Текст книги "Наследник престола"

Автор книги: Вячеслав Голяшевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Ну, хорошо, будешь военным, – согласилась женщина. – А теперь заправляй постель – и умываться.

Заправив постель, Альберт закинул на плечо полотенце, прошел в умывальную комнату. Под десятком кранов, из которых струилась вода, был широкий жестяной лоток. Водные струи глухо разбивались о дно лотка и скатывались вниз по отводящей трубе. Все краны были заняты, кроме среднего. Умывались старшие воспитанники, учащиеся седьмых и восьмых классов, четырнадцати-пятнадцати летние парни, многие из которых были второгодниками. В сторонке стояла кучка малолетних воспитанников, которые не решались подойти к свободному кранику, пока не помоются старшие. Подумав секунду, Альберт решительно подошел к кранику, стал умываться. Старшие со злостью посмотрели на него.

Куда лезешь! – заорал на него старшеклассник крепкого сложения, стоявший справа. – Шкет! Не видишь, мы еще умываемся?

Старший пнул Альберта ногой в зад – так крепко, что Альберт чуть не упал головой в жестяной лоток. Обиженный, он отошел в сторону.

В Устюженском приюте сложилась старая традиция: если умываются взрослые воспитанники, никто из младших не имеет права подходить к умывальнику, пока не помоется последний старший. Эти и другие, еще более жестокие правила были установлены прежними воспитанниками, которые уже давно выбыли из стен детдома. Словом, дедовщина.

Детдомовцы делились на две категории– те, кто учился с первого по пятый класс, были младшими. Взрослые их называли шкетами. А те, кто учился с шестого по восьмой класс, были старшими. Младшие почтительно называли их кочетами. Таковы были традиции Устюженского приюта, сохранившиеся еще со времен безпризорничества.

Когда все кочеты помылись, Альберт и его младшие товарищи подошли к краникам и стали умываться. Круглолицый конопатый мальчонка с рыжими волосами, вставший рядом с Альбертом, сказал:

Зачем ты полез к умывальнику? Знал же, что кочеты пинка дадут.

Краник пустовал, – Альберт густо намылил лицо.

Ну и что, что пустовал? Если они моются – не лезь!

Альберт с раздражением сполоснул лицо, обдав брызгами товарищей. Рявкнул на рыжего:

Что ты меня учишь, Карат? Сам знаю, как поступать.

Рыжеволосый паренек по прозвищу Карат замолчал, зная, что спорить с Альбертом Чайкой бесполезно. Чайка среди детдомовцев отличался спортивным характером, не любил, когда ему возражали или поучали. Однако взрослых воспитанников он побаивался, как все его сверстники. Кочеты обычно избивали шкетов, если те осмеливались ослушаться и не выполнить заданную работу или поручение. Кочеты заставляли шкетов работать вместо себя – мыть полы, пилить, колоть дрова, воровать, если потребуется…

Войдя в столовую на завтрак, Альберт сел за свой стол, за который садился всегда. Все столы в столовой были распределены, взрослые воспитанники садились за свои столы, а младшие – за свои. Шкет не имел права сесть за стол кочета, ибо нарушение детдомовских традиций, установленных давно выбывшими из стен детдома беспризорниками, влечет за собой весьма неприятное наказание. В столовой были и девочки. Но они сидели за столами, установленными вдоль глухой стены. Напротив – за шестью столами, тянущимися вдоль окон, сидели взрослые воспитанники. А посередине, тоже за шестью столами, тянущимися от входной двери до кухни, рассаживались шкеты. Все детдомовцы не могли разместиться в столовой, поэтому обедать им приходилось в две смены. Когда уходила отобедавшая первая смена, девочки, обычно дежурившие на кухне, накрывали столы для второй смены.

Сегодня на завтрак были поданы манная каша и чай с хлебом и маслом. Альберт сидел за столом вместе с тремя своими товарищами. На их столе были четыре тарелки каши, блюдо с белым хлебом, четыре стакана с чаем и четыре кусочка масла граммов по пятнадцать. Когда они принялись есть, к ним подошли два взрослых воспитанника, взяли с их стола два куска масла и отошли к своим столам. Воспитательница, находившаяся у двери и наблюдавшая за воспитанниками, в эту минуту прошла на кухню и ничего не заметила. Даже если воспитательница заметила бы, что кочеты взяли со стола шкетов масло, она восприняла бы это как должное. Все воспитатели знали, что взрослые воспитанники отбирают масло, котлеты, яйца, сахар у младших, но, зная об этом, редко заступались за обиженных и обделенных. Они не в силах были изменить укоренившиеся приютские традиции.

Карат и Галич, сидевшие за столом вместе с Альбертом, обиженно надули губы – опять именно у них отобрали масло. Было заметно, что у Галича повлажнели глаза от обиды. С ним за столом сидел третий, маленький толстячок по прозвищу Кузнец. Он негромко сказал:

Не хнычь, Галич. Не ты один сотрудником служишь.

Сотрудниками называли в детдоме тех шкетов, которые обязаны были отдавать с завтрака свое масло взрослым воспитанникам, а с обеда – котлету, с ужина обычно отдавались вареные яйца и сахар. Таков был закон этого приюта, и все шкеты беспрекословно исполняли его во избежание наказания от кочетов. А кочеты умели расправляться с непослушными.

Карат взглянул на своего друга, маленького толстяка Мишку Кузнецова, и спросил:

А у тебя, почему масло не взяли?

Утром Купец сказал мне, чтобы я сам съел свое масло, – ответил Кузнец. – Он сегодня отказался от моего масла.

Купец – Купцов Владимир, которого за доброту называли Купа, был из старших, а Мишка Кузнецов был его сотрудником и масло свое должен был отдавать только Купцу, поскольку был закреплен за ним, за Купцом, как сотрудник, то бишь, верный слуга и плательщик пищевого оброка. Если Купец отказывался от масла, как было сегодня утром, никто из кочетов не имел права отобрать масло у Мишки Кузнецова, так как это масло считалось собственностью Купца, как и сам Мишка. В случае, если кто-то из кочетов посмеет отобрать Мишкино масло, этот кочет будет иметь дело с самим Купцом, поскольку, посягая на Мишку и его масло, он посягает на честь самого Купца. А Купец, крепкий, спортивного сложения парень, жестоко расправлялся со своими противниками.

А мне отдать масло некому, – сказал Альберт. – Боцман вчера залетел за решетку. Менты его повязали вечером на каком-то складе. Не удалось ему грабануть этот склад. Сегодня утром я слышал, что о нем говорили в спальне у кочетов.

Альберт был сотрудником Боцмана, такого же крепкого и ловкого парня, как Купец. Сегодня масло досталось самому Альберту, и никто не имел права отобрать у него масло. Все в детдоме знали Боцмана как профессионального вора, совершившего десятки краж за время пребывания в детдоме. Боцман имел комплекцию вышибалы, поэтому никто из кочетов не посмел отобрать масло у Альберта.

Не расстраивайся, Галич, – сказал Мишка.

Я дам тебе половину своего масла.

И я поделюсь.

Альберт отделил половину масла от своего куска, и намазал на кусок хлеба Карату.

Тебе хорошо, Кузнец, – Галич досадно вздохнул. – У тебя Купец не всегда забирает масло и котлеты. Жалеет он тебя, видимо. А нам с Каратом не везет. Мы котлеты уже полгода не ели, все время отбирают эти прожорливые кочеты.

Когда-нибудь придет и наше время, – улыбнулся Карат, представив себя взрослым. – Когда я буду кочетом, у меня тоже будет сотрудник. И я каждый день буду давать ему крепких пинков.

Кузнец согласился со своим другом и тоже высказался:

А я у своего шкета стану отбирать всю вкусную жратву. Буду есть по две пайки.

Альберт откусил кусок хлеба, масло на котором было почти незаметно, отпил глоток чаю.

А у меня сотрудника не будет, – сказал он. – Наверное, я буду жалеть шкетов. Они же ни в чем не виноваты.

Чего их жалеть? – возразил Галич, склонив свою маленькую русую голову. – Нас кочеты не жалеют, и мы не будем жалеть.

Мишка Кузнецов доел кашу, отпил чаю, слушая их.

Кочеты нас не жалеют потому, – сказал он, – что они сами, когда-то были шкетами, отдавали жратву тем кочетам, которые давно уже ушли из детдома.

Заметив, что они болтают, к столику подошла молодая воспитательница, худая как сушеная вобла.

За столом не разговаривать, – сказала она.

Завтракайте побыстрее, пора собираться в школу.

Позавтракав, они вышли из столовой, направились в женский корпус, где на втором этаже в специальной комнате переодевались в школьную форму – шерстяной костюмчик не первой свежести, белую рубашку и ботинки. Переодевшись под надзором той же воспитательницы, они взяли портфели и отправились в школу, которая находилась в трехстах метрах от детдома. Они шли без сопровождения воспитателей.

На пешеходной дорожке были лужи, в них отражалось весеннее солнце. Альберт старательно обходил лужи, боясь замочить ботинки, а его дружок Галич шлепал прямо по лужам и радовался этому. Альберт неравнодушно сказал ему:

И охота тебе слушать, как рычит Кобра.

Почему она должна рычать на меня? – спросил Галич.

Ты же придешь в детдом с мокрыми ботинками. Она заметит это. И поймаешь ты от Кобры звонкую оплеуху.

Улыбнувшись, Галич махнул рукой.

Пока сижу на уроках, высохнут.

Перед входом в школу Альберт встретил родительского парня, который два дня назад обозвал его обезьяной. Родительскими – детдомовцы называли тех ребят, которые имели родителей и жили в этом городе. Учились и детдомовцы, и родительские в одной школе. Этот родительский паренек был сверстником Альберта, учился с ним в одном классе. Альберт загородил ему дорогу. Зло спросил:

Ты почему дразнишься, сопляк?

Ты сам дразнишься на уроках, – ответил родительский.

Это я то дразнюсь? – вспылил Альберт. – На, получи!

И он ударил родительского парня в грудь.

Все мальчишки в классе побаивались Альберта, считали его самым смелым и сильным. Но Альберт был не сильнее остальных. Он был беспредельно храбр, и храбростью своей наводил страх на сверстников.

Получив вдобавок по затылку, родительский паренек забежал в школу. Стоявший рядом Галич огорченно сказал:

Надо было ему в «пятак» врезать! Меня тоже он все время называет обезьяной.

В следующий раз получит в «пятак».

И Альберт подобрал с земли портфель. Направились с Галичем в класс. В классе, как всегда, было шумно. Тридцать мальчишек и девчонок беспечно кричали и запускали бумажные самолетики. На доске была нарисована кривая рожица.

Прозвенел звонок. В класс вошла молодая учительница. Все ученики дружно встали за партами. Родительский паренек, которого обидел Альберт, неожиданно заплакал.

Что случилось? – спросила невысокая большеглазая учительница. – Почему ты плачешь?

Паренек показал на Альберта пальцем, промямлил:

Чайка меня набил.

Чайка, – учительница взглянула на Альберта. – Ты бил его?

Смутившись, Альберт пожал плечами.

Разок ударил тихонечко.

Дерзкий мальчишка! – вскричала учительница. – Быстро в угол! Остальные можете садиться.

Все ученики сели за парты. Альберт прошел в угол, встал, повернувшись к классу. Галич жестами показывал ему, что надо было в «пятак» дать родительскому, подставляя кулак к своему носу. Альберт кивал головой, соглашаясь.

Учительница обернулась к нему и сказала:

Повернись к стене! Незачем смотреть на класс.

Альберт повернулся, постоял минут пять, и вдруг сел на пол, сложив руки на коленях. Видя его сидящим, ребята в классе рассмеялись. Объяснявшая урок учительница, снова обернулась к Альберту и ужаснулась.

Чайка! Ты что позволяешь себе? Выйди из класса!

Но Альберт продолжал сидеть, улыбчиво проговорил:

Я не могу встать. Устал, ноги подкашиваются.

Учительница вскочила со стула, ухватила Альберта за ухо и выпроводила из класса. Раздраженная, она захлопнула за ним дверь и успокоила смеющихся учеников.

Альберт вышел из школы, на крыльце стал поджидать своих дружков Галича и Карата, оставшихся в классе. Когда прозвенел звонок на перемену, дружки вышли к нему, вместе направились в школьный садик, где уже расцвели деревья и кусты. Укрывшись за кустами, Альберт хлопнул Карата по карману брюк.

Где курево?

Здесь, – Карат расстегнул пиджак и вынул из-за поясного ремня брюк помятую пачку «Севера». – Три штуки осталось. Каждому по штуке.

Они сунули в рот папиросы, Карат зажег спичку, дал прикурить. Курили неумело, глубоко затягивались, закатывали глаза от удовольствия. А Галич даже не научился курить взатяжку.

Может, уйдем с уроков, – предложил Альберт. – В кинотеатре фильм хороший.

Где деньги возьмем на билеты? – спросил Галич.

Альберт деловито выбросил папиросу.

Пройдем без билетов. Я знаю лазейку с заднего хода.

Договорившись, друзья пошли в школу за портфелями. Вынесли их в школьный садик спрятали в кустах. Направились в кинотеатр. Альберт провел друзей через запасной ход, ведущий на чердак. Распугав на чердаке всех голубей, они спустились в зал через сцену. Из-за экрана, который уже светился титрами, их не было видно зрителям, сидящим в зале.

Может, не пойдем в зал, посмотрим здесь, – сказал Карат.

Здесь плохо видно, и буквы все наоборот.

Альберт сбоку отодвинул полотно экрана, и со сцены увидел полный зал зрителей, сидящих в темноте. Луч проектора слепил прямо в глаза.

Выходите за мной! – скомандовал он и пробежал со сцены в зал. Карат с Галичем последовали за ним, уселись в первом ряду, где было три свободных места.

Старик, сидевший рядом с ними, удивился:

Откуда вы взялись, ребята?

Тихо, дедушка! – шепнул Альберт. – Если контролерша заметит, она выведет нас из зала.

Понятно, – улыбнулся старик. – Детдомовцы?

Он угостил их леденцами, которые сосал сам.

ГЛАВА 22

В детдом к Альберту приехала Светлана Андреевна с мужем, бывшим полковником Сергеем Николаевичем, который уже оставил военную службу. Сергей Николаевич был одет в черный костюм с галстуком, а его супруга – в ярко-голубое платье. Светлана Андреевна любила голубые наряды, которые великолепно сочетались с ее белыми пышными волосами и смотрелись на ней превосходно, особенно в солнечные дни, как сегодня. Приехали они на новеньком «Москвиче», который купили месяц назад.

Во дворе детдома на футбольном поле ребятишки гоняли мяч. Сергей Николаевич подошел ближе, подозвал одного.

Дружок, найди-ка Альберта, – сказал он.

Паренек убежал в спальный корпус, где в это время находился Альберт. Застал Альберта выжимающим грязную тряпку в туалете. Он мыл полы.

Алька, к тебе родичи приехали! – крикнул паренек.

Мамка! – обрадовался Альберт.

Он бросил тряпку, сполоснул под краником грязные руки и устремился во двор. Подбежал к Светлане Андреевне. Они обнялись. Сергей Николаевич по-мужицки пожал ему руку.

Не скучаешь? – спросил он.

Здесь весело, – улыбнулся Альберт.

Чем сейчас занимаешься?

Полы мыл в туалете. Кобра опять наказала.

Светлана Андреевна сделала ему замечание.

Алик! Разве можно так называть воспитательницу?

Ее можно. Она – Кобра.

Сергей Николаевич задумчиво проговорил:

Может, побеседовать с ней? Действительно, что она эксплуатирует Альберта?

Альберт обидно сморщился.

Не надо! Не защищайте меня. Вы лучше приезжайте реже.

Это почему? – удивилась Светлана Андреевна.

Альберт склонил голову вбок, пожал плечами.

Неловко мне перед ребятами. У них родителей нет, к ним никто не ездит. А я среди них как счастливчик…

Сергей Николаевич усмехнулся, потрепал волосы Альберта.

Совсем взрослым стал, все понимает.

Светлана Андреевна подала Альберту два пакета. Один – с конфетами, другой – с грецкими орехами.

Не забудь угостить ребят, – сказала она.

Альберт принял подарки, сказал: «Я сейчас!». И убежал. Минуты через три он вернулся без конфет и без орехов.

Спрятал? – улыбнулась Светлана Андреевна.

Под матрац положил в спальне. Вечером раздам ребятам.

Они просидели с Альбертом два часа возле спального корпуса на скамеечке. Стали прощаться. Светлана Андреевна поцеловала мальчика.

Кстати, – сказала она. – Танечка передала тебе привет.

Таня Мурова? – обрадовался Альберт.

По-моему, она очень хочет видеть тебя.

Сергей Николаевич пожал Альберту руку, прощаясь.

Да, – подтвердила Светлана Андреевна. – Танечка хочет, чтобы ты пришел к ней в гости. А ты, я вижу, забываешь свою хорошую подругу.

Альберт опустил голову, смутившись.

Вы тоже передайте ей привет от меня.

Светлана Андреевна поцеловала его еще раз.

Обязательно передадим. В воскресенье мы приедем за тобой и вместе сходим в гости к Муровым.

Нет! – встревожился Альберт. – Не приезжайте. Лучше я сам отпрошусь и приду к вам.

Почему так? – удивилась Светлана Андреевна.

Альберт неспокойно вздохнул.

Не хочу, чтобы в детдоме меня называли маменьким сынком. Не хочу, чтобы вас видели здесь…

Сергей Николаевич расхохотался. Он понимал мальчика.

Я же говорю, он стал совсем взрослым.

Когда они уехали, Альберт зашел в спальню, чтобы надежнее упрятать конфеты и орехи. Но в его спальне был Боцман, которого сегодня утром выпустили из милиции. Боцман держал в руках два пакета, которые Альберту дала Светлана Андреевна.

Ты что, вздумал прятать от меня? – зло спросил он.

Альберт с тревогой заметил, что широкое скуластое лицо Боцмана наливается кровью.

Я не прятал. Просто положил…

Нет, ты хотел спрятать от меня, чтобы потом втихомолку съесть со шкетами! Ты забыл, у кого служишь сотрудником? Забыл, что все вкусное должен отдавать мне?

Альберт опустил глаза, чувствуя вину. Боцман был выше его на целую голову. Он подошел и ударил Альберта по шее. Альберт устоял.

Чтобы больше не забывал!

Боцман хотел замахнуться еще раз, но раздумал, пожалел своего сотрудника. Он вынул из пакетов две конфеты и два ореха, бросил Альберту.

Ешь! Еще раз упрячешь, обоссышься в моих руках!

Боцман взял оба пакета и, выходя из спальни, сказал:

На ужине яйца можешь съесть сам, позволяю сегодня.

Альберт сел на кровать опечаленный. Он прекрасно знал, что все так и должно быть в этом приюте. Шкеты вынуждены отдавать вкусную еду кочетам. Эта традиция установилась давно, и не он, не другие воспитанники не могли изменить ее. Придет время, и он станет кочетом, и, может быть, также будет отбирать вкусную еду у своего сотрудника. Но все же было обидно – он не угостил друзей.

В спальню вошла Тамара Николаевна. Увидев его сидящим на кровати, она разозлилась.

Что ты делаешь в спальне?! Я же сказала, мой туалеты!

Альберт встал с кровати, поправил покрывало.

Я уже вымыл.

Пойдем, проверим.

И она пошла с ним в туалет. Пол и очки блестели чистотой, были выскоблены и вымыты добела.

Прекрасно, – усмехнулась Тамара Николаевна. – А теперь за то, что ты помял кровать, почисти краники в умывальной.

«Кобра!». Альберт молча пошел в ванную чистить краники.

После отбоя Альберт лежал в постели, ему не спалось. В темноте спальни слышался храп Галича – у него была перебита переносица. Альберт вспомнил сегодняшние унижения, и ему захотелось плакать, слезы выступили на глазах от обиды. Но Альберт крепился, вытер слезы простыней.

Галич! – позвал он.

Галич не отвечал, крепко спал. Альберт встал и подошел к нему, растолкал.

Пойдем на кухню.

Галич спросонья протер глаза, узнал Альберта.

Зачем? – спросил он.

Есть хочется. Может, найдем что-нибудь пожевать.

На кухне ничего нет. Есть хлеб, но он в шкафу под замком. Не достать.

Пошли, – сказал Альберт. – Я попробую открыть шкаф. Достанем буханку хлеба, пожуем.

Галич неохотно согласился, медленно оделся.

– Взгляни, дежурная спит? – сказал он.

Альберт тихонько приоткрыл дверь спальни, осмотрел коридор. Дежурившая по ночам женщина сидела в деревянном кресле и негромко посапывала. Он была ночным сторожем в детдоме.

Убедившись, что она спит, Альберт прикрыл дверь.

– Дохнет она, как суслик!

Они раскрыли окно, вылезли на улицу. Быстро дошли до столовой, освещенной фонарями, проникли в кухню. На широкой плите Альберт нашел в темноте какой-то бак, из которого пахло вареными фруктами. Он известил Галича:

– Компот!

Маленькая тень Галича метнулась к Альберту. Они стали рыться в баке руками, доставая безвкусные фрукты, оставшиеся на дне от компота.

Галич недовольно жевал что-то кислое. Альберт вдруг выплюнул отвратительную пищу.

Кажется, в этом баке еще и кислая капуста.

Да, – согласился Галич. – Видимо, с обеда сюда вылили оставшийся суп и перемешали с компотом. Но все равно яблоки и груши выбрать можно.

Это же приготовили для свиней, на свинарник. Завтра приедет свинарь и выльет это дерьмо в свою бочку. Фу, противно!

Есть можно, – сказал Галич, выбирая в помоях фрукты.

Глядя на него, и Альберт стал есть. Однако вновь сплюнул, решил дальше обследовать кухню. Нашел хлебный шкаф, запертый на замок. Сказал Галичу:

Надо попробовать отжать дверцу.

Чем?

Хотя бы ручкой от черпака. Она длинная и толстая.

Альберт взял черпак сунул его ручкой промеж дверей, сильно надавил, силясь отжать дверцу. Дверца отошла, крепко запахло хлебом. Альберт проглотил слюну и стал давить еще сильнее, пока дверца не захрустела. Галич просунул руки в образовавшуюся щель. Нащупал буханки хлеба.

Здесь много! – обрадовался он.

Зачем нам много! Вытаскивай одну буханку!

Кое-как Галич вытащил буханку белого хлеба, изрядно помял ее. Альберт вынул черпак, положил на место, прижал вплотную дверцу шкафа, чтобы не было заметно, что ее кто-то отжимал.

Хлеб сожрем здесь? – спросил Альберт.

Конечно, здесь.

В спальне могут заметить кочеты.

Альберт отломил ему полбуханки, стали есть. Хлеб был вкусным, но немного суховатым, застревал в горле. Галич зачерпнул из бочки ковшик воды, выпил немного, передал Альберту. Насытившись, они ушли с кухни, быстро перебежали в спальню, довольные легли в постели.

Теперь можно спать, – сказал Альберт. – В желудке стало хорошо, не урчит.

Галич молчал. Альберт взглянул на клубок, свернувшийся под одеялом. Галич тихо похрапывал.

ГЛАВА 23

Мужчина, в форме штурмана Американского флота, и молодая красивая женщина под вечер вошли на ярко освещенную территорию ленинградского порта. Прошли мимо снующих с пустыми поддонами электрокар, мимо портовых докеров, осторожно скатывающих из кузова машины большую бочку, мимо симпатичного тальмана, который записывал в блокнотик грузы и одновременно кричал что-то усатому матросу на французском судне. Наконец, эти двое – мужчина в форме штурмана и женщина – подошли к большому сухогрузу, на мачте которого, не смотря на поздний час, под легким ветром развивался американский флаг. У трапа их встретил вахтенный – толстый хмурый матрос. Советского пограничника у трапа не было, вероятно, потому, что это судно уже третий месяц стояло на ремонте, крепко ошвартованным к бетонной стенке. Подойдя к вахтенному, штурман что-то сказал на английском языке, дружески хлопнул его по плечу, вынул из кармана значок с изображением Ленина, протянул толстому матросу. Матрос благодарно улыбнулся, осветил значок карманным фонариком и одобрительно кивнул.

Thank you!

Don,t mention it, – ответил штурман, пропуская женщину вперед по трапу.

Каюта, в которую вошли штурман и молодая красотка, была уютная. У стены стоял широкий диван, накрытый покрывалом с лебедями, у окна – письменный стол, цветной телевизор. На полу был разостлан мягкий ковер.

Это есть моя берлога! – сказал американец ломаным русским языком. Он был красив, строен, коротко подстрижен, носил мягкие густые усы.

Ничего себе берлога!

Катерина разглядывала бар с зеркалами и винами, врезанный в стену каюты.

Похож я на сибирский медведь? – улыбнулся американец.

Не ломай язык. Ты же прекрасно говоришь по-русски. Даже официантка в кабаке приняла тебя за русского. Кстати, где ты научился так чисто говорить?

О! Я обучался с детства. У меня был хороший преподаватель русского языка.

Катерина плавно опустила длинные ресницы.

Ах, мне бы такую комнатку на земле!

Американец восторгался ее красотой, особенно ему нравились голубые глаза Катерины и плавное движение ресниц. Катерина обвораживала его. Он помог ей снять шубку, повесил в гардероб.

Спасибо, Жора! – она улыбнулась алыми губами.

Я не Жора, я Джордж.

Какая разница, – усмехнулась Катя. – Для меня ты просто Жора.

Закрыв на ключ дверь каюты, Джордж достал из бара бутылку виски и бутылку слабого вина «Командор», поставил на стол. Выложил из кармана пачку сигарет, предложил закурить Катерине.

С удовольствием! – она взяла сигарету.

Американец щелкнул зажигалкой. Прикурив, Катерина сладко втянула в себя сигаретный дым, выпустила в лицо Джорджа. Выпили запашистого «Командора».

Хорошо вы живете, американцы, – Катерина повертела в руке пустой бокал. – Богатая страна. Жора, у тебя есть машина?

Есть. Две.

Счастливчик! И дом хороший?

Дом в Калифорнии. Есть вилла на морском берегу. Я имею работу, второй помощник капитана. Есть работа – есть благополучие.

Катя смотрела на его красивое лицо и в душе питала к нему отвращение. Он был счастлив в своей Америке; имел виллу, автомобили, а она, ставшая в пятнадцать лет проституткой, не имела ничего и была несчастлива. За годы распутной жизни ей порядком надоели кабаки, интуристовские гостиницы, физические унижения, частые приводы в милицию, где с ней уже были хорошо знакомы, и знали ее бульварное прозвище – Белка.

Разобрав широкую постель, Джордж разделся, сел в кресло.

Выключи свет, – сказала она. – Я стыжусь при свете.

У тебя прекрасная фигура! Я хочу видеть твое тело.

Она сама щелкнула выключателем, в темноте разделась, легла в мягкую постель. Джордж докуривал сигарету в кресле.

«Лучше бы он оставался в кресле до утра. Не могу больше так жить. Что-то мешает мне, что-то отталкивает от этих мерзостей. Поистине, отвращение познаешь, когда вдоволь пересытишься. Блудная я!».

Джордж встал на колени перед ней, на мягкий ковер, жадно стал целовать ее тело, губы, щеки, обдавая лицо теплым неприятным перегаром. Катю раздражала любовная прелюдия. Все это, давно и много раз испытанное, было противно ей. Но она крепилась, помня, что это ее работа и за эту работу она получает валюту. И она старалась быть милее с ним, но не выносимый запах перегара был неприятен ей. Она отвернула лицо. Американец не понимал, что истасканной проститутке противна его физиономия, она не нуждается в любовной прелюдии и не испытывает уже того блаженства, которое испытывала в юности. Ей нужны были лишь деньги за покорность, и затем – сон, спокойный сон до утра.

Крепко поцеловав ее в губы, Джордж поднялся с ковра, лег в постель.

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _

В каюте тускло горел ночник, едва заметны были их обнаженные тела. Стало невыносимо жарко. Не вставая с постели, Джордж протянул руку к выключателю электрогрелок, щелкнул тумблером, утомленно откинулся на подушку. Катя лежала с закрытыми глазами, совершенно не думая о том, что произошло, и была рада, что Джордж, наконец, отвязался от нее.

Мне кажется, ты жалеешь, что пришла сюда.

Катя задумчиво смотрела в потолок.

Теперь поздно жалеть. Жалею, что пришла к кому-то в первый раз, совсем девчонкой.

Давно это было?

Лет десять назад. Глупая была.

В юном возрасте все мы глупые. Не поздно еще бросить это занятие, уехать в другой город и там встретить хорошего мужчину. Ты же красавица!

Жалеешь?

Джордж провел рукой по ее пышным взъерошенным волосам, сухими губами коснулся ее горячей щеки.

Тебя – жалею, – сказал он. – Чувствую, в тебе кончился порох любви, пора на покой. Ты ведешь себя иначе, чем другие проститутки. Брось это занятие. Затянешь – потеряешь все: и молодость, и семью, и детей.

Может, ты женился бы на мне?

На тебе?.. Во-первых, я женат. Во-вторых, ты слишком легкомысленная. А мы, американцы, люди расчетливые, даже в семейной жизни.

Катя задумалась: «Значит, я уже некуда негодная, бросить, что ли, все? Уехать куда-нибудь…».

У тебя есть мать с отцом? – спросил Джордж.

Есть. Под Новгородом живут, в деревне.

Они знают, чем ты занимаешься?

Не дай Бог!

Ехала бы ты, Катюша, в родную деревню, жила бы там.

В деревню? Жора, ты не представляешь, что такое деревня.

Представляю. Бывал раз в русской деревне под Архангельском. Знаю, там грязь, адский труд. Но без труда не сделаешь счастья.

Скрипели портовые краны, но они не тревожили Катерину. Вся ее шумная жизнь была где-то далеко, за бортом судна – там, где эти скрипучие краны, а сама она, измученная, истасканная, лежала здесь в тихой, освещенной тусклым светом каюте, и думала о завтрашнем дне жизни.

Жора, я привыкла к городу. Если случится, что брошу все – останусь в городе. Пойду работать водителем трамвая. Жора, – она усмехнулась. – У меня же права есть. Училась когда-то…

А в Америке с твоей внешностью можно сделать бизнес без физического труда. Три года службы в Лос-Анджелесе в фирме «Romantic season» – и у тебя будет дом, автомобиль.

Америка не для меня. Я россиянка. Здесь все родное мне: и небо, и березы, и даже кабаки. За границей, без России, я сдохну от тоски.

Катерина чуть приподнялась в постели, рукой отбросила прилипшие к щекам волосы, закрыла ладонью глаза, задумалась. А Джордж с восторгом смотрел на ее груди, еще крепко-полные, очаровательно и тяжело клонившиеся вниз; смотрел на ее упругое белое тело с нежной и удивительно гладкой кожей.

Мне почему-то хорошо с тобой, – улыбнулась она. – А сразу ты мне не понравился…

Я чувствовал это. Женщина нуждается не только в сексуальной близости, но и в духовной – особенно страшно замученные любовью проститутки.

О-о! Ты великолепный психолог.

Ну что ты! Какой я психолог? Просто пытаюсь всегда понять человека.

Она наклонилась к нему, поцеловала в губы.

Будем спать?

Спокойной ночи, Катюша.

ГЛАВА 24

Время летело быстро. Альберт Чайка рос. В приюте, он не знал счастья. Кочеты часто обижали его. Подчиняться им было унизительно. Но ничего не поделаешь – таковы приютские нравы. Иногда Альберт пытался подраться с сильным кочетом, но терпел поражение. А потом, где-нибудь в укромном месте, Альберта избивали другие кочеты за то, что он, шкет, посмел замахнуться на взрослого. Хотя били его крепко, он был доволен, что не унизился перед кочетом. Другие шкеты – ровесники Альберта – боялись ослушаться кочетов. Они с надеждой ждали лучших времен, когда сами станут взрослыми воспитанниками и жить будут припеваючи. Ждать лучших времен оставалось недолго – всего два года.

В детдом к Альберту часто приходила Татьяна Мурова, дочь Аркадия Николаевича. Татьяна дружила с Альбертом. Их школы были рядом. После уроков Альберт поджидал ее и провожал до дома. Татьяна была отличницей, Альберт же был способным, но ужасно ленивым. Однако памятью он обладал отменной.

Как ты умеешь отвечать урок? – спрашивала его учительница по литературе, полная добрая женщина. – Воспитатели твои говорят, что домашние задания ты делаешь неохотно.

Учительницу литературы Альберт любил больше других. Пожимая плечами, он отвечал:

Слушал вас на уроке внимательно, потому и запомнил все. А в детдоме не учу, потому что не люблю повторять пройденное.

Что же, у тебя исключительная память? – вопрошала учительница.

Не знаю,– сказал Альберт. – Но учебник литературы я прочитал весь. Увлекся…