Текст книги "Белые птицы детства"

Автор книги: Вячеслав Сукачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

И НИКТО НИКОГДА НЕ ОТВЕТИТ

1

А день начинался так, как начинается любой день вот уже многие тысячи лет на земле: взошло солнце, осветив луга и пашни, тайгу и мари, остывшая за ночь земля запарила, задымилась тонкими струйками в подвижном и прозрачном воздухе. Река, высветленная осенью, отчуждённо и холодно утекала на северо-восток, туда, где расступаются горы и монотонно шумит суровое Охотское море. И день был так похож на все остальные...

Осень стояла на распутье. Давно пожухли, порыжели травы, лишь кое-где запоздало зеленел папоротник да забытый летом стебель полыни. Не успев отцвесть, печально остались в зимовку засохшие цветы посконника и пижмы. Просыпались на холодную землю плоды и семена, только на калине светились бусинки да лакомились рябиной затяжелевшие рябчики.

Всё в этот день было так, как и должно быть в середине октября, и даже скрипучий крик сороки «скор-ро, скор-ро, скор-ро» никому не показался преждевременным.

2

– Только без обмана,– ещё раз напоминает Васька, прежде чем свернуть в свой двор.

– Сказано, – коротко отвечает Серёжа и недовольно косится на Настьку, с равнодушным видом поджидающую его невдалеке.

– Витька Зорин в прошлый раз пять штук нашёл.

– Пять штук?! – недоверчиво круглит глаза Серёжа. – Да ну?

– Только рано утром надо, чтобы ещё до света из дома выйти.

– Меня дедушка разбудит.

– А я, как приду, так тебе сразу и свистну,– Васька всё медлит уходить и неожиданно кивает в сторону Настьки: – Чего она?

– А я знаю, – хмурится Серёжа, – может быть, задачку решить...

– Ага, задачку, – смеётся Васька, и рыжие заплатки на его носу расползаются к прищуренным глазам.

– Ты чего? – Серёжа бледнеет и напрягает голос.

– Покедова, – машет портфелем Васька и поспешно открывает калитку. – Лодку у деда не забудь попросить.

Серёжа тяжело переводит дыхание и медленно идёт к Настьке.

– Ты почему здесь стоишь? – шепчет он сквозь плотно стиснутые зубы. – Кто тебя просил здесь стоять?!

– Вот ещё. – Настька встряхивает головой, и короткая чёрная косичка летит с одного плеча на другое. – Где хочу, там и стою.

– Вот и стой тогда здесь хоть до утра.

Серёжа проходит мимо Настьки, независимо покачивая портфелем и всем своим видом показывая, что Настьки не существует для него.

– Твой Васька конопатый и противный! – кричит сзади Настька. – А ты с ним дружишь...

– Не твоё дело, – не оборачиваясь, отвечает Серёжа и прибавляет шаг, так как давно и хорошо знает, что от Настьки избавиться нелегко.

– Ты как приехал из Крыма, так и задаваться начал, – догоняет его Настькин голос – Подумаешь, путеше-ественник. Пржевальский нашёлся!

Серёжа не отвечает, и уже только два дома остаётся до конца села, когда Настька обгоняет его.

– Подожди, – запыхавшись, говорит она, – чего скажу тебе...

Серёжа останавливается и недоверчиво смотрит на переводящую дыхание Настьку Лукину, в её карие, гладко блестящие глаза.

– Ну?

– Подожди...

– Сколько ещё можно ждать?

– Возьмите меня с собой, – вдруг выпаливает Настька, и лицо у неё становится таким напряжённым и несчастным, столько в нём ожидания и покорности, что Серёжа невольно смущается и растерянно спрашивает:

– Куда тебя взять?

– Ну, этих, подранков искать...

– Что-о-о?!

– Я глазастая, – заторопилась сообщить Настька, – я знаешь как вижу! Уже никто не видит, а я ещё вижу. В прошлом году, когда у дяди Трофима на покосе в речке топор утонул, я первая его увидела. Он лежит на дне, между камешков, потихоньку качается. Дядя Трофим вон как обрадовался... Возьми-ите, Серёжа...

Серёже становится жалко Настьку и уже самому хочется, чтобы она поехала с ними на Ванькину протоку, но он боится, что его засмеют ребята, и в первую очередь – Васька Хрущёв.

– Я ведь не один поеду, – говорит Серёжа, – а они не согласятся.

– Это кто, Васька не согласится? – узко щурится Настька. – Он специально на второй год остался, чтобы с тобой за одной партой сидеть... Пусть только попробует не согласиться... А ты... согласен? – Настька вновь смирила голос и потупилась круглым лицом.

– Мне что, – вроде бы равнодушно пожимает плечами Серёжа, – мне места в лодке не жалко. Да только...

– Я раньше всех приду, вот увидишь, – подпрыгивает на месте Настька, и в следующее мгновение оторопевший Серёжа видит лишь её чёрную, прыгающую по узкой спине косу.

3

– Ты что же, касатик, припозднился нынче? – спрашивает Серёжу бабушка, выставляя на стол вкусную дымящуюся в миске лапшу с гусиным крылышком.– Я уже второй раз лапшу-то грею.

– С ребятами был,– отвечает Серёжа и берётся за ложку.

– С кем это? – Бабушка садится напротив Серёжи и подпирает щёку рукой, и полуденное солнце, косо врываясь в низкое окно, высвечивает жёсткую морщинистую щёку и перевитую синими венами кисть руки.

– Да с Васькой Хрущёвым, а потом ещё Настька приставала.

– Чего ей?

– С нами хочет ехать, подранков искать. Вот и подъезжала всяко, уговаривала...

– Уговорила? – улыбается бабушка.

– Да ну её. Не отвяжешься.

– Добрый ты, до-обрый, Серёжка, – вздыхает бабушка, – обратает тебя какая бабёнка и будет весь век понукать да веником прихорашивать...

– Так я и дался, – хмурится Серёжа.

– Дашься, куда денешься. – Бабушка задумалась и смотрит в окно, потом печально говорит: – Вон Парунька с почтой побежала, а к нам опять не заходит... Что-то не пишет твоя мамка, какую неделю писем не шлёт. А у меня сердце заходится, ой как заходится, Серёжа, так ему нехорошо, так муторно делается, что и не сказать... Вот как подумаю, как раздумьем возьму, что одна она там среди люда чужого. – Уголком косынки бабушка вытирает глаза. – Ох, господи-и, как жить-то будем?

Серёжа отодвигает пустую миску, собирает хлебные крошки и слизывает с раскрытой ладони.

– Может, добавку будешь?

– Не-е, наелся.

– А то поел бы. Вон как выбегался, глаза лишь и светятся. Молоко в кринке, наливай, или чаю попьёшь?

– Молока.

– Ну доставай сам, а мне тесто пора ставить, пирогов завтра напеку.

Серёжа наливает большую кружку молока, пьёт, переводит дыхание и опять пьёт.

– Теперь уже и Вера должна подойти,– хлопочет по кухне бабушка, – в аккурат шестой урок закончился.

– А папка приезжал? – спрашивает Серёжа, тяжело отталкиваясь от стола.

– Где же ему приехать, если он на Волчье озеро собрался? – недовольно спрашивает Серёжу бабушка. – Там, у Баяна Киле, ваш папочка и пообедает.

Серёжа видит, как хмурит бабушка тонкие брови, как плотно сжимается её маленький круглый рот, и спешит на улицу.

– А уроки кто будет учить?! —строго кричит ему вслед бабушка.

– Я сейчас, только Верного покормлю.

Верный уже ждёт Серёжу. Он сидит возле высокой конуры и внимательно смотрит на дверь, изредка вздрагивая и переступая передними лапами. Короткий пушистый хвост метёт мелкий мусор и поднимает лёгкое облачко пыли, которое столбиком светится в прорвавшемся сквозь соломенную крышу ограды солнечном луче. Когда дверь наконец распахивается, Верный нетерпеливо и счастливо взвизгивает и начинает пятиться от конуры, стараясь вырваться из ошейника.

– Верный, Ве-ерный! – Серёжа опускается на корточки перед собакой и на старую чугунную сковородку вываливает кости. – Вот тебе, поешь.

Но Верный лишь ткнулся холодным носом в белые косточки и вновь потянулся к Серёже, от удовольствия хмуря треугольные глаза.

– Что, погулять хочешь, Верный? – Серёжа оглядывается на дверь. – Побегать тебе охота, да? А кто куриц в прошлый раз гонял? Вот видишь. Сколько раз тебе говорить, что куриц гонять нельзя. Понятно тебе – нельзя!

Верному понятно, он прижимает рыжие уши и припадает на передние лапы. Весь его вид – смирение, покорность, самая искренняя готовность выполнять любые приказания, и Серёжа сдаётся.

– Ладно, Верный, только недолго.

В это время бабушка из дома кричит Серёже:

– Серёженька, внучек, поди отопри калитку Паруньке, а то она собаки боится.

И Серёжа идёт открывать калитку, в которую проворно входит почтальонша тётя Паша. Она входит и при виде Серёжи неожиданно всхлипывает и гладит его по русой голове тёплой ладонью, пахнущей брезентовой почтовой сумкой. Не укусит собака-то? – спрашивает тётя Наша.

– Не-е, – отвечает Серёжа. – Она на цепи сидит,

– А ты подержи, подержи её всё-таки, пока я в дом-то пройду. А то, не ровён час, цепочка оборвётся...

Серёжа идёт к Верному на странно слабых ногах, во рту у него пересохло и стало трудно глотать.

4

Тётя Паша уходит в дом и вскоре оттуда доносится сдавленный бабушкин крик. Серёжа теснее прижимается к Верному, опускаясь возле конуры на землю. Так они и сидят, Серёжа и Верный, на плотно утрамбованной жёсткой земле. О чём-то Серёжа догадывается, что-то он понимает, но не хочет понять до конца, с усилием заставляя себя не думать об этом, не догадываться.

Хлопает калитка. С красным портфелем, в чёрном платье с белым фартуком появляется Вера. Она сразу же замечает Серёжу, удивлённо вздёргивает брови над густыми чёрными ресницами и укоризненно говорит:

– Серёжа, ну что это такое? В школьной форме ты сидишь на земле, да ещё с собакой. Сейчас же встань!

– Там, – шепчет Серёжа и кивает на дом, – там тётя Паша пришла.

– Какая тётя Паша? – Голос у Веры обрывается.

– Почтальонша.

– Ну и что? – Вера кусает губы и присаживается напротив Серёжи.

– Не знаю. – Серёжа отводит глаза. – Бабушка кричала.

– Не ври! – вдруг тонко вскрикивает Вера. – Что ты опять выдумываешь?!

Она быстро убегает в дом, и когда открывает дверь, Серёжа хорошо слышит всхлипыванья бабушки и нечёткое бормотанье тёти Паши. Он всё ещё сидит возле Верного и просит, умоляет кого-то, чтобы из дома никто не выходил. Он не замечает, что давно уже плачет, что слёзы, падая на собаку, уже вытемнили шерсть возле ошейника. И только одно слово упрямо и неотвязно вертится в его голове: «Почему, почему, почему?» Кажется, он ничего не вкладывает в этот вопрос, ни к кому его и не обращает, но в нём всё, в этом вопросе, и он обращён ко всему, что есть, было и будет ещё на земле. В нём память о запахе материнского молока и первом шаге по упруго покачивающейся земле, по тёплым надёжным рукам и тальниковом прутике, верхом на котором он собирался объехать весь свет. В нём, этом вопросе, память земли и неба, добра и зла, надежд и сомнений, ласки и грубости, память первой борозды на огороде и первого льда, первого снега и первой упавшей звезды... «Ну почему, почему, почему?» – теперь уже бормотал Серёжа, прижимаясь мокрой щекой к печально притихшему, тонко поскуливающему Верному. И никто не отвечал ему. И никто никогда не ответит...

5

Когда всё было названо своими словами и бабушка, с некрасиво растрёпанными седыми волосами, опухшим от слёз лицом, белая от горя и тоски, затихла на узкой железной кровати, Серёжа подумал о смерти. Он так и решил, что ему тоже надо умереть, что теперь нельзя, невозможно жить, и пусть все узнают, как сильно он любил её. А иначе как же можно доказать свою любовь? Но как умереть – он не знал.

В доме появились какие-то люди. Серёжа их плохо различал. Они двигались, переходили из комнаты в комнату, разговаривали, склонялись над ним, но он не слышал, не видел и не воспринимал их. Всё окружающее его как бы перестало существовать, поблёкнув в сравнении с воображением, которое рисовало Серёже сладкие и заманчивые картины. Вот его уже нет (а где же он?), вот он уже где-то далеко и в то же время – рядом. Он видит, как оплакивают и жалеют его, как укладывают на кровать и закрывают белой простынёй, но никто не знает и не может знать, что Серёжа наблюдает за всем этим. Сильнее всех плачет Вера и тоже хочет умереть, но ей не дают этого сделать. А бабушка ругает отца, что он не уследил за Серёжей, не остановил его. И много, много людей оплакивают смерть Серёжи, и среди них, кажется, Настька Лукина...

Серёжа выходит из дома на огород, всё ещё думая о смерти, всхлипывая и жалея себя. Но в это время высоко над ним, над домом, Выселками, высоко над всей землёй возникает и тает серебристый клёкот, и Серёжа замирает, таит дыхание, с сильно бьющимся сердцем вслушиваясь в песню отлетающих ранних журавлей... И мягко кружились листья, припадая к холодной земле, чтобы уже завтра, подхваченными ветром, унестись невесть куда, в заморозки, в близкую зиму.

БЕЛЫЕ ПТИЦЫ ДЕТСТВА

1

– Стрелецкое восстание было жестоко разбито, – уныло мямлит Васька Хрущёв у доски.

– Подавлено, – терпеливо поправляет его Александра Андреевна.

– Стрелецкое восстание было жестоко подавлено, – очень охотно и несколько оживившись повторяет Васька и тут же прочно умолкает. В классе торжественно и величаво поселяется тишина.

– Дальше, – наконец говорит Александра Андреевна, даже не оглядываясь на мучающегося за её спиной Ваську. – Дальше что было?

– Руками стрельцов, – низко опустив голову, довольно громко и внятно бормочет со своего места Серёжа, – консервативное боярство пыталось свалить Петра...

– Руками стрельцов, – без тени смущения начинает повторять Васька, но Александра Андреевна перебивает его:

– Это я уже слышала от Тухачёва... А вот скажи ты мне, в каком году был поднят Стрелецкий бунт?

И опять тишина, которую нарушают лишь воробьи на оконном наличнике.

– Я слушаю, – напоминает Александра Андреевна и наконец-то тяжело поворачивается к Ваське.

– В тысяча шестьсот девяносто восьмом – вновь подсказывает Серёжа.

– Хорошо, Хрущёв, садись на место. Ставлю тебе и Тухачёву четвёрку на двоих... Есть желающие рассказать о Стрелецком бунте? Нет желающих, – не огорчается Александра Андреевна, – тогда бы я попросила к доске Колю Корнилова.

– И чё тебе не сидится? – сердито шепчет Настька Лукина. – За язык тебя тянули, да?

Серёжа презрительно дёргает плечом. Всего лишь неделю назад его пересадили на первую парту, к Насте, а Васька остался в одиночестве на «Камчатке» – самой последней парте. Но всё равно их в классе зовут камчадалами, и они тайно гордятся этим прозвищем.

– Как выведут в четверти двойку – будешь знать, – не успокаивается Настя. – Ваське-то всё равно, он через два года помощником на трактор пойдёт, а ты что будешь делать?

– Я тоже помощником пойду, – решительно отвечает Серёжа, и в это время звенит долгожданный звонок.

– Никто тебя в помощники не возьмёт! – успевает выпалить Настька, прежде чем Серёжа оказывается за порогом класса.

2

– Ну, пошли? – деловито спрашивает Васька, просвечиваясь веснушками, которые у него не сходят летом и зимой.

– Пошли.

– Деньги-то взял?

– Ага.

– А мне мамка только два рубля дала, больше, говорит, твои голуби не стоят. Ладно, – беспечно машет рукой Васька, – может быть, уговорю за два рубля, а ещё рубль потом отдам, когда куры начнут нестись.

– Не-е, – сомневается Серёжа, – за два рубля не отдаст.

– Может не отдать, – вздыхает Васька.

Они идут в самый конец Озёрных Ключей, где живёт Оська Курдюмов. Морозная земля холодно и гулко отдаётся под их шагами, лениво, неохотно потрескивает лёд в лужах, с Амура тянет лёгонький, но промозглый ветер, и по всему видно, что скоро ляжет снег. Может быть, даже сегодня, потому что воздух и земля остыли достаточно для того, чтобы снег не таял.

– А ты клетку сделал? – спрашивает Васька.

– Да. Вчера ещё.

– И я сделал, с парилкой.

– Какой парилкой, Ва-ась? – настораживается Серёжа.

– А где они у тебя будут яйца выпаривать? В кармане? – важничает Васька. – Это тебе не про Стрелецкий бунт шпарить, тут знать надо...

– А как ты её сделал, Вася?

– Ладно, тебе так и быть расскажу. В ящике надо пропилить дырку, не сильно большую, только бы голубь пролез-ти смог. Потом к этой дырке приколоти старый посылочный ящик. Понял? Так, чтобы им в посылке темно было. Туда немного травы набросай, которая помягче.

– А зачем, чтобы темно? – удивляется Серёжа.

– Они так любят, да и мало ли что, сглазить, например, могут... Или кошка увидит. А на голубиные яйца смотреть нельзя. Даже тебе. Понял? Сразу же парить бросят.

– По-онял.

– Когда брать будем, – продолжает поучать Васька, – то Оська скажет крылья обдёргать, чтобы назад к нему не улетели. Ты не соглашайся. Они после этого плохо летают. А ему и хорошо, лишь бы его голуби над крышами вились.

– Понял... Ты каких будешь брать, сизарей?

– Больно надо, их от вороны не враз отличишь. Пусть на пионеров раскошеливается, деньги-то немалые просит.

– Тогда и я пионеров возьму, – соглашается с другом Серёжа, хотя ему больше нравятся сизари.

– А по клюву надо смотреть, чтобы не старые были. А то ведь подсунет таких, которые нестись не могут.

Теперь Серёжа окончательно убеждён, что Васька в голубях толк знает, и, соглашаясь с его авторитетом, он просит его:

– Ва-ась, ты мне выберешь пару, а?

– Выберу,– обещает Васька, и они поворачивают во двор Оськи Курдюмова.

3

Оська в детстве неосторожно заигрался на русской печке, свалился вниз и набил себе горб. После этого Оська рос медленно и неизвестно куда, так что лет через десять все увидели маленького (один метр сорок сантиметров) двугорбого человечка, невообразимо высокомерно смотревшего на мир. Так получилось, что постепенно выросло в Оське и неумолимое презрение к людям и очень большое мнение о себе. А так как Оська был остёр на язык и нехорошо насмешничал над деревенскими, его в Озёрных Ключах не любили. Колька Музин даже побить собирался, искал Оську однажды целый день, но так и не нашёл. Многие об этом жалели, но где же было Оську найти, если он даже не в своём погребе спрятался. Особенно доставалось от Оськи Курдюмова мальчишкам. Он не мог, например, равнодушно пройти мимо играющих ребят, обязательно кого-нибудь больно щипнёт, дёрнет за ухо или даст крепкого подзатыльника. А тех, кто ещё поменьше, Оська запугивал всякими небылицами, и запугивал до такой степени, что ребятёнки, завидев его во сне, на стенки лезли. По этой причине Оську приглашали в сельсовет и долго разговаривали.

Вот к этому-то Оське и отправились Серёжа с Васькой за голубями.

Жил Оська вместе с матерью и младшей сестрой в небольшом домике с плоской крышей, покрытой пластами и густо поросшей поверх пластов полынью и чертополохом. Домик этот походил на тот, про который говорят: «на курьих ножках», и как-то очень хитровато поглядывал на улицу маленькими оконцами из-под своей земляной крыши.

Войдя во двор, ребята замешкались, потом Васька осторожно постучал в окно.

Окно, вросшее в землю, было на уровне колен, и для того, чтобы заглянуть в него, Ваське пришлось согнуться в три погибели. Но, едва он согнулся, чтобы посмотреть, в доме Оська или нет, как от окна навстречу ему метнулось что-то тёмное и страшное. Васька отлетел в сторону, едва не сбив Серёжу, и тут же появился Оська.

– Чего подглядываешь? – Голос у Оськи тонкий, высокий, смахивающий на крик молодого некормленного петушка.

– Так я... это... тебя посмотреть. – Васька с опаской покосился на окно, но там, как и у всех в деревне, стоял горшок с геранью, лежали три большие луковицы и ножницы.

– Посмотреть... Нечего там смотреть. – Оська важно прошёлся по двору, далеко назад откидывая маленькую голову. – Зачем пришли?

– Голубей посмотреть, Ося, – заискивающе ответил Васька, стараясь как-то сжаться, усохнуть перед Оськой, чтобы не раздражать его.

– Это тебе не кино, чтобы глаза пялить, – отрезал Оська, – давай, выметайтесь отсюда.

– Ось, мы купить хотели, – поспешно объявляет Васька.

– Купить? – Оська настораживается и подозрительно смотрит на ребят. – А ну, покажьте деньги.

– Вот. – Они показывают деньги, и Оська, мельком взглянув на зашамканные разными руками рубли, садится на чурку посреди двора. Достаёт плотную коробку «Казбека», открывает и, понюхав, протягивает ребятам. В коробке с синим всадником на коне лежат разные окурки, начиная с махорочных самокруток и кончая толстыми беломоринами. Обкуренные концы у окурков тщательно заплёваны, и спёкшаяся зола прочно удерживает табак в бумажных оболочках.

– Курите, шмакодявки, – с барской щедростью разрешает Оська. – Только, чур, беломорину не трогать, – предупреждает он потянувшегося к коробке Ваську.

– Не-е, – поспешно успокаивает Васька, – я люблю сигареты.

– Ну, а ты? – Оська суёт коробку Серёже. – Особого приглашения дожидаешься.

– Я не хочу, – отступает на шаг Серёжа.

Оська удивлённо поднимает голову и маленькими пронзительными глазками пристально смотрит на Серёжу.

– Брезгуешь, что ли? – вкрадчиво спрашивает он и не спеша убирает коробку.

– Да он не курит, – говорит Васька так, словно Серёжа немного того и его сейчас нет здесь, – совсем не курит, с детства...

– Не люблю таких, – сообщает Оська, и его маленькая голова недовольно вертится между двух горбов, – маменькиных сынков.

Васька хмуро затягивается и, сильно вздохнув, переламывается в поясе от кашля, машет руками перед широко открытым ртом, стараясь захватить побольше свежего воздуха. Оська не смеётся и не подначивает, и лишь в глазах у него появляется странный лихорадочный блеск.

– Д-давно не курил, – с трудом выговаривает Васька, отворачивая в сторону от нахмурившегося Серёжи красное лицо, – отвык.

– Ничего, привыкнешь. – Оська встаёт с берёзового чурбака, поддёргивает аккуратно наглаженные брюки. – Значит, за голубями пришли?

– Да.

– Ладно, пошли смотреть.

4

Голубей Оська держит в маленьком и низком пригоне, при входе в который даже Ваське с Серёжей приходится пригибать голову.

Из пригона на огород пробито крохотное оконце, в которое без всякой рамы вставлено и обмазано глиной мутное стекло, почти не пропускающее свет. Поэтому, войдя в пригон, ребята некоторое время ничего не видят. Но постепенно их глаза привыкают к полумраку, и они различают десятка два клеток, прибитых к стенкам невысоко от пола. Лицевая часть клеток с дверками сделана из проволочной сетки, с прорезью для подсыпания корма.

Ребята переглядываются, и Васька шепчет на ухо Серёже:

– Сетки-то он с тока упёр, я там их на веялках видел.

– Эй, чего там шепчетесь? – В темноте голос у Оськи особенно тонкий, неприятно высокий.

– Ось, а в Малышевке голубей на чердаках держат, – говорит Васька, неуверенно ступая вперёд.

– Ну так и покупай в Малышевке, если ты такой умный. – Оська открывает одну из клеток и запускает туда длинную руку. – Они как раз с тебя пятёрку за пару сдерут.

– Я же просто, Ося, видел и тебе говорю.

– Нечего мне говорить. А только моим голубям и в пригоне неплохо.

– В темноте они чаще парить садятся, – опять шепчет Васька.

На этот раз Оська тут же оказался рядом и крепко смазал Ваське по затылку. Глаза его по-кошачьи кругло и зло высвечивали из полумрака.

– Ты чё дерёшься, ты чё! – попятился Васька, хватаясь рукой за голову. – Сдурел, да?

– Не болтай лишнего, – выпятив передний горб, Оська стоял в боевой позе, готовый в любую минуту вновь броситься на Ваську.

– А чё я болтаю, чё?! – частил Васька, однако тоже спружинясь на боевой лад.

– В какой это темноте голуби чаще парят?

И только тут ребята понимают, что у Оськи необычайно острый слух, и Васька тут же сдаётся:

– Я же просто так, Ось, честное слово. Больше не буду, вот увидишь.

– Смотри мне.– Оська обмяк передним горбом и деловито спросил у Серёжи:

– Каких брать-то собираешься? Сизарей?

– Н-нет, – быстро отвечает Серёжа. – Я пионеров хочу.

– Много ты понимаешь в голубях, – ворчит Оська и протягивает длинную руку с тонкими костистыми пальцами. – Деньги давай.

Серёжа отдаёт деньги и облегчённо вздыхает, так как устал держать их во взмокшем кулаке. Оська аккуратно разглаживает и складывает рубли, прячет в карман по-детски игрушечных брюк. Потом долго переходит от клетки к клетке и наконец выбирает одну. Достаёт голубя и зачем-то смотрит ему под крылья. Потом второго.

– Обдёргать? – спрашивает Оська, и голова его неожиданно сильно поворачивается между двух горбов.

– Не надо.

– Что? – Оська удивлён и подозрительно смотрит на Серёжу. – А если улетят?

– Нет... У меня тоже клетка есть, – говорит Серёжа.

– Смотри. – Оська недоволен. – Уговор такой: если улетят, я не возвращаю. Даже можешь не приходить.

– Хорошо.

– Держи. – Оська отдаёт голубей, и Серёжа, бережно прижимая птиц к груди, чувствует их тепло и тревожное биение сердец где-то под зобом. – Голубятник, – ворчит Оська, – держать правильно не умеешь. Под крылья надо брать.

– Я сам знаю, как надо, – хмурится Серёжа.

Оська, словно не услышав Серёжу, обращается к Ваське:

– А тебе каких? Или ты будешь в Малышевке покупать?

– Да нет, Ось... Мне бы тоже пионеров.

– Гони три рубля.

– Ось, честное слово, – начинает Васька, но Оська тут же перебивает его:

– Что, денег нет? Приходи в другой раз, когда будут.

– Ось, у меня два рубля, а рубль я тебе завтра отдам, вот честное слово,– чуть не плачет Васька.

– Завтра и голубей возьмёшь. Пошли.

– Ось...

Голуби пригрелись на груди у Серёжи, и он уже видит, как высоко и красиво парят они над селом, а потом, сложив крылья, лодочкой, плавно и стремительно планируют на крышу. Видит он и голубят, большеклювых, неуклюжих, но с каждым днём становящихся всё больше и, наконец, вылетающих из клетки.

– Ось, – просит Васька, – я же не обману. Ну, хочешь, я тебе чего-нибудь из дома принесу?

– Больно надо. Потом греха не оберёшься с матерью. Ладно, пошли, пошли...

Уже у самых дверей Серёжа вдруг останавливается, смотрит на хмурого Ваську и вдруг говорит Оське:

– Забирай назад своих пионеров. Мне не надо, – и протягивает голубей Оське.

– Что-о!? – Оська невольно отступает.

– Ты это что? Зачем? – вытаращил глаза Васька.

– Не надо мне его голубей... Пусть подавится...

– Но-но! – вскрикивает Оська, но вскрикивает как-то неуверенно и тихо...

И вновь идут ребята по промёрзшей улице, и деревья, уронившие листья, слабо качают ветками над ними. Воробьи, опечаленные близкими холодами, молчаливо сидят под крышами.

– Ты зачем голубей отдал? – спрашивает Васька, всё ещё не в силах понять поступок товарища.

– А ну его, – машет рукой Серёжа, – не хочу...

Они идут дальше, до Васькиного дома, а потом Серёжа идёт один, и только переходя мост, он замечает у себя на груди голубиное пёрышко. Серёжа осторожно опускает его за перила и смотрит, как долго, кругами, летит оно в воздухе и тихо опускается на молодой лёд.