Текст книги "Крик совы перед концом сезона"

Автор книги: Вячеслав Щепоткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

Глава вторая

С первых месяцев гайдаровских реформ зарплату в школе стали задерживать на четыре-пять недель. Люди добирали стремительно тающие от бешеной инфляции накопления и с ужасом глядели в завтрашний день. А вскоре полученных денег перестало хватать даже на питание. Ельцинисты сначала определили прожиточный минимум из трёхсот продуктов, товаров и услуг. Но увидев, что при текущих ценах 90 процентов населения не способно всё это оплатить и таким образом оказывается за порогом бедности, минимальный набор сократили до 19 продуктов. Благодаря такой манипуляции число «официальных» бедных вроде бы сократилось. Вместо 128 миллионов стало 50. Однако в действительности ничего не изменилось. 70 процентов денег уходило на еду, остальное – на оплату коммунальных услуг. Многим не хватало даже на лекарства. Народ стал вымирать, а жизнь миллионов людей, остающихся в живых, превратилась в кошмар.

Поняв, что их грубо обманули, граждане начали протестовать против «шоковых» реформ. Первыми в бюджетной сфере забастовали учителя. Каждая школа сама решала, какой путь протеста выбрать: стачку, пикет, голодовку. Учителя волковской школы решили объявлять забастовку. Но Овцова, как директор, пригрозила, что протестующих уволит.

– Дайте нам деньги, Нина Захаровна, и мы пойдём на уроки, – потребовала давний оппонент Овцовой – учительница географии.

– У меня их нет, – бросила Овцова.

– Опять съедает советский военно-промышленный комплекс? – с издёвкой спросила несгибаемая противница. Её муж работал на оборонном заводе, но денег уже давно не приносил.

– Мы расхлёбываем наследие коммунистов. Демократическое правительство делает всё, штобы поднять страну из пропасти.

– Её не надо было туда сталкивать – вашему демократическому правительству, – заявил Волков, твёрдо решивший участвовать в забастовке. Он стал политически активным, поддерживал все протесты и даже начал ходить с Нестеренко на демонстрации.

Уволить Овцовой никого не удалось. Но и забастовка ничего не дала. Зарплату, ставшую при таком росте цен ничтожной, по-прежнему не повышали. Да и ту задерживали ещё дольше. А вскоре Нина Захаровна ушла из школы. Сменившая её одна из молодых фурий – Надежда Аркадьевна, с нескрываемой завистью сказала, что Овцова нашла «просто шоколадное место». Кто-то из знакомых пригласил Нину Захаровну, как химика, на частную кондитерскую фабрику.

Спустя некоторое время ушли ещё двое: новый преподаватель физики Никитин и физкультурник Мамедов.

Волкову уходить было некуда. Семью спасал заработок Натальи. Но и он быстро отставал от инфляции: в 92-м году её темпы составили 2600 процентов. Владимир мучительно думал, где найти хоть небольшую прибавку к семейному бюджету. Попробовал устроиться переводчиком – нигде не брали: французский был не востребован. Кругом слышался английский: от примитивного до сносного. Владимир не раз вспоминал Карабанова: «Мы все скоро будем говорить по-английски». Однажды, расстроенный бесполезными поисками, он побрёл через стихийный рынок, который начинался от памятника Юрию Долгорукому на бывшей улице Горького и уходил куда-то вниз до Охотного ряда. Уже привыкший к толкучкам в своём «оборонном» городе, к торговому хаосу на московском Арбате, Волков безразлично смотрел на невероятное разнообразие всего, что когда-то было в квартирах людей, окружало их, радовало глаз и память. Всех возрастов женщины и мужчины продавали семейную посуду: от сервизов до отдельных чашек, летние платья и зимние шапки, неношеную обувь и статуэтки, отглаженные пиджаки и старинные гравюры. Тут же на газетах лежали мясорубки, электрокипятильники, пачки сигарет, стамески, молотки.

Волков решил вынести на продажу книги. Не говоря ничего Наталье, с душевной ломотой долго пересматривал свою охотничью библиотеку. Подарок Савельева сразу решил не трогать. Отобрал несколько редких, интересных изданий. Но, простояв целый день на московской толкучке, он с книгами вернулся домой. Вмиг обнищавшему народу было не до элитного чтения.

В один из тусклых, по настроению, вечеров ему домой позвонил какой-то молодой человек. Назвался: Дмитрий Егоров. Волков помнил многих своих учеников, а Егорова – тем более. Это был очень способный паренёк. После школы поступил на филологический факультет, на отделение французского языка и литературы. На последнем курсе уехал по студенческому обмену во Францию. Там остался, и как рассказывали Волкову, сначала занимался лингвистикой, а потом перешёл в бизнес. Учитель пригласил бывшего ученика домой, но тот сказал, что сейчас он с коллегами в московской гостинице «Россия», а вот завтра хотел бы увидеть его на выставке французской парфюмерии, куда приехал в качестве представителя крупной фирмы.

Уроков на следующий день не было, и Волков поехал в Москву. На выставке сразу увидел Егорова. Хотя прошло несколько лет, Дмитрия совсем не тронуло время. Та же юношеская улыбка на добродушном лице. Тот же мягкий, бархатистый голос. Разве что глаза, тогда голубые, как осколки майского неба, теперь подсинивала озабоченность.

Дмитрий обрадовался учителю. Он его любил, как старшего, умного товарища, и перед поездкой в Россию переговорил о нём с президентом компании. Теперь решил выяснить у самого Волкова, как он воспримет необычное предложение. Но сначала повёл учителя по выставке.

– Вы как относитесь к духам, Владимир Николаич?

– Ну, как к ним можно относиться, Дима? Хорошо отношусь. Даже иногда нежно. Моя жена любит духи «Диориссимо» – у них запах весны… Сирени и ландыша.

– Да. Ландыш – талисман Кристиана Диора. Но до 1956 года эссенцию из ландыша никто получить не мог. Просто не было такой технологии. Это удалось знаменитому французскому парфюмеру Эдмонду Рудницки. Он и стал автором этих духов. За свою долгую жизнь – ему уже почти девяносто – Рудницки создал, как говорят парфюмеры, шестнадцать ароматов. Часть из них и сегодня являются эталоном, хотя сейчас новые ароматы, вы только представьте, Владимир Николаич, появляются каждую неделю. И все производители хотят, чтобы покупали их продукцию. Поэтому конкуренция в ароматном мирю пахнет не так нежно, как духи!

Дмитрий водил учителя по выставке, рассказывал занимательные истории о знаменитых парфюмерных домах, легенды о возникновении прославленных духов, о сегодняшних популярных марках. До прихода на выставку Волков думал, что пусть немного, но всё-таки кое-что знает об этой душистой отрасли. Из французской литературы, из появившихся ещё в советское время в продаже газет и журналов, из разговоров с приехавшими из Франции людьми. Наконец, коллеги и приятельницы Натальи то и дело обсуждали парфюмерные темы. Оказалось, он не знал почти ничего и теперь с интересом слушал своего ученика.

– Классическая основа духов – эфирные масла, – говорил Дмитрий. – Но получить их – большой труд. Для одного килограмма такого масла из жасмина нужно 750 килограммов цветков. Жасмин во Франции цветёт с августа по октябрь. Собирают его вручную, в течение всего нескольких часов, пока раскрыт бутон. С розами также непросто. Бледно-розовые цветки сирийской розы – её когда-то привезли из крестовых походов – самое лучшее, што природа создала для производства духов. Лепестки собирают тоже вручную и только на рассвете. Для выхода одного килограмма экстракта – он называется розовый абсолют, нужно собрать лепестки трёхсот с лишним тысяч роз. В мае, когда роза цветёт, жители города Грасса, который считается Меккой французской парфюмерии, чуть ли не поголовно выходят на плантации. Неудивительно, што там около сорока парфюмерных фабрик. В том числе наша.

Дима Егоров остановился возле одного стенда и сказал:

– Вот наша продукция, Владимир Николаич. Мы делаем духи, туалетную воду. Но сейчас разворачиваем новое направление – выпуск так называемой отдушки. Мы не одни во Франции. Тем более, в мире. Спрос на отдушку растёт. Каждый человек обязательно соприкасается с нею. Отдушку используют в бытовой химии – в стиральных порошках, в моющих и чистящих средствах, в различных освежителях воздуха. Её применяют в парфюмерии – в лосьонах, духах, одеколонах… Получить натуральный экстракт розового абсолюта, как видите, сложно и дорого. Когда в прошлом веке началась эра синтетических ароматов, появилась возможность поставить производство запахов на поток. Синтетический аналог абсолюта в десять раз дешевле натурального. Не сравнить и объёмы. Отдушка нужна в производстве мыла, гелей для душа, различных кремов. Без неё не обходится декоративная косметика: помада, тушь для ресниц, пудра, румяна. Короче, куда ни глянь, нигде без неё не обойтись. Поэтому мы тоже открыли производство и начали поставки в Россию. В прошлом году создали здесь представительство…

Егоров замолчал, испытующе глянул на учителя.

– Но президент хочет сделать совместное предприятие. Он полагает, што в России будет большой спрос. Директором представительства работает француз Фернан Дюбо. Хороший профессионал. В парфюмерном бизнесе, как рыба в воде. Одна беда – почти не говорит по-русски. А его подчинённые не понимают французского. И такая ситуация перед началом большого проекта! Поэтому я уполномочен сделать вам предложение, – с некоторой торжественностью сказал Егоров. – Стать заместителем директора представительства. С возможностью в ближайшее время занять пост директора.

Волков с изумлением уставился на своего бывшего ученика.

– Ты што, Дима? Во-первых, я ничего не смыслю в парфюмерии…

– Это преодолимо. Мы все – ваши ученики, считали вас одарённым человеком…

– А, во-вторых, получается, што я буду подсиживать хорошего специалиста Дюбо.

– Нет. Вы будете его спасителем, Владимир Николаич. Дюбо рвётся домой, во Францию. Он боится России. Говорит: не понимаю, как тут можно жить? Поэтому соглашайтесь на доброе дело.

Волков решился не сразу. Переговорил с Натальей, с позвонившим как раз в этот вечер Андреем Нестеренко. Тот поддержал:

– Иди. Парфюмерия – красивый бизнес. Не получится – всегда можно бросить.

Учитель освоился быстро – сам не ожидал этого. Через несколько месяцев Фернан Дюбо уехал во Францию. Когда создали совместное предприятие, Владимир стал вице-президентом. Материальная жизнь семьи круто изменилась. Волковы купили хорошую квартиру в Москве, в доме «сталинской» постройки. Сменили машину Наталье – советские «Жигули» на новый французский «рено». Появилась возможность помогать одним и другим родителям, поскольку заводы в Воронеже и Волгограде, не имея заказов, сократили тысячи рабочих.

Но растущий личный достаток не давал Владимиру забыть, что так же, как недавно бедствовал он, сегодня продолжают нищенствовать миллионы в стране. Разворованная общегосударственная собственность, принадлежащие народу недра фантастически обогащали непонятно откуда появившихся проходимцев, ещё вчера неизвестных даже соседям по дому, а сегодня считающих себя властью России. Андрей Нестеренко был убеждён, что такую власть можно снести только вооружённым способом. Волков не соглашался с ним и верил в перемены политическим путём. Поэтому поддерживал финансами различные оппозиционные партии и организации, аккуратно передавая им деньги из своих значительных доходов. А когда ходил пешком по людным улицам и подземным переходам, оказавшись по какой-то причине без машины с личным водителем, редко пропускал кого-либо из просящих милостыню. «Может, это такой же учитель, как я, – думал он. – Или выгнанный мастер, как мой отец».

Сейчас, глядя на Слепцова, Владимир удивлялся, почему он его никогда не встретил, хотя этот разветвлённый переход под Тверской улицей пересекал не раз.

– Ты ешь, Паша, ешь… Если хочешь, закажем ещё што угодно.

– Наш Франк теперь богатый, – благодушно заметил Нестеренко. – Вице-президент – не хухры-мухры.

– Он, как всегда, «прикалывается»? – спросил Слепцов Волкова, показывая на Андрея.

– Нет. Я действительно вице-президент… В одной французской парфюмерной компании. Да это не имеет значения. Вольт тоже не бедный человек.

– А про какой день рождения он говорит? У тебя ж, я помню, где-то в конце июля. Ты ведь Лев по гороскопу… (Павел запнулся) как мой отец… был.

– Это у него второй день рождения, – отчуждённо сказал Нестеренко. – Ты забыл январь 91-го? Кабана забыл? Когда вы с Карабасом приговорили Володю…

Слепцов опустил голову, начал сосредоточенно сдвигать в кучу порезанные свежие помидоры на тарелке.

– Я не знаю, што со мной тогда произошло, – еле слышно выговорил Павел. – Прости, Володя…

В тот раз он и сам себе не мог объяснить своего предательского поступка. Лишь позднее понял, что это была короткая вспышка мести. Не лично Волкову – его надёжному товарищу по охоте, уважаемому им человеку, а месть за свою неудачную жизнь, месть чужой, злой женщине, ставшей его женой и отобравшей у него сына.

– Не будем об этом, – вздохнул Волков. – Што было, то прошло.

– Нет, будем, Володя! Такие предают сначала друга, а потом страну.

– Ну, што ты, действительно, Андрей, не можешь остановиться! – повысил голос молчавший до того Савельев. – Видишь, он уже получил сполна.

– А што у тебя с отцом? – спросил Волков. – Мы его с Андреем видели… Познакомились на первомайской демонстрации в 93-м. Можно сказать, в боевой обстановке. Помнишь, Андрей?

– Я-то не забыл, – сказал Нестеренко, недовольный мягкостью Волкова. Тронул бровь. – Вот она первая метка. От Пашкиной власти…

Тут только Слепцов заметил, что левая бровь Андрея рассечена, и даже густые чёрные волосы плохо закрывают бело-фиолетовую складку кожи. Он поморщился от слов Нестеренко:

– Отец мне рассказал про вас. Он ведь пошёл не воевать. На мирную демонстрацию собрался…

В то утро, 1 мая 1993 года, Павел позвонил отцу. Он знал: Василию Павловичу ляжет на душу поздравление с праздником. После разгрома КГБ и расчленения страны генерала отправили в отставку. Казавшаяся поначалу приличной пенсия сжималась с каждой неделей. Но не только это тяготило немолодого аналитика. Ему всё время казалось, что он что-то не сделал такого, что могло предотвратить всеохватную беду. Может, надо было, думал он, нам с товарищами прийти к Крючкову и под пистолетом заставить его отдать приказ об аресте Ельцина вместе с близким окружением. В часы путча на Лубянке сразу стала проявляться группа руководителей, выступавших за решительные действия. Уничтожили бы десяток негодяев, но это спасло миллионы людей от убийства ельцинизмом. Василий Павлович часами сидел в своём кабинете, пересматривал различные документы, искал это что-то упущенное, не находил его и от того страдал, порой до боли в сердце.

Переживаний добавляло глубокое разочарование в сыне. Павел ещё ходил на завод, но там уже оставались только те, кто поддерживал угасающую жизнь предприятия: операторы котельной, электрики, охрана. Денег никому не платили. Генерал и жалел сына, и сердился на него. Раздражало ещё то, что сам он всё решительней втягивался в протестную борьбу, а Павел сторонился этого, замыкался в себе. Ошеломлённый тем, как сломали жизнь люди, поддержанные им, Павел был растерян, беспомощен и обижен на всех.

Позвонив утром отцу, младший Слепцов пошёл с Анной и ребятами в городской парк. Анна приберегла немного денег, чтобы купить сыновьям мороженого, а мужу пива. Когда возвращались домой, ещё за закрытой дверью квартиры услыхали требовательный телефонный звонок.

– Паша! – взволнованно закричала мать. – Папу привезли… Избили его.

Слепцов помчался на «волге» к родителям. Отец лежал в зале на большом кожаном диване – Павел с детства любил засыпать на нём под разговоры гостей. Разбитое лицо генерала опухло, на голове, среди редких волос, запеклась кровь, которую мать пыталась осторожно стереть влажным бинтом.

– Я вызвала «скорую». Долго едут…

– Давай я отвезу.

Отец зашевелился. Стараясь повернуться набок, чтобы разглядеть сына, застонал.

– Не надо. Приедут… куда денутся…

Тонкие губы Василия Павловича тронула улыбка.

– Зато познакомился с твоими друзьями. Спасибо им… Ельцинские мордовороты совсем озверели…

В последние несколько месяцев генерал ходил на все протестные митинги и демонстрации. Акции становились всё многолюднее и жёстче. Первомайский протест должен был собрать несколько десятков тысяч человек.

На бывшей Октябрьской площади, которую незадолго до того переименовали в Калужскую, собралось, по оценке Василия Павловича, тысяч пятнадцать москвичей. Кое-кто пришёл с детьми, многие – празднично одетые. Погода обещала тёплый день, и от этого у большинства было хорошее настроение. Над собирающейся массой колыхались где красные советские флаги, где трёхцветные имперские.

Демонстранты намеревались пройти от Калужской площади к центру Москвы. Но мэрия запретила. Вместо этого была предложена небольшая территория, где тысячи собравшихся не смогли бы уместиться. После короткого митинга на Калужской демонстранты двинулись по Ленинскому проспекту к площади Гагарина. То есть в противоположную от центра сторону. Замысел организаторов сводился к тому, чтобы колонну могли догнать опоздавшие, а митинг провести на Воробьёвых горах – на просторной площадке возле Московского университета.

Никакой агрессии демонстранты не проявляли. Молодые мужчины и женщины несли плакаты, осуждающие развал страны, шоковые реформы, политику Ельцина-Гайдара. Впереди шла большая группа смеющейся молодёжи с транспарантом: «Капитализм – дерьмо!» Через весь Ленинский проспект красовалась перетяжка «С праздником, дорогие россияне!» И как раз под этим поздравительным лозунгом демонстранты увидели перегородившие проспект тяжелые грузовики. Впереди них стояла цепь милиционеров без всяких спецсредств. За ней – цепь омоновцев с прозрачными щитами и в шлемах, похожих на космонавтские. Дальше – ещё одна цепь хорошо экипированных бойцов, но почему-то в разноцветных шлемах.

Увидев впереди милицию и заграждения, широкая, во весь проспект, колонна остановилась. Организаторы предложили выдвинуться вперёд крепким мужчинам. Образовался авангард человек из пятисот. Над ним поднялся транспарант: «Фронт национального спасения».

Василий Павлович считал себя ещё крепким мужчиной. Вместе с двумя своими бывшими коллегами, с которыми всегда ходил на протестные акции, и новыми знакомыми, один из которых был конструктором из какого-то авиационного КБ, генерал оказался в головной части колонны. Через несколько минут авангард подошёл к первой цепи, смял её, прорвал цепь омоновцев-«космонавтов», попутно отняв у некоторых дубинки, щиты и шлемы. Двигающийся рядом с генералом конструктор, в руках у которого оказался шлем, надел его на себя, постучал кулаком по пластмассовой поверхности и со смехом отдал молодому мужчине.

– Бери, сынок! Меня должны знать в лицо. Прятать его не надо.

Мужчина глянул на конструктора, потом на Василия Павловича, с трудом натянул шлем на свою большую голову. Что-то знакомое показалось в нём Слепцову. Крупные губы, широкие чёрные брови… Брови… брови… Василий Павлович вспомнил. Это был Андрей Нестеренко, которого он один раз видел и который нередко упоминался в их спорах с сыном. Рядом с ним стоял высокий, примерно таких же лет, мужчина с пышными, словно сталинскими усами.

– Ну, што, батя, прорвёмся через ельциноидов? – сказал чернобровый, почему-то внимательно вглядываясь в лицо Василия Павловича. – Среди нас такой таран, – показал он на усатого. Тот усмехнулся и тоже задержал взгляд на лице генерала.

В это время опомнившаяся милиция пошла в контратаку. Началась ожесточённая драка. В омоновцев полетели камни, куски кирпичей, которые подавали выстроившиеся в цепочку женщины. «Космонавты» и «разноцветные шлемы», прикрываясь щитами, подбирали кирпичи и бросали их в незащищённую толпу. К раненным дубинками, щитами стали добавляться раненные камнями.

Получив команду действовать суровей, усмирители включили водомёты и направили сбивающие с ног струи на демонстрантов. К дрогнувшим омоновцам подошла конная милиция. Одновременно в тыл авангардной части манифестантов ворвались несколько сотен бойцов дивизии особого назначения имени Дзержинского. Специально тренированные для борьбы с вооружёнными боевиками, они начали громить безоружных людей. Те отбивались древками знамён, немногими отнятыми дубинками, кулаками.

Однако основная масса демонстрантов, насчитывающая несколько тысяч человек, растянулась по проспекту, не участвуя в прорыве. Люди митинговали, выкрикивали лозунги, вглядывались в то, что происходило впереди. И тут сзади к многотысячной толпе подошли две роты милиции. Началось избиение.

Теперь уже трудно было понять, где бывший авангард, а где не имеющие к нему отношения манифестанты. Били всех подряд. Люди падали, пытались уползти в сторону. Их пинали ногами, норовя попасть в лицо или под дых. Убегающих во дворы, в Нескучный сад догоняли. Истерично визжали женщины. Ревели и рычали избиваемые мужики.

Андрей Нестеренко, чтобы не выделяться в шлеме, бросил его в нападающих омоновцев. Рядом отбивался Волков. Вдруг он увидел, как того пожилого мужчину, с которым заговорил Андрей и чьё лицо показалось обоим отдалённо знакомым, схватил за пиджак небольшого роста омоновец и притянул к себе. Владимир сделал только шаг, как рядом с пожилым оказался Нестеренко. Он хотел оторвать руку «космонавта», но тот ударил резиновой дубинкой сначала по руке Андрея, а потом по его лицу. Нестеренко прижал неударенную ладонь к лицу, и Волков увидал, как из-под неё потекла кровь. В то же мгновенье омоновец боднул головой в шлеме лицо пожилого. Мужчина стал оседать. Милиционер, не давая ему упасть, два раза изо всей силы, с оттяжкой, приложился к голове манифестанта и уже в момент падения ветерана ударил того тяжёлым ботинком в грудь.

Волков одним прыжком оказался рядом с омоновцем. Тот успел только поднять глаза на высокого усатого мужика, как вдруг почувствовал, что его отрывают от асфальта. Ещё мгновенье – поднят прозрачный щиток на шлеме. Следом как железными клещами схвачено горло.

– Ты што ж, сука, делаешь? – заорал Владимир. – Ты кого, тварь, убиваешь? Отца своего! Старика беззащитного!

– Я не убивал его, дяденька! – задыхаясь, прохрипел омоновец. – Нам командир сказал: зажрались москвичи… Надо им дать по мозгам.

Волков схватил за край щита и так его рванул, что рука омоновца повисла, словно перебитая. Тут же ударил рантом ботинка по кости ноги и, когда милиционер согнулся от дикой боли, дёрнул за голову вверх. Оттолкнув обмягшее тело, увидел Нестеренко.

– Ты его не убил? – обеспокоенно спросил Андрей, держа на брови промокший от крови носовой платок.

– Очухается, сволота. Надо вот этого старичка спасать.

– Батя, ты как? – наклонился Нестеренко к пытающемуся подняться Слепцову.

– Кажется, живой, – хрипло выговорил тот. – Живой вроде, Андрюша. Вы ведь Андрей? Нестеренко?

Удивлённый Нестеренко молча покивал.

– А это, я думаю, Волков… Володя. Паша мне про вас много говорил.

Тут только оба товарища поняли, почему его лицо показалось им таким знакомым: оказывается, отец и сын Слепцовы были очень похожи. Пока они поднимали Василия Павловича, из дерущейся толчеи вырвались коллеги генерала. Увидели его окровавленного и стали быстро выводить из побоища. Волков и Нестеренко прикрывали группу, опасаясь не только озверевшей милиции, но и теряющей разум толпы. В таком аду могли затоптать едва передвигающегося человека. Когда группе удалось вырваться в один из дворов, Волков предложил сопровождать Василия Павловича до дома. Но бывшие коллеги генерала сказали, что с этим они справятся сами. Прощаясь, Слепцов слабо пожал руки товарищам сына. «Спасибо, што вы есть, ребята. Может, ещё не пропадёт страна».

– Ты сказал про отца «был», – вспомнил Волков. – Это как понимать? Рассорились што ль окончательно?

– Он умер, Володя. Через восемь месяцев после той демонстрации. Часто говорил о вас. Благодарил… Я хотел позвонить, но… На поминки тоже собирался позвать… Но не мог… Ты так последний раз говорил… Грубо… На себя непохоже. Ты со мной никогда так не разговаривал.

– А как я должен был с тобой говорить? – посуровел Волков. – Мне до этого тоже никогда не сообщали… не задыхались от радости: советской власти конец! Сова кричала! Теперь вон погляди за окно, што из всего этого вышло. Виктор правильно вам с Карабасом сказал: всё от людей зависит, от их ума и прозорливости.

– Не надо о нём. Я бы сейчас Карабасу задал несколько вопросов.

– Раньше надо было, – усмехнулся Нестеренко. – Достанешь ты его теперь. Карабас давно где-нибудь в Америке. И Марк ему машину заправляет.

– По-моему, он нам говорил: Марку надо переезжать сюда, – сказал Волков. – В здешней мутной воде ловить рыбу. Такой мутной, как у нас сегодня, нигде и никогда не было. Это доктор угадал.

– А где он, в самом деле, сейчас? – с мрачноватым интересом спросил Савельев Павла. – Не помогает вам? Всё-таки вы с ним были одних взглядов. Идейные, так сказать, соратники.

– Ему самому бы кто помог, – насупившись, сказал Слепцов. И, увидев удивленье на лицах, хмуро проговорил:

– В мутной воде оказалось много ям…