Текст книги "Наследник престола"

Автор книги: Вячеслав Голяшевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

В купе вошел проводник – молодой, с черными тонкими усиками . в руках у него были стаканы с чаем. Увидев Катерину, он улыбнулся. Белова отвернулась к окну. Со своей слащавой улыбкой он почему-то был ей противен.

Чай пить будем? – спросил проводник.

Женщина в черном отложила вязанье, убрала со стола клубок ниток, освобождая место, поблагодарила:

Спасибо!

А вы, девушка? – проводник снова улыбнулся.

Поставьте…

Катерина принялась рыться в сумочке, лишь бы не смотреть на проводника.

Будьте добры, еще сахарку, – попросила женщина.

Сахар по порциям. Лишнего, к сожалению, не имеем.

Когда проводник вышел, Катерина предложила:

Возьмите мой. Я пью без сахара.

Ну что вы, нет-нет…

Женщина смутилась, но сахар все же приняла. Помешав чай, она внимательно посмотрела на Катерину, будто в чертах ее лица увидела что-то примечательное. На вид ей было лет семьдесят. Катерину немного пугал ее проницательный взгляд. Казалось, эта старая женщина, глядя в глаза Катерины, видела ее черную грешную душу.

Вы так смотрите… – смутилась Белова.

Простите.

Женщина с задумчивым видом отпила глоток.

люблю наблюдать за лицами людей. Они о многом говорят…

Катерину ее слова напугали. «Неужели она догадывается о моем преступлении?». И она робко, с наигранной иронией спросила:

Вы что-то прочли на моем лице?

Женщина вновь отпила глоток чая.

Да. Вы знаете, мне кажется, что-то гнетет вас, ваша душа неспокойна.

От нахлынувшего волнения Катерина не знала, куда спрятать глаза. Стыд жег лицо.

Я вижу, вас угнетает страшный грех, – убежденно сказала женщина, заметив ее смятение.

Набравшись смелости, Катерина посмотрела на попутчицу. «Странная женщина! Уж не колдунья ли?»

Кто вы?

Я? – Секунда молчания. – Я, дочка, монахиня.

Монахиня? Но вы одеты… На вас обычное платье…

Я сменила одеяние, потому что отправилась в дальнюю дорогу, к сестре. Она больна…

Белова слегка кивнула головой, показывая, что понимает ее.

Ваша сестра живет в Новгороде?

Да. Но она не монахиня, – улыбнулась женщина.

Увидев ее доброжелательность, Катерина немного ободрилась.

Вы едете издалека?

Из Прибалтики. Там, в лесной глуши, наш монастырь.

Я никогда не видела живых монахинь. Я даже не знала, что существуют еще монастыри с монахинями. Мне казалось, что все монастыри давно стали памятниками истории и все они пустуют.

Слова Беловой монахиню огорчили, лицо стало еще суровее. Она негромко сказала:

Люди не ведают, что творят. Посягать на Божьи обители – великий грех!

И монахиня трижды перекрестилась…

За окном проносился лес. Сквозь заснеженные ветви елей и сосен мелькало солнце. Погода была чудесная.

Большая Русь… – задумчиво сказала Катерина, глядя в окно.

Монахиня посмотрела на бегущие стволы деревьев, на бледно-голубое солнечное небо, на заснеженную дорогу, тянущуюся возле самого леса. Когда лес кончился, дорога вышла к селу; открылось большое поле, а на краю поля брошенная колхозная техника, занесенная снегом. В некоторых домах села окна были заколочены накрест досками. У одного дома стоял ржавеющий трактор с выбитыми стеклами, полу разобранный, давно забытый и никому не нужный.

Большой Руси нужен мудрый хозяин.

И монахиня тихо вздохнула, принялась вновь за вязание; изредка поглядывала на Катерину с затаенным интересом, замечая в ее лице желание продолжить разговор.

Как твое имя, дочка? – спросила она.

Катя.

Катерина, – монахиня помолчала. – Хорошее имя. У сестры моей дочь тоже назвали Катериной. Но пожила она не много – три месяца с рождения. Померла… Царство ей небесное.

Она перекрестилась и поклонилась в сторону окна.

При упоминании о ребенке в сознании Беловой вновь возникли прежние тяжелые видения… Ей захотелось перекреститься подобно монахине, но неумение и вместе с тем смущение мешали ей. Катерина низко опустила голову, пряча взгляд.

Монахиня, заметив в ней резкую перемену настроения, сочувствующе сказала:

Не мучайся так, Катя. Расскажи мне, что тревожит тебя? Ты почувствуешь, что на душе станет легче.

Катерина ждала, что монахиня спросит ее об этом; она очень хотела рассказать ей о своем грехе. Но теперь, когда монахиня готова была выслушать ее, боязнь не давала говорить. Ведь сказать о том, как она расправилась со своим ребенком, – страшно! Да и простит ли ее Бог после раскаяния? «Эта монахиня ближе к Богу, я должна рассказать ей, должна!».

Катерина, никогда раньше не вспоминавшая о Боге и не верившая в него, теперь пыталась убедить себя что бог есть, он существует, невидимый и неосязаемый… Он следит за жизнью людей и выносит им свои приговоры: одним – болезни или смерть за грехи земные, другим – радости и счастье за чистые души. В Катерине обострилось чувство вины, и она готова была молиться и верить в божью милость, лишь бы он простил ее страшный грех. Ведь он видел все той ночью, это он вселил в нее душевную не проходящую боль и ожидает теперь искреннего раскаяния.

Не бойся, дочка, поведай, – повторила монахиня.

Это страшный грех мне трудно, – произнесла Катерина.

Она всем сердцем желала верить в то, что, рассказав монахине об ужасах морозной ночи, она облегчит свою душу, но страх сейчас был сильней…

А ты наберись смелости, – помогала монахиня, – и поведай обо всем с самого начала. Так легче перейти к главному.

Катерина склонила над столом голову, и пышные волосы ее рассыпались вниз.

Раньше я жила в деревне под Новгородом, – начала она, – жила вместе с отцом и матерью. Они работают в совхозе. Там, в деревне, я закончила восемь классов и поехала в Ленинград поступать в хореографическое училище, но не прошла по конкурсу. А танцевать так хотелось! Еще учась в школе, часто мечтала стать известной балериной. И в деревне по глупости всем разболтала, что непременно стану известной. Но, видать, не судьба, полтора балла не набрала, не приняли…

На миг ясно представив все пережитое, она грустно улыбнулась.

Мечта не сбылась. Возвращаться в деревню было стыдно. Мои родители ждали будущую балерину, да и в деревне – тоже. Представьте, как бы надо мной надсмехались в деревне, если бы я вернулась, не поступив в училище. «Гляньте, наша Белова – балерина! Работала бы лучше дояркой на ферме вместе с матерью». Подумала я и решила: в деревню не вернусь. Осталась в Ленинграде, поступила рабочей на завод. Поселили меня в общежитие, дали лимитную прописку, и жила так два месяца, трудилась. А потом…

Она мучительно выдохнула и вновь опустила раскрасневшееся лицо.

Я встретила девушек. Их жизнь казалась мне беззаботной и красивой. И я втянулась… Ходила по ресторанам, любила мужчин… Словом, этих девушек называют женщинами легкого поведения. С работы меня уволили за прогулы. И я не пыталась больше устраиваться на работу. Денег у меня было достаточно; снимала комнату у одной доброй тетки, которая не знала, чем я занималась, и всегда удивлялась почему я работаю только в ночную смену.

Заметив в дверях вошедшего проводника, Катерина замолчала. В руках он держал блок сигарет.

Сигарет не желаете?

Нет-нет, благодарю вас, – холодно произнесла монахиня.

Проводник посмотрел на женщин, что-то недовольно пробормотал и вышел.

Монахиня приготовилась слушать Катерину. Но Катерина потупила взор и о чем-то задумалась.

Грешна ты, дочка, видит Бог, – сказала монахиня, – жизнь твою последних лет праведной не назовешь…

Беловой трудно было смотреть в глаза старой женщине. Дрожащими пальцами она убрала с плеч распустившиеся волосы и тихо вздохнула.

Не знаю. Не думала ни о чем тогда.

В сознании застряли слова: «Не думала ни о чем тогда». И исповедь эта показалась какой-то фальшивой. Ведь она, Катерина, бросив ребенка и, мучимая угрызениями совести, однако не испытывала никакого желания расстаться с прошлой жизнью проститутки. Напротив, она все это время старалась утешить себя, что история с ребенком скоро забудется, душевные боли пройдут, и она снова сможет зарабатывать на жизнь, торгуя своим телом. Эта мысль казалась ей теперь дикой и неуместной, но она, крепко втянувшись в разврат по глупости своей юной, уже не замечала в подобном образе жизни ничего предосудительного для себя. «Многие так живут, – думала она, – даже некоторые замужние женщины подрабатывают тайно от своих мужей». Катерина удивилась своему откровенному признанию. «Зачем я рассказываю все это? Да и раскаиваюсь ли я в том, какой виду образ жизни? Ведь все продолжиться… Не собираюсь же я гнуть спину на совхозной ферме. Но я раскаиваюсь. Раскаиваюсь! Я виновата в гибели своего ребенка».

Монахиня молча разглядывала красивое лицо Катерины, пытаясь понять ее.

Сердце мне подсказывает, что ты, дочка, утаиваешь от меня главное. Расскажи, не держи в себе.

Я сказала все…

Изложив то, что считала не столь важным в раскаянии, Катерина боялась теперь признаться именно в самом главном, в самом страшном. «Все перепутала, все! Нужно было сказать только самое главное. А я наговорила столько, что, если расскажу еще и о ребенке, она спросит меня: зачем ты живешь? Ты, грешница, погубив дитя, еще пытаешься жить?

Опустив сухие руки на колени, монахиня медленно откинулась на стенку купе, и устало закрыла глаза. Катерина испугалась. Ей подумалось, что монахине стало плохо, она поднялась, чтобы помочь ей. Но женщина открыла глаза…

Я буду молиться за тебя, дочка.

Белова с тревогой подумала, что монахиня догадалась сама о конце утаенной истории, и поняла, что у Катерины был ребенок. Испугавшись своего предположения, Катерина забилась в угол, глаза ее широко раскрылись.

Ты грешна, Катерина, – тихо проговорила монахиня. – В церковь, ступай в церковь к батюшке. Исповедуйся… Иначе, не будет тебе покоя, сгинешь и имени твоего не останется…

ГЛАВА 8

Старховы на своем «Жигуленке» подъехали к дому, в котором проживал председатель горисполкома Аркадий Николаевич Муров. Позвонили в квартиру. Дверь открыла Наталья Павловна, красивая, стройная женщина, ровесница Светланы Андреевны.

Светлана! Павел! Вот приятная неожиданность!

Женщины прошли в комнаты. Павел Федорович, не любивший слушать женских пересудов, зашел в кухню, открыл форточку, закурил; стал обдумывать разговор, который предстоял с Муровым, мужем Натальи Павловны.

Квартира была большой: ковры на полах, вся мебель импортная, из красного дерева превосходного качества, со вкусом расставленная во всех шести просторных комнатах.

Наталья Павловна показала Старховой новые сережки с бриллиантами, купленные в заграничной поездке. Светлана Андреевна перед зеркалом примерила серьги и с восхищением сказала:

Шикарно живешь, Наташенька!

Наталья Павловна улыбнулась, искоса поглядела на подругу.

Какое уж тут шикарство? Приличного автомобиля нет.

У вас же есть «Волга».

Рухлядь! – сказала Наталья Павловна, тряхнув головой с черными крупными кудрями. – Нашу «Волгу», пока окончательно не развалилась, пора кому-нибудь продать.

Но машина почти новая! Насколько мне известно, вашей «Волге» всего два года.

Ну и что? Продадим ее, купим японскую «Тойоту». Иностранная машина престижнее, сама понимаешь.

Но где вы купите «Тойоту»?

За границей. Аркадий скоро поедет в командировку в Японию, там купит.

Светлана Андреевна многозначительно заметила:

У вас такие связи!

А как же иначе? – просияла Наталья Павловна. – Я скоро буду женой «Первого». Слышала?

Ты не шутишь? Он же у тебя в горисполкоме…

Его переводят в горком, Первым секретарем. Старика «Первого» на пенсию провожают через месяц.

Счастливая ты, Наташа!

Польщенная Наталья Павловна проговорила:

Ты не представляешь, быть за мужем за солидным руководителем – такая тоска! Мы же с ним почти не видимся. Приходит с работы – и сразу за письменный стол. Читает бумаги, пишет, кому-то звонит… Кстати, где твой муж?

Кажется, в кухне. Курит.

Ах, в кухне! Я думаю, куда он запропастился. Пойдем, я угощу вас кое-чем вкусненьким.

Неожиданно из спальной комнаты послышался детский плач. Наталья Павловна встрепенулась, глаза ее радостно заблестели.

Татьяна проснулась! Сейчас покажу тебе нашу малютку, чудная девочка!

И Наталья Павловна повела Стархову в детскую спальню. Светлана Андреевна склонилась над ребенком, лежащим в маленькой кроватке с высокой боковой сетчатой стенкой.

Какая прелесть! – восторгалась она. – Мурова Татьяна Аркадьевна! Звучит?

Звучит! А личико какое миленькое! Красавица!

Стархова с умилением разглядывала ребенка, а у самой в душе было отчаяние от собственной несостоятельности стать матерью…

В прихожей тихо хлопнула дверь. Мурова подняла голову.

Наверное, Аркадий пришел.

Сунув ребенку в руку погремушку, она со Старховой прошла в кухню. Аркадий Николаевич уже о чем-то разговаривал со Старховым.

Светланочка, – с шутливым укором произнес Муров. – Вы нас совсем забыли, даже в гости перестали заходить. Нехорошо! И Аркадий Николаевич поцеловал ее в щеку.

Очаровательная жена у тебя, Паша! – говорил он. – И похудела немножко, но, знаешь, и похорошела. Худоба иногда красит.

А вы все прежний, Аркадий Николаевич, – заметила Стархова. – Флиртуете с женщинами.

Где уж! Постарел я. Да и жена у меня стро-о-огая!

Наталья Павловна усмехнулась, посмотрела в лукавые глаза мужа.

Кто его знает, может, и флиртует. Домой всегда возвращается поздно.

Где уж нам, – вздохнул Аркадий Николаевич. – Отошла коту масленица.

Наталья Павловна вынула из гарнитура чайный прибор, порезала торт, разложила по тарелочкам. Все расселись за столом. Светлана Андреевна посматривала на мужа пытливым взглядом, словно спрашивая, начать ли разговор о ребенке? Павел Федорович лишь пожимал в ответ плечами.

Что это вы так загадочно изъясняетесь? – заметил Аркадий Николаевич, разглядывая Старховых своими темными, глубоко посаженными глазами.

Павел Федорович несмело проговорил:

Есть у нас, Аркадий, один непростой вопрос. Может, выйдем, покурим?

Аркадий Николаевич взял сигареты, и они вышли на лоджию. Муров был невысок ростом, но крепкого сложения. Стархов чувствовал себя неловко, когда смотрел в крупное, солидное лицо Мурова, – все-таки Муров исполкомовский туз, хоть и бывший школьный друг.

Аркадий, – Стархов выдержал паузу. – Мы со Светланой хотим усыновить мальчика.

Муров равнодушно пожал плечами.

Что ж, хорошее дело.

Читал, наверное, в городской газете писали о младенце, который был найден в помойке?

Читал. Но этого младенца вряд ли вам удастся усыновить.

В чем трудности?

Аркадий Николаевич задумался, плотно сжав губы.

У ребенка нет матери. А без разрешения матери ребенка усыновить невозможно.

Как так? – заволновался Стархов. – Ведь малыш ничейный.

Поэтому его и невозможно усыновить. Его направят в Дом ребенка. Есть закон, который не позволяет усыновлять детей, если эти дети не отказные.

Что значит «отказные»?

Муров бросил сигарету в урну. И сказал:

Если мать отказывается от своего ребенка еще в роддоме, она обязана написать «отказную». В том случае мы можем передать ребенка другой семье. А от этого ребенка, как ты знаешь, мать не отказалась.

Она же его бросила!

Ну и что? Ведь заявления нет, что она отказывается. Допустим, вы усыновите его, а мать скоро объявится и потребует у вас ребенка. И вы обязаны будете вернуть ей его.

Но есть же суд! – возразил Стархов.

Суд тебе не поможет. Немало случаев, когда суд возвращает детей бывшим распутным матерям. Женщины в юности часто глупы и наивны. Становясь старше, некоторые исправляют ошибки молодости. И они сумеют, будь уверен, убедить суд в своей правоте.

Стархов в отчаянии смял сигарету меж пальцев.

Значит, дело безнадежное.

Ты склонен все драматизировать, Павел. Советую прийти в горисполком в отдел опеки и попечительства и записаться в очередь на усыновление отказного ребенка.

Но Светлане нужен именно этот, брошенный… Ты председатель горисполкома, ты сможешь помочь нам?

Аркадий Николаевич задумчиво облокотился на перила.

Я не могу ничего гарантировать. Могу пообещать, если малыша передадут в Дом ребенка, вы сможете иногда брать его к себе домой. Говоришь, Светлана крепко привязалась к нему?

Она обожает этого ребенка, навещает его в детской больнице каждый день!

ГЛАВА 9

Заведующая магазином «Электротовары» Светлана Андреевна Стархова вышла из магазина последней. Включила сигнализацию, попрощалась с девушками-продавщицами. В эту минуту к магазину подъехала черная «Волга». Светлана Андреевна обратила внимание на автомобиль и пошла по тротуару с таким видом, будто вовсе не знакома с человеком, сидящим в машине. «Волга» тронулась и медленно поехала за ней. Когда Светлана Андреевна свернула за угол, «Волга» обогнала ее и остановилась у обочины. Стархова подошла, открыла дверцу, села на заднее сиденье рядом с полковником, одетым в военную шинель и каракулевую шапку, надвинутую на брови. За рулем сидел молодой солдат – личный водитель полковника.

Стархова, привыкшая свободно разговаривать в присутствии водителя, зная, что водитель надежно хранит любовную тайну своего командира, рассержено сказала полковнику:

Сколько раз повторять, не подъезжай к магазину! Девчата-продавщицы все видят. Ты понимаешь, что ставишь меня в неловкое положение?

Полковник улыбнулся черными, задорно блестящими глазами, чуть приподнял папаху с бровей и виновато ответил:

Прости, дорогая!

Водитель вывез их на окраину города, остановился возле дома, в котором проживал полковник. Выйдя из машины, полковник протянул руку Светлане Андреевне. Захлопнув дверцу, сказал водителю, чтобы заехал за ним через три часа.

В прихожей помог ей снять шубку. Замки на зимних сапожках расстегнул сам и разул с ее красивых ног, стоя перед ней на одном колене. Светлана Андреевна тем временем освободила его голову от папахи, пригладила чуть взъерошенные черные волосы.

Ты у меня совсем еще молоденький, Сереженька!

С сединой на висках… – с небольшой грустью в голосе сказал полковник, вставая и прикасаясь скуластым, загоревшим лицом к ее румяной, гладкой щеке.

Поцеловавшись, они прошли в комнату. Следуя за ней, полковник заметил, что она вздрогнула, словно от озноба.

Замерзла?

На улице ужасно холодно!

Стархова удобно устроилась в кресле.

В мундире полковник выглядел статным: был не широк в плечах, но строен, имел прекрасную молодцеватую фигуру. Он вынул из холодильника бутылку коньяка, принес на столик рюмки, шоколад. Налил коньяку.

Выпей, согреешься.

Светлана Андреевна пригубила, откусила шоколадку.

Светлана, скажи, ты решилась?

Она подняла задумчивые глаза.

О чем ты?

Ты же знаешь, что я больше всего жду от тебя. Ты обещала, что скажешь о своем решении сегодня. Я говорю о твоем разводе с Павлом.

Светлана отвела неспокойный взгляд.

Все изменилось, Сережа. Все, все…

Что это значит? – встревожился полковник.

Я не могу сейчас просить Павла о разводе.

Светлана Андреевна окинула рассеянным взглядом гостиную комнату. Полированная мебель отливала светом от хрустальной люстры; в огромном чистом зеркале, стоящем в углу, отражалась стройная фигура полковника. Она печально улыбнулась, увидев в зеркале его спину.

Сережа мы с Павлом решили усыновить ребенка.

Она опустила ресницы, будто чувствовала себя виновной в том, что не сможет стать его женой.

Ребенка? – удивился полковник.

Выпив коньяк, Светлана Андреевна сказала с волнением:

В детской больнице есть ребенок. Мать неизвестно куда исчезла. Вот этого малыша мы с Павлом и хотим усыновить.

Это новость! – произнес полковник озадачено. – Светлана, ты стала ко мне равнодушна потому, что тебя теперь больше заботит этот ребенок?

Да, Сережа. Ты знаешь, что я хочу иметь собственного ребенка.

Тогда я не понимаю, почему ты решила остаться с Павлом? Может, ты думаешь, что я буду против усыновления?..

Не знаю…

Сергей Николаевич облегченно откинулся в кресле.

Я с радостью усыновлю ребенка, лишь бы мы были вместе.

Но сейчас я не смогу откровенно сказать Павлу о разводе с ним. Это будет для него удар…

Сергей Николаевич нервно повертел в пальцах рюмку, выпил коньяк.

– Светлана, сколько ждать? Мне скоро пятьдесят. Через два-три года моя свадьба будет выглядеть смешно. Мы знакомы с тобой три года, и ты до сих пор не можешь решиться на развод.

Нельзя так сразу! Так скоро и без видимых причин разводятся только глупые женщины. Они оставляют тяжелый осадок в сердце своего мужа. Бывшие мужья их презирают. А я хочу, чтобы Павел сам охладел ко мне и потерял ко мне интерес, как к женщине. Странно только, что он до сих пор не завел себе любовницу. Мы же друг друга страшно утомляем и бесконечными молчаниями в доме, и взаимным равнодушием.

Странная ты, Светлана. С каждым днем нашего знакомства я открываю в тебе что-то новое, и с каждым днем ты все более становишься непонятной мне.

Светлана Андреевна поправила прическу и улыбнулась.

Женщина должна быть загадкой, иначе мужчине нечего открывать в ней. А когда в женщине нечего открывать, она становится неинтересной, и с ней бывает скучно.

Сергей Николаевич усмехнулся.

Что-то знакомое… Мне кажется, если женщина красива, муж будет любить ее, даже если в ней нет никакой тайны.

Не уверена, что любовь будет долгой. Красота со временем приедается, и тогда в силу должна вступать загадочность женщины, чтобы вновь пробудить любовь. И муж будет очарован уже не внешностью, а загадкой женщины.

Полковник критично заметил:

Понимая это, ты, Светлана, между тем, не очень охотно использовала подобную силу, живя с Павлом… Извини, будем считать это еще одной из твоих загадок…

Висевшие на стене часы пробили девять раз.

Мне пора, – сказала Стархова. – Только, ради бога, не провожай меня. Хочу пройтись одна, нужно многое обдумать.

ГЛАВА 10

Павел Федорович вернулся с работы. Жена была дома. По ее озабоченному виду Стархов понял, что с ней что-то произошло. Она редко бывала расстроена, умела сохранять спокойствие, даже если была раздражена. Павел Федорович встревожился, подошел к ней, взял за руку.

Что случилось, Света?

Выражение лица супруги стало озлобленным.

Ты ничего не можешь сделать, Павел! Ты просто бессилен!

О чем ты, Света? Ты была сегодня в больнице?

Была, – голос ее дрожал. – Но там больше нет нашего ребенка. Сегодня утром его передали в Дом ребенка.

Передали?

Что стоит твое прошение! В отделе опеки даже не обратили на него внимания. Решили отдать мальчика в Дом ребенка – и точка!

Павел Федорович присел на диван, он был растерян.

Что поделаешь? Ребенок все же не наш…

Павел! – перебила она. – Я не хочу думать, что он не наш. Я навещала его в больнице каждый день. Я полюбила его, понимаешь? Я надеялась, я была уверена, что Аркадий Николаевич поймет меня и позволит взять нам ребенка. Я не понимаю, почему он не настоял, чтобы этого ребенка можно было усыновить? Почему мальчик должен воспитываться в Доме ребенка?

Взволнованная, она прошла к окну.

На небе уже виднелись неяркие звезды. Вдали, на чернильного цвета небосклоне, опрокинувшись рогами вниз, желтел месяц. Внизу, хорошо видимый с восьмого этажа квартиры Старховых, сиял огнями широкий проспект.

Может посоветоваться с адвокатом?

Бесполезно, – вздохнула Светлана Андреевна. – Я уже была у него. Он сообщил мне то же самое, что по телефону сказала Наташа.

Наталья Павловна? Ты звонила Муровым?

Нет, она сама позвонила мне. Поспешила сказать, что нашего младенца передали в Дом ребенка. После ее звонка я сразу поехала к адвокату, надеясь, что он сумеет помочь мне. Но там, в конторе, такие тупые адвокаты!

Павел Федорович усмехнулся, почувствовав, что отчаяние супруги прошло, и она стала более спокойной.

Здесь не запад, – сказал он. – Здесь Союз. А в Союзе свобода адвокатов несколько ограничена. Они никогда не осмелятся обойти законы, установленные свыше.

Стархова горько пошутила:

Но адвокаты для того и существуют, чтобы помогать другим обходить законы!..

Светлана Андреевна вновь расстроилась. Прошла к шифоньеру, достала вечерний халат и сказала:

Пойду в ванную.

Когда на душе было неспокойно, ей часто хотелось побыть одной. Павел Федорович знал это, проводил ее в ванную сочувственным взглядом. Подумав, он позвонил Муровым.

Наталья Павловна? Здравствуйте! Стархов беспокоит.

Здравствуйте, Павел Федорович! Вы уже все знаете? Светлана, наверно, очень расстроена.

Да. Вы же понимаете, что значил для нее этот ребенок.

Понимаю. Но таково было решение…

Жаль. Я хотел бы поговорить с Аркадием Николаевичем.

Сейчас приглашу.

Через минуту к трубке подошел Муров.

Я не Бог, Павел, – начал оправдываться Аркадий Николаевич. – Сам знаешь, решение не зависит от меня.

Я тебя не виню, Аркадий. Я лишь хочу, чтобы ты помог Светлане.

Хорошо, Павел, – сказал Муров. – Пусть сколько угодно она приезжает в Дом ребенка и сколько угодно видится с ним. Заведующей в Доме ребенка работает моя двоюродная сестра. Я с ней договорюсь.

Добро! – волновался Стархов. – Аркадий, может, ты договоришься, чтобы Светлана могла брать ребенка домой? Она будет очень рада!

Я постараюсь…

Кстати, Аркадий, с повышением тебя. Вчера узнал, что ты избран Первым секретарем…

Благодарю, Павел! Теперь смотри, чтобы в твоей автоколонне не было сбоев в работе транспорта, буду строго наказывать!

Поговорив с Муровым, Павел Федорович подошел к дверям ванной комнаты.

Светлана, открой!

Павел, я же моюсь.

Открой! Я скажу что-то важное.

Говори, я слушаю.

Нет, ты открой дверь. Я должен видеть тебя…

Встревоженная, Светлана Андреевна открыла дверь. Она стояла перед ним полуобнаженная; лишь на поясе ее было подвязано широкое полотенце, прикрывающее бедра.

Света, ты можешь брать младенца из Дома ребенка, когда захочешь.

Ты, шутишь, Павел?

Нет. Я только что говорил с Муровым. Он обещал мне…

Я смогу привозить его домой?!

Да.

ГЛАВА 11

Выйдя из вагона поезда в Новгороде, Белова простилась с монахиней. Монахиня еще раз наказала Катерине, чтобы она непременно сходила в церковь. Катерина молча кивнула. Подходя к стоянке такси, она несколько раз обернулась – казалось, что монахиня смотрит ей вслед. Катерина словно чувствовала спиной ее суровый взгляд. Но монахини не было. Сев в такси, она облегченно вздохнула и задумалась.

«Стоит ли менять свою жизнь? Что теперь, идти затворницей, как эта монахиня? Это не для меня. Да разве я одна такая на свете? Все люди по-своему безнравственны. Невозможно прожить в этом мире, чтобы не согрешить. Все люди, как сумасшедшие, и Земля вся – дом для сумасшедших!».

На окраине деревни Катерина вышла из такси и направилась вдоль домов по укатанной тракторами дороге. Вечер был солнечным, морозным. В воздухе пахло коровьим навозом и прелым силосом. Катерина прошла мимо совхозных ферм, улыбнулась молодому скотнику, который издалека узнал ее, и помахал рукой. Снег поскрипывал под ее модными сапожками. Она поправила на голове норковую шапку, расстегнула верхнюю пуговицу дубленки, чтобы хорошо был заметен на ней красивый шарфик, и вся старалась выглядеть столичной дамой. Вскоре навстречу ей попалась конопатая, круглолицая подружка, с которой Катерина когда-то училась в школе.

Здравствуй, Нина!

Катька! – удивилась подруга.

Привет! Как здорово ты одета! Где ты купила такую дубленку? А сапожки?

В Ленинграде, где ж еще.

Разве в Ленинграде такое свободно продают?

В «Березке» все продают. Ну, если нет в «Березке», есть в «Альбатросе».

Это что, магазины?

Да. В них продают за валюту.

За валюту? А где ты ее берешь?

У моряков. Я же теперь в порту работаю – тальманшей. Дружу с моряками, которые плавают в загранку.

Катерина, конечно, не могла признаться подруге, что валюту ей платят за ночи любви иностранные моряки, дипломаты и журналисты, аккредитованные в Ленинграде. И ничуть не смутилась Белова, соврав Нине, что работает тальманом. Напротив, ей даже было приятно подурачить несведущую подругу.

Ты уже не учишься на балерину?

Учебу я оставила. Разве мои родители не говорили тебе об этом? Я же им писала.

Я не спрашивала. Некогда заходить к ним, работой загружена по уши. Я работаю на скотном дворе, дояркой.

И Нина чуть смутилась, застенчиво отвела взгляд. Ей стало как-то неловко, что она – простая доярка, одетая в старую отцовскую фуфайку и в вонючий рабочий халат, а Катерина – та же деревенская девчонка – щеголяет, как светская барышня. Белова поняла ее смущение, окинула взглядом выцветший халат и большие резиновые сапоги подруги. Спросила:

Не мерзнут ноги?

У меня на ногах намотаны теплые портянки. В валенках не пойдешь на ферму – кругом вода, сыро…

Закатное солнце слепило глаза. Щурясь, Катерина разглядывала родительский дом, стоявший особняком в конце деревни. Попрощавшись с Ниной, Катерина прошла к дому.

В кухне пахло деревенскими щами с кроличьим мясом. В печи, на горячей еще плите, стоял чугунок. Ах, как давно она не ела этих вкусных щей, сваренных в русской печи.

Мать радостно обняла дочь. Катерина неприятно поморщилась, волосы матери пахли коровьим потом. Да и платье на ней пахло то ли силосом, то ли навозом. Катерина чуть отстранилась от нее.

Мама, ты хоть моешься после работы?

Мать Дарья удивленно уставилась на дочь.

Почему ты спрашиваешь об этом?

От тебя пахнет коровами…

Где ты встречала доярку, от которой не пахло бы? Раздевайся лучше, чаем пока напою горячим. Сейчас отец придет, он в коровнике теленка поит.

Дарья поставила на стол самовар, подала пироги, клубничное варенье, домашнее печенье. Посуетившись, эта маленькая полная женщина с голубыми глазами присела рядом с дочерью и стала выспрашивать:

В общежитии живешь?

Живу у одной тетки на квартире.

И сколько платишь?

Я снимаю комнату. Плачу пятьдесят рублей в месяц.

Дарья всплеснула руками.

Неужели пятьдесят?

Мама, в Ленинграде дешевле комнаты не найти. Ленинград – не деревня, за червонец комнату не снимешь.

Ты, наверное, всю свою зарплату отдаешь за эту комнату.

В дом вошел отец – небольшого роста коренастый мужчина с розовым от мороза лицом, на котором густо чернела щетина. Увидев небритое, засаленное лицо отца, Катерина ахнула:

Папка, ты дикобраз!

Отец улыбнулся и подошел к ней. Хотел обнять, но Катерина отстранилась.

Я сейчас побреюсь, – сказал он.

Леня, теленок как, жив еще? – спросила мать.

Жив, – ответил Леонид хмуро. – Напоил его крепким чаем, но все равно поносит. Если к утру не продрищется, значит, сдохнет!

«Ну вот, завели разговор о скотине, – подумала Катерина. – Теленок их больше интересует, чем мой приезд».

И она вдруг вспомнила о ребенке. В голове закрутилось сказанное отцом слово: «сдохнет», «сдохнет». Она тяжело вздохнула, еще раз испытав боль, и вновь стала повторять мольбу:

«Прости меня, Боже! Покарай и прости!».

Дарья заметила на лице дочери бледность.

Катенька, ты не больна?

Нет, – Катя через силу улыбнулась. – Так, слабость…

У матери возникло неожиданное подозрение:

Случаем, ты не беременная?

Катерину испугал вопрос и взгляд матери. Но она сумела подавить в себе волнение и постаралась спокойно ответить:

Что ты, мама! Рожать пока не собираюсь.