Текст книги "Герои и антигерои Отечества (Сборник)"

Автор книги: Вячеслав Забродин

– Хочу непременно быть архиереем или министром.

Или:

– Начну военную службу, а нет, так стану командовать священниками.

Он очень серьезно изучал богословие, что отметил граф Шувалов, и действительно подумывал о духовной карьере. Однако выбрал все-таки военную, и выбор его одобрил Амвросий, который дал на поездку в Москву и начало службы в гвардии, что стоило тогда очень дорого, 500 рублей.

Учеба же в университете наложила отпечаток на всю последующую жизнь. Потемкин всегда тянулся к знаниям, и племянник его Л. Н. Энгельгардт вспоминал:

«Поэзия, философия, богословие и языки латинский и греческий были его любимыми предметами; он чрезвычайно любил состязаться, и сие пристрастие осталось у него навсегда; во время своей силы он держал у себя ученых раввинов, раскольников и всякого звания ученых людей; любимое его было упражнение, когда все разъезжались, призывал их к себе и стравливать их, а между тем сам поощрял себя в познаниях».

Энгельгардт упомянул поэзию. Оказывается, в юношеские годы Потемкин неплохо писал стихи и был дружен с Василием Петровичем Петровым, впоследствии известным поэтом XVIII века. Петров учил Потемкина языку Гомера и вместе с ним переводил «Илиаду». О литературных же способностях Григория Александровича поэт писал:

 
Он без усилья успевает,
Когда парит своим умом,
И жарку душу выражает
Живым и племенным пером.
Не тяжких праздных слов примесом
Красот нам в слоге он пример:
Когда б он не был Ахиллесом,
То бил бы он у нас Гомер.
 

Это стихотворение относится к более позднему времени, когда Потемкин был уже в ореоле славы, – недаром поэт восклицает: «Когда б он не был Ахиллесом!». Отношения между друзьями юности сохранились на всю жизнь. Однажды Петров пригласил Потемкина осмотреть только что открытую типографию, чтобы показать детище, в создании которого принял участие, и, демонстрируя работу станков, ловко набрал и сделал оттиск своего экспромта, посвященного Григорию Александровичу:

 
Ты воин, ты герой,
Ты любить муз творенья,
А вот здесь и соперник твой
Герой печатного изделья.
 

Потемкин в долгу не остался. Попросив Петрова показать, как делается набор, он тут же сочинил ответ, набрал его и с помощью товарища юности сделал оттиск:

 
Герой ли я? Не утверждаю.
Хвалиться не люблю собой,
Но что я друг всегдашний твой
Вот это очень твердо знаю!
 

К сожалению, немногое из написанного Потемкиным сохранилось. Известны лишь некоторые его экспромты наподобие посвященного писателю Федору Григорьевичу Карину и сочиненного на обеде:

 
Ты, Карин, – Милый крин
И лилеи мне милее!
 

Судя по отзывам современников, они не отражают в полной мере поэтического дара Потемкина.

Человек разносторонне образованный и одаренный, Потемкин сразу не мог найти себя, ибо, по мнению биографа В. В. Огаркова, в кипучей его натуре «жили часто противоположные крайности, что нередко является признаком людей с дарованиями».

Ведь и выбор военной службы, сделанный им в 1760 году, был тогда еще не окончательным, хотя службе этой с первых дней он отдавался полностью, что сказалось впоследствии, когда пришлось применить на практике все то, чему научился он в лейб-гвардии Конном (впоследствии Кавалергардском) полку в мирное время.

До и после переворота

О государственном перевороте 28 июня 1762 года написано много, однако документов о том, чем конкретно занимался Потемкин и во время подготовки к нему, и в сам тот памятный день провозглашения императрицей Екатерины II, практически не сохранилось, хотя те немногие, что известны, свидетельствуют о том, что он играл далеко не последнюю скрипку…

Уже в первые месяцы своей службы в конной гвардии Потемкин обратил на себя внимание командования и своею прилежностью, и старательностью, и стремлением к совершенствованию знаний военного дела, которые, естественно, у него, еще не нюхавшего пороху, были поначалу невелики. Этот высокий, статный капрал быстро освоил верховую езду. Богатырское его телосложение и прекрасное знание иностранных языков, особенно немецкого, очень пригодились на первых порах.

Вступивший на престол Петр III пригласил в Петербург своего дядю принца Георга Людвига, которого сделал генерал-фельдмаршалом и приписал к конной гвардии. Тут же понадобились адъютанты и ординарцы. Одним из них стал Потемкин, выбранный самим принцем, обожавшим великанов.

Должность ординарца дядюшки российского императора сразу приблизила ко двору, выделила из среды гвардейцев. Вскоре Потемкину был пожалован чин вице-вахмистра. Однако существуют свидетельства, что служба эта не радовала Григория Александровича, не любил он и своего начальника за в лучшем случае равнодушное, а чаще жестокое и бессердечное отношение к русским воинам.

В тот период на Потемкина обратили внимание не только принц и его окружение, но и патриоты, которые были крайне недовольны опруссачиванкем порядков и новым потоком иноземцев, все гуще облеплявших уже не только престол, но и военное ведомство.

В войсках еще жила память о славных победах П. С. Салтыкова и П. А. Румянцева в годы Семилетней войны, результаты которой были сведены на нет одним мановением руки Петра III.

Падение Петра III было предрешено уже тем, что он с пренебрежением, безразличием, а то и презрением относился к русскому народу, легко расплачивался русской кровью за чуждые России цели, даже выделил целый корпус для защиты Пруссии. Секретарь французского посла в Петербурге К.-К. Рюльер указывает на прямую измену России, на которую Петр пошел еще будучи великим князем:

«Петр… тайно принял чин полковника в его (Фридриха II. Н. Ш.) службе и изменял для него союзным планам. Как скоро сделался он императором, то явно называл его: „Король, мой государь!“».

Фридрих II, наголову разбитый русскими в Семилетней войне и уже заявлявший: «Как суров, печален и ужасен конец моего пути…», вдруг, по восшествии на престол Петра III, не только получил обратно все потерянное, но, как уже говорилось, стал решать свои цели при помощи русских штыков.

Фридрих отметил собачью преданность императора чином генерала прусской армии…

Все это переполнило чашу терпения, и гвардейцы, хорошо помнившие о другом перевороте, о возведении на престол Елизаветы Петровны в ночь на 25 ноября 1741 года, видели одну возможность спасти Россию от полного разграбления.

Уже после свершения переворота императрица Екатерина II рассказывала в одном из писем к Станиславу Понятовскому, что узел секрета находился в руках троих братьев Орловых, кроме которых в тайну были посвящены около сорока офицеров и примерно десять тысяч солдат к унтер-офицеров.

О предыстории же событий она писала так:

«Уже шесть месяцев, как замышлялось мое восшествие на престол. Петр III потерял ту малую долю рассудка, какую имел. Он во всем шел напролом; он хотел сломить гвардию, он вел ее в поход для этого; он заменил бы ее своими голштинскими войсками, которые должны были оставаться в городе. Он хотел переменить веру, жениться на Л. В. (Елизавете Воронцовой. – Н. Ш.), а меня заключить в тюрьму. В день празднования мира (с Пруссией. – Н. Ш.), сказав мне публично оскорбительные вещи за столом, он приказал вечером арестовать меня. Мой дядя, принц Георг, заставил отменить приказ.

С этого дня я стала прислушиваться к предложениям, которые мне делались со времени смерти императрицы…»

Ар. Н. Фатеев в книге «Потемкин-Таврический» писал, что Григорию Александровичу нелегко было разобраться в обстановке при дворе, однако, как прибавляет он, «скоро разобрались в достоинствах Потемкина сотоварищи по гвардии». О роли его в подготовке к перевороту сохранилось очень мало данных, однако те, что имеются, свидетельствуют о серьезной роли Григория Александровича. Привлеченный к готовящемуся делу Орловыми, он принял всем сердцем замысел. На одном из важных этапов событий 28 июня 1782 года, он, действуя смело и решительно, убедил солдат, сомневающихся в законности творимого, присягнуть императрице.

Существует предание, что Екатерина II обратила внимание на будущего своего избранника именно в тот памятный день. Французский посланник граф Филипп де Сеггор в своих Записках о пребывании в России в период царствования императрицы Екатерины II, ссылаясь на рассказ самого Григория Александровича, писал:

«Однажды на параде счастливый случай привлек на него внимание государыни: она держала в руках шпагу, и ей понадобился темляк. Потемкин подъезжает к ней и вручает ей свой; он хочет удалиться, но его лошадь, приученная к строю, заупрямилась и не захотела отойти от коня государыни; Екатерина, заметив это, улыбнулась и между тем обратила внимание на молодого унтер-офицера, который против воли все стоял подле нее; потом заговорила с ним, и он ей понравился своею наружностью, осанкою, ловкостью, ответами…»

Примерно также рассказывается и в ряде отечественных источников. К примеру, С. Н. Шубинский, добросовестный биограф Потемкина, собравший и издавший много удивительных историй о князе, уточняет, что случай произошел не на параде, а во время присяги 28 июня 1762 года в конно-гвардейском полку, что очень вероятно. Однако племянник князя граф Александр Николаевич Самойлов высказывает сомнения в том, что причиной знакомства мог стать темляк, ибо Потемкин, будучи вахмистром, не мог его преподнести, «поелику оный был не офицерский». Темляк – это кожаный ремень, сделанный в форме петли с кистью на конце. Он предназначался для надежного крепления оружия. В русской армии и на флоте темляки носили на эфесах холодного оружия офицеры и наиболее отличившиеся унтер-офицеры.

Однако нельзя опровергнуть, что знакомство состоялось именно во время переворота, поскольку из многих документов известно, что Екатерина II знала об участии в нем Потемкина и высоко оценила его роль. Так, в письме Понятовскому она сообщала:

«В Конной гвардии один офицер по имени Хитрово, 22 лет, и один унтер-офицер 17-ти по имени Потемкин всем руководили со сметливостью и расторопностью».

Эти строки свидетельствуют о том, что Хитрово и Потемкин чуть ли не главными были действующими лицами в лейб-гвардии конном полку. Такое предположение подтверждают и награды, врученные участникам событий. Один из списков награжденных, в котором значатся фамилии всего лишь 36 участников, открывается Григорием Орловым и заканчивается Григорием Потемкиным. В нем сообщается: «…вахмистр Потемкин – два чина по полку да 1000 рублей». В другом документе, в котором также отмечены немногие, говорится о том, что «жалуется конной гвардии подпоручику Григорию Потемкину 400 душ в Московском уезде Куньевской волости».

Несколько позже, к одной из годовщин своего царствования, императрица вновь отмечает ближайших своих соратников. И опять-таки имя Потемкина стоит рядом с именами маститых мужей. Достаточно сказать, что список открывает генерал-фельдмаршал, ее императорского величества генерал-адъютант, действительный камергер, лейб-гвардии Измайловского полка подполковник, сенатор и кавалер граф Кирилл Григорьевич Разумовский.

Уже при первых встречах императрица произвела на Потемкина неизгладимое впечатление, хотя, как показали дальнейшие события, в мечтах своих он не заходил слишком далеко. Он почитал Екатерину II более как императрицу, нежели как женщину. Она тоже не выделяла его среди прочих своих соратников, отмечая наряду с остальными своими милостями. Так, вскоре после переворота, он стал камер-юнкером. В 1763 году получил назначение на должность помощника обер-прокурора Синода. Это сделано было не случайно – Екатерина II знала об увлечении Потемкина духовными науками и полагала, что никто лучше него не сможет представлять ее интересы в Синоде. В указе ее значилось, что он назначается для того, чтобы «слушанием, читаньем и собственным сочинением текущих резолюций… навыкал быть искусным и способным к сему месту».

Императрица воспитывала и выковывала из своих соратников будущих государственных мужей, военных деятелей, дипломатов, преданных, как и она сама, интересам России.

Трудно сказать, как бы сложилась жизнь Потемкина, доведись ему служить в Синоде долгое время, но судьба распорядилась иначе. В 1763 году с Григорием Александровичем приключилось несчастье, которое послужило затем источником множества сплетен и вымыслов. Он лишился зрения на один глаз. Чего только не написано по этому поводу. По рассказам одних «знатоков» его биографии, он, «бывши еще ребенком, как-то неосторожно играл ножницами и при этом ранил себе один глаз». Другие утверждают, что это произошло во время драки с братьями Орловыми – будто бы «Алексей Орлов своим кулаком лишил Потемкина глаза». По утверждению третьих, он повредил глаз во время игры в мяч, четвертые доказывают, что он потерял его от удара шпагой во время ссоры с придворным.

Однако обратимся к наиболее достоверным источникам, которые ведь тоже существовали в дореволюционной России. В статье, помещенной в «Русском биографическом словаре», издании официальном, имевшем статут энциклопедического, значится, что «в 1763 году Потемкин окривел, но не вследствие драки, а от неумелого лечения знахарем». Что же касается отношений князя Григория Орлова к Потемкину, то императрица в 1774 году говорила Потемкину: «Нет человека, которого он (Орлов. – Н. Ш.) мне более хвалил и, по-видимому, более любил и в прежние времена и ныне, до самого приезда, как тебя».

Отрицается факт драки с Орловыми, столь усердно перепеваемый в угоду обывателю некоторыми писателями, и в «Сборнике биографий кавалергардов», изданном в 1901 году в Петербурге и также являющемся вполне официальным изданием, в отличие от сотен низкопробных брошюр, которыми тоже была «богата» дореволюционная литератора. Но наиболее достоверные свидетельства, на мой взгляд, принадлежат одному из самых близких к Потемкину людей графу Александру Николаевичу Самойлову, его племяннику, его боевому соратнику, который первым, возглавляя левое крыло русской армии, штурмующей Очаков, ворвался в крепость, который отличился при штурме Измаила и на протяжении всей жизни Потемкина был посвящен в самые его сокровенные тайны. Достаточно сказать, что в 1774 году во время венчания Григория Александровича с Екатериной II он был за дьячка… Так вот Самойлов вспоминал, что Потемкин, возвратившись в Петербург из Москвы после коронации Екатерины II, заболел горячкой. Всегда отличавшийся небрежением к медицине, он и в тот раз не пожелал лечиться официально, а воспользовался услугами некоего «Ерофеича», известного в то время как изобретатель водочной настойки. Тот обвязал ему голову повязкой с приготовленной специально смесью. Потемкин вскоре почувствовал сильный жар и боль. Стащив повязку, он обнаружил на глазу нарост и тут же сколупнул его с помощью булавки. Глаз перестал видеть. Не подтверждает Самойлов и то, что Потемкин был обезображен потерей зрения, поскольку глаз не вытек и в общем-то был цел, но безжизнен. Разумеется, некоторую долю красоты Григорий Александрович потерял, но не настолько, как хотелось бы сплетникам. Самойлов свидетельствует: «Тогдашние остроумы сравнивали его с афинейским Альцибиадом, прославившимся душевными качествами и отличною наружностью».

И все же случившееся потрясло его. Он замкнулся, долгое время не выезжал из дому, не принимал гостей, полностью посвятив себя чтению книг по науке, искусству, военному делу и истории, а также «изучая дома богослужебные обряды по чину архиерейскому».

Кстати, ко двору он был возвращен Орловым по поручению императрицы.

19 апреля 1765 года Потемкин получил чин поручика, в котором «исполнял казначейскую должность и надзирал за шитьем мундиров». Надо сказать, что ко всем обязанностям Григорий Александрович относился с исключительной добросовестностью. В частности, «надзирая за шитьем мундиров», занимаясь формой одежды, он настолько изучил этот вопрос, что затем, в период власти, провел полезнейшую для русской армии реформу, надавив форму одежды «от неупотребительных излишеств».

Интересны сведения, сообщенные о том периоде жизни Григория Александровича Ар. Н. Фатеевым в книге «Потемкин-Таврический». «Можно сказать одно, – пишет автор, – что его (Потемкина. – И. Ш.) петербургское времяпрепровождение не напоминало того же знати и гвардейской молодежи. Он предался ревностному изучению строевой службы и манежной езды. В этих вещах проявил большую ловкость, чем в великосветских салонах и эрмитажных собраниях. Эрмитажных собраний… было три рода: большие, средние и малые. Приглашаемый на малые собрания, состоявшие из самых близких императрице особ, Потемкин не отличался ни изящными манерами, ни ловкостью, подобной той, какую проявлял в конном строю. Как эрмитажный гость, он приводил в конфуз хозяйку. Благодаря геркулесовой силе, ему случалось ломать ручки от кресел, разбивать вазы и пр. Любительница законодательствовать, Екатерина приняла это во внимание при составлении эрмитажных правил. Что и Потемкину шутливо указано. Однако ему уже тогда прощалось и сходило с рук, о чем другие не решались подумать. Екатерина знала и ценила его службу, не имеющую общего с великосветским гвардейским времяпрепровождением…»

Екатерина II, в отличие от своих предшественниц на престоле, ценила прежде всего деяния на благо Отечества. Ветер добрых перемен коснулся всех сторон российской жизни, в том числе и наиболее важной – военной. Автор «Истории русской армии и флота» профессор Императорской военной академии Генерального штаба А. К. Баиов отметил, что с 28 нюня 1762 года началась «наиболее блестящая эпоха в истории русского военного искусства». И причину этого он видел в «понимании императрицей России русского дела, интересов, ее исторических задач, свойств и характера русского народа».

В одной из старых книг содержатся интереснейшие размышления о роли армии в жизни государства: «Все большие расы повелительницы были расами воинственными, и та, которая теряет твердые воинские доблести, напрасно будет преуспевать в торговле, в финансах, науках, искусствах и в чем бы то ни было: она потеряла свое значение; поэтому в жизни народа первое место должны занимать войска, а следовательно, и военная наука, которая есть искусство воевать и готовиться к войне…»

Императрица внимательно изучала и любила историю. Она часто повторяла:

– Не зная прошлого, можно ли принимать какие-либо меры в настоящем и будущем?

Екатерина II знала прошлое России и, безгранично полюбив саму Россию, не могла не полюбить ее прошлое, не могла не гордиться им. Исполнены этой гордости такие ее слова, которые не могут не заставить встрепенуться и сердца потомков:

«Знающим древнюю историю нашего Отечества довольно известно, что воинство Российское, когда еще и просвещение регул военных ему не поспешествовало, войска мужественного имя носило. Но видевшим века нашего, когда к храбрости его природной дисциплина военная присоединилась, доказательно и неоспоримо, что оружие Российское там только славы себе не приобретает, где руки своей не подъемлет».

С первых лет своего царствования императрица делала все от нее зависящее для преумножения славы России и ее могущества. Она прекратила разбазаривание национальных богатств, заботилась о преумножении населения, о его образовании и воспитании. Она по-своему полюбила Россию и русский народ, хотя и оставалась представительницей своего класса, кстати безмерно преданного Отечеству, она оставалась убежденной, что стране необходима самодержавная власть и что «всякое иное правление не только было бы России вредно, но и вконец разорительно».

А ведь, если признаться, трудно здесь поспорить с Екатериной II, которая в пору своего правления, в пору монархического правления, то есть, как мы привыкли считать, абсолютно антинародного, добилась небывалого расцвета России, возвращения отторгнутых от нее земель, возведения новых цветущих городов, повышения благосостояния всех слоев народа. Сделала это не сразу и с трудом, но ведь сделала… А каковы результаты иных прогрессивных форм правления, теперь мы и сами воочию убедились, причем убедились на собственном опыте…

Вот какие интересные данные приводит в своих записках адмирал II. В. Чичагов. Он сообщает, что во время царствования Екатерины II:

«…государственный доход простирался до ста миллионов рублей; Ея преемники возмечтали после того о доходе в четыреста миллионов рублей и вообразили себя богаче, на самом же деле чудесным образом обеднели. Рубль во времена Екатерины стоил четыре франка, тогда как благодаря экономии, чистоте нравов и финансовому искусству – стоимость его упала впоследствии на пятнадцать и даже на двадцать копеек. Офицер, получавший триста рублей жалованья, или генерал-майор, получавший тысячу, имели на самом деле в четыре с половиною раза более, нежели получают ныне, несмотря на весьма незначительные прибавки в несколько копеек, сделанные к их окладам в разное время. Государственный кредит был тогда, если не в самом, сколь возможно цветущем положении, то по крайней мере гораздо выше того, который был впоследствии, и стоял высоко, несмотря на фаворитизм и на войны, которые Екатерина была принуждена вести с соседями и в которые Ее вовлекли англичане и шведы, завидовавшие Ее успехам».

Слова чистота нравов и экономия, конечно, в пору бы взять в кавычки, ибо в данном случае Чичагов иронизировал, имея в виду стандартные обвинения, делаемые в адрес Екатерины по тому поводу, что она была расточительна и наносила ущерб казне, одаривая фаворитов. Он тут же и доказывает несостоятельность этих обвинений, приводя сравнение доходов государства и окладов военных.

О поисках императрицей способов к улучшению участи народа свидетельствует и собранная ею «Комиссия об уложении». Она нам интересна с той еще точки зрения, что активное участие в ее работе принял Григорий Александрович Потемкин. 19 июня 1766 года он был назначен командиром 9-й роты лейб-гвардии конного полка, а в 1767 году с двумя ротами этого полка был направлен в Москву для «несения обязанностей по приставской части». Кроме того, он стал еще и опекуном «татар и других иноверцев», которые сделали его своим депутатом, дабы он отстаивал их права «по той причине, что не довольно знают русский язык». Уже тогда он детально изучил нравы малых народов, историю их, быт, привычки, что очень помогло его деятельности в период управления Новороссией и другими южными губерниями России.

Известно, что в тот период Григорий Александрович близко сошелся с автором записок об освобождении крестьян и сочинений по истории России Елагиным. Потемкин был сторонником отмены крепостного права в России, кстати, рассматривала вопрос об этом и сама императрица. Но надо учитывать, в каком состоянии тогда находилась Россия, не готовая к подобному шагу. Екатерине II было известно, что большинство помещиков категорически против подобных реформ, власть же ее еще недостаточно укрепилась, чтобы можно было рассчитывать на успех любого предприятия. Надо еще учесть и то, что русские помещики, первые заводчики и фабриканты зачастую находились под большим влиянием своих управляющих, почти поголовно иноземных наемников. Эти управляющие, стремясь набивать свои карманы, для чего они и прибыли в Россию, доводили эксплуатацию крестьян и рабочих до ужасающих пределов. Им тоже невыгодно было освобождение крестьян, которое не сулило прямых выгод.

«Комиссия об уложении» должна была решить немало вопросов государственного устройства страны, недаром же Екатерина II ввела в нее многих людей, которым совершенно доверяла. Кроме перечисленных обязанностей, Потемкин еще состоял членом комиссии духовно-гражданской, отстаивая в ней интересы и идеи императрицы. В 1768 году Екатерина II сделала его камергером и, видя успехи его на гражданской службе, освободила от воинской.

Однако в том же 1768 году началась русско-турецкая война, и, едва загремели пушки, Потемкин стал рваться на поле битв. 2 января 1769 года маршал собрания «Комиссии об уложении» А. В. Бибиков объявил, что:

«…господин опекун от иноверцев и член комиссии духовно-гражданской Григорий Потемкин по Высочайшему Ея Императорского Величества соизволению отправляется в армию волонтером».

Давая свое соизволение, императрица сказала:

– Плохой тот солдат, который не надеется быть генералом.

Мы привыкли считать, что слова эти принадлежат Суворову, однако А. Н. Фатеев отдает их авторство Екатерине II. Вполне возможно, Александр Васильевич Суворов, с большим уважением и почтением относившийся к государыне, услышав их от нее, часто затем повторял. Вообще многие крылатые фразы мы приписывали тем или иным деятелям совершенно необоснованно. В одной из книг русского историка ординарного профессора Императорской академии Генерального штаба генерал-майора Д. Ф. Масловского приводятся слова Потемкина, очень известные нам: «В военном деле нет мелочей». Масловский, издавший книгу в конце XIX века, не мог их переписать из послереволюционных брошюр о «Красной Армии»…

Однако вернемся к решению императрицы отпустить Потемкина на театр военных действий. Она, конечно, понимала, что направляется он не на милую прогулку, а едет туда, где свистят пули, где витает смерть. Но имея отважное сердце, она уважала отвагу в своих подданных. О себе же говорила:

«Если бы я была мужчиною, то смерть не позволила бы мне дослужиться до капитанского чина».

Потемкин уехал в действующую армию поручиком. Впереди у него могли быть и победы, но могла быть и смерть…

«Он сам искал везде употребляться…»

В конце августа 1769 года главнокомандующий 1-й армией генерал А. М. Голицын докладывал императрице по поводу одного из сражений с турками:

«Непосредственно рекомендую Вашему Величеству мужество и искусство, которое оказал в сем деле генерал-майор Потемкин, ибо кавалерия наша до сего времени не действовала с такою стройностью и мужеством, как в сей раз под командою вышеозначенного генерал-майора».

Таков отзыв заслужил человек, которому еще несколько месяцев назад тот же Голицын не решался доверить в командование какое-либо подразделение. В том не было, впрочем, ничего удивительного. Высокий придворный чин и невысокий военный ставили в замешательство. Первое время Потемкина держали при штабе, не поручая никаких боевых дел. И тогда Григорий Александрович обратился с личным письмом к императрице, в котором просил сделать его положение в армии более определенным. Касаясь же своего личного желания, писал:

«Склонность моя особливо к коннице, которой и подробности я смело утвердить могу, что знаю; впрочем, что касается до военного искусства, больше всего затвердил сие правило, что ревностная служба… и пренебрежение жизни бывают лучшими способами к получению успехов».

Письмо он отправил в Петербург 24 мая 1769 года, а уже в июне получил в подчинение кавалерийский отряд в несколько эскадронов, с которым ему предстояло действовать в авангарде корпуса генерала А. А. Прозоровского. А вскоре довелось принять боевое крещение. Это случилось 19 июня 1769 года под Хотином. В первом же бою Потемкин проявил мужество и распорядительность и заставил обратить на себя внимание командования. Особенно

Пугачевщина

Наибольшего успеха Пугачеву удалось достичь в конце 1773 года, когда его полчища взяли крепости Илецкий городок, Рассыпную, Нижне-Озерную, Татищевскую, Чернореченскую и обложили Оренбург. В октябре в Петербурге впервые заговорили о бунте с тревогой, а 23 ноября Московский генерал-губернатор писал Екатерине о необходимости выделения крупных сил для борьбы с мятежником и явном недостатке уже выделенных для этого.

К концу года опасность в полной мере была оценена и при дворе. Тогда-то и направила императрица Потемкину письмо, которым вызвала его из армии.

В одной из старых книг, кстати, вызывающей больше доверия, нежели продиктованные антироссийским социальным заказом послереволюционные издания, именуемой «Двор и замечательные люди в России во второй половине XVIII столетия» говорится:

«Пугачев был донской казак. В 1770 году он находился при взятии Бендер. Через год по болезни отпущен на Дон, там за покражу лошади и за то, что подговаривал казаков бежать за Кубань, было положено отдать его в руки правительства. Два раза бежал он с Дона и, наконец, ушел в Польшу, где скрывался у раскольников».

Вот тебе и народный герой, вот тебе и великий предок… Обыкновенный конокрад и изменник родины, ведь уговоры бежать за Кубань во владения Турции, с которой Россия вела войну, не что иное, как измена. Впрочем, предателем своего отечества Пугачеву стать удалось. Не сумев удрать в Турцию, он сбежал в Польшу, которая, как известно, также была противницей России. Таким образом, в начале своего «героического» пути Пугачев совершил два уголовных преступления – кражу и измену. О его дальнейших деяниях поведал профессор Дерптского университета А. Г. Брикнер в книге «История Екатерины Второй»:

«Здесь, на польской границе, в одном раскольничьем монастыре, его (Пугачева. – Н. Ш.) натолкнули на мысль назвать себя Петром III и вооружить казаков на юго-востоке против власти. Руководствуясь этими внушениями и получив кое-какие денежные средства… Пугачев явился на Урале… где вскоре был схвачен. Его привезли в Казань, откуда ему удалось бежать…»

Относительно того, что бунт возник не сам собой и что первые сподвижники Пугачева были им куплены, есть некоторые интересные данные, правда, иногда разноречивые. А. Г. Брикнер в той же книге пишет, что Алексей Орлов, который, как известно, в ту пору находился в Италии, «подозревал в пугачевщине какую-то интригу Франции. Такое же предположение было высказано Вольтером».

Могло ли быть подобное? Безусловно. Ведь недаром в польском монастыре Пугачева снабдили средствами для осуществления бунта. Цель-то предельно ясна. Шла война, в предыдущие годы турки потерпели целый ряд жесточайших поражений. Полякам надо было придумать средство спасти союзников, которых они сами подтолкнули к войне, надо было также ослабить Россию еще и для того, чтобы русские не добились еще больших успехов на Дунае и Северном Причерноморье, не преуспели в освобождении Молдавии и Валахии, к чему также стремились, желая помочь народам, томившимся под бесчеловечным османским игом. В предотвращении победоносного шествия русских армий была заинтересована и Франция, поддерживавшая Турцию, но не из любви к варварам, а лишь потому, что варвары были против России.

И вот еще один интересный факт. После победоносных кампаний 1770 и 1771 годов турки, оказавшиеся на грани поражения, согласились на мирные переговоры, но затягивали их настолько упрямо, что можно было понять – они ожидали важных событий, обещавших спасти их. И дождались… Кстати, когда вспыхнул пугачевский бунт, переговоры были прерваны полностью и боевые действия на Дунае возобновились.