Текст книги "Наследник престола"

Автор книги: Вячеслав Голяшевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Поцелуй меня сначала.

Она кокетливо поманила его. Дипломат крепко засосал ее губы – так, что Катерине стало больно, и она оттолкнула его.

Иди, прими душ.

Потрясающе! – дипломат закатил глаза от удовольствия. – Таких красоток, как ты, я нигде не встречал.

Потому сегодня и пригласил меня снова?

О да!

Он открыл дверцу шифоньера, порылся в ящиках, вынул маленькую красивую коробочку с изображенной на ней полуобнаженной женщиной.

Возьми. Это тебе.

Колготки?

Катерина раскрыла коробочку, раскинула на руках голубые с блесками колготки. Они понравились ей.

Ах, мой атташе! – и она бросилась целовать его.

Почему ты всегда называешь меня атташе? Называй меня по имени.

У тебя трудное имя. Боюсь сломать язык. Буду называть тебя просто атташе. Тебе это не обидно.

Хорошо, называй так. А теперь я должен принять душ. Надеюсь, закажешь нам стол? Мне немного водки и обязательно кофе.

Когда в номер принесли ужин, Катерина закрыла дверь на ключ, разделась полностью, стала примерять колготки. Надев их на голое тело, она покрутилась перед зеркалом и нашла, что колготки очень смотрятся на ней.

Присев на диван, она закурила, стала ждать, когда выйдет из ванной дипломат.

Увидев ее стройное, крепкое тело в одних колготках, итальянец с восторгом отозвался:

Катерина, ты убиваешь меня своим очарованием!

Она радостно улыбнулась, поцеловала его.

Я тебе очень нравлюсь?

О да! Если бы я не был женат, я женился бы на тебе.

И увез бы меня в солнечную Италию?

Да! Мы жили бы на моей вилле в Неаполе. Там у меня богатый участок. Я непременно бросил бы свою работу и посвятил бы всю жизнь любви. Это было большое счастье – пребывать в любовном раю с красоткой!

Скоро у нас кончились бы деньги, – сказала Катерина. – И мы стали бы нищими. Продали бы твою богатую виллу и поселились бы где-нибудь в скверных итальянских трущобах.

Итальянец рассмеялся. От смеха на нем содрогался махровый халат, который он надел после душа.

В жизни нужно быть оптимистом, – сказал он. – Я уверен, что любой нищий, даже человек крайней степени нищеты может стать миллионером. И даже в вашей коммунистической стране, где стать миллионером весьма нелегко. Нужно лишь посвятить себя тому делу, для которого тебя создал Бог. Человек склонен ошибаться в жизни, поэтому он не всегда трудится там, где ему предписано Богом. И тогда, естественно, нищета, разочарование…

Катерина задумалась. Речь дипломата показалась ей умной. Но она заподозрила в этой речи поучение для себя, словно итальянец тонкими намеками вздумал поучать ее.

Возьмем, к примеру, меня, – сказала она. – Какой труд ты определил бы мне? К чему призвал меня Бог в этой жизни?

Только не к проституции, – дипломат поднял вверх указательный палец. – Всевышний осуждает подобную деятельность. Поскольку проституция калечит нравственную чистоту мира.

Блестяще, – усмехнулась Белова. – Но я уверена, что мужчины не менее калечат нравственную чистоту мира, так как они имеют слабость соблазняться красотками.

Согласен. И я грешен. И весь мир грешный. И потому Бог наказывает нас. – Помолчав, добавил: – Уверен, Бог ниспошлет на землю страшную болезнь, которая покарает грешников.

Белова задумчиво улыбнулась, удивленная его фантазией.

Ты веришь в Бога?

Если человек в здравом уме, он обязательно во что-то верит. Без веры душа человеческая опустошается. Неверующий, как правило, потерян среди толпы верующих. Этот человек – никто и ничто.

Катерина пригубила вина, с интересом спросила:

Можешь сказать, я верю во что-то?

Сомневаюсь. Определенно могу сказать, что ты не веришь в искреннюю любовь.

Катерина обиженно надула губы.

Почему так считаешь?

У тебя было слишком много мужчин. Они остудили в тебе любовь навсегда. Ты ошиблась в жизни, выбрала не тот путь, на который наставлял тебя Бог. Ошибка стоила тебе потери сил и мудрости. Признайся, в детстве ты мечтала жить особенно, возможно, мечтала стать популярной, известной?

Белова печально склонила голову, снова глотнула вина.

Ты прав. Когда-то я мечтала стать балериной. И это были не просто мечты, я видела себя знаменитой. Видела, как на сцену к моим ногам бросают цветы.

Итальянец прожевал копченую колбасу, запил вином.

Ты не рассчитала своих сил, – сказал он. – Ты свернула с намеченного пути. А человек должен стремиться к цели. До последнего вздоха! Пусть обессилеть, но достигнуть цели – это же сумасшедшее счастье!

Белова утомленно вздохнула, закурила.

Выходит, моя жизнь теперь не имеет смысла?

Странно, – итальянец внимательно изучал ее лицо. – Разве в своей столь бессмысленной жизни ты видишь смысл?

Он подошел к шифоньеру, вынул из пиджака бумажник, отсчитал двести долларов.

Ты рабыня, – сказал он. – Вот эти деньги сделали тебя рабыней. И Катерина молча стала снимать колготки.

ГЛАВА 17

Перед въездом в город хлынул дождь. Крупные капли разбивались о лобовое стекло, скользили в стороны. Стархов включил дворники. Глухо барабанящий дождь и монотонное шуршание колес были приятны ему, он испытывал странный душевный подъем. Неожиданный яркий солнечный луч, прорвавшийся сквозь серое нагромождение туч, блеснул в лобовое стекло. Вспомнив, что жена в это время заканчивает работу, он решил заехать за ней. На перекрестке вспыхнул красный свет светофора, пришлось остановиться. Стархов взглянул на двери магазина, в котором работала Светлана Андреевна. Магазин еще был открыт. Он подъехал, зашел, спросил у продавцов, где супруга.

Она только что ушла домой, – сказала молоденькая девушка.

Стархов заметил, что девушка смущенно опустила глаза и в этих глазах мелькнула странная жалость к нему.

«К чему бы это? Почему она так выразительно показала, что жалеет меня?».

Сев в машину, он быстро отъехал от магазина. Вскоре свернул на другую улицу, ведущую в центр. И вдруг увидел белокурую женщину под зонтиком. Ее прекрасные пушистые волосы ниспадали на плечи. Она была в модном голубом платье, которое свободно облегало ее тугие бедра. Стархов узнал – это была Светлана. Он хотел было посигналить, чтобы жена обернулась, увидела его и села в машину. Но вдруг заметил, что она подошла к черной «Волге» и кто-то, сидящий внутри, открыл ей дверцу. Стархов притормозил, ожидая, что будет дальше, страшно волнуясь тревожной неожиданности. В голову полезли самые непристойные мысли, от волнения он прикусил губу и сморщил лоб. Светлана Андреевна не заметила его, улыбнулась кому-то в машине и села на заднее сиденье. «Волга» тронулась, набрала скорость. Стархов поехал за ними, держась на значительном расстоянии и боясь потерять их из виду. Главное – он опасался, что супруга может заметить его, и он просто сгорит от стыда, когда она объявит дома, что он следил за ней. Стархов надеялся, что в машине сидит ее подруга, которая решила подвезти Светлану до дома. Эта мысль утешала его. Заднее стекло «Волги» было затемнено, и Павел Федорович не мог разглядеть, кто сидит в машине. «Волга» миновала центр, где находился дом Старховых, и поехала дальше, к окраине.

Стархова встревожило это, и снова в голову полезли ужасные мысли. Он преследовал «Волгу» минут десять, пока она не остановилась у подъезда дома. И только сейчас Стархов увидел издали, что из машины вышел человек в форме и протянул руку Светлане Андреевне, помогая выйти. Павел со злобой стиснул зубы, тревожно подумал, что этот офицер, вероятно, ее любовник.

«Я так и знал! Я чувствовал, что между нами появился третий».

Когда Светлана Андреевна с полковником вошли в подъезд, «Волга» развернулась и уехала. Возмущенный, Стархов вышел из машины, направился к подъезду, где на скамеечке сидели две старухи. Подойдя к ним, он спросил:

Не скажете, кто только что вошел в подъезд?

Старухи переглянулись, и одна, худая, с глубоко впавшими губами, осторожно прошепелявила:

Сергей Николаевич вошел, полковник. Он живет здесь третий год.

А женщина с ним…

Как ее зовут, мы не знаем, – вмешалась вторая старушка. – Но она частенько приезжает с ним. Может, он женился?

Да нет, это не жена, – сказала первая. – Сказывают, будто она его любовница.

Не в силах скрывать отчаяния, Стархов быстро пошел к машине. По городу он мчался с бешеной скоростью, раз проскочил на красный свет. К счастью, на его пути не попалось инспекторов ГАИ, и он благополучно добрался до дома, поставил машину в гараж. Приняв холодный душ, он стал поджидать жену.

«Теперь с ней жить невозможно! Сегодня же расстанусь с ней! Довольно обмана!».

Он подошел к окну, посмотрел вниз, надеясь что супруга сейчас подойдет к дому. Взволнованный, он полагал, что она придет не одна, а с любовником; вероятно, остановятся у подъезда, простятся.

«Может, он привезет ее на машине? Нет, она не решится подъехать с ним. Знает, что я могу заметить ее. Она осторожна и хитра!».

В прихожей отворилась дверь. Кто-то вошел без звонка. «Это она!». Стархов быстро взял газету, сел на диван, принял вид, будто увлечен чтением.

«Что ей сказать? Как объяснить, что она противна мне?».

Он закрыл глаза, чтобы успокоиться. И вдруг услышал ласковый голос, совершенно не похожий на голос супруги. Машинально обернулся.

Наташа?

Ты сильно удивлен, Павел?

Он выдавил усмешку. Перед ним стояла Мурова.

Я подумал, что вошла Светлана.

Стархов вынул из холодильника бутылку вина, налил стакан, выпил. Мурова поняла, что он ужасно обеспокоен чем-то, глушит вином непонятую боль в себе.

Что случилось, Павел? И где Светлана? В ванной?

В ванной? Почему ты решила, что она в ванной?

Наталья Павловна поправила прическу перед зеркалом.

Сегодня мы с ней идем в театр, на премьеру. Разве она не сообщила тебе об этом?

Стархов выпил еще вина. С раздражением сказал:

Я не знаю, где она.

Значит, ее нет дома? – удивилась Мурова. – Странно.

Стархов взглянул в глаза Муровой.

« Уж не сговорились ли они, чтобы сбить меня с толку?».

Нет, Мурова ничуть не хитрила. Ее прекрасные темные глаза были откровенны и чисты. Стархов поверил этим глазам.

Вы договорились с ней встретиться здесь?

Мы хотели встретиться у театра, – сказала Мурова. – Но до спектакля еще полтора часа, и я решила заехать к ней. Может, Светлана ждет меня у входа в театр?

И билеты у вас куплены?

Билеты у меня. Но куда пропала Светлана?

Стархов не мог сообщить ей, где находится Светлана. Он подошел к окну и с высоты своей квартиры смотрел на город, на бесконечно одинаковые коробки домов, на множество антенн, беспорядочно торчащих на крышах и балконах, на севшее за городом солнце, багрянец которого широко расплылся на западе и горел, словно великий пожар.

Наталья Павловна чувствовала себя скованно в обществе с Павлом Федоровичем. Он был неразговорчив, постоянно замкнут, особенно в последнее время. Он был скучен. Даже сейчас он не замечал ее, думал о чем-то о своем.

Пожалуй, я пойду, – сказала она. – Если появиться Светлана, скажи, что я жду ее у входа в театр.

Стархов обернулся, молча кивнул.

ГЛАВА 18

Светлана Андреевна, сидела напротив Сергея Николаевича. На столе стояла бутылка коньяка, два бокала, ваза с шоколадными конфетами, и ближе к полковнику лежала распакованная пачка «ТУ». В комнате негромко играла музыка, успокаивающе действующая на Стархову. Она была немного утомлена после рабочего дня, и теперь, выпив коньяку, отдыхала, полулежа в мягком кресле.

В Доме ребенка карантин, – тихо сказала Светлана Андреевна. – Шестеро малышей заболели стрептодермией. Боюсь, Альбертик может заболеть.

Он у нас здоровенный мужик, – улыбнулся полковник.

Он намеренно подчеркнул «у нас», чтобы Светлана Андреевна еще раз убедилась, что судьба ребенка ему не безразлична, и что он всей душой желает усыновить Альберта, если Светлана выйдет за него замуж.

Стархова улыбнулась, чувствуя его благие намерения.

Дай Бог, чтобы он не заболел.

А болезнь эта заразная? – спросил полковник.

Врачи убеждают, что она не переходящая. Но кто в наше время верит врачам? Заведующая Домом ребенка сказала, что дети болеют от нашего нечистого воздуха в городе. Ужас! Когда, наконец, остановят гидролизно-дрожжевой завод? От него все болезни.

Завод не остановят никогда. Власти не позволят.

Но ведь общественность возмущена! Женщины устроили забастовку. Не припомню, чтобы раньше бастовали.

Какой толк от этой забастовки? Уволили подстрекателей – и все! Забастовка прекратилась. Против власти не пойдешь.

Полковник с любовью взглянул в голубые глаза Светланы Андреевны. Глаза ее, таившие в себе тревожное волнение, растрогали его. В них сейчас было что-то детское, невинное, несказанно пленящее, что очаровывало Сергея Николаевича. И страстная любовь овладела им в эти секунды, и непреодолимое желание коснуться тепла прелестного тела Светланы Андреевны охватывало его.

«Неужели ей безразличны мои чувства? – думал он, мучительно чувствуя ее равнодушие. – Почему ее больше заботит какой-то завод, чем моя любовь? За час она не произнесла ни одного слова о наших отношениях».

Света, ты разлюбила меня?

Стархова усмехнулась, ее забавляла наивность Сергея Николаевича.

Ты, как мальчишка. Который раз спрашиваешь об этом?

Ты не представляешь, как я люблю тебя!

Представляю, – губы ее разомкнулись плавно, и блеск ровных зубов еще более украсил ее. – Мне так хорошо с тобой, я чувствую, что испытываю счастье, находясь с тобой. Разве этого мало?

Если ты со мной счастлива, значит, любишь?

Она вновь улыбнулась. Вопрос смущал ее.

Ей Богу, ты как мальчишка!

Мне важно знать это, Светлана.

Лицо Старховой застыло в задумчивости.

Я не знаю, что такое любовь. Представь, Сережа, я никогда безумно не любила ни одного мужчину. Я не познала той настоящей любви, тех чувств, которые приводят к безрассудству. Я не испытала ни страданий, ни мучений, ни счастья любви, которые присущи действительно влюбленному человеку.

Свистящий скрип пластинки прервал речь Светланы Андреевны. На ее серьезном лице появилось удивление.

Полковник встал и своей статной фигурой заслонил проигрыватель, исправляя дефект. Любуясь его стройностью, Стархова думала:

«Атлетическое сложение. А мышцы на животе, какие крепкие, – она вспомнила близость с ним в постели. – А у Павла живот выпуклый, мягкий, словно кисельный студень. Странно, что у мужчин такие разные комплекции».

Полковник вновь включил проигрыватель, и вновь в комнате разлилась легкая музыка. Сергей Николаевич подошел к Старховой, нежно обнял ее за плечи, поцеловал в щеку. Светлана Андреевна улыбнулась ему.

Как я сегодня устала! – она утомленно вздохнула.

Хочешь, я приготовлю постель?

И полковник прошел в другую комнату. Через минуту вернулся, поднял на руки Светлану Андреевну и принес в спальню. Волосы Светланы Андреевны рассыпались по подушке, она плавно закрыла глаза и предалась отдыху.

Сколько в тебе страсти! – сказала она, отрываясь от его губ. – Довольно. Все губы искусал.

Она вдруг вскочила с постели, взглянула на часы.

Совсем забыла! Мы же сегодня идем в театр с Наташей. Спектакль уже начался. Что же делать?

Она побежала к телефону, позвонила Муровым. Трубку снял Аркадий Николаевич.

Наташа? – спросил он. – Разве она не тобой? Она сказала, что идет с тобой в театр.

Ах, я так утомилась на работе, что совсем забыла про театр!

Значит, ты дома? А Павел что делает?

Я нахожусь не дома. Задержалась на работе.

Так поздно?

Светлана Андреевна сказала «до свидания» и повесила трубку.

Сергей Николаевич сел в кресло, закурил.

Света, ты собираешься уйти?

У нас еще есть два часа, пока не кончился спектакль в театре.

Она села на колени к полковнику, и он стал медленно расстегивать пуговицы на ее кофточке.

ГЛАВА 19

Довольно лжи, Светлана!

Павел Федорович сурово взглянул на супругу. Ее лицо жег багрянец, что явно свидетельствовал о виновности.

Ты не была в театре! – вскричал он снова. – Не лги мне! Я знаю, где ты пропадала весь вечер!

«Выследил! – смекнула Светлана Андреевна. – И если так, – к лучшему. Наконец, наши отношения полностью раскроются. И я уйду от него».

Помолчав, Павел Федорович продолжал:

Я любил тебя – ты знаешь. Как теперь все это смешно! Все кажется глупо. Ужасно глупо!

Он ждал, что Светлана Андреевна станет перед ним оправдываться, но она молчала. Он не мог сказать о том, что видел три часа назад, – было невыносимо стыдно.

«Шлюха! Ветреная девка!»

Между нами никогда не было любви, – наконец сказала она. – Мы даже не испытывали друг к другу взаимных чувств. Мы с тобой жили так, как живут давно знакомые соседи.

Она вдруг поняла, что теперь супруг непременно потребует развода. Они станут чужими. Как страшно было сознавать это именно сейчас, когда она видела его жалкое положение. И все раздражение в ней пропало, и расставаться с Павлом было больно – ведь он выглядит таким жалким сейчас! Ее давнее желание развода теперь, когда вот-вот должно все решится, стало ей мучительным испытанием.

«Может, я ошибалась в нем? Может, любовь была у нас? Неужели мы расстанемся навсегда с горечью в сердцах?».

Мы были лишь соседями в этой квартире? – ужаснулся Павел Федорович. – Ну, знаешь! Этого, Светлана, я не ожидал услышать от тебя.

Старховой было искренне жаль супруга, и она мысленно осуждала себя, что в волнении смогла причинить ему боль, высказавшись жестоко.

Прости, Павел.

Она опустила голову, сама не понимая, что с ней происходит, почему она стыдится его. Ведь она давно ждала развода, давно ждала этого разговора. И вот разговор состоялся. Но теперь непонятно, почему ее мучает совесть. Много прежде думавшая о разводе, она никак не ожидала, что ей в эту минуту придется испытать угрызения совести. Только сейчас она отчетливо поняла, что всю жизнь причиняла Павлу боль своим недостойным к нему отношением.

Прости, – повторила она в растерянности.

Ну, знаешь! – расстроившись, повторял Павел Федорович. – Я всего лишь твой сосед?..

Чувствуя, что супруга осознала свою вину, он еще надеялся, что все образумится. Ведь она, кажется, искренне раскаивается сейчас, умоляя простить. Но Светлана Андреевна, оправившись от минутной слабости, строго взглянула ему в глаза.

Ты все знал обо мне, но молчал. А я ждала, что ты когда-нибудь взорвешься и, обозленный, выскажешь мне все. Я понимала, что ты рано или поздно выследишь меня.

Прежде растерянные глаза Стархова удивленно округлились.

Я не пытался следить за тобой! И мысли такой у меня никогда не было. Я увидел случайно, как ты садишься в машину

Неожиданно зазвонил телефон. Павел Федорович снял трубку. Звонила Наталья Павловна.

Светлана дома?

Пришла, – волнуясь, сообщил Стархов.

Слава Богу! Я уж подумала, не случилось ли с ней что. Аркадий сказал, что она звонила к нам.

У Павла Федоровича появился шанс еще раз убедиться, была ли в театре его супруга, и он нарочно громко, чтобы услышала Светлана Андреевна, спросил:

Разве она не была с тобой в театре?

Спектакль я смотрела одна.

Страхов положил трубку.

«Стерва! Она провела с полковником целых три часа!»

Он отошел к окну, занавеси на котором еще были раскрыты. Город светился огнями. Из кинотеатра, что напротив, с вечернего сеанса выходили люди. Подъехавший к остановке автобус фарами осветил пестрые газоны с цветами. Толпа людей поспешила к автобусу. Все стремились влезть первыми, толкались. Наконец, автобус, закрыв двери, отъехал, оставив на остановке большую часть людей. В комнате по радио послышались пищащие сигналы времени. Строгий мужской тенор объявил: «Московское время – двадцать три часа».

Задернув занавеси, Стархов обернулся. Супруга с усердием готовила постель для сна, аккуратно складывала покрывало, встряхивала подушки. Она была совершенно спокойна, и это спокойствие раздражало Павла Федоровича.

Почему ты молчишь? Почему ты боишься сказать мне правду? Теперь, когда известно, что Наташа смотрела спектакль одна…

Ты прямо, как сыщик, – усмехнулась она. – Хочешь знать правду? А мне казалось, ты ее давно знаешь. Ты знаешь и прикидываешься наивным. Неужели ты не замечаешь, что мы с тобой давно не муж и жена? Мы даже спим в разных постелях. Почему я должна отчитываться перед тобой? Почему, наконец, я все время должна убеждать тебя, что не люблю…

Стархова передернуло. Спину словно обдало холодом.

Я ухожу от тебя, Светлана! – сказал он решительно. – Я не могу больше терпеть этот обман. Отныне ты можешь жить так, как тебе заблагорассудится.

Уходишь?

На мгновение ей показалось, что она будет испытывать одиночество, не видя его в стенах этой квартиры. Но минутная тревога быстро прошла, и она сказала:

Поступай, как знаешь.

Может, напоследок скажешь, кто тот офицер, у которого ты провела вечер? Он просто твой знакомый? Или…

«Выследил!». И она холодно сказала:

Он мой любовник.

Напряженные мышцы задергались на скулах Стархова. Сдерживая себя, он до боли сжал задрожавшие пальцы.

Шлюха! – процедил он сквозь зубы.

Светлана Андреевна осталась совершенно спокойной. Переоделась в вечерний халат, взяла в руки книгу, присела на край кровати.

Павел, я люблю его.

Крепко обозленный, Стархов быстро подошел к ней. Светлана Андреевна встала, испугавшись его бегающих глаз. Таким разъяренным она видела его впервые.

И ты смеешь говорить мне это?! – вскричал Стархов. – Ты смеешь говорить, что влюблена…

Широко размахнувшись, он влепил ей пощечину. На щеке Светланы Андреевны остался след крупных пальцев. Слабость, прежде появившаяся в ее коленях, вмиг исчезла. Эта откровенная пощечина была даже приятна ей – ведь раньше она мечтала, чтобы супруг ударил ее в отчаянии, и тогда непременно их отношения решатся.

«Осмелился, наконец!». Ударив ее, Стархов вдруг осознал, что поступил жестоко, и хотел просить прощения. Но, увидев улыбку на ее лице, он раздумал.

В отчаянии Стархов прошел в прихожую, обул туфли, накинул на плечи пиджак, взял висевшие в кухне ключи от машины и взглянул на Светлану Андреевну. Она уже не улыбалась, но и расстроена не была. В глазах ее была задумчивость и, как будто, печаль. И эти глаза странно увлекли Павла Федоровича, и даже появилось желание остаться, извиниться и забыть все, что произошло. Но с болью подумав, что он теперь ей не муж, Стархов покинул квартиру.

ЧАСТЬ 2.

УСТЮЖЕНСКИЙ ПРИЮТ

ГЛАВА 20

Альберту Чайке исполнилось восемь лет. Воспитывался он в Устюженском детском доме. Ростом был не ниже своих сверстников, но выглядел немного худощавым. Вероятно, оттого, что был очень подвижен. Придя из школы и сделав домашнее задание, целыми вечерами он пропадал на футбольном поле, гонял мяч с ребятами или же крутился на перекладине в детдомовском спортгородке.

В отличие от матери, Беловой Катерины, у Альберта были серые глаза, но такие же большие и красиво блестящие задором. Он был очень похож на Катерину – такой же курносый, с высоким лбом и милым овальным лицом. Лишь одно портило его внешность – шрам, рассекавший правую щеку.

Теперь, восемь лет спустя, Светлана Андреевна уже не думала об усыновлении Альберта – он для нее стал давно родным сыном, и относилась она к нему как к своему сыну. Директор детдома, пожилая, добрая женщина, разрешала Альберту Чайке отлучаться из расположения детдома в субботние и воскресные дни. Она знала, что Альберт уходит всегда к Светлане Андреевне, считая ее приемной матерью. Наступал понедельник, и Альберт вновь возвращался в детдом, с утра шел в школу, а по вечерам просиживал в классной комнате детдома вместе со своими сверстниками, выполняя домашние уроки, заданные в школе.

Территория детдома вокруг была огорожена высоким дощатым забором. На огромной территории стояли два двухэтажных деревянных корпуса. В одном корпусе на нижнем этаже располагались спальни для мальчиков, на втором этаже была медицинская часть, кладовые и изолятор с решеткой на окне, в который обычно сажали провинившихся мальчишек. В другом корпусе на нижнем этаже жили девочки, а на верхнем – были классные комнаты, в которых ребятишки делали домашние задания. Здесь же был кабинет директора. Длинный деревянный барак, находившийся между жилыми корпусами детдома, служил столовой. Внутри он был чист и хорошо выбелен. В зале столовой стояли два десятка обеденных столов, за залом располагалась кухня с котлами для приготовления пищи. Напротив столовой, возле забора, огораживающего территорию детдома от внешней улицы, было небольшое футбольное поле, засыпанное слежавшимся речным песком. По вечерам на этом поле стоял ребячий гул – детдомовцы с азартом гоняли футбольный мяч.

В Устюженском приюте воспитывались сорок пять мальчиков и двадцать четыре девочки – почти все не имевшие ни отцов, ни матерей. Их вскармливало Советское государство.

Перед отбоем ко сну в мужском корпусе шла обычная вечерняя проверка. Воспитательница, молодая длинноногая женщина лет двадцати пяти, с красивым веснушчатым лицом и рыжими волнистыми волосами, достигавшими плеч, проверяла наличие мальчиков. Детдомовцы стояли в длинном коридоре перед спальнями и выкрикивали «я», «здесь», когда воспитательница называла их фамилии.

– Альберт Чайка!

Женщина провела глазами по рядам, высматривая Альберта.

Тут я! – крикнул Альберт.

Что значит «тут»? – возмутилась воспитательница. – Забыл, как надо отвечать? Я тебе быстро напомню!

Чайка виновато опустил взгляд и выкрикнул:

Я!

Проверив наличие ребят, воспитательница объявила отбой. Все стали расходиться по разным спальням. Ребята постарше прошли в свои спальни в конце коридора. Ребята младшие – в спальни напротив. Альберт уже заходил в дверь спальни для младшей группы, но услышал оклик, обернулся.

Чайка, подойди ко мне, – сказала воспитательница.

Альберт подошел, заметил ее сверлящие глаза.

Ты совсем распустился! Как ты отвечаешь старшим?

Я исправлюсь, Тамара Николаевна, – пробормотал Альберт, понимая, что воспитательница непременно накажет его, если он не раскается.

Ты всегда говоришь, не буду, не буду, а все продолжается! Это прямо издевательство какое-то! Я тебе больше не верю. Ты совсем не чувствуешь вины за собой. Наверно, думаешь, что у тебя есть Светлана Андреевна и поэтому тебе можно вести себя безнаказанно?

Альберт опустил голову. Ему не нравилось, когда упоминали о Светлане Андреевне в таком тоне, как о его защитнице. Иногда даже раздражали эти напоминания о женщине, которую он считал своей матерью.

Моя мама здесь ни при чем, – сказал он.

Мама? – воспитательница усмехнулась. – Завтра после уроков будешь разгружать с машины уголь для кочегарки. Это тебе в наказание. А теперь – быстро спать!

Альберт прошел в спальню, разобрал постель, лег.

В спальне было восемь коек; на всех лежали сверстники Чайки, негромко перешептывались, чтобы не услышала Тамара Николаевна. За тремя большими окнами спальни было темно; едва заметно мерцали звезды на небе.

Почему она все время придирается к тебе?

Спросив это, русоголовый паренек худощавого сложения приподнялся в постели, разглядывая Альберта. У паренька было прозвище – Галич. Альберт считал Галича своим другом.

Сам знаешь, – резко ответил Альберт. – Всегда вспоминает мою маму, как будто мама всегда защищает меня от наказаний. А я никогда не ябедничал!

Нет, Алька, она просто считает тебя особенным. У тебя есть мать, конфеты тебе всегда приносит, а у нас никого нет. Нам никто ничего не приносит, не балуют. Вот Кобра и думает, что ты избалованный, раз у тебя есть мать.

За строгий нрав, порой жестокость, которые Тамара Николаевна проявляла к воспитанникам, ее в детдоме прозвали Коброй. Это прозвище произносилось осторожно, в отсутствии Тамары Николаевны. Если Тамара Николаевна услышит это гадкое прозвище, наказание неминуемо. Однажды за это она посадила в изолятор малолетнего воспитанника, и тот без воды и пищи просидел в изоляторе субботу и воскресенье.

А тебя, Галич, разве не угощала моя мать конфетами?

Галич печально вздохнул, улегся поудобнее.

Угощала, – сказал он. – Но я тебе объясняю, что дело все в том, что у тебя есть мать. А Кобра, зная об этом, придирается к тебе всегда, думая, что тебе в приюте живется легче всех. Ведь тебя по субботам и воскресеньям отпускают домой.

Что мне теперь делать, не ходить домой? – возмутился Альберт. – Может, тогда Кобра отстанет от меня, и не будет наказывать.

Как хочешь.

Галич зевнул и натянул на голову одеяло. Альберт помолчал, раздумывая.

Галич, ты еще не спишь?

Засыпаю.

Знаешь, мне иногда самому стыдно, что у меня есть мать. Среди вас я чувствую себя белой вороной.

Ладно тебе, – промямлил Галич, засыпая. – По правде говоря, Кобра наказывает тебя больше за непослушание. Ты же борзый, Алька, в натуре.

Никакой я не борзый! Просто не люблю, когда ко мне относятся с презрением. Потому и сам презираю подобных Кобре.

С угловой койки чей-то сонный голос пробормотал:

Харе базарить! Завтра вставать рано, в школу идти. А вы своей болтовней спать мешаете.

Не возникай, – отрезал Альберт.

Спустя несколько минут глаза его слиплись, и он заснул

ГЛАВА 21

Утром ребят поднимала другая воспитательница, Маргарита Ивановна – полная пожилая женщина маленького роста с бледно-голубыми глазами. Она была добра к своим воспитанникам и ласкова. Ребята любили ее.

Подъем! Быстренько поднимайтесь, – говорила она, войдя в спальню и расталкивая в постелях ребятишек, любивших понежиться.

Поднимайтесь – и быстренько умываться!

Маргарита Ивановна легко тронула за плечо Альберта, который оказался ленивей всех и продолжал нежиться в постели. Почувствовав руку на своем плече, Альберт вскочил, огляделся сонными глазами. Все ребята уже встали, с усердием заправляли кровати. Окна были раскрыты, спальня проветривалась. Слышен был шелест листвы молодых берез. Солнце блестело в верхушках. Первые, еще нежные весенние листочки слезились росой. Птицы встречали утро пением. Земля как будто парила под окнами.

Маргарита Ивановна ласково погладила Альберта по голове, пригладила взъерошенные волосы.

Что там высматриваешь?

Весна пришла, – сказал Альберт. – Во дворе трава уже зеленая.

Воспитательница подала ему брюки, чтобы одевался.

Весна идет, весне дорогу! – сказала она. – Поздняя в этом году весна. Через месяц уже лето. А летом, Альберт, у тебя будут каникулы. Любишь каникулы?

Люблю! И лето люблю. Купаться можно в речке.

Будешь хорошо учиться, будем часто ходить с тобой на речку.

Учиться надоело, – Альберт с тоской вздохнул.

Воспитательница вновь погладила его голову, усмехнулась– и множество мелких морщинок усеяли ее пухлое лицо и одрябшую кожу век.

Учиться нужно, Альбертик. Будешь плохо учиться – придется работать кочегаром или грузчиком. Будешь хорошо учиться – станешь инженером, когда вырастешь.

Кочегаром тоже неплохо.

Маргарита Ивановна подняла упавшее с кровати полотенце, повесила на дужку. И сказала:

Думаю, твоя мама будет недовольна, если ты изберешь профессию кочегара.

Не угадали. Моя мама говорит, что все работы хороши. Но она мечтает, чтобы я стал военным офицером, как отчим.