Текст книги "Крик совы перед концом сезона"

Автор книги: Вячеслав Щепоткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

– Ладно. Попробуем оставить.

Савельев, как полагалось по технологии, отдал статью ответственному секретарю Захарченко. Через час тот позвонил по внутреннему телефону.

– Витя, спустись.

В кабинете Захарченко был Бандарух. Он курировал отделы внутренней политики.

– Где вы раскопали, Виктор Сергеич, этих мракобесов? – тускло спросил Бандарух. – Их рассуждения подходят для реакционных изданий. Посоветуйте им отнести свои мрачные причитания куда-нибудь, вроде «Советской России», или в прохановский «День».

– Против чево протестуют твои авторы, старик? – по-свойски улыбнулся Захарченко. – Против демократии. Против естественного права на национальное самоопределение. Ты же сам говорил – я хорошо помню твою потрясную фразу: рабы встают с колен! Вот они и встали. А теперь тебе это не нравится.

– Не нравится пожар, который разжигают в сухом лесу. Там што начинает твориться – в этих национальных самоопределениях? Всех, кто другой нации, под корень? Русских… Украинцев… Евреев… Боюсь, скоро надо будет говорить иначе: когда с колен встают рабы, живут, кто делают гробы.

– Оставьте ваши сомнительные афоризмы, – повысил голос Бандарух. – Статья у нас не пойдёт.

– Тогда я требую обсудить её на редколлегии.

Савельев хорошо знал свою редакцию. Когда-то слывшая прогрессивной и даже либеральной, она к концу перестроечных лет стала напоминать корову на льду. Одной ногой опиралась на горбачёвское словоблудие, и хотя многие журналисты понимали, что это зыбкая опора, сдвинуться, из-за въевшейся привычки подчиняться, не имели решительности. Другой ногой пыталась нащупать твердь в нарастающем ельцинском максимализме, опасаясь при этом провалиться сквозь разрушаемую структуру льда. Третьим копытом традиционно, только теперь с большим сладострастием, била по антисемитизму, усматривая его даже в доказательной критике жулика с еврейской фамилией. И только четвёртая нога устраивалась, кажется, надёжнее всех. Её агенты, получая тайно в конвертах деньги, а на ухо конфиденциальную информацию, стали активно внедрять в сознание массового читателя положительные сведения о близком приходе финансового мессии – Международного валютного фонда, и о спасении им страдающих советских граждан.

Обсуждение статьи на редколлегии оказалось похожим на игру в одни ворота. Савельев защищал их, а выступающие старались забить мяч. На этот раз две коровьи ноги – «горбачёвская» и «ельцинская» – действовали согласованно. Бандарух, как куратор направления, сказал, что процессы, идущие сейчас в прибалтийских и других союзных республиках, соответствуют положительным оценкам Михаила Сергеевича «о росте национального самосознания у всех наций и народностей страны». Говоря это, он, прежде всего, имел в виду свою Украину. Перехват власти «Рухом» волновал и радовал его, но Никита Семёнович строго контролировал себя.

Куратор экономических отделов Даниэль Родригес – главный демократ редакции, высказался против публикации с другой стороны.

– Борис Николаевич поддержал стремление граждан прибалтийских республик к самостоятельной жизни. Чево мы боимся? Дайте людям самим определить свою судьбу.

На замечание Савельева, что авторы выступают не против этого – они за цивилизованный развод, «дитя республиканской Испании», как называли Родригеса в редакции, поскольку его привезли в Союз с тысячами других испанских ребятишек после тамошней гражданской войны, со вздохом ответил:

– Пусть уйдут с любовью. Деньги будем считать потом.

Но откровенней всех проявила позицию радикальной группы обозревательница отдела школ и вузов Окунева. Она не была членом редколлегии, однако потребовала у главного редактора, «в соответствии с демократическими нормами», права высказаться. Главный был человеком мягким, интеллигентным. Его большая эрудиция, разносторонняя образованность, английский лоск в одежде – в молодости работал корреспондентом ТАСС в Великобритании – вызывали уважение. Но этих прекрасных качеств вполне хватало для другого времени. Времени необсуждаемых решений. Когда наступила пора горластых циников, агрессивных большевиков-демократов и слизняковости привычной власти, ценным стало другое качество. Твёрдость. Причём, не ломовая, а гибкая твёрдость клинка.

У главного редактора, как стал замечать Савельев, этой твёрдости не оказалось. Он полагал, что уступки отвязным наступателям – есть необходимая толерантность, а мягкость пластилина то же, что и доброта. Поэтому требование Окуневой он принял, как меньшее из возможных зол.

– Сначала я думала: зря мы тратим время на обсуждение статьи, – сказала она. – Реакционеры, русские шовинисты хотят снова вернуть страну в Гулаг – это видно невооружённым глазом. Поэтому разговор с ними должен быть короткий.

– К стенке авторов, – подсказал Виктор.

– Это ваши методы, Савельев! Ведь статью-то принесли вы! Значит, вы согласны с авторами. А что они предлагают? Обобрать и без того пострадавшие народы Прибалтики. После недавней нашей публикации из Эстонии, где мы критиковали лидеров «народного фронта», я получила оттуда несколько писем. Все они касаются русского населения. «Разве мы вас звали? – спрашивают люди. – Почему вы навязываете нам свои проблемы?». И действительно. Мы почему-то хотим, чтобы чехи, венгры и поляки озаботились участью войск, которые мы наконец-то выводим, чтобы они ещё платили. И от прибалтов требуем сочувствия прямым потомкам оккупантов. Тем, чьи дети в военной форме недавно расстреляли мирных граждан в Вильнюсе при штурме телебашни.

Вера Григорьевна Окунева – невысокая, давно потерявшая стройность фигуры женщина, была в том возрасте, который можно определить, только заглянув тайком в паспорт. Одни давали ей «сорок с копейками», другие – «пятьдесят с хвостом». Когда она следила за собой: красила волосы, работала личным гримёром, надевала туфли на высоких каблуках – вполне сходила за подругу молодости. Если наступал период депрессии и разочарования, эта кое-как причёсанная тётка, в разношенных башмаках, с отвислой нижней челюстью становилась явной роднёй старости. Однако и в том, и в другом её состоянии одно не менялось на лице Окуневой – мерцающий злой требовательностью взгляд.

– Теперь я поняла, для чего мы обсуждаем эту статью, – сказала она и повернулась к главному редактору. – Её публиковать нельзя – ежу понятно. Но нам несут такие предложения, и мы, к сожалению, можем не уследить, как под прикрытием плюрализма мнений, свободы слова некоторые наши коллеги протащат свои антидемократические, шовинистические взгляды.

Это было как бы указание главному, на что ориентироваться. Но Савельев решил, что хотя главный хорошо знает его позицию, поскольку с критикой межнациональных отношений и разрушительного курса Горбачёва Виктор выступал теперь едва ли не на каждой «летучке», он должен попытаться отстоять предложения профессоров-государственников.

– По поводу вывода наших войск. Хотя об этом в статье не говорится – это из другой оперы, но музыка одна. Я категорически против поспешного вывода войск из тех мест, где они квартируют. Да что я! Сотни тысяч людей не могут понять такого холуйства наших вождей перед… не знаю даже перед кем – ведь не американцы же требуют этого? К слову, об американцах. Они даже с Франко заключали соглашения о военных базах, а уж его-то режим сами испанцы признали диктаторским. Штаты свой персонал и свои базы выводят десятилетиями. Одну дивизию выводят несколько лет! А тут бросили всё и в считанные месяцы бежать. А куда бежать? А где жить? А где материалы брать? Вот какие вопросы надо задавать Шеварднадзе и его патрону Горбачёву. И, думаю, эти вопросы люди вправе задать. Теперь о статье и Прибалтике. Каждый из нас был там, и не по разу. Европа – да и только! А какой она была совсем недавно? Это што – им с неба упало? Они готовятся выставлять нам счета. Учитывают, как мне сказали, всё. От экологии до репрессированных людей. А мы-то што? Их экономисты называют какие-то бешеные цифры. Вроде как десятки миллиардов долларов. Наши тоже посчитали.

– И прослезились, – ехидно вставил Захарченко.

– Это они прослезятся. Двести с лишним миллиардов долларов составляют наши затраты! По самым скромным подсчётам. А нас призывают некоторые сердобольные (Савельев показал пальцем на Окуневу) забыть это, и к тому же быстрей выгнать оттуда… нет, не только русских! Всех русскоязычных. По-вашему, это правильно, госпожа Окунева – мне трудно вас назвать «товарищ»: Латвия – для латышей? Тогда почему в других республиках не могут потребовать такого же? Нас вот здесь сколько? Одиннадцать человек. Насколько мне известно, четверо русских. Украинцы. Армянин. Поляк. Евреи. Вот вы, еврейка, согласны с лозунгом молдавских националистов: «Русских – за Днестр, евреев – в Днестр»? Или с другим там же: «Утопим русских в крови евреев!» А как бы восприняли лозунг: «Россия – для русских!»? Ведь «Грузия – для грузин!» вас устраивает, «Латвия – для латышей!» – даже в радость. А «Россия – для русских!» как?

– Вам надо в общество «Память»!

– А вам в общество нацистов! Гитлеровских!

– Перестаньте, Виктор Сергеич, – муркнул со своего места главный.

– Да вы просто «памятник», Савельев! – закричала Окунева.

– Да, я – памятник, – насмешливо бросил ей Виктор. – Памятник интернационализму и объективности.

И сурово добавил:

– А вы будете памятником разрушения страны!

После такого скандального обсуждения статья, конечно, не была напечатана, и теперь Савельев пересказывал факты из неё при каждом удобном случае. Наталья Волкова не заметила, что диктофон у неё включен:

– Ой, я ж у вас не спросила разрешения! – смутилась она.

– Ничего страшного, – отмахнулся Виктор. – Дадите рядом с восторгами Сергея Николаича. Читателям будет интересно узнать, как на чужом горбу в рай едут. И как Ельцин помнит об интересах обираемой России.

– Он помнит! – с вызовом сказал Юзенков. – Только власти у него не хватает. Вот изберём президентом… Тогда посмотрите.

Глава пятая

Нестеренко выполнил обещание. Он вёз Адольфу отличного трёхмесячного щенка русско-европейской лайки. Ездил за ним в Вологодскую область. Чёрно-белый крепыш с весёлыми глазами то спокойно лежал на заднем сиденье «Жигулей», то спрыгивал на пол, и тогда Волков, который сидел пассажиром рядом с электриком, пропускал назад руку, ловил щенка за холку и устраивал у себя на коленях. Зимой учитель возил Андрея на своей машине. Теперь тот делал ответный ход.

– Ну, до чево ж хорош, стервец, – с улыбкой ерошил Волков шерсть щенка, подносил его треугольную морду почти к усам, разглядывая карие живые глаза. – Как его зовут?

– В паспорте есть имя. Какой-то… Забыл. Родословная хорошая. Но я его назвал Пират.

Нестеренко на этот раз сначала написал Адольфу письмо о том, что взял щенка, потом – перед поездкой – созвонился через склад, рядом с которым егерь жил, и теперь они ехали на весеннюю охоту ожидаемыми гостями. Ехали на трёх машинах: электрик с учителем, Слепцов взял в свою «Волгу» Карабанова. А третью машину вёл Савельев.

После тех журналистских посиделок, где Виктор резко одёрнул литовского коллегу за «советскую оккупацию», Волков стал читать все его материалы в газете. Про телевидение говорить нечего. Даже если б учитель не хотел, он бы всё равно слушал Савельева – тот вёл передачи вместе с его женой.

Однажды Виктор пригласил Наталью с мужем к себе домой – на московскую элитную окраину. Пока женщины готовили стол – женой Савельева оказалась приятная, круглолицая дама, с весёлым прищуром зеленоватых глаз, мужчины ходили от одной книжной полки к другой и обсуждали библиотеку хозяина.

Вдруг учитель увидел на корешке одной книги надпись: «Русская охота в русской литературе».

– Нравится читать? – показал на книгу.

– Не только. Охотиться тоже.

– Да? – удивился Волков. – Вы ездите на охоту? Или – по бутылкам, как некоторые любят…

– Перед вами, между прочим, почётный охотник. Я много писал об этом. После статьи «Право на выстрел» появились новые правила. Но как можно писать о том, чево не знаешь?

– В таком случае мы с вами, Виктор, родственные души.

– Ну? Тоже охотник?

Женщины по очереди звали своих мужей, однако те лишь отмахивались: «Сейчас, сейчас…» У Савельева оказалось три ружья. В том числе немецкий «Меркель».

За столом мужчины то и дело съезжали на тему охоты, вызывая иронию жён. Наконец, вышли на балкон покурить и тут дали волю своим познаниям. Как взять на «профиля» гуся. Какая дробь лучше для вальдшнепа. Из чего сделать «настоящий» манок на рябчика. Перешли на «ты».

– Слушай, давай-ка бросим на «вы», – сказал Савельев. – Тоже мне – английские лорды! Нормальные мужики. Считай, ровесники.

– Согласен, – подал руку Владимир.

Потом они встретились у Волковых – на дне рождения Натальи. Ей Савельевы подарили французские духи «Фиджи» – самые популярные в ту пору у советских женщин, а хозяину Виктор привёз манок на рябчика, сделанный вологодским егерем из косточки тетерева. Волков не удержался, тут же в прихожей опробовал его. Все оглянулись на тонкий свист.

– Теперь он меня будет так подзывать, – улыбнулась Наталья.

Когда Нестеренко с Волковым стали договариваться о поездке на весеннюю охоту, учитель сказал, что хочет пригласить одного знакомого журналиста.

– Што за человек? – насторожился электрик. – Некоторых писак я бы повесил на одном дереве с «хромым бесом».

– Этот – нормальный. Виктор Савельев… Может, слышал? Или читал. Он в газете… На телевидении. Свой человек.

– Савельев? – с удивлением переспросил Нестеренко. – Дак я ж его знаю! Давно, кстати, знаю. И ты, оказывается, тоже? Откуда? Ну, и чудеса! А он што, охотник?

– Ещё какой!

Теперь они на трёх машинах подъезжали к маленькой деревушке Марьино, где их ждал Адольф со своими помощниками.

Возле большой, крепкой избы увидели знакомый трактор «Беларусь» с тележкой и «уазик». Сообразили: надо сюда. Нестеренко посигналил. На высокое крыльцо из избы вышел Адольф. За ним в дверях показался немолодой мужик, похожий узким лицом на Валерку. Как оказалось, его брат.

– А-а! Вот и наши демократы! – расплылся в улыбке егерь.

– Не вали всех в одну кучу, – радостно раскинул руки Нестеренко, готовясь обнять идущего от избы Адольфа. – У нас каждой твари по паре.

Егерь обхватил Андрея, потом потискал Волкова. Всё так же улыбаясь, но уже с кислинкой, пожал руки Карабанову и Слепцову. Когда подошёл Савельев, учитель сказал Адольфу:

– А это наш новый товарищ. Виктор зовут.

– А старый где?

– В больнице Игорь Николаич. С сердцем. Жизнь довела.

– Нового-то я вроде где-то видел, – пожимая руку Савельеву, сказал егерь. – Адольф.

Журналист никак не отреагировал на имя егеря, а Волков подтвердил:

– Вполне возможно. По телевизору.

– А-а… То-то я думаю: лицо знакомое. Ну, где зверь, Андрей?

Нестеренко взял щенка из машины. От избы подошли Валерка, его брат и красноглазый Николай. Тоже поздоровались.

– Хорош! – принял щенка Адольф. – Ничё не могу сказать. А глаза, глаза… Нет, есть люди среди зверей. Глянь, как умно смотрит! Имя-то у него уже имеется?

– Конечно. Пират.

В маленьких глазках Адольфа колыхнулась грусть, но щенок лизнул ему руку, и егерь мягко улыбнулся.

В горнице большой избы-пятистенки уже была приготовлена для гостей еда. На большой сковороде ещё дышала теплом жареная картошка, в тарелках высились солёные огурцы, домашние маринованные помидоры, квашеная капуста. На двух блюдцах розовел кабаний бекон, шпигованный чесноком.

– На чём остановимся? – спросил Адольф, когда все выпили по второму разу и ещё резвей, чем после первой стопки, накинулись на еду.

– А што у нас есть? – спросил Волков, поддевая вилкой пластинку сала.

– У нас есть всё! – самодовольно заявил Валерка. Егерь строго глянул на него.

– Смотря чего тебе, Владимир, хочется. За деревней… на просеках – вальдшнеп. Этот, конечно, вечером. А для утра другое… Километров шесть отцуда – тока! Три хороших тока. Косачи ведут разговор – издаля слышно.

– Гусь есть, Адольф? – спросил Карабанов. Когда учитель позвонил ему насчёт охоты, он дёрнулся, чтоб отказаться. Саднило воспоминание о последнем дне зимнего сезона. Что-то поганенькое всплывало каждый раз в ощущениях, и доктору не сразу удавалось растворить эту муть в других мыслях. Но голос товарища был такой искренний и душевный, что Сергей с благодарностью согласился.

– Есть и гусь, – с едва уловимой прохладцей сказал егерь. – Но туда надо ехать часа три. Дорога – ни в транду, ни в Красну Армию. Одни ямы. Зато хороший пролёт. А-агромная котловина, в середине – ба-альшая вода… Разливается речка и заливает… как бы сказать… наверно гектар двадцать низины. Вечером, потемну, гусь падает на воду. А утром подымается на поля. Вокруг котловины поля. Тоже краёв не видать. Он там днём кормится.

– Интересно, интересно, – оживился Нестеренко. Чёрные глаза заблестели, брови вздёрнулись над ними, словно крылья. – А как насчёт селезня с подсадной?

– И это есть, Андрей, – с явным желанием угодить электрику ответил Адольф. – У Митрия не подсадная, а Людмила Зыкина. Голос – за версту слышно. Я бы, будь селезнем, не пролетел мимо.

Валеркин брат Дмитрий согласно покивал. То ли подтверждая, что его подсадная утка голосиста, как великая певица, то ли – не сомневаясь в возможностях Адольфа.

– Давайте начнём с вальдшнепа, – сказал Волков. – Я понял: тут близко.

– Это на вечер. Севодня, – согласился егерь. – А на утрянку куда?

– Я бы пошёл на тетерева, – заявил Савельев.

– Я тоже, – присоединился Волков. – Давно не был на току.

– Мы на «Волге» к гусю проедем? – спросил молчавший всё это время Слепцов.

– Попробовать можно, – в раздумье сказал егерь. – Только имейте ввиду: у меня на всех Сусаниных не хватит. Валерка поведёт на тока. Мы с Митрием берём Андрея на селезня. Остаётся Николай… Ты в семибратовских разливах дорогу найдёшь? – спросил он молча жующего помощника. Тот с набитым ртом неуверенно пожал плечами.

– Понятно. Тогда беру команду на себя. Гуся пока оставим. Может, на воскресенье. Трое – с Валеркой. Двое – с нами. А там глянем. Война план покажет.

Когда солнце опустилось за тёмные ветки ещё безлистных деревенских лип, городские и егерь вышли из избы. Валерка с братом и Николай оставались в хате. Перед выходом Адольф остерёг троицу:

– Вы тут глядите… С водкой-то.

– А чё пить-то? – придуряясь, показал Валерка на несколько бутылок. – Раньше было – да!

– Всё мало? Жадный становишься. Тебе б за копейку – канарейку… И штоб пела басом. Смотри у меня! – строго закончил Адольф.

Дойдя до леса, все разошлись по просекам и полянам. Возвращаться надо было в темноте. Поэтому Адольф велел ориентироваться на дорогу.

Нестеренко не стал уходить далеко. Вальдшнепиная «тяга» его волновала меньше других охот. А Волков с журналистом ушли дальше остальных, увидели хорошую просеку и остановились на ней.

– Разбежимся иль как? – спросил учитель. Он чувствовал себя ответственным за Виктора и, не зная опытности Савельева, хотел подстраховать его.

– Пройду немного дальше, – сказал тот.

Волков остался один. Вложил в оба ствола патроны с мелкой дробью и затих, провожая взглядом удаляющегося напарника.

Метров через сто Виктор обернулся. Учитель помахал рукой, показав, где он есть. «Хорошая выучка», – подумал Савельев о Волкове и решил, что дальше идти не стоит.

Он сошёл с середины просеки к ближайшим кустам, зная, что в сумерках его куртка цвета прелой листвы будет незаметна на их фоне. Зарядил любимый «Меркель» и стал слушать. Весенний птичий оркестр, разноголосый, пока Савельев шёл, сейчас начал быстро собирать инструменты. Через некоторое время в лесу уже раздавался единственный звонкий голос. Немного погодя, стих и он.

От бурой земли пахло стылой сыростью. Апрель, как всегда капризный в подмосковной и предсеверной России, на этот раз превзошёл себя. Накануне открытия охоты южные ветры нагрели воздух до 19 градусов, и даже громыхнула первая весенняя гроза. А потом задуло из Арктики и температура за одну ночь упала до минусовой. Через сутки ветры снова поменялись. Иней на деревьях и проводах исчез, в воздухе не как прежде, но всё же потеплело, и озябшая было природа снова заволновалась от пробуждения любви. «Зачем я тут стою? – неожиданно подумал Виктор. – Сейчас вальдшнеп полетит искать подругу… Она радостно запрыгает навстречу его призыву, а я – свинцом по любви…»

Он вдруг вспомнил Наталью Волкову, и ему стало тепло во влажном холоде угасающего вечера. Савельев сразу обратил внимание на эту молодую красивую женщину. Сначала выделял, как приятную разговорщицу, с которой находилось всё больше общего в оценках людей и событий. Позднее стал радоваться даже мимоходным встречам. Со временем понял, что к ней его тянет, как к женщине. Сделал несколько скорее инстинктивных, чем продуманных, движений. Из тех, которые почти всегда приводили к ответным реакциям.

Но тут ответа не почувствовал. И остановился. Как оказалось, вовремя. К этому моменту познакомился с её мужем. Стал узнавать его раз от разу лучше, и теперь был доволен. О таком понятии, как совесть, в его среде нередко говорили с небрежением, однако Виктор в душе радовался, что мог спокойно глядеть в глаза обоим Волковым.

Вдруг в стороне учителя громыхнул выстрел. Савельев мгновенно перехватил ружьё и впился взглядом в сереющую полосу неба над просекой. Там было пусто. Зато справа от себя Виктор услыхал приближающийся характерный звук токующего в полёте вальдшнепа. Сначала издалека послышалось что-то вроде резкого циканья. Когда вальдшнеп подлетел ближе, стали различаться другие звуки. Теперь они походили на искажённое тихое хрюканье.

Вальдшнеп «тянул» – не быстро летел – над верхушками деревьев у противоположной стороны просеки. Виктор знал, как заставить его свернуть – пробовал не однажды и получалось. Надо подбросить по невысокой дуге шапку, варежку, кусок коры. Заметив это, вальдшнеп круто свернёт к тому месту, где упала «обманка». Так подскакивает самочка, услышав голос потенциального любовника.

Виктор медленно стал поднимать руку к старой ондатровой шапке. Она была точь-в-точь «вальдшнепиной» расцветки – бурая, с тёмными пятнами, кое-где выцветшая от долгой носки. Но когда пальцы уже дотронулись до шапки, вальдшнеп снова разлил над просекой страстный призыв. Савельев представил себе, как этот крылатый комок любви, с длинным тонким клювом и сдвинутыми назад чёрными бусинками глаз, бросится к падающей шапке, как вслед за тем его тельце разорвут дробины, посланные им – сильным мужчиной, и, увидев всё это почти наяву, резко опустил руку. «Лети, дружище, – подумал с нежностью. – Ищи свою подругу».

Но остальные охотники оказались не такими сентиментальными. Снова выстрелил Волков. Несколько раз грохнуло в других местах леса – видимо, началась «высыпка» вальдшнепов. Да и Савельев теперь жалел об упущенной возможности. Подождав ещё немного и видя, что сумерки переходят в ночь, он двинулся по просеке к Владимиру.

В деревню охотники вернулись в полной темноте. Луна ещё не вышла. С трудом различая дорогу, то один, то другой хлюпали сапогами в лужах. Не входя в избу, в сенях разулись.

– Кто отличился? – громко спросил Валерка, когда все шестеро затеснили прихожую.

– Они из общества охраны животных, – съязвил Адольф. – Только Андрей показал, как надо. Трёх взял.

– А нас ты зря туда записал, – возразил Волков. – У Паши с Карабасом по одному. У меня тоже. Вот Виктору не повезло. Но это ж не в магазине «Дары природы».

– Где ты такой магазин нашёл? – буркнул Карабанов. – Все остальные скоро надо будет закрывать.

– Но «тяга» была… была, – сказал Волков, отводя разговор в сторону. Он увидел, как нахмурился Нестеренко, готовый отреагировать на слова доктора. – Теперь главное – «утрянка». Времени-то у нас, я думаю, Адольф, не много?

– Поесть – и скоро собираться, – сказал егерь, усаживаясь за стол. – До токов идти да идти. Ну, мы с Митрием на «уазике» за селезнем. Кто с тобой ещё, Андрей? – глянул он снизу вверх на подходившего электрика. Тот пожал плечами.

– Я поеду, – сказал Карабанов. Нестеренко согласно кивнул, хотя после той зимней охоты отчуждение к доктору так до конца и не растаяло. Если бы не Владимир, электрик вряд ли решился снова позвать Сергея. Но учитель не случайно стал у них лидером. Он умел прощать сам и ненавязчиво подталкивал к этому других.

– А ты, Паша? – спросил Волков сосредоточенно молчащего Слепцова.

– Возьмёте – пойду с вами.

– Ну, разобрались, слава Богу, – с удовлетворением заметил егерь. – Все при деле.

– За это не мешает налить! – тут же взялся за бутылку Валерка.

– Ох ты, шнырла, – осуждающе покачал головой Адольф. – Портишься прям на глазах. Как демократ.

– А чем тебе плохие демократы? Я – за них. С ними веселей. Круши всё подряд – потом разберёмся.

Нестеренко с удивлением посмотрел на Валерку: что случилось с мужиком? Поставил в ряд стопки – свою, Волкова, журналиста и красноглазого Николая. Усмехнулся:

– Давай наливай, демократ голожопый. Думаешь, кто был ничем, тот станет всем? Вас опять на фу-фу берут. Получишь – от сапога подмётку.

– Да ну его, Андрей! – махнул рукой Адольф. – Разошёлся, как вшивый по бане. Болтает – не знай чево. Давайте, как принято – на кровях. Почин есть.

Все с удовольствием выпили, разговорились. Городские, оторванные несколько месяцев от природы, были возбуждены. С теплом в глазах слушали егеря и его подручных, вспоминали острые моменты вечерней «тяги», и каждый нетерпеливо ждал теперь уже утренних волнений.