Текст книги "О нашем жилище"

Автор книги: Вячеслав Глазычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Именно это небогатое, а то и просто бедное дворянство составляло большинство сословия, именно из его среды сформировалась основная российская интеллигенция конца XVIII – первой половины XIX века. Его представители – основные герои поэтов и прозаиков, которые и сами были из того же круга. Это все «Ларины» пушкинского «Евгения Онегина». Достаточно вспомнить, что музыки на роковом для романтика Ленского балу не было бы, когда б неподалеку не был расквартирован полк; что сосед, убеждавший маменьку Татьяны везти дочь на «ярмарку невест» в Москву, предлагал ей денег в долг на это путешествие и т. п. Что же такое дом Лариных? Когда несколько лет назад готовилась огромная выставка. «Интерьер в русской живописи» в Третьяковской галерее, выяснилось как-то неожиданно, как мало богатых интерьеров в бесчисленных изображениях убранства господских домов; как много грубой домашней работы мебели; как немного сколько-нибудь ценных предметов. Оказалось, что гоголевских мани-ловых в сто раз меньше, чем коробочек, земляник, ноздревых. Чтобы убедиться в этом, предоставим слово внимательному и холодному наблюдателю, происходившему из того же мелкопоместного дворянства и блистательной карьеры так и не сделавшему. Это Ф. Ф. Вигель, в юности член «Арзамаса», когда туда принимали Пушкина, в зрелом возрасте секретарь главы Архитектурного кабинета в Петербурге, затем начальник второстепенного департамента и, главное, автор проверенно точных мемуаров.

«На самом темени высокой горы, на которой построена Пенза, выше главной площади, где собор, губернаторский дом и присутственные места, идет улица, называемая Дворянскою. Ни одной лавки, ни одного купеческого дома в ней не находилось. Не весьма высокие деревянные строения, обыкновенно в девять окошек, довольно в дальнем друг от друга расстоянии, жилища аристократии украшали ее. Здесь жили помещики точно так же, как летом в деревне, где господские хоромы их также широким и длинным двором отделялись от регулярного сада, где вход в него находился также между конюшнями, сараями и коровником и затрудняем был сором, навозом и помоями, Можно из сего посудить, как редко сады сии были посещаемы: невинных, тихих наслаждений там еще не знали, в чистом воздухе не имели потребности, восхищаться природой не умели». Не правда ли, Гоголь на фоне такого описания выглядит отнюдь не сатириком, а скорее бытописателем? Последняя фраза абзаца так же точна, как и предыдущие: Жуковский, Фет, Пушкин, Вяземский показали и научили своих читателей многому из того, что раньше им в голову не приходило. Вигель пишет о конце XVIII века, о Пензе, но его картина вполне универсальна и, право, стоит того, чтобы продолжить:

«Описав расположение одного из сих домов, городских или деревенских, могу я дать понятие о прочих: так велико было их единообразие. Невысокая лестница обыкновенно сделана была в пристройке из досок, коей целая половина делилась еще надвое, для двух отхожих мест: господского и лакейского. Зажав нос, скорее иду мимо и вступаю в переднюю, где встречает меня другого рода зловоние. Толпа дворовых людей наполняет ее; все ощипаны, все оборваны; одни лежа на прилавке, другие сидя или стоя говорят вздор, то смеются, то зевают. В одном углу поставлен стол, на коем разложены или камзол, или исподнее платье, которое кроится, шьется или починивается; в другом подшиваются подметки под сапоги, кои иногда намазываются дегтем… За сим следует анфилада, состоящая из трех комнат: залы (она же и столовая) в четыре окошка, гостиной в три и диванной в два; они составляют лицевую сторону, и воздух в них чище (см. нашу иллюстрацию – московский домик 1814 года – В. Г.). Спальная, уборная и девичья смотрели во двор, а детские помещались в антресоле. Кабинет, поставленный рядом с буфетом, уступал ему в величине и, несмотря на свою укромность, казался еще слишком просторным для ученых занятий хозяина и хранилища его книг». – выписка длинновата, но так как в дальнейшем Вигель писал уже о довольно богатых петербургских квартирах, здесь хочется позволить мемуаристу довершить картину:

«Внутреннее убранство было тоже везде почти одинаковое. Зала была обставлена плетеными стульями и складными столами для игры; гостиная украшалась хрустального, люстрою и в простенках двумя зеркалами с подстольниками из крашеного дерева; вдоль стены, просто выкрашенной, стояло в середине такого же дерева большое канапе, по бокам два маленьких, а между ними чинно расставлены были кресла; в диванной угольной, разумеется, диван. В сохранении мебелей видна была только бережливость пензенцев; обивка ситцевая, или из полинялого сафьяна, оберегалась чехлами из толстого полотна. Ни воображения, ни вкуса, ни денег на украшение комнат тогда много не тратилось».

Нужно понять режиссеров и художников многочисленных экранизаций последних лет: в их кинолентах дома обломовых или дома антагонистов Базарова (да и отца Базарова тоже), или даже дачи героев Чехова выглядят гораздо просторнее, богаче, красивее, чем это было в действительности для абсолютного большинства случаев. Не нужно только смешивать при этом правила изобразительного и актерского искусства с правилами самой истории.

В то же время было бы неверно упускать из виду, что устройство и облик жилого дома с конца XVIII века несут все возрастающую идейную нагрузку. Для архитекторов и их заказчиков становится все важнее идея достоинства, выраженного через внешние, легко опознаваемые признаки. Если в начале XIX века облик и устройство дома сугубо сословны и даже богатое купечество лишь рабски подражает структуре дворянского жилища (на фронтоне «классического» дома нередко возникает образное подобие герба, на который не имел права владелец), то со временем на облик дома начинает возлагаться совершенно иная задача – выразить личность владельца. К концу XIX века эта тенденция приведет к формированию особняка в стиле «модерн», стандартно комфортабельного и вместе с тем всегда непохожего на соседние строения. Стоило убрать украшения, сочтя их ненужными и даже «неэтичными» (А. Лоос, одна из работ которого приведена в числе наших иллюстраций, называл орнамент «преступлением»), так называемая современная архитектура готова была вступить в свои права, создав поэтику гладких плоскостей, тонких ограждений, сложной структуры внутреннего пространства дома и нарочитой «простоты его облика, господства белого цвета и свободно вьющейся зелени. В начале XX века сложатся условия для формирования так называемой интернациональной архитектуры, когда нелегко стало отличить здание, построенное в Голландии, от здания, построенного в Австро-Венгрии, и – когда империя Габсбургов распалась – в Чехословакии. Однако задолго до этого маятник качнулся в другую сторону, и в протесте против интернациональности классицизма с его схематичностью повсеместно были предприняты попытки выразить через облик и структуру жилого дома его принадлежность к национальной, местной культуре. В Англии это был возврат к «тюдоровской», то есть начала XVII века, образной структуре, в США – к «колониальной» архитектуре XVIII века, в России – к допетровской архитектурной традиции. И вот, скажем, во втором выпуске нового журнала «Зодчий» (1872 год) можно обнаружить чертежи и описание дома Пороховщикова в Москве, в Староконюшенном переулке, автором-архитектором которого был А. Л. Гун.

Дом сохранился до нашего времени, но лишился, большей части своего резного убранства и сегодня не бросается в глаза, тем более что позже возникли постройки «в русском стиле» в усадьбе Абрамцево, знаменитый домик (ныне музей) В. Васнецова – выстроенная из дерева иллюстрация к сказке. Для своего же времени дом Пороховщикова воспринимался как вызов господствовавшему в центре города вкусу и задуман был именно так. В то же время, возрождая, вернее сочиняя заново «русский стиль» архитектуры жилища, дом в Староконюшенном переулке вобрал все последние по тому времени новинки. Вот что написано в «Зодчем»: «Парадная лестница, кабинет, зал, гостиная, столовая.и комнаты для прислуги, находящиеся внизу, в подвальном этаже, отапливаются духовыми печами; детские и спальни – голландскими. Во всех комнатах для проветривания воздуха при печах сделаны вытяжные каналы. В доме проведена вода, устроены ванная комната и ватерклозеты: два вверху и один внизу для прислуги». Отмечая новизну дома Пороховщикова, редакция журнала явно стремилась всемерно поддержать ее, и вот наряду с именами заказчика и архитектора опубликованы имена подрядчика и мастера, взявшегося за выполнение сложной резьбы по дереву: «Иван Алексеевич Колпаков, у Яузской части, в Фурманном переулке, дом г-жи Коробовой».

Пережив увлечение «национальными» стилями, архитектура рядового жилого дома пережила в наш век и увлечение «интернациональным» стилем, разойдясь на две совершенно определенные линии.

Одна – это разрастание системы дешевого типового жилища, как основного, так и второго, будь то дачи или домики на садовых участках или даже автомобильные прицепы, специально спроектированные как компактное, но совершенно комфортабельное жилище. В этом случае дом – товар, стандартный продукт промышленного производства, рассчитанный на разный карман покупателя и несколько вариаций его вкуса. Говорить здесь о выражении личности обитателя приходится с очевидностью лишь на уровне бытового наполнения и художественного вкуса в «обживании» стандарта. Еще недавно могло казаться, что это основная, генеральная линия развития.

Другая – расширение практики самостоятельного строительства первого или второго жилища, где, опираясь на индустрию строительных заготовок, семья формирует свой собственный предметно-пространственный мир в полном смысле слова по образу и подобию своему. Выраженная в деньгах стоимость такого дома может быть и меньше, чем в первом случае, но зато неизмеримо возрастает расход труда, времени, духовных сил. Недавно казалось, что этот перерасход «нерационален», но мы все больше убеждаемся в том, что это не так уже потому, что, строя свой дом, человек строит и самого себя. Иное дело, что для такого «двойного» строительства образованность разума и чувств исходно должна быть довольно высокой, чего в историческом прошлом в массовом масштабе быть не могло.

НАШ ДОМ – НАШ МИР

На вопрос о том, когда возник многоквартирный дом, отвечают по-разному, но очень многие уверены, что он – порождение относительно недавнего прошлого. Это распространенное и глубокое заблуждение. Дом-поселок на холме Чатал Хююк (его застройка началась не позже VI тысячелетия до н. э.), составленный из самостоятельных, независимых домов-интерьеров с ходом в дом через люк в плоской кровле, сооружался как единое целое. Иначе и не могло быть, коль скоро только одна стена каждого дома была наружной, а три другие оказывались общими с соседями. Неподалеку в 1986 году найден похожий и еще более древний поселок-дом на холме Чайоню. Через несколько тысячелетий и на просторах нынешней Украины, и на низменностях Дании мы находим сооружения, возводившиеся совместно и по единому плану. То открывается глазам археологов мощенная камнем «улица» (на самом деле общий загон для скота) между двумя длинными постройками, каждая из которых, в свою очередь, была разделена поперечными перегородками на 26 одинаковых «однокомнатных квартир». То в середине III тысячелетия до н. э. обнаруживаются мощные, трехэтажные, если считать за этажи высокий чердак и высокий «подклет», дома из глинобитных стен, вплотную прижавшиеся друг к другу. То, наконец, спустя еще полтысячелетия, возникает «семи-квартирный дом» на Оркнейском острове, в Скара-Брей, о котором уже упоминалось в первой главе, а на территории нынешней Польши, в районе Бискупина, одновременно с первым Римом возникает хорошо спланированный поселок, где все строилось совместно и одновременно: оборонительная стена, деревянные помосты на сваях, сблокированные однокомнатные (но с большими сенями) «квартиры» – прообраз «террас», которые англичане изобретут лишь через две с половиной тысячи лет заново.

Точная хронология еще не установлена, но во всяком случае не позже X века н. э. в Северной Америке начинают сооружаться огромные дома-поселки индейцев пуэбло (на нашей иллюстрации), которые столь полно и столь точно моделируют «террасы» нашего времени, что современных нам архитекторов спасает от обвинения в плагиате лишь то, что они об этих постройках до самого последнего времени ничего толком не знали. Здесь в один комплекс объединено не только множество отдельных «квартир» из нескольких комнат каждая, но объединены жилые помещения, склады и мастерские, а на некотором удалении от жилья, но в пределах дома-поселка, устроены и «клубы» – залы собраний для мужчин, служившие одновременно и храмами.

И все же внешнее сходство, разумеется, сугубо обманчиво: лишь необходимость совместной защиты, совместных работ по прокладке каналов в засушливых местах да древние, получившие религиозную окраску традиции заставляли людей воспроизводить такого рода коллективные жилища. Лишь в позднем Риме эпохи империи возникают условия, во множестве деталей предвосхитившие ту логику возведения высоких многоквартирных домов, которая вновь вступила в свои права лишь в период бурного развития капиталистического города. Витрувий, книгам об архитектуре которого мы обязаны значительной частью точных зна.-ний об античном строительстве, записывал в те годы (время Октавиана Августа и строительная «горячка» едва только начинается):

«Государственные законы не разрешают, чтобы стены, примыкающие к общему владению, выводились толщиной более полутора футов… А кирпичные стены, только если они выведены в два или три кирпича, а не при полуторафутовой толщине, могут выдержать больше одного этажа. При настоящей же значительности Рима и бесконечном количестве граждан имеется необходимость в бесчисленных жилых помещениях. Поэтому, раз одноэтажные постройки не в состоянии вместить такое множество жителей Рима, пришлось тем самым прибегнуть к помощи увеличения высоты зданий. Таким образом, надстройками из каменных столбов, кладкою из обожженного кирпича, бутовыми стенами и возведением нескольких этажей достигают величайших выгод при распределении комнат. Итак, путем увеличения площади посредством высоких стен и этажей римский народ вполне обеспечен отличными жилыми помещениями».

Технологический оптимизм Витрувия не оправдался. Действительно, Рим в значительной степени оказался застроен многоэтажными (до семи этажей) громадами, получившими наименование «инсулы», то есть острова, так как каждый такой дом полностью занимал собой квартал между соседними улочками. Сама идея была не так уж дурна: как и полтора тысячелетия спустя, первые этажи были заняты большими и просторными квартирами, куда подавалась по металлическим трубам проточная вода; для остальных обитателей устроены были украшенные мозаиками публичные туалеты с дворовой стороны дома, на первом его этаже. Чем выше, тем беднее квартиросъемщики, по обе стороны темного внутреннего коридора двери вели в квартиры из нескольких смежных комнат, а на самом верху – в отдельные клетушки для бедноты. Основная проблема заключалась в том, что в силу вступал закон наибольшей выгоды для крупных собственников, и вот столетием спустя восторги Витрувия сменяются в стихах Ювенала типичнейшими нареканиями:

«Гот, кто в Пренесте холодной живет, в лежащих средь горных,

Лесом покрытых кряжей, Вольсиниях, Габиях сельских,

Там, где высокого Тибура склон, – никогда не боится.

Как бы не рухнул дом, а мы населяем столицу

Всю среди тонких подпор, которыми держит обвалы

Домоправитель; прикрыв зияние трещин давнишних,

Нам предлагают спокойно спать в нависших руинах.

Жить-то надо бы там, где нет ни пожаров, ни страхов…

Если с самых низов поднялась тревога у лестниц,

После всех погорит живущий под самою крышей,

Где черепицы одни, где мирно несутся голубки».

Документы о пожарах и обрушениях «инсул» убеждают в том, что в этом случае Ювенал ничего не преувеличил. Обработав весьма значительный материал, тонкий исследователь жизни в Древнем Риме Г. С. Кна-бе недавно записал: «Застроенный участок – квартал по фронту, квартал в глубину – заполнялся обиталищами, соединенными собой таким количеством переходов, внутри и по балконам, подразделенным на такое количество сдаваемых внаем лавок, квартир, арендаторы которых сдавали площадь еще и от себя, что границы изначальных домусов и инсул во многом стирались, и весь участок превращался в некоторое подобие улья». При всех различиях в образе жизни похожая картина возобновлялась вновь и вновь – в густо населенных посадах средневековых русских городов (только не выше трех этажей), где множество «дворников» запутывало картину чрезвычайно, в европейских городах XVII – XVIII веков, в старом Тбилиси, где ситуация радикально изменилась только после коренной реконструкции в наши дни…

Ко всем подобным ситуациям по-прежнему идеально приложимы другие стихи того же Ювенала:

«Большая часть больных умирает здесь от бессониц;

Полный упадок сил производит негодная пища,

Давит желудочный жар. А в каких столичных квартирах

Можно заснуть? Ведь спится у нас лишь за крупные деньги.

Вот потому и болезнь; телеги едут по узким

Улиц извивам, и брань слышна у стоящих обозов…

Много других по ночам опасностей разнообразных:

Как далеко до вершины крыш, – а с них черепица

Бьет тебя по голове! Как часто из окон открытых

Вазы осколки летят и, всей тяжестью брякнувшись оземь,

Всю мостовую сорят…» и т. д. и т. п.

Упадок городской жизни в V – X веках позволил надолго забыть про этот вид повседневных опасностей – как известно, хватало других: на востоке Европы города разорялись кочевниками и междуусобными войнами; на западе – сначала кочевниками, затем арабами, грозившими одно время и Риму и Парижу, затем норманнами. С X века городская жизнь входит в относительно нормальную колею, но хотя сдача части дома внаем была почти повсеместной практикой, идея многоквартирного дома воскрешается вновь лишь к концу XVIII столетия.

Вплоть до конца прошлого века, когда антисанитарные условия в капиталистическом городе стали, наконец, объектом социальной критики и начались некоторые городские реформы, направленные на устранение самых разительных зол, никому, разумеется, и в голову не приходило сопоставлять новейший по тому времени опыт с историческим. Скорее писатели и художники, чем официальная тогдашняя наука, принялись за анализ и сопоставление, и тогда вдруг выяснилось, что на гравюрах с картин Уильяма Хогарта (XVII век) отображена действительность, уже описанная некогда Ювеналом. Фактическая эволюция многоэтажного жилища шла совершенно самостоятельно, отталкиваясь одновременно от трех, очень разнившихся между собой оснований. С одной стороны, это были постоялые дворы и гостиницы, история которых – если забыть о римской эпохе – восходит к средневековью с характерным для него перемещением огромных масс паломников; с другой – всевозможные общежития (школьников, студентов, рабочих, у которых при двенадцати-, а то и четырнадцатичасовом рабочем дне недоставало ни времени, ни сил добираться до далекого дома, часто расположенного в деревне поодаль). От этих двух корней ведет начало тип «дом с обслуживанием», развитие которого продолжается по сей день. Третьим же исходным основанием послужил стихийный процесс перерождения изначально «семейного» большого дома в «доходный дом», поскольку все большее число помещений сдавалось жильцам при периодическом возобновлении контракта.

Если «дом с обслуживанием» (так называемый бординг-хауз в наиболее разработанной английской его модели 80-х годов прошлого века) практически всегда нуждался в тщательном профессиональном проектировании, нередко носившем поисковый характер, то это означало одно: без помощи мецената задачу решить было нельзя. И действительно, отдельные богатые «прогрессисты» или крупные филантропические общества по всей Европе финансировали такого рода эксперименты. Так, к 1885 году относится реализованный в графстве Дорсет проект архитектора Эдварда Прайора, где наряду с комнатами на одного и двух жильцов в состав сооружения вошли общие гостиные-читальни, курительные, столовые, прачечная и т. п. В России необходимого мецената не находилось, на что сетовали из десятилетия в десятилетие публицисты. В 1895 году «комиссия по изучению вопроса о дешевых квартирах», избранная так называемыми городскими попечителями Москвы, обратилась, наконец, в Московское архитектурное общество, которое, в свою очередь, создало комиссию во главе с замечательным зодчим К. М. Быковским. Уже эта комиссия выработала «предварительную программу для типа домов с дешевыми квартирами; при этом было решено объявить среди членов Общества конкурс на составление по выработанной программе эскизов домов для бедных и премией за лучшие проекты назначить жетоны»…

Единственным практическим результатом немалой работы стало, в конце концов, строительство по конкурсным проектам двух крупных кооперативных комплексов страхового общества «Россия» в Москве и Петербурге (на нашей иллюстрации) с квартирами для лиц среднего и малого дохода, но никак не для бедных в том реальном смысле слова, который имели в виду члены Московского архитектурного общества.

Совсем иначе развивалась «карьера» доходного дома. Во всем мире она проходила в две стадии: сначала – это расширение и надстройка старого частного дома, позже – строительство специально спроектированного здания, структура которого должна была обеспечить домовладельцу наивысший возможный доход с каждого квадратного метра участка, тем более что цена этой единицы площади в центральных ядрах городов росла непрерывно. Поскольку процесс повсеместно был почти одинаков, интереснее рассмотреть его на российском материале. Из бесчисленных примеров, характерных для интенсивно разраставшегося Петербурга (Москва стала расти ввысь позже, тогда как все население Киева, например, составило в середине XIX века 62,5 тысячи человек), выберем несколько особенно любопытных.

40. Ратуша. Две стадии эволюции. XIV и XV века. Росток, ГДР. Фасад

Формирование центральных рыночных площадей средневековых городов Европы заставило горожан осознать, что фасад здания принадлежит не только владельцу, но и всему городу.

На этих рисунках можно хорошо увидеть процесс, характерный и для «жилых фасадов» площадей. Пунктиром на верхней схеме показаны очертания крыш за первоначальным фасадом Ратуши, перестроенной из двух соседних домов (еще два жилых дома видны справа). Накладной фасад со ступенчатыми «щипцами» отвечает не внутренней структуре здания, а масштабу площади, на которую оно обращено, и ее символической роли.

На нижней схеме видно окончательное решение фасада – здание Ратуши «поглотило» жилые дома по соседству, объединено аркадой понизу (такие аркады обычно опоясывают всю площадь, обеспечивая покупателям и прохожим укрытие от непогоды) и украшено новым накладным фасадом. Здесь не показана промежуточная стадия, когда сплошной аркады еще не было, соседний дом оставался жилым, но все уже было прикрыто общим накладным фасадом поверху, но более скромным, с четырьмя островерхими башенками. Окончательная форма фасада отнюдь не произвольна – жители Ростока в XV веке сложили песенку о своем городе, где говорится о семи шатрах собора, семи улицах, ведущих к Рынку, семи мостах, семи колоколах, семи старых елях и… семи башенках Ратуши

Вот, скажем, квартал между улицей Герцена и Мойкой занят зданием, парадный фасад которого выходит на Невский проспект. Сейчас, после реконструкции, здесь открылись «Литературное кафе» и букинистический магазин, а полтора века назад здесь была знаменитая в Петербурге кондитерская Вольфа и

Беранже, где секундант поджидал Пушкина в роковой день дуэли. До конца XVIII века на участке этого дома стоял небольшой, окрашенный зеленой краской домик, где столь же рассеянный, сколь и ученый немец содержал модную и потому дорогую аптеку. В первые годы XIX века участок был куплен купцом Котоминым, который и построил во весь квартал четырехэтажный дом «покоем» – одно из самых первых доходных зданий. Архитектор нам, к сожалению, не известен, хотя работу его оценили сразу же, коль скоро фасад дома был помещен в альбоме «Планов, фасадов и разрезов примечательных зданий Петербурга», изданном в 1826 году. До нашего времени здание дошло с существенными, ухудшившими его переделками середины прошлого века, но во всяком случае очевидно, что доходным домом оно именовалось не напрасно – в 1823 году Котомин, дела которого пошатнулись, предлагал продать дом за полмиллиона рублей, указывая при этом, что ежегодный доход от сдачи квартир составлял 58 тысяч рублей, огромную тогда сумму.

Не следует думать, что основной доход приносили владельцу наиболее роскошные квартиры второго этажа, именовавшегося еще долго «бельэтажем». Всякий доходный дом имел сложную структуру, где комфорт и соответственно квартирная плата уменьшались и снизу вверх, и от парадного фасада вглубь. Знатные и богатые квартиросъемщики были нужны владельцу, чтобы привлечь среднесостоятельных жильцов, но почти половину дохода он получал от беднейших жильцов, населявших «зады» столь эффектного парадным своим фасадом сооружения.

Если поэт Федор Иванович Тютчев много лет жил хотя и на верхнем этаже одного из бывших домов Лазаревых (Невский проспект, № 42), но с лицевой стороны, то еще никому не известный чиновник и начинающий литератор Николай Васильевич Гоголь двумя десятилетиями раньше ютился в знаменитом тогда доме Зверкова. Коммерции советник, купец и ростовщик И. Д. Зверков построил этот громадный, первый в России пятиэтажный дом в 1827 году. Еще в процессе строительства дом привлекал всеобщее внимание, коль скоро «Санкт-Петербургские Ведомости» и «Отечественные записки» писали о нем в 1826 году как об огромнейшем из всех частных домов.

41. Ж. Жентилатр (1578 -?). Фасад жилого дома. Франция. Начало XVII века

Художественные принципы архитектуры Ренессанса, распространяясь на всю Европу, раньше всего отразились в архитектурном решении дворцов. Потребовалось около ста лет, чтобы новая мода коснулась зданий богатых горожан.

Рисунок (воспроизведена половина строго симметричного фасада) заимствован из альбома малоизвестного архитектора Жака Жентилатра. Проект, по-видимому не реализованный, ярко отражает новый, «книжный» этап архитектуры жилища. Высокая кровля характерна для всей архитектуры французского Ренессанса, сохранившего верность этому элементу готического прошлого. Большие окна характерны для голландских образцов. Сильный «руст» обрамления проемов и фиксации угла здания, полукруглый «тимпан» с гербом и венчающая его несколько неожиданная «беседка», чередование разной формы обрамления мансардных окон – все это заимствовано и произвольно соединено. Источником для декора фасада с очевидностью послужили уже не итальянские альбомы образцов (наиболее популярны были тома альбомов Себастьяно Серлио, изданные впервые в 1537 – 1540 годах), а французские, подражательные: Жака Андруэ дю Серсо (1520 – 1584).

В первые годы нашего столетия новый домовладелец надстроил этот «громаднейший» дом еще двумя этажами, и он по сей день солидной массой возвышается на набережной канала Грибоедова, но и во времена Гоголя здание высилось над прочими домами как слон. Строго говоря, Гоголь здесь не жил, но на квартире своего друга А. С. Данилевского он проводил больше времени, чем в собственной комнатке в доме по соседству (причем все время меняя дома в том же районе, так что биографы никак не могут распутать клубок), о которой только раз обронил в письме слова «мой чердак».

Дом Зверкова отлично известен герою «Записок сумасшедшего» Поприщину: «Эка махина! Какого в нем народа не живет: сколько кухарок, сколько приезжих! а нашей братьи чиновников – как собак, один на другом сидит. Там есть и у меня один приятель, которой хорошо играет на трубе. Дамы взошли в пятый этаж…». Однако ни гоголевскому герою, ни, кажется, самому писателю все тайны дома Зверкова не были известны. У этого дома была одна особенность: расположенный неподалеку от торговой Сенной площади, этот дом был заселен множеством купцов. Третий, самый высокий этаж, обращенный на улицу богатыми квартирами, в дворовой своей части был разделен промежуточным перекрытием на два этажа. Там-то, в комнатах высотой чуть более полутора метров, так что нельзя было выпрямиться в полный рост, обитали приказчики, жизнь которых и «дома» оставалась под неусыпным наблюдением хозяев! Ну и, наконец, тот дом на Мойке, где жил и умер Пушкин, построенный купцом Жадимеровским в самом конце XVIII века на остатках каких-то складских помещений с аркадами. Дом принадлежал позже княгине Волконской, матери декабриста, а в квартире Пушкина уже после смерти поэта жило множество разного люда и даже пресловутое Охранное отделение бытовало здесь в первом десятилетии нашего века. Только в советское время квартира была передана Пушкинскому Дому при Академии наук и бережно восстановлена как музей поэта, что дает нам заодно возможность понять, что такое большая квартира, где жил знаменитый при жизни литератор, которому она была не по средствам.

42. Фасад Палаццо Дориа. Генуя, Италия. 1542 (?) год

Этот рисунок воспроизводит (половину, по оси симметрии) лист из альбома, изданного Питером Паулем Рубенсом в 1622 году. Автор обмерного рисунка, выполненного в 1607 году, неизвестен. Великий художник Рубенс неоднократно играл роль посла испанского короля в том числе в Генуе, банки которой финансировали завоевания испанцев в Америке.

Издание альбома под названием «Дворцы Генуи» льстило самолюбию Генуэзской республики, однако Рубенс, несомненно, преследовал цель популяризации итальянской архитектуры жилища в Северной Европе. В 1608 году Рубенс строит в Антверпене собственный дом-мастерскую в «итальянском стиле».

Его альбом оказал значительное влияние на жилое строительство в Голландии и Франции, а в Англии – на формирование английского варианта «предренессансной» архитектуры, подготовившей почву для восприятия новаторских работ Иниго Джонса, Кристофера Рена и Джона Вэнбрю.

Палаццо Дориа – типичный вариант генуэзской манеры, столь разительно отличавшейся от флорентийских или венецианских образцов. Перед нами смешение множества деталей, родом из разных периодов развития Ренессанса: арочки под карнизом перерабатывают готическую традицию, обрамления окон третьего этажа – барокко, обработка углов – маньеризм, центрическая композиция входа – римское барокко