Текст книги "Тореадоры из Васюковки (Повести)"

Автор книги: Всеволод Нестайко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

ТАЙНА ТРЕХ НЕИЗВЕСТНЫХ

Перевел Н. Симаков

Глава I
О ТОМ КАК ПОССОРИЛСЯ ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ С ПАВЛОМ ДЕНИСОВИЧЕМ

Знаете ли вы Павла Денисовича? О нет, вы не знаете Павла Денисовича: чудный, необычный человек Павел Денисович. Добрый, воспитанный, умный. А какой смекалистый! Это ведь он придумал штуковину для расстегивания пуговиц. После ее испытаний Степан Иванович Карафолька три дня не мог сесть.

Прекрасный человек Павел Денисович! Когда он проходит по своей родной Васюковке, все собаки лают от восторга, а куры, гуси и прочая птица почтительно разлетаются в разные стороны, давая ему дорогу.

Прекрасный человек Павел Денисович! Его знают не только в окрестных селах и в районном центре, но даже и в Жмеринке, где он иногда бывает у родичей. А какая рогатка у Павла Денисовича! Бог ты мой, какая рогатка! Николай-чудотворец, святой угодник! Необычайная! Несравненная! Невиданная! Разрази меня гром, если у кого-нибудь в мире найдется еще такая! Кожица – из материнского шлепанца, рогатулька из могучей орешины, а резинка – из футбольной камеры. Катапульта, а не рогатка! Ах ты господи, отчего же у меня нет такой рогатки!

Очень хороший также человек Иван Васильевич – тот самый, что заблудился в кукурузе и вывесил дедовы подштанники на телевизионной антенне.

И собаки точно так же лают, а куры и гуси так же разлетаются в разные стороны, когда Иван Васильевич проходит по селу.

Но Павел Денисович и Иван Васильевич не совсем сходны между собою.

Павел Денисович очень любит вареники с вишней и может скушать их целую миску.

Иван же Васильевич больше всего любит мороженое и как-то отведал за один присест восемь порций.

У Павла Денисовича большие оттопыренные уши.

У Ивана же Васильевича – совсем наоборот. Зато у Ивана Васильевича весь нос и щеки в рыжих веснушках.

Павел Денисович говорит не спеша, растягивая слова.

Иван Васильевич строчит, как из пулемета, – мысли едва поспевают за его словами, а иной раз мысль так и не может угнаться за словом, и летит себе слово с языка Ивана Васильевича этаким легким порхающим мотыльком без всякого смысла.

Но оба – и Павел Денисович, и Иван Васильевич – любят поговорить. И, бывает, сойдясь вместе, наплетут такого, что сами удивятся, замолкнут и некоторое время смотрят друг на друга, хлопая глазами. Но только не было еще случая, чтоб они растерялись и не нашли, как выкрутиться.

Их имена все время на устах у классного руководителя Галины Сидоровны. «Изумительны эти двое, – говорит она, – просто бесподобны! Если я не доживу до нового учебного года, то только из-за их оригинальности».

А как дружили Павел Денисович с Иваном Васильевичем! Боже мой, как дружили! Так могут дружить только великие люди или герои. Друг без друга – ни на шаг. Водой не разольешь!

И вот эти прекрасные люди поссорились. Что там поссорились, – как говорится, горшки побили. Да как! Вдребезги, на мелкие черепки… Не соберешь и не склеишь!

Это было так невероятно, что, если б мне за месяц до того сказали, что Павел Денисович и Иван Васильевич будут проходить по улице, не замечая друг друга, как незнакомые, я просто посмеялся бы над таким человеком. Ведь это никак не укладывалось в моей голове. Но это так. Поверьте мне на слово.

Тем более, что Иван Васильевич (а по-уличному – Ява) – это я сам. А Павел Денисович – мой лучший друг, мой верный и неизменный дружище Павлуша, с которым ой-ой-ой сколько всего пережил я за свои тринадцать лет!

Как же это случилось?.. Ну, видно, придется рассказать все по порядку.

Как-то на большой перемене Павлуша мне говорит:

– Знаешь, давай запишемся в кружок рисования.

– Это зачем? – спрашиваю я удивленно.

– Как «зачем»? Рисовать будем. Интересно же.

– Может, – говорю, – и интересно, кто умеет, а нам-то что?

– Ты же собирался когда-то стать художником!

– Ну и что?

Верно, был момент, когда мне вдруг втемяшилось стать художником. Давно еще, в первом классе. Когда на уроке рисования учитель Анатолий Дмитриевич похвалил меня при всех за то, как я нарисовал курочку Рябу. Но это было случайно. Курочка Ряба осталась первым и последним моим шедевром в живописи. Больше учитель рисования меня никогда не хвалил, да и сам я через несколько дней уже мечтал быть директором кондитерской фабрики. Кстати, как раз тогда выяснилось, что я дальтоник, то есть не различаю зеленого и красного цветов, путаю их. С тех пор все очень любят удивляться этому. Даже мама. Покажут что-нибудь и спрашивают: «Скажи, какого это цвета?» И когда я неверно отвечаю, всплескивают руками: «Ты смотри!.. Ты правда не видишь или прикидываешься?»

Сперва меня это злило, а потом привык. Ну какой из меня художник, если я цветов не различаю! Это все равно, что безголосый певец! И Павлуша, как будто ничего не знает, говорит мне такое. Вот уж честное слово!..

Я смерил его взглядом и спросил с насмешкой:

– А ты что, почувствовал в себе талант?

– При чем тут талант?.. Просто можно было бы… – Павлуша отвернулся и покраснел. – У меня вот, говорят, что-то получается…

– Ах, говорят!.. Ха-ха-ха! Уж я-то знаю, кто это говорит. Она! Ну конечно же, она!

Если бы вы только видели, что это за штучка! Тюлька какая-то, мелочь пузатая. И что он в ней нашел, никак не пойму! Когда ее нет – человек как человек, но стоит ей появиться – враз меняется. Начинает крутиться, на месте не усидит. Смеется каким-то деланным, придурковатым смехом, кричит, всех перебивает, никому слова не дает сказать. И говорить начинает так, будто у него вареник во рту – каким-то сдавленным горловым басом. Наверно, ему кажется, что так он совсем взрослый и мужественный… Смотреть противно! И из-за того, что с ним такое творится, я ее еще больше не терплю.

Ну конечно же, она накрутила его с этим рисованием, Гребенючка! А кто ж еще? Ведь она ходит в изокружок. Даже староста кружка. И воображает себя великим скульптором. Вылепила из пластилина две какие-то фигурки и думает, будто уж бога за бороду схватила. А когда была выставка работ кружковцев, посетители просто смеялись и, разглядывая Гребенючкиного казака на коне, насмешливо спрашивали: «А кто это на собаке едет? А?» (Правда, это я спрашивал, но так оно и было – вылитая собака, а не конь.)

Как-то на одном уроке Павлуша написал ей записочку и, должно быть, что-то там такое изобразил, потому что я сам слышал, как она ему сказала: «А знаешь, у тебя выходит. Ты чувствуешь форму и хорошо передаешь движение». Ишь знаток нашелся! Набралась от Анатолия Дмитриевича всяких научных слов и воображает. А Павлуша рот разинул, уши развесил и верит. Ну, а она видит, что он лопух, и играет с ним, как кошка с мышкой. И тянет его в этот кружок, потому что, наверное, хочет, чтоб он ее портреты рисовал, как Анатолий Дмитриевич.

Наш учитель рисования Анатолий Дмитриевич был без памяти влюблен в Галину Сидоровну. И все время рисовал ее портреты. Все стены в его хате были завешаны портретами Галины Сидоровны. Из-за этих портретов все село знало про его несчастную любовь. Вот и Гребенючка хочет, чтоб и Павлуша так же…

Я уже собирался вывести ее на чистую воду: «Ты думаешь, дурачок, что у тебя есть талант…» – как тут, будто из-под земли, выросла Гребенючка.

– Не слушай его, Павлуша! – закричала она. – Он просто завидует тебе. Вот уж у него точно никаких способностей нет! У него одни хулиганские выходки в голове. Он только и знает… А у тебя способности… Он на тебя плохо действует…

Тут я повернулся к ней и говорю:

– Вот я сейчас как начну действовать по твоему портрету… Будешь тогда тявкать!

А она:

– От тебя только этого и можно ожидать. Хулиган!

– Молчи! – сказал я, замахнувшись.

И тут Павлуша схватил меня за руку:

– Не тронь!

– Что значит – не тронь? Она будет обзываться, а я…

– Обзывайся и ты, а рукам воли не давай! Она же тебя не бьет.

– Пусть бы только попробовала, я бы ее… Да я бы из нее шашлык сделал! Ха! Чтоб какая-то мартышка меня ударила! Ха!

– Она не мартышка, а человек! – басом сказал Павлуша.

– Ах, так! – вскипел я. – Ну и целуйся со своим человеком! Тьфу! – Я вырвал руку, повернулся и пошел прочь.

И еще слышал, как она сказала:

– Вот и хорошо! Хватит тебе под его дудку плясать!

Что он на это ответил, я уже не разобрал.

Глава II
ИЩУ НАПАРНИКА. ГЕНИАЛЬНАЯ ТЕОРИЯ АНТОНЧИКА МАЦИЕВСКОГО. У МЕНЯ ИДЕЯ

Сперва я даже не очень беспокоился. «А, ничего, – думаю, – завтра помиримся».

Мы не раз, бывало, ссорились с Павлушей, но через день-другой кто-нибудь из нас заговаривал, и ссора тут же забывалась. Обычно заговаривал тот, кто был больше виноват. Я считал, что на этот раз больше виноват он. А что?! Во-первых, знает же, что я дальтоник, и лезет со своим рисованием. Во-вторых, поднял на товарища руку. Еще немного – и ударил бы. За что, спрашивается? «Нас на бабу променял», – как поется в известной песне о Стеньке Разине. Так там хоть княжна была персидская, а тут…

И я надеялся, что завтра Павлуша одумается и все будет опять же как в той песне: «И за борт ее бросает в набежавшую волну». Ну, я, конечно, не требовал, чтоб он обязательно ее из лодки в речку выкидывал. Но пусть бы хоть выкинул ее из головы…

Но прошел день, другой, третий… А он все не заговаривал. Он отворачивался точно так же, как и я, и не смотрел в мою сторону. А на четвертый день узнаю, что этот пентюх все же записался в изокружок.

Это уже была измена. Такое я не прощаю. У меня внутри все клокотало, как борщ в горшке. Ах ты перебежчик, предатель несчастный! Бросил меня, дальтоника, а сам подался в художники, в живописцы! Знает же, что я не могу туда, физически не могу. Это все равно что бросить друга на поле боя. Ах ты Иуда, Иуда Завгородний! Только так теперь тебя и буду звать. Ты думаешь, я заплачу? Да? Ну нет, не увидишь ты моих слез! Не увидишь никогда. Думаешь, я без тебя не проживу? Ха! Сначала ты будешь плакать, ты приползешь ко мне и будешь умолять, чтоб я тебя простил! Я ж тебя знаю – ты без меня помрешь от скуки через несколько дней среди этих кисточек, красочек, фанерочек…

И я почувствовал немедленную потребность выкинуть что-нибудь такое, чтоб мир пошатнулся от удивления. Чтоб у этого Иуды от зависти в носу защекотало.

Непременно нужно что-то выкинуть – какую-нибудь штуку. И причем немедленно. Но что? Запустить что-нибудь в небо? Было.

Запускали уже с этим Иудой на бумажном змее кувшин со сметаной.

Поймать что-нибудь такое и… Тоже было.

Поймали как-то с Павлушей, то есть с Иудой, в лесу совенка и выпустили во время лекции… Вот ведь! Когда не нужно, так разных этих идей всегда, что называется, целая торба, а когда нужно, то хоть лбом в стену бейся…

Кроме того, нужен напарник. Без напарника, одному, отмочить что-нибудь сногсшибательное не так-то легко, а во-вторых, неинтересно. И я пошел на выгон к ребятам.

Они сидели кружком и разговаривали о чем-то страшном.

Я молча подсел к ним.

– Надо купить, не торгуясь, на базаре котелок, – зловещим голосом говорил Вася Деркач. – Только обязательно не торгуясь: сколько бы за него ни запросили – тут же покупать. Так вот, взять такой неторгованный котелок и сделать в дне маленькую дырочку. Поймать летучую мышь. Пойти в лес в полночь. Найти муравейник. Положить туда летучую мышь. Накрыть котелком. И сразу быстро уходить, не оглядываясь, а то летучая мышь начнет дико кричать… На другой день, тоже в полночь, пойти на это же место, поднять котелок… Там будут только косточки от летучей мыши. Разгрести их палкой. Найти одну такую, что похожа на вилку, а другую – как крючок… И вот если ты хочешь, чтобы какой-нибудь человек от тебя отцепился, то его нужно тихонько тронуть этой вилкой. А если хочешь привлечь, то нужно зацепить крючком…

«Не иначе, как Гребенючка, сатана, зацепила Павлушу таким вот крючком, а от меня оттолкнула вилкой», – подумал я.

– Брехня! – пренебрежительно хмыкнул Карафолька.

– Чего ж ты не оттолкнешь математичку, чтоб она к тебе не цеплялась и двоек не ставила?

Ребята засмеялись.

– Легче всего сказать «брехня», – надулся Вася Деркач. – Ведь ты же не проверял?

– Да что там проверять! Ты бы еще учил нас, как чертей ловить или призраков. Неандерталец! Это все пережитки! – сказал Коля Кагарлицкий.

Вася Деркач был такой темный… ну прямо, как… гудрон. А все под влиянием своей двоюродной бабушки. Эта бабушка, бабка Мокрина, была страшно религиозной и суеверной. Она олицетворяла в нашей Васюковке темные силы невежества. Так говорили про нее лекторы. И в каждой антирелигиозной беседе приводили ее как пример пережитков прошлого.

– А все-таки эти привидения как-то, знаете… – проговорил Антончик Мациевский.

Вчера в клубе показывали чешский фильм «Призрак замка Морресвилл», фильм-комедия, но привидений и всякой чертовщины там столько, что в зале все время охали и ахали. После таких фильмов обычно тянет поговорить о страшном. И хочется показать, что для тебя всякие там ужасы – тьфу, чепуха, да и только.

– Вообще в наш космический и атомный век все эти привидения в замках – чепуха на постном масле, – снова отозвался Коля Кагарлицкий. – Наука это объясняет элементарно…

«С таким, конечно, никакую штуку не выкинешь, – подумал я. – Дюже грамотный».

– С одной стороны, конечно… Квантовая механика… Лазеры… – брякнул Вася Деркач и, опустив глаза, покраснел.

Балда! Понятия не имеет, что такое квантовая механика, что такое эти лазеры, а туда же!

Ну, с этим тоже каши не сваришь.

– А главное – кибернетика, – авторитетно заявил Степа Карафолька. – Наука сейчас на грани создания электронного мозга – машины, которая полностью заменит разум человека.

«Тебя первого нужно было бы заменить какой-нибудь машиной, чтоб не воображал! – подумал я. – Если бы мне даже сто миллионов давали, я б его в напарники не взял».

– А все-таки… – несмело повторил Антончик Мациевский. – Кибернетика… Лазеры-шмазеры… Я понимаю… Но… Вот вы мне скажите, что с человеком делается после смерти? Вот жил-жил человек, все чувствовал, думал, мечтал… И вдруг умер и – нет… Нет ничего! Вот как это может быть, чтоб не было ничего? Должно же что-то быть. Вот даже по закону физики. Ничего из ничего не возникает. Ничто без следа не исчезает, а просто переходит в другую форму… Закон Ломоносова. Железно! Так что ж, каждый из вас верит, что он умрет и ничего от него не останется? Ничего и никогда он не будет чувствовать, думать? Вот скажите мне! Только честно!

– А ну тебя, пришибленный, с твоими дурацкими разговорами! Нашел о чем говорить – о смерти!

– Тьфу! Замолчи! – возмущенно замахал на него руками Карафолька.

Наш отличник Степа Карафолька не терпел, просто не выносил таких разговоров. Очень уж он дрожал за свое здоровье. Даже когда чихал, то всегда сам себе говорил тихонько: «Будь здоров, Степан!» И разговоры о смерти, наверно, считал небезопасными для себя – как будто тот, кто говорит, уже самим разговором мог накликать на него несчастье и помешать долголетию.

Но Антончик на Карафолькины проклятия особого внимания не обратил.

– Нет, правда, – сказал он. – Вот если по закону физики ничто не исчезает, то почему не могут мысли там… чувства… ну, все, что называют душой… перейти после смерти в привидение?

Все разинули рты и переглянулись.

– Я читал, что вот в Англии привидения стоят на учете, – продолжал Антончик. – Точно. Сам читал в журнале «За рубежом». И в самом Лондоне и в других городах. Живут они в древних замках и регулярно появляются. Вот как это объяснить? А?

– Так то ж… то ж при капитализме, – возразил Коля Кагарлицкий. – Они и в бога верят. Так что ж из этого?!

– Да! А вот легенда про Горбушину могилу, – не сдавался Антончик. – Живет же она у нас в народе. Сколько уж лет… Лет триста, не меньше. И говорят ведь, что видели люди, и не раз…

И тут меня будто ударили. Вот!

– Ребята! Идея! – сказал я. – Чем так языком трепать, предлагаю проверить легенду про Горбушину могилу. Собственными глазами убедиться, правду или нет говорят. Пойти ночью в пятницу и проверить.

Все снова разинули рты и переглянулись. Эту легенду про Горбушину могилу знал каждый с малолетства.

Глава III
ЛЕГЕНДА О ГОРБУШИНОЙ МОГИЛЕ

Страшная это была легенда. Будто бы давным-давно, еще во времена казачества, возвращаясь из турецкого похода, возле нашего села в долине разбили свой стан запорожцы под командой сотника Горбуши. И случилась тогда удивительная история. Неожиданно исчез ночью мешок золотых червонцев, вся казна казачья, все драгоценности, все трофеи, взятые в трудном походе. Хранителем казны у запорожцев был старый казак Богдан Захарко. Сотник Горбуша обвинил его в краже. И как ни клялся старый Захарко, как ни божился, призывая в свидетели всех святых, что не виновен, но доказать ничего не мог. И приказал сотник Горбуша казнить Захарко. Отрубили казаку седую голову. И на том же месте похоронили. А сотня двинулась дальше, на Запорожье.

Прошло время, сотник Горбуша возвратился в эти места и купил там землю, заложил имение, построил дворец. И стал жить пан паном – денег у него было, что навозу. Он швырял их на ветер, ежедневно пируя и гуляя с соседями. Ведь это он сам украл тогда сокровища запорожцев и закопал темной ночью в долине под ивой…

Но не принесли счастья сотнику Горбуше краденые казацкие червонцы. Не прошло ему безнаказанно злодейство. Темными ненастными ночами стал являться ему призрак невинно казненного старого Захарко. В длинной белой рубахе, без головы, подходил он к Горбушиной кровати и наклонялся, протягивая руки, то ли угрожая, то ли прося о чем-то. И так страшен был этот безголовый призрак, что Горбуша вскакивал с кровати и бежал куда глаза глядят, пока не падал обессиленный. Наутро его находили где-нибудь далеко в степи исцарапанного, окровавленного, едва живого.

И приказал Горбуша раскопать Захаркову могилу, спалить останки, а пеплом выстрелить из пушки, развеять его по ветру! Надеялся, что это избавит его от ужасных ночных видений, отгонит прочь дух Захарко. Начали раскапывать могилу. Раскопали – голова Захарко есть, а тела нет. Побледнел, как полотно, сотник Горбуша, аж задрожал весь. «Копайте, – кричит. – Копайте, пока не найдете!»

Семь дней и ночей без перерыва копали сотниковы слуги. Выкопали огромную яму, метров сто в ширину и двести в длину. Но тела старого казначея так и не нашли. А на седьмую ночь вдруг дно ямы разверзлось, забил источник, и сделалось озеро, которое и стало называться – Захарково.

Еще пуще после этого помрачнел сотник Горбуша, одичал совсем, еще больше пил, заливая вином страх в своем сердце. Но темными грозовыми ночами все так же являлся ему безголовый призрак и протягивал руки. И Горбуша срывался и бежал куда глаза глядят. И как-то раз после такой ночи на берегу Захаркова озера под ивой, где когда-то закопал Горбуша краденые сокровища, слуги нашли его мертвого и… без головы. Опознали сотника только по рубашке да по шраму на плече от турецкой сабли. А голову, как ни искали, нигде найти не могли. Так его без головы и похоронили. И поставили над могилой часовню. А немного погодя как-то сама собой загорелась усадьба сотника Горбуши и сгорела дотла. Женат он не был и никаких родичей не имел, и поэтому земля его отошла в казну. И осталась от Горбуши только вот эта часовня. Одиноко стоит она среди поросших травой могил, – ветхая, замшелая кирпичная часовня с прорезанными еще, наверное, лет двести назад узкими оконцами, с полуоткрытыми проржавевшими железными дверцами, которые уже ни закрыть, ни открыть – на полметра вросли в землю… И когда начинает смеркаться, возле часовни уже не увидишь живой души. Люди обходят ее за версту. Говорят, что это место нечисто. Будто бы в каждую пятницу (потому что как раз в пятницу был казнен Захарко) ровно в полночь являлся возле часовни белый призрак без головы. То приходил к Горбуше старый казначей напомнить о себе. И из-под земли слышался стон и приглушенный крик ужаса. Горбуша и в могиле не знал покоя, мучился, искупая свой грех.

Но считалось, что увидеть призрак может не каждый. Только если ты что-нибудь украл и придешь после этого в пятницу в полночь к часовне, тогда тебе явится призрак, говорили люди.

Ну, а из-за того, что таких дураков немного, которые бы после кражи бежали ночью на кладбище повидаться с призраком, то живых очевидцев мы не знали. Только слышали россказни, что кто-то когда-то видел: или чей-то прабабушкин свояк, или прапрадедушкин кум.

Глава IV
БЕРУ В НАПАРНИКИ АНТОНЧИКА МАЦИЕВСКОГО. КРАЖА АППАРАТА. В РАЗВЕДКУ НА КЛАДБИЩЕ

– Ну, так что? Боитесь? Г-герои! – презрительно глянул я на ребят.

– А иди ты!.. Да ну тебя!.. Тоже мне! – загомонили все.

– Это ж еще и украсть что-то надо, а то ведь…

– А что? И украсть! – не колеблясь, сказал я. – Раз для науки нужно – можно и украсть. А что? Вы понимаете, если выяснится, что Антончик прав и что душа по закону физики превращается в призрак, – что тогда будет… Переворот в науке!

– Да что ты мелешь! – отозвался Карафолька. – Какой переворот? В какой науке? Если тебе с перепугу что-то померещится, пригрезится, как ты докажешь?

– Как? Да сфотографирую!

Эта мысль мелькнула в моей голове так неожиданно, что я и сам удивился.

– А что? А что? – загорелся я. – Если призрак и вправду существует, то он должен выйти на фото. Обязательно.

– А что?.. Вот, наверно, так и нужно… А? – неуверенно сказал Антончик.

– Дурило! Из тебя философ – что из гнилой пакли кнут! – оборвал его Карафолька. – Если б можно было сфотографировать привидение, так это давно бы уж сделали.

– Ты думаешь? – упорствуя, сказал я. – Если хочешь знать, великие открытия всегда совершались неожиданно для современников. И эти чудики современники сперва всегда смеялись над гениальными Ньютонами и Эдисонами, а потом удивлялись, как же это все просто и как это они раньше сами не додумались.

– Ой, держите меня, а то упаду! – не своим голосом закричал Карафолька. – Эдисон нашелся! Переэкзаменовщик задрипанный! Скажи лучше, сколько будет дважды два.

Ребята засмеялись.

– Смейтесь, смейтесь! Смех полезен для здоровья! – спокойно сказал я. – Слушай, Антончик… раз они такие… давай с тобой вдвоем. А? Ты, я вижу, все-таки хлопец что надо! С тобой можно в разведку идти! А они… – Я махнул рукой.

Антончик покраснел от удовольствия. Несколько дней назад, когда мы еще не поссорились с Павлушей, он был «тюлька маринованная», потому что не прошел по перилам мостика, как это делали мы с Павлушей.

– Идем! – кивнул я Антончику. – Они еще пожалеют…

Карафолька насмешливо закричал нам вслед:

– Только пусть вам призрак автограф на портрете поставит, а то наука не поверит! Ха-ха-ха!

И ребята снова захохотали.

Но сбить меня с панталыку им не удалось. Я вошел в раж и уже горячо верил в успех нашего дела.

Когда, отойдя немного, Антончик не очень уверенно спросил: «Ты что, серьезно хочешь сфотографировать привидение?» – я с таким жаром начал его убеждать, как это все здорово у нас получится, будто не он, а я сам придумал теорию превращения по закону физики человеческой души в привидение. Антончик слушал-слушал, кивал головой, поддакивал, а потом скривился и сказал:

– Ничего все-таки не выйдет. Это ведь аппарат нужен не простой, а такой… Какой-нибудь специальный. Чтоб ночью снимал. Моя «Смена» не возьмет.

Я вскипел.

– Ах ты, т-т… – хотел сказать, по привычке, «тюлька маринованная», но вовремя смекнул, что сразу же потеряю напарника, и сказал: – Г-герой! Тоже мне! Просто хороший аппарат нужен. «Киев» или вроде этого.

– А где взять?

– Как – где? Украсть, конечно!

Антончик даже споткнулся:

– Ты что?!

– Все равно ведь нужно что-то украсть. Чтобы призрак явился. Так украдем фотоаппарат.

– Да ну еще!.. Можно где-нибудь пару яблок стянуть, кавун или еще что-нибудь, – в крайнем случае по шее надают, а за фотоаппарат еще в тюрьму посадят.

– Да мы же потом вернем, чего ты?

– Ну да! А как сцапают! Доказывай тогда, что ты хотел вернуть.

– Дрейфило! Да я один буду красть. Ты только покараулишь.

– А у кого? – уже спокойнее спросил Антончик.

– Да у кого же?! У Бардадыма.

– Ну-у… Ты что?! – Продолговатое лицо Антончика еще больше вытянулось. – Тот как сцапает – руки-ноги повыдергает, точно!

Я и сам знал, Гришка Бардадым, двухметровый верзила-десятиклассник, кулаком забивал гвозди да еще был, как говорится, в кипятке купанный: слово ему скажи – он уже заводится. Его все мальчишки боялись. И вот как раз у него был самый лучший в селе аппарат «Киев» – с телеобъективом, с пленками такой чувствительности, что сам Фарадеевич, наш васюковский Эдисон, говорил, будто этим аппаратом можно снимать даже то, что зарыто в землю. Бардадым увлекался фотографией, его снимки часто печатали в нашей районной газете. Фотоаппаратом своим он страшно гордился и, конечно, очень просто мог за него повыдергать руки-ноги. Но если уж фотографировать призрак, то только Бардадымовым аппаратом. А что до риска… Что ж… это даже хорошо. Уже сама кража аппарата у Бардадыма – не какое-нибудь пустячное дело, и оно наверняка станет известно всем. А мне ведь и нужно, нужно доказать этому лопуху Павлуше, кого он, тютя, променял на какую-то индюшку ощипанную. Чтоб он плакал во-от такими слезищами в свою подушку, чтоб мучился, страдал и каялся. А я в его сторону и не посмотрю. Пусть кается! Пусть! Чтоб знал, как предавать друга. Пусть плачет! Для этого можно и рискнуть.

– Только, наверно, уже на той неделе придется, – с надеждой сказал Антончик. – Ведь сегодня уже как раз пятница, а мы не успеем и украсть, и все остальное… А?

– Сегодня, – твердо сказал я. – Вот прямо сейчас и пойдем.

– Да чего так спешить? Это ведь такое дело… Нужно все обдумать, рассчитать.

– Что там рассчитывать! Пойти и украсть, вот и все. Айда!

Я просто так сказал, не задумываясь. А вышло, будто я наперед все знал, – как в воду глядел. Антончику даже караулить меня не пришлось.

Бардадымово окно было открыто, на стене у окна висел аппарат. Ни в хате, ни во дворе никого не было. Протягивай руку и бери. Я так и сделал. И мы с Антончиком огородами рванули к речке.

– Вот здорово! Ну честное слово! – прямо захлебывался Антончик. – Никто из хлопцев не осмелился, а мы… Да что хлопцы, – никто б во всем селе! Никто бы вообще на свете… А мы… У Бардадыма! Скажи! Вот ведь… Правда? А?

Антончика распирало от гордости.

И тут у речки мы неожиданно увидели Павлушу.

Он сидел на берегу, держал на колене продолговатую фанерку и что-то мазюкал на ней кисточкой.

Увидев его, Антончик метнул на меня взгляд и ощерился:

– Гы-ы! Художник!

Он знал, что мы поссорились, и хотел сделать мне приятное – старался изо всех сил: кричал, кривлялся и пританцовывал! Антончик раньше сам дружил с Павлушей. Но после того, как он бросил Павлушу в трудный момент на баштане, когда мы играли в фараона, тот перестал с ним водиться. И теперь Антончик из вредности издевался над Павлушей. Это было мерзко и противно, и не стоило бы его поддерживать. Но я поддержал. И тоже злорадно загоготал. Я, может, и не стал бы гоготать, если бы не эта проклятущая фанерка. Я сразу заметил – то была крышка от посылки. На обратной стороне ее черной краской был написан адрес:

Село Васюковка, ул. Гагарина, 7 Гребенюк С. И.

Сердце мое так и забилось. Ну, всё! Эх, ты! На Гребенючкиной фанерке рисуешь. На семейной, так сказать, фанерочке. От посылки, которую им прислала какая-нибудь ихняя тетя Мотя. Так вот же тебе:

– Ха-ха-ха-ха!!!

Он посмотрел на меня долгим взглядом, и столько в этом взгляде было укора и горечи, что мне даже… даже…

А ничего мне не «даже»! Можешь себе смотреть сколько хочешь! И можешь рисовать на Гребенючкиных фанерках сколько влезет, и можешь вообще… Но скоро ты узнаешь!

Я крепче прижал под рубашкой Бардадымов «Киев». Скоро…

– Ты тут, художник, краски переводишь, а мы…

– Цыц! – с досадой перебил я его. – Идем быстрей.

– Да-да, ведь приготовиться нужно… Такая операция! – многозначительно подмигнул Антончик – и не мне, а Павлуше. Вот трепло! А в общем, пусть помучается. Он ведь любопытный – страх! Уж я-то его знаю!

С каменным лицом я прошел мимо Павлуши, даже не взглянув на его фанерку, хотя меня так и подмывало посмотреть, что же он там намалевал. Но на какой-то миг я все-таки скосил глаза и успел заметить, что он рисовал куст и чуть поодаль – лужу. Нашел, что рисовать! Хоть бы уж иву срисовал, с которой мы в речку ныряли. Историческая ива! Я на ней рекорд поставил – с самой вершины в воду сиганул. И этого рекорда никто так и не побил до сих пор! А то – куст… Хотя… может быть, под этим кустом Гребенючка сидела. Его Дульсинея! Ну и провались вместе с нею, со своей Дульсинеей!

Я был так возмущен, что совсем не чувствовал страха от того, что мне может влететь за кражу. Страх пришел лишь тогда, когда, забравшись в кусты, мы с Антончиком начали разглядывать аппарат. Вот это была техника! Ну просто что надо! Я хоть и мало понимал в аппаратах, усек это с первого взгляда. Антончик разбирался в этом деле лучше меня. У него была ученическая «Смена», он делал ею паршивенькие снимки, но воображал себя большим специалистом. Он забрал у меня фотоаппарат, начал крутить его в руках и, словно меня и не было рядом, восторженно бубнил себе под нос:

– Классный аппарат… Автоматическая экспозиция… Оптика. Вот это оптика! А затвор какой удобный! Такой плавный спуск!

Он то и дело прикладывался глазом к аппарату и наводил его то на меня, то за кусты куда-то вдаль. И все время восторженно ахал.

Мне стало противно. Я решился на кражу, рисковал, из меня Бардадым, может, теперь руки-ноги повыдергает, а он тут ахает, распоряжается, да еще и привидение, видно, думает снимать собственноручно. И получается, что он герой, а я так… сбоку припека. На кой мне нужна такая самодеятельность! Нет уж!

– Дай сюда! Снимать буду я! Ты мне все покажешь, что нужно делать, а сниму я сам. Давай!

Антончик нехотя протянул мне фотоаппарат:

– На! Только так сразу не научишься. На это нужно несколько месяцев…

– Может, несколько лет? – ехидно спросил я. – Какой умный! Сам же говорил, что здесь все автоматическое, только наводи и щелкай.

– Да нужно же знать, как наводить, ловить в кадр, как выбирать освещение и многое другое!

– Ага… ловить в кадр? Нам не на фотовыставку. Лишь бы в этом кадре был призрак… И вообще, не заводи меня, а то…

Антончик сразу присмирел и начал показывать мне, как наводить, что поворачивать и как нажимать спуск. Я очень быстро это освоил. И для практики снял Антончика на фоне речки, где паслась на берегу корова. А потом еще крупным планом свою грязную, в цыпках ногу. Больше фотографировать не стал – оставалось всего десять кадров. «А вообще-то и этих вполне хватит, – решил я, – вряд ли привидение станет долго нам позировать. Хорошо, если посчастливится хоть раз щелкнуть».

До ночи я спрятал аппарат в сене на чердаке, и мы с Антончиком пошли на кладбище в разведку. Нужно было выбрать удобное место для наблюдений и определить пути подхода, чтобы не было потом непредвиденных помех и неприятных неожиданностей. Вы же знаете, что ночью на кладбище пугает все: и куст может показаться человеком, и самая обычная кошка – чертом (если сверкнет глазами), а если не знать дороги и нечаянно свалиться в какую-нибудь яму, то и вовсе с ума спятить можно, думая, что в могилу падаешь! Так что разведка тут нужна обязательно.