Текст книги "Герои и антигерои Отечества (Сборник)"

Автор книги: Вячеслав Забродин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

Пугачевщина позволила противникам России вздохнуть свободнее, ибо оттянула с театра военных действий, особенно с второстепенного направления, часть сил. Против Пугачева были посланы и боевые генералы, так необходимые на Дунае, – сначала Потемкин отправил на борьбу с мятежниками П. И. Панина, а затем и Суворова.

Итак, сначала в ход пошли деньги, затем эксплуатировались добрые чувства и вера людей, которым внушали, что они идут за правое дело, идут защищать обиженного императрицей доброго царя. Сколь «добр» был Петр III для России, теперь хорошо известно… Правда, некоторые историки признают за ним кое-какие милосердные действия – в частности, Чичагов пишет об отмене Петром III некоторых садистских законов, введенных для истязания русских Петром I. Впрочем, этот факт столь серьезен, что лучше процитируем написанное русским адмиралом:

«Со времен Петра I до Петра III, все русские без всякого изъятия, равно подлежали самым позорным наказаниям и самым произвольным насилиям, которым когда-либо обрекалось на жертву бедное человечество… Столь презренное положение продолжалось до воцарения Петра III, который впервые даровал дворянству указ об уничтожении телесных наказаний… Прибавим к сему, что этот государь упразднил гнусную Тайную канцелярию, в которой подвергали пыткам людей, туда приводимых. Это единственные черты добродетелей человеческих в биографии этого царя…»

Порой один маленький добрый фактик, маленький потому, что Петр III не освободил от истязаний всех русских людей, а сделал снисхождение лишь дворянам, разносится в народе и обретает немыслимые размеры. И вот уже ненавидевший и презиравший русский народ и все русское Карл Петр Ульрих, на русский лад Петр Федорович, в устах агитаторов обрел славу милосердного и просто обожающего народ демократа, а поистине милосердная и обладающая неизмеримо большими достоинствами императрица оказалась ошельмованной. Но не все, даже преступники, верили агитаторам Пугачева. В книге «Двор и замечательные люди в России во второй половине XVIII столетия» отмечено:

«Злодей, освобождая заключенных преступников, умерщвлял тех, кои ему противились. Последние подвергались жестоким казням, некоторые были сожжены заживо».

И снова была агитация…

«Пугачев обнародованиями своими, – читаем мы далее в книге, – уловлял легковерных, освобождал от податей, от рекрутских наборов, убеждал истреблять дворян, давал курить вино, владеть угоднями и торговать „безданно и беспошлинно“, словом, как сказано в обнародовании, „будете яко звери в поле жить“».

А теперь посмотрим, кто мог идти к Пугачеву добровольно? Прежде всего те, кому правилось грабить и убивать. Те, кому не хотелось идти в армию и защищать Отечество. Да, но как же сам-то Пугачев смотрел на проблемы защиты Отечества? Да никак. Ему нечего было бояться победы поляков и турок, на которых, впрочем, как показали дальнейшие события, он не слишком и надеялся.

Поддерживали его и люди, которые на «курении вина» наживали капиталы. Правительство Екатерины II преследовало спаивателей, ибо никогда целью этого правительства не являлось спаивание собственного народа.

И опять-таки Пугачев столкнулся не только с продажными тварями и жуликами, которых везде во все времена, к сожалению, вдосталь. Он столкнулся со здоровыми силами народа, и пришлось ему уничтожать безжалостно не только дворян, против которых якобы было направлено восстание, но и «несознательных» крестьян, дворовых людей, «разночинцев», которые не хотели никак подрывать устои России. Таких он казнил по сценарию, описанному в книге «Двор и замечательные люди». Подводя к Пугачеву жертву, холуи с почтением вопрошали:

– Не прикажете ли вешать?

Ничего не отвечая, Пугачев махал платком, и казнь совершалась. Тем же, кто вставал на его сторону, предлагалось присягнуть. Они падали с ноги и целовали руку самозванному императору, который, правда, брезгуя своими «подданными», прикрывал ее полотенцем.

Для сравнения приведем другой пример, пример того, как общалась со своими подданными императрица Екатерина II. Граф де Сепер, сопровождавший се в путешествии в Белоруссию, вспоминал:

«Каждое утро, поработав с час, Екатерина, перед отъездом, принимала являвшихся к ней чиновников, помещиков и купцов, того места, где останавливалась; она допускала их к руке своей, а женщин целовала и после этого должна была уходить в туалетную, потому что, по общему обыкновению в России, все женщины, даже мещанки и крестьянки, румянились, и по окончании такого приема все лицо государыни было покрыто белилами и румянами».

По неполным данным Пугачев зверски казнил около 700 дворян, 135 разночинцев, 53 священника, 86 дьяконов, 35 купцов, 167 дворовых людей и 103 крестьян.

Огромный вред принес он и государственной границе России. Первый удар приняли на себя российские пограничные крепости, защищавшие юго-восточные рубежи державы. Они предназначались для прикрытия государственной территории от нападения банд кочевников и прочих нарушителей, но уж конечно не были приспособлены для борьбы с огромными полчищами. Верные своему воинскому долгу, коменданты этих крепостей и офицеры, служившие в них, оборонялись до последней возможности, чем заслужили лютую ненависть Пугачева. Так, подойдя к Илецкому городку, самозванец направил атаману Портнову требование выйти к нему с повинной. Атаман ответил отказом. Пугачев послал подметные письма в гарнизон, который состоял в основном из яицких казаков. Те взбунтовались. Портнова схватили сообщники Пугачева и повесили вместе с офицерами городка и всей его семьей. После этой «победы» банда три дня пропьянствовала в городке, а затем двинулась дальше. На пути оказалась крепость Рассыпная, имевшая лишь невысокую деревянную ограду. Комендант крепости секунд-майор Веловский попытался организовать оборону, но уж куда там. Его повесили вместе с женой и офицерами. Жену предварительно, как уже стало входить в обычай мятежников, изнасиловали.

В крепости Нижне-Озерной мятежники устроили кровавую оргию. Они долго издевались над комендантом офицером Харловым, затем изрубили его вместе с офицерами гарнизона на куски. Красавица жена Харлова успела бежать и укрыться в крепости Татищевской, где был комендантом ее отец, офицер Елагин. Он тоже «осмелился» сопротивляться. Пугачев, обратив внимание на тучность коменданта, приказал с него с живого содрать кожу, что и исполнили с охотой его сообщники, которые затем мазали жиром коменданта свои раны. Трудно поверить в подобные изуверства, трудно поверить, что на такое могли пойти люди, ведомые светлой идеей, а ведь именно такими изображались мятежники в последние семь «праведных» десятилетий. Но какова же идея? Смена одного царя на другого – смена великой и милосердной государыни на конокрада, изменника Родины, бандита и садиста?!

Сравним отзывы о них современников, отзывы, которые можно найти лишь в дореволюционных изданиях. Величайший русский поэт Гавриил Романович Державин писал об императрице:

 
Екатерина в низкой доле
И не на царском бы престоле
Была б великою женой…
 

Действительный член Российской академии наук, племянник знаменитого поэта и драматурга А. П. Сумарокова, автор трудов «Обозрение царствования Екатерины Великия» и «Черты Екатерины Великия», а также многих публицистических и драматургических произведений Павел Иванович Сумароков писал:

«Екатерина была кротка, приветлива, милостива, и все старались подражать ей в том, по крайней мере, по наружности, казались добрыми».

А вот свидетельства о деяниях Пугачева…

«Жену несчастного Елагина, с которого по его приказу содрали кожу, Пугачев приказал изрубить на куски. Дочь их, вдову накануне умерщвленного им Харлова, по свидетельству современников бывшую красоты удивительной, он продержал более месяца как наложницу, а семилетнего брата ее назначил своим камер-пажом. Но потом, по подозрению своих приближенных, уступил их требованию и приказал расстрелять несчастную Харлову с ее братом. Не совершенно лишенные жизни, они в крови подползли друг к другу и, обнявшись, испустили дух».

Перечень злодеяний можно продолжать бесконечно. Пугачев очень любил сжигать людей заживо, любил «пятерить» их, то есть отрубать поочередно сначала конечности, а уж потом голову. Как известно, его самого было принято решение четвертовать, но императрица приказала сначала отрубить ему голову, чтобы не мучился.

Казалось бы, весь этот перечень «заслуг» самозванца не имеет прямого отношения к Потемкину, но нельзя не упомянуть о злодеяниях, поскольку нам долго вдалбливали в голову, что те, кто действовал против Пугачева, и сатрапы, и изверги, и тому подобное…

Потемкин принял активное участие в организации борьбы с пугачевщиной, но справедливо ли назвать его сатрапом и извергом. Он действовал во имя державы, ибо Пугачев был прежде всего врагом России, действуя с целью ее ослабления и способствуя тем самым врагу, с которым сражались на Дунае русские армии.

Григорий Александрович ежедневно просматривал все донесения, поступавшие с театра борьбы с Пугачевым, наиболее важные докладывал императрице с готовыми уже своими соображениями. Так, узнав, что пугачевские банды двинулись на Дон, немедленно направил соответствующие распоряжения по предотвращению разорения донского края. Своевременно принятые меры заставили мятежников отказаться от замыслов поднять на борьбу с Россией Войско Донское. Да и не собирались донцы связывать себя с конокрадом и изменником. Передовые отряды Пугачева встретили сопротивление на краю Донской земли. Жаркий бой полчищ мятежников с небольшим отрядом старшины Кульбакова разгорелся в районе станицы Березовской. Силы оказались слишком неравными, и донцы полегли почти все поголовно. Раненых мятежники после истязаний добили, а станицу сожгли Дитла.

Навстречу врагу смело бросился полковник Алексей Иванович Иловайский, который действовал по личному распоряжению Потемкина, однако мятежники повернули к Царицыну, близ которого были разбиты Михельсоном.

Ар. Н. Фатеев писал:

«Дальнейшее участие Потемкина в принятии мер против пугачевского восстания свидетельствует о более глубоком понимании происшедшей), чем обычного администратора, хотя бы и облеченного большой властью. Он задумался над специальными причинами восстания. Его интересовали не столько главари восстания, сколько увлеченные ими массы.

У главарей восстания всегда бывают более или менее одинаковые методы. Неграмотные Пугачевы походят в этом отношении на Пугачевых с университетским образованием: преобладает примитив игры на страстях».

Интерес Потемкина к рядовым участникам восстания объясним и тем, что в бунте участвовали, кроме яицких казаков, раскольников, беглых крепостных и отпущенных на свободу каторжников, татары, киргизы, мордва, мещера, башкиры, черкесы, пленные турки. А ведь в период работы в «Комиссии по уложению» Григорий Александрович являлся опекуном некоторых из тех народов.

Казанский губернатор Брэнт, который вел расследование восстания, назвал его участников сбродом. Фатеев по этому же поводу писал:

«Но, как бывает в революционное время, каждый влагал свое неудовольствие в движение. Оно нашло вождя, кто бы он ни был. По определению ближайшего сподвижника Пугачева Мясникова: „Хоть князь из грязи“».

Интересно, что Потемкин определил две главные причины восстание: крепостное право и плохое управление инородцами.

А. Г. Брикнер приводит слова самозванца, этого «князя из грязи», сказанные им на первом же допросе, на котором он тотчас предал всех сообщников, заявив, что будто бы они его побуждали к свирепости. Пугачев заявил, что «не думал к правлению быть и владеть всем Российским царством», а шел на мятеж, проливал кровь людей, надеясь, что ему «удастся поживиться или убиту быть на войне…». Самозванец признался, что его девиз: «День мой – век мой!» Вот ради чего он грабил, жег, убивал и истязал людей.

После смерти Бранна для расследования причин пугачевщины был направлен троюродный брат Григория Александровича Павел Сергеевич Потемкин, которого Екатерина II знала с самой лучшей стороны. Это был образованный человек, выпускник Московского университета. Дело он вел добросовестно, всячески помогая Григорию Александровичу выявлять главные причины происшедшего. Павел Сергеевич направлял в столицу депутации и представителей малых народов, дабы дать Григорию Александровичу побеседовать с людьми, способными помочь в установлении истины.

Быть может, уже под влиянием этих событий и размышлений над ними Потемкин предметом своей деятельности сделал расселение населения из приобретенных областей на юге России. Нужно добавить, что в Новороссии, в краях, управляемых Потемкиным, крепостного права не было. Отношение же Григория Александровича к этому позорному явлению видно из многих действий, приказов, ордеров, писем и других документов, один из которых, очень характерный, привожу ниже.

31 августа 1775 года Потемкин писал в секретном ордере генералу Муромцеву:

«Являющимся к вам разного звания помещикам с прошениями о возврате бежавших в бывшую Сечь Запорожскую крестьян, объявить, что как живущие в пределах того войска вступили по Высочайшей воле в военное правление и общество, то и не может ни один из них возвращен быть…»

Чьи же в данном случае в большей степени интересы отстаивал Потемкин дворян-крепостников или крепостных? Конечно, можно возразить, что ему были нужны люди, потому он и отстаивал их. Но требовались они не для личных нужд, не для строительства дворцов, по-нынешнему дач, а для освоения Новороссийского края, для строительства новых городов и портов, создания Черноморского флота, для повышения могущества армии и укрепления южных границ России. Они нужны были для Отечества!

«Солдат есть название честное…»

С первых же месяцев пребывания на посту вице-президента Военной коллегии Потемкин занялся преобразованиями в русской армии. Важным направлением этой деятельности он считал облегчение службы солдат. Работы оказалось непочатый край. В «Сборнике биографий кавалергардов» отмечалось:

«Еще до рождения Потемкина, в 1737 году, русская армия взяла Очаков, над которым он столь потрудился пятьдесят лет спустя, и в годы его юности побеждала уже Фридриха II, несмотря на многие недостатки ее устройства. Эти недостатки сознавали и с ними боролись Румянцев, Панин, Суворов, но поборол их Потемкин.

В своей книге „О русской армии“ генерал-поручик Степан Матвеевич Ржевский так оценивал состояние войск до реформ, проведенных Потемкиным:

„Люди отменно хороши, но как солдаты слабы; чисто и прекрасно одеты, но везде стянуты и задавлены так, что естественных нужд отправлять солдат не может: ни стоять, ни ходить спокойно ему нельзя“.

К сожалению, слабую подготовку имели не только солдаты, но и офицеры, и генералы. Однажды в период Семилетней войны генерал-фельдмаршал А. Б. Бутурлин, расстелив перед собой карту, начат постановку боевых задач подчиненным командирам. При этом присутствовал президент Военной коллегии генерал-фельдмаршал З. Г. Чернышев. Он сразу заметил, что Бутурлин вовсе не понимает, что показывает на карте – обстановку ему нанесли еще прежде, офицеры квартирмейстерской службы. Чернышев, воспользовавшись тем, что Бутурлин отвлекся, потихоньку перевернул карту другим концом. Не обратив на то внимание, главнокомандующий продолжал водить карандашом перед собой по… морю.

– Тут утонешь, – с иронией проговорил Чернышев, отводя в сторону руку главнокомандующего.

Уже во время первых инспекционных смотров Потемкин стал обращать главное внимание не на внешний блеск, а на боеспособность войск. Полки, по его докладам, отличались „исправностью людей и лошадей“, и их снаряжение было вполне прилично, что отдавало „начальнику справедливость“. Однако подготовка многих полков оставляла желать лучшего, на что и указывал Григорий Александрович в своих докладах. Обращая внимание на необходимость самого серьезного подхода к обучению и воспитанию солдат, Потемкин требовал, чтобы офицеры обучали подчиненных, „избегая сколько можно бесчеловечных и в обычай приведенных к сему побои, творящих службу отвратительною, но ласковым и терпеливым всего истолкованием…“

Но кто же привел в обычай издевательства и зуботычины? Кто сделал упор на палочную дисциплину, а не на сознательное отношение к исполнению воинского долга? Ответ на этот вопрос можно легко найти, если вспомнить, с чьего правления в России начались садистские изуверства. Да, все это было с петровских времен, о чем писал адмирал П. В. Чичагов. Именно при Петре проникли во многие эшелоны государственное власти и в военное управление иноземцы, которые не щадили русских людей, а заодно и Петра I убедили в том, что порядок можно навести лишь изуверскими методами.

Непонятно только, зачем нужно было что-то менять – Россия и в прежние века была непобедима, ее войска били многих ворогов, проиграв лишь несметным полчищам монголо-татарским, да и то проиграв временно.

Русский военный историк профессор генерал-майор Н. Ф. Дубровин писал о положении дел в середине XVIII века:

„Необходимо заметить, что в русской армии в это время был наплыв иностранных офицеров, преимущественно немцев. Их принимали без всякого разбора, и современники среди себя видели камердинеров, купцов, учителей, переодетых российскими штаб-офицерами. Офицерский чин давался многим и без всякого затруднения. Его получали подрядчики, умевшие угодить сильному, влиятельному лицу, и дети, едва вышедшие из пеленок“.

Екатерина II в первых же указах запретила производить в офицеры и даже записывать в полки детей, не достигших пятнадцатилетнего возраста. Стремилась она всячески и ограничить в армии число иноземных наемников, хотя что касается людей достойных, проявивших себя во многих походах и войнах, то для них делались исключения на протяжении всего ее царствования.

Бороться было нелегко, ибо засилие иноземцев оказалось подавляющим. Вот с каким положением столкнулся Алексей Иванович Хрущев, писавший уже в чине генерала от инфантерии книгу: „Размышления, в каком состоянии армия была в 1764 году“:

„Вступил я в службу самым маленьким офицером в армию… С солдатом иноземные офицеры обращались грубо и жестоко; палка была в таком употреблении, что, стоя в лагере, от зари до зари, не проходило часа, чтобы не было слышно палочной экзекуции… Всякий офицер, по своим нравственным качествам и образованию мало отличавшийся от солдата, старался палкою доказать свое достоинство и значение“.

Григорий Александрович Потемкин, вступивший в службу еще до восшествия на престол Екатерины II, безусловно, был свидетелем этого положения и уяснил всю его низость и пошлость. Недаром уже в годы русско-турецкой войны он в своем отряде завел совершенно иные порядки. Впрочем, во всей армии Румянцева они резко отличались от того, что творилось в других объединениях российских войск.

Получив пост вице-президента Военной коллегии, Потемкин стал добиваться прекращения изуверств повсеместно, опираясь в деятельности своей на милосердие императрицы, которая была с ним в этом полностью солидарна.

Можно привести десятки приказов и ордеров, свидетельствующих о борьбе Потемкина с порядками, насажденными иноземцами.

„Г. г. офицерам гласно объявите, – писал он в одном из приказов, – чтоб с людьми обращались с возможною умеренностью, старались бы об их выгодах, в наказаниях не преступали дозволенных были бы с ними так, как я, ибо я их люблю, как детей“.

В другом приказе он требовал:

„Наблюдайте крайне, чтоб гг. штаб– и обер-офицеры больше увещанием и советом, а отнюдь не побоями солдат всем экзерцициям обучать старались“.

Забота проявлялась не только в требовании умеренности в наказаниях и терпения в обучении. Потемкин неоднократно подчеркивал, что солдату необходимо своевременно выдавать все, положенное по штату.

„Строго я буду взыскивать, – писал он, – если какое в том нерадение будет, и если солдаты будут подвержены претерпению нужды от того, что худо одеты и обуты“.

Будучи сам предельно честным и щепетильным в отношении денег человеком, Григорий Александрович сурово карал тех, кто не брезговал средствами, предназначаемыми для подчиненных. „Употребите старание ваше, – писал он одному из подчиненных генералов, – пресечь неприличное офицерами распоряжение деньгами солдатскими. Полковой командир может сие учинить по их (солдат) только просьбе, когда может доставить потребные вещи ниже той цены, за какую сами они купить могли“.

Требования подкреплялись суровыми взысканиями. Так в ордере от 9 мая 1788 года Потемкин писал генеральс-адъютанту Рокосовскому:

„Предерзкие поступки некоторых офицеров вверенных вам баталионов Фанагорийского гренадерского полка требуют всей законной над ними строгости, которую и принужден я употребить над ними… Предписываю чрез сие капитана Свиязева за мучительные подчиненным побои… лиша чинов, написать в рядовые. Капитана Суняшова и подпоручика Бураго за продажу солдатского провианта, лиша также чинов, но только на три года, равномерно причислить рядовыми. Прапорщиков Борисова и Велихова за пьянство их, яко нетерпимых в службе, из полку выключить с приложенными при сем паспортами“.

Сурово карал Потемкин не только офицеров, но и генералов. Так, узнав о незаконном использовании солдат в личных целях генералом Давидом Неранчичем, он писал в ордере его непосредственному начальнику генералу Нащокину:

„Я вам даю знать, что у генерал-майора Перанчича найдено в обозе шестьдесят гусар и все по моему приказу отобраны. Сие с такою строгостию повелено мною взыскивать, что ежели я найду у вас в обозе военных или нестроевых принадлежащих армии людей, то за каждого взыщу по десяти рекрут, а может еще и хуже будет; я уже знаю, что у вас есть двое мастеровых. Бога ради не доведите меня вас оскорбить“.

Облегчению участи солдата послужила и реформа в обмундировании, которую Потемкин стал проводить с первых дней своего возвышения. Он считал необходимым очистить полки:

„…от всех неупотребительных излишеств и каждый род войск поставить на такой ноге совершенства, чтобы в нем благопристойность была соответственно стремительному его движению“.

В 1783 году Григорий Александрович представил императрице подробнейший доклад об изменениях в форме одежды. Доклад поражает глубиной знаний истории формы одежды в целом и отдельных ее элементов.

„Когда в России вводилось регулярство, – писал он, – вошли офицеры иностранные с педантством тогдашнего времени, а наши, не зная прямой цены вещам военного снаряда, почли все священным и как будто таинственным: им казалось регулярство состоит в косах, шляпах, клапанах, обшлагах, в ружейных приемах и проч. Занимая себя такой дрянью, и до сего времени не знают хорошо самых важных вещей, как-то: марширования, разных перестроениев и оборотов.

Что касается до исправности ружья, тут полирование и лощение предпочли доброте, а стрелять почти не умеют, словом, одежда войск наших и амуниция таковы, что придумать еще нельзя лучше к угнетению солдата. Красота одежды военной состоит в равенстве и в соответствии вещей с их употреблением: платье должно служить солдату одеждой, а не в тягость. Всякое щегольство должно уничтожить, ибо оно есть плод роскоши, требует много времени, иждивения и слуг, чего у солдата быть не может“.

Далее Потемкин подробно разобрал недостатки существующих головных уборов, тесных кафтанов, камзолов, дорогостоящих лосиных штанов, которые необходимы были в ту пору, когда еще воины носили железные латы, да так и остались на оснащении войск, и прочих элементов обмундирования. В заключение он писал:

„Завиваться, пудриться, плесть косы – солдатское ли сие дело? У них камердинеров нет. Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать ее пудрою, салом, мукою, шпильками, косами. Туалет солдатский должен быть таков, что встал и готов!“

Императрица оценила по достоинству сделанное Потемкиным. Оценили и солдаты, о которых Григорий Александрович говорил:

– Я их люблю, как детей!

Да, он любил солдат, постоянно заботился о них, стремился облегчить их участь, охотнее и душевнее беседовал с рядовыми воинами, чем со знатными и напыщенными вельможами, однако это вовсе не означало, что был сторонником попустительства и панибратства, что потворствовал нарушителям дисциплины. Об этом он писал ярко и конкретно:

„Я предписал, чтобы наказания были легкие, но если бы кто дерзнул перед командиром быть ослушанным, того я накажу равным смертным наказанием.

Солдат есть название честное, которым и первые чины именуются. Гнусно и подло впадать им в прегрешение таковое как побег. Уходит бездельник и трус, то и желаю я, чтобы никто не впадал в столь порочный поступок, заключающий в себе нарушение присяги“.

Но как же добивался Потемкин высокой воинской дисциплины? До недавнего времени нам вдалбливали, что сознательное отношение к своему служебному долгу возможно лишь при социализме, что только революция дала возможность добиться сознательной дисциплины, а „при царизме“ все держалось лишь на палке, на страхе, на жестоких экзекуциях.

Однако при внимательном рассмотрении военно-воспитательной системы екатерининского времени убеждаешься, что она была достаточно стройной, продуманной и весьма результативной. Недаром же Потемкин, Суворов, Румянцев и другие полководцы русской национальной школы били врага не числом, а умением, и не было в мире силы, способной противостоять русскому солдату.

С первых дней службы солдату внушали отличительную черту русских солдат – непоколебимую историческую храбрость и верность». В «Инструкции пехотного (конного) полка полковнику» значилось, что каждый командир, каждый солдат обязаны заботиться «о пользе службы, чести и сохранении полка». Рекрута следовало убеждать, что он с момента вступления в службу «не крестьянин, а солдат, который именем и чином от всех его прочих званий преимуществен».

С рекрута требовали не слепого повиновения старшим, а «при обращении к начальникам быть без робости, но с пристойной смелостью».

Отмечая результаты реформ, проведенных Потемкиным, генерал Хрущев писал:

«Обращение полковников с офицерами, а офицеров с рядовыми сделали обоюдную связь любви и послушания… Беседы о службе, повиновении, сохранении присяги и верности впечатывались в молодые сердца офицеров, а от них в благомыслящих солдат…»

Значительные преобразования Потемкин провел в штатной структуре войск, в тактике действий. Им было написано немало подробнейших инструкций, разъясняющих, как обучать и воспитывать солдат, как отрабатывать навыки в производстве того или иного приема, как осуществлять марши, чтобы подразделения и части прибывали в назначенные районы в полной боевой готовности, как тренировать егерей в прицельной стрельбе, как отбирать людей в тот или иной род войск.

Немало инструкций и приказов издано и по содержанию госпиталей, по нормам питания в них солдат и даже по порядку лечения от тех или иных недугов. Интересны его замечания о диетическом питании при том или ином заболевании. Разносторонне образованный, мыслящий, интересующийся современными достижениями в медицине, Потемкин давал дельные рекомендации даже в тех областях, в которых, казалось бы, не мог по чину своему разбираться.

Остается только удивляться, как мог всего этого достичь один человек, обремененный множеством забот государственной важности. Мы сейчас упираемся ставшими модными книгами Дейла Карнеги, стараемся научиться у него правильно строить свой день, свои отношения с окружающими, преуспевать во всем и везде… И мы при этом не подозреваем подчас, что и нам есть с кого брать пример, есть у кого поучиться. Взять хотя бы одно только направление, как построить свой день, как суметь все учесть и ничего не забыть из многообразия дел. Стоит взглянуть на то, как строил свой день Потемкин, и невольно придешь к мысли – мы в наш бурный век разучились думать, разучились все: от «нижнего до высшего чина» – по терминологии XVIII века…

День Потемкина

В 1867 году в Петербурге вышла книга, название которой теперь, в обстановке особенно пристального «внимания» к анекдотам, рекламируемым даже по центральному телевидению, может восприниматься весьма своеобразно «Собрание анекдотов о князе Григорие Александровиче Потемкине-Таврическом». Но не надо в ней искать скабрезных историй, столь свойственных анекдотам нынешним. В XVIII и XIX веках слово анекдот имело совершенно иное значение. Вот, к примеру, как объяснил его Владимир Иванович Даль в знаменитом своем «Толковом словаре живого Великорусскою языка»: «Анекдот – короткий по содержанию и сжатый в изложении рассказ о замечательном или забавном случае…» Как видим, на первом месте стоит замечательный случай, а уж потом забавный.

Так вот в собрании анекдотов биограф князя собрал именно замечательные случаи из жизни Потемкина, включив в книгу также биографический очерк и несколько глав, дополняющих рассказанное в анекдотах и раскрывающих удивительные черты характера Григория Александровича. Одна из тех глав называется: «День Потемкина».

Остановимся на ее наиболее интересных моментах и попытаемся порассуждать:

«Потемкин в своей домашней жизни всегда держался порядка, к которому сделал привычку еще в молодости. Он ложился спать и вставал в назначенные часы; впрочем, нередко, когда было нужно сделать какое-либо важное распоряжение или когда вверенным ему войскам угрожала опасность, он проводил целые ночи, хотя в постели, но не засыпая».

Надо сказать, что он не просто валялся в кровати, как это изображалось в иных романах, он думал… И в голове зарождались новые решения и планы, которые он тотчас сообщал правителю своей канцелярии Василию Степановичу Попову, немедленно принимавшему к исполнению все распоряжения. Попов, по словам Шубинского, изумлял всех «своей неутомимой деятельностью». Он мог работать сутки напролет и при этом всегда являлся к князю чисто и опрятно одетый, бодрый, деятельный…

«Проснувшись и выслушав доклад Попова, князь на целый час садился в холодную ванну, потом одевался, отправлял краткое утреннее моление и выходил в столовую, где уже стоял завтрак, заключавшийся обыкновенно в чашке шоколада и рюмке ликера. Затем, если был весел, Потемкин приказывал музыкантам и певцам исполнять какую-нибудь духовную кантату… Напротив, когда князь находился не в духе, к нему никто не смел являться, за исключением должностных лиц, и все двери кругом затворялись, чтобы до него не доходил никакой шум».

Вот это самое «не в духе» нельзя не прокомментировать. Еще при жизни князя его враги, любым путем старавшиеся доказать, что Потемкин пребывал в роскоши, что не обладал ни работоспособностью, ни вообще способностью к какой-либо деятельности, распускали множество сплетен, в том числе и выдумки о часто якобы нападавшей на него хандре. Потемкин знал о многих сплетнях и выдумках и зачастую просто не обращал на них внимания, а иногда использовал мнение о себе в собственных интересах, причем очень удачно. Помогала ему и так называемая «хандра», а точнее, мнение окружающих о ней, причем периоды той самой «хандры» удивительным образом совпадали с теми периодами, когда на Потемкина наваливался непочатый край работы. С. Н. Шубинский выпустил книгу, как уже отмечалось, в 1867 году, а наиболее интересные документы – письма, приказы, реляции, ордеры – автором которых был Потемкин, увидели свет лишь в 90-х годах, потому и не удивительно, что в собрании анекдотов так называемая хандра никак не оговорена.