликну... Тебя как зовут?

– Серёжа.

– Ты подожди здесь, Серёжа. Сейчас мама придёт.

И Серёжа почему-то хмурится и низко опускает голову. Ему кажется, что девушка с ним говорит, как с совсем маленьким, несмышлёным, а он уже закончил три класса и осенью пойдёт в четвёртый. Но уже в следующее мгновение он забывает обо всём этом, потому что в коридоре появляется мать, и Серёжа впервые замечает, как сильно изменилась она. И впервые он с криком не бежит к ней, а удивлённо и встревоженно смотрит, как она, высокая и прямая, в сером больничном халате, подходит к нему. Она подходит, и он молча прячет лицо в серый больничный халат, сильно пропахший карболкой, и непривычные слёзы жалости к всегда строгой и большой матери неожиданно горячо просыпаются из его глаз.

– Как ты повзрослел, – тихо говорит мать и гладит его сухой ладонью по русым волосам. – Пойдём на улицу.

Они выходят из больницы и садятся на красную скамью под широкой старой грушей. Жара спала, здесь, на горе, дует лёгкий ветерок, и сидеть на скамейке после душного дня приятно и очень хорошо.

– Это кто же тебя одного отправил? – спрашивает мать.

– Никто... Я сам.

– Вот как... А где ты деньги на автобус взял?

– Я без денег, – отвечает Серёжа, виновато отворачиваясь в сторону, – пешком.

– Пешком? Один?! – мать сильно удивилась, но, против ожидания Серёжи, ругать его не стала. – Как же ты дорогу нашёл?

– А чего её искать. Она сама идёт, идёт, и прямо сюда.

– Но дома-то хоть кто-нибудь знает о том, что ты пошёл ко мне?

– Нет.

– Вот что, Серёжа. – Мать встревоженно повернула его к себе и внимательно посмотрела в глаза. – Сейчас же дай мне слово, что больше никогда ко мне один приходить не будешь. Ни на автобусе, ни пешком. Слышишь?

– Да.

– Даёшь ты мне такое слово?

– Да, мама... Я больше не буду один ходить к тебе.

– Ты всё-таки ещё маленький, Серёжа, – вздыхает мать, – для таких путешествий. Я знаю, тебе скучно там, но потерпи немного. Скоро приедет твой отец, и вы будете приходить вместе. Хорошо?

– А когда он приедет? – Глаза у Серёжи радостно заблестели.

– Скоро, Серёжа, скоро... А что это у тебя за пазухой? – наконец-то замечает мать непомерно раздувшийся Серёжин живот.

– Яблоки! – вскакивает Серёжа. – Яблоки, мама, для тебя.

– Где ты их взял? – медленно, с расстановкой спрашивает мать, и лицо у неё становится холодным и чужим.

– В саду.

– В каком саду?

– Мне дядя Василь разрешил.

– А это ещё кто?

И Серёжа, вначале хмурясь и сбиваясь, а потом быстро и горячо рассказывает матери, как собирал яблоки под деревьями, потом встретил дядю Василя, потом дядя Василь узнал про дядю Федю и обрадовался, а потом уже они нарвали яблок прямо с веток, и вот это, самое большое...

– Да зачем же так много, – облегчённо улыбается мать, – разве я все съем?

– А ты ещё кому-нибудь дай, – решает Серёжа, – кто болеет.

Вскоре мать оставляет Серёжу одного, и он долго сидит на красной скамейке, почему-то особенно остро переживая своё одиночество именно здесь, возле матери, на высокой горе, крепко продутой больничными запахами. Солнце, медленно отламываясь от неба, падало за далёкие горы, и спокойная предвечерняя тишина мягко оседала на раскалённую за день землю.

– Серёжа! Ты не уснул?

А он и не заметил, как совсем близко подошла мать.

– Это тебе. – Она протягивает ему большой свёрток, в котором, он это знает, конфеты и печенье. Но, против обыкновения, гостинцы его обрадовали не очень, и Серёжа говорит матери:

– Это ведь тебе... Я не хочу.

– Ну вот ещё! Разве можно отказываться?

Потом, значительно позже, он поймёт, что в эту встречу с матерью, впервые испытывая щемящую жалость к ней, он словно бы предчувствовал всё, что произойдёт с нею.

– Я попросила Галю, она проводит тебя до автобуса,– говорит мать.

Серёжа пристально, не мигая, смотрит на неё, и вдруг бросается к ней, крепко обнимает и быстро, захлебываясь слезами, говорит:

– Не хочу! Не хочу! Не хочу!..

5

Серёжа с Галей спускаются с горы, и на повороте Серёжа ещё раз оглядывается и видит мать у больничных ворот. Она грустно машет ему, потом показывает, чтобы он шёл и не задерживал Галю. Серёжа вздыхает и только теперь замечает, что самое большое яблоко всё ещё у него в руках.