Текст книги "Своими глазами"

Автор книги: Всеволод Овчинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Гвардейцы в русских мундирах

Белый туристский теплоход «Восточная принцесса» поднимается вверх по реке до места, где находилась древняя столица Таиланда Аютия. В свое время она была культурным и торговым центром Юго-Восточной Азии. Но в 1767 году Аютию захватили бирманцы. Город был сожжен, Погибли по существу все памятники средневекового искусства и архитектуры. После этого столица была перенесена в Бангкок. Обо всем этом можно узнать из туристического буклета еще по дороге. Само же посещение разрушенной столицы, увы, мало что дает. Место, куда привозят экскурсантов, напоминает пожарище. Городские стены, дворцы и храмы Аютии были построены из кирпича. Покрывавшая их штукатурка давно разрушилась от времени и муссонных ливней. Не только кирпичи, но и остатки скреплявшего их раствора выглядят почерневшими, словно опаленными огнем, или пепельно-серыми, как буйволы, пасущиеся на соседних рисовых полях. Среди развалин буйствует тропическая зелень. И все же поездка по реке Чао-Прая поучительна. Она дает представление об особенностях таиландского зодчества. Как-никак в стране насчитывается 25 тысяч буддийских храмов! Наиболее характерной чертой таиландской национальной архитектуры хочется назвать изысканную утонченность. Ей, на мой взгляд, присуще нечто диаметрально противоположное монументальности.

Часто говорят, что таиландская танцовщица напоминает ожившую пагоду. Такое сравнение очень точно: от головного убора в виде башенки до невероятно длинных ногтей, для которых на пальцы надеваются серебряные, изгибающиеся наружу чехольчики. А коли так, можно использовать ту же метафору как бы зеркально: сказать, что в национальной архитектуре видится изысканная утонченность таиландской танцовщицы. Шатровая крыша со вздернутыми вверх концами присуща зодчеству многих азиатских народов. Но в таиландской архитектуре крыши особенно круты, пагоды особенно островерхи, а гребни крыш увенчаны коньками, которые изогнуты, словно ногти на руках таиландских танцовщиц. Все это придает зданиям некую устремленность ввысь, которую я бы назвал «буддийской готикой».

Круто сходящиеся вверх линии острого конуса господствуют и во многих постройках королевского дворца. Они, в частности, характерны для Палаты Нефритового Будды. В архитектурном отношении это буддийский монастырь, только без жилищ для монахов, поскольку его назначение – быть личной молельной короля. Нефритовый Будда восседает как бы на небесной колеснице, которая увенчивает собой золотую башенку. Сам король облачает Нефритового Будду в одежды, соответствующие данному времени года. Эта высоко ценимая таиландскими буддистами статуя была когда-то спрятана от завоевателей и обнаружена лишь много лет спустя.

Одна из построек королевского дворца в Бангкоке резко выделяется среди других. Под типично таиландской крышей с островерхими башенками с удивлением видишь помпезный фасад, щедро декорированный всеми элементами европейской архитектуры конца XIX века. Это, несомненно, симптом влияния внешнего мира. Впрочем, любая торжественная церемония перед королевским дворцом в Бангкоке позволяет заметить и вещи куда более поразительные. Во-первых, королевская гвардия в Таиланде доныне носит форму русских лейб-гусар. Во-вторых, разве не знаменательно, что автором таиландского государственного гимна стал в конце прошлого века русский капельмейстер и композитор Петр Шуровский.

Таиланд, который до 1939 года назывался Сиам, был, по существу, единственным государством в Южной и Юго-Восточной Азии, которому удалось избежать колониального порабощения. Он отстоял свою независимость вопреки натиску европейских колониальных держав: сначала Испании, Португалии, Голландии, затем Англии и Франции. В 1880-х годах английские и французские войска вышли к сиамским границам на всем их протяжении. На севере и западе лежала захваченная англичанами Бирма. На востоке – захваченный французами Индокитай. Лондон и Париж уже договорились разделить Сиам надвое по реке Чао-Прая. В конце XIX века сиамский король Рама V Чулалонгкорн попытался заручиться поддержкой России. Он видел в ней единственную великую державу, не имеющую своекорыстных интересов в Юго-Восточной Азии и способную стать противовесом англо-французскому давлению. В 1897 году Рама V побывал с официальным визитом в Петербурге, а затем подписал с Россией договор о дружбе и торговле, послал туда своего младшего сына учиться военному делу.

В 1911 году, после кончины Рамы V, для участия в коронации Рамы VI в Бангкок на крейсере «Аврора» (том самом, что удостоен вечной стоянки на Неве) в качестве представителя российского императорского дома прибыл великий князь Борис. Его встречал брат наследника принц Чакрабон, безукоризненно владевший русским языком. А его супруга, которая приветствовала гостей из Петербурга в сиамском национальном костюме, тем более не нуждалась в переводчике. Это была Екатерина Ивановна Десницкая, та самая киевская гимназистка, которую (под именем Маруси Весницкой) описал Константин Паустовский в повести «Далекие годы». Девочка, с которой будущий писатель катался на катке, вышла замуж за сиамского принца и уехала с ним в Бангкок.

Екатерине Десницкой действительно выпала удивительная судьба. Рано потеряв родителей, она перебралась из Киева в Петербург и поступила на курсы сестер милосердия. Там ее и повстречал сиамский принц Чакрабон. После обучения в пажеском корпусе он служил в гвардейском гусарском полку. Принц полюбил девушку. Но их знакомство совпало с началом русско-японской войны. Может быть, для того, чтобы проверить чувства друг друга, восемнадцатилетняя Катя добровольно уехала в Маньчжурию, перевязывала раненых в полевом лазарете. Лишь после окончания войны, вернувшись в Петербург с Георгиевским крестом, Екатерина Десницкая приняла предложение принца Чакрабона. Окончив академию Генерального штаба, он в чине полковника русской армии уехал с женой в Бангкок. Так что гвардейцы в Таиланде не случайно носят ту самую гусарскую форму, в которой когда-то повстречал киевскую гимназистку сын сиамского короля.

На берегу Сиамского залива

Автобус мчится по прямой, как стрела, автостраде, мимо рисового жнивья, мимо молодых масличных пальм, рядами растущих на межах, мимо сверкающих, словно занесенных снегом, полей. Это под солнцем выпаривают соль.

Каких-нибудь полтора часа езды от Бангкока, и между золотистыми дюнами вспыхивает полированным нефритом безбрежная водная гладь. Курорт Поттая вырос из захолустного рыбацкого поселка на берегу Сиамского залива. В годы войны во Вьетнаме Поттая служила местом отдыха американских вояк. Но сейчас туристский бизнес достиг тут небывалого размаха. В Поттая ежегодно бывает до полумиллиона иностранных гостей.

Гостиница «Непа лодж», куда меня поместила авиакомпания, копирует приморские отели на Гавайских островах. Дверь номера выходит во внутренний двор с бассейном. Двухэтажное здание отеля с трех сторон опоясывает его буквой «П». Вокруг бассейна выстроились кокосовые пальмы. На каждой табличка с надписью: «Просьба не ставить шезлонг в радиусе одного метра от ствола. При сильном порыве ветра может упасть орех». Вряд ли эти орехи действительно на кого-нибудь падали, но экзотика приятно щекочет нервы. Рядом с табличкой кнопка с надписью «сервис». Стоит ее нажать, как словно из-под земли появляется официант с подносом. Хозяева отеля изрядно постарались, чтобы люди, оказавшиеся на берегу Сиамского залива, не пожалели о деньгах, потраченных на дорогу. Даже стакан кока-колы приносят экзотически упрятанным в ствол бамбука, наполненный толченым льдом. Что уж говорить о таком фирменном блюде, как свежие, только что выловленные в заливе креветки! Их подают в выдолбленной половине ананаса, которую выстилают изнутри листьями салата, а потом заполняют смесью очищенных креветок с ананасовыми кубиками.

Сразу же за террасой виден песок пляжа, на который накатываются морские волны. В заливе, что меня несколько удивило, почти никто не купается. То ли опасаются прибоя, то ли подводных течений.

Зато на пляже много развлечений спортивного характера. Можно покататься на водных лыжах, на доске с парусом. А можно и полетать над заливом. Надевают спасательный пояс, пристегивают стропы уже раскрытого, жесткого, как кринолин, парашюта, и быстроходный катер поднимает человека в воздух, словно бумажного змея. Натягивая стропы то одной, то другой рукой, можно выписывать в воздухе зигзаги, напоминающие лыжный слалом.

Поставив свой шезлонг в тени, исподволь наблюдаю за постояльцами. Прежде всего хочется отметить, что состав туристов, колесящих ныне по свету, коренным образом изменился. Когда-то в этом потоке доминировали немногочисленные, но богатые англичане. Те, кто мог себе позволить уезжать на Рождество из лондонской слякоти куда-нибудь за тридевять земель, например играть в гольф на взгорьях Цейлона.

Сейчас этот английский джентльмен, который на всех широтах следует своим неизменным привычкам и обязательно переодевается к обеду, становится редким исключением в общей массе. В Поттая эту категорию представляла собой, пожалуй, разве что почтенная пара, которая в пять часов вечера с безмолвной торжественностью вкушала на столике у бассейна чай с молоком и сухими галетами.

В 50-60-х годах в потоке туристов, несомненно, главенствовали американцы, а точнее сказать, пожилые американки, очень шумные и эксцентричные. А вот сейчас их все больше оттесняет на задний план новая волна – японцы и немцы. Японцы, как и у себя дома, путешествуют всегда оптом и никогда в розницу. В ресторане они сидят за одним большим столом, заказывают одно и то же и даже в бассейне плавают, как утиный выводок. Среди германских туристов в Таиланде заметно преобладают деловые люди в расцвете сил. Достигнув финансового успеха в 40–45 лет, они ищут сильных ощущений, восточной экзотики – зрелищной, гастрономической и особенно связанной с вечерними развлечениями. Туристским фирмам в этом отношении очень помог нашумевший на Западе эротический фильм «Эммануэль», действие которого происходит именно в Бангкоке.

Бангкокское бюро путешествий умудрилось сделать туристской достопримечательностью даже «Дорогу смерти», при строительстве которой в годы Второй мировой войны погибло около 18 тысяч военнопленных. При этом они воспользовались популярным на Западе фильмом «Мост через реку Квай». Японские оккупанты вознамерились тогда проложить стальную магистраль, которая соединила бы железнодорожные сети Бирмы и Таиланда. Дорогу строили военнопленные – примерно 30 тысяч англичан, 13 тысяч австралийцев, 18 тысяч голландцев и 700 американцев. Строители двигались навстречу друг другу и в 1943 году соединились. Английские самолеты бомбили стройку, и от их бомб часто гибли пленные. Туристам показывают мост через реку Квай, кладбище возле него, а потом на челне с мотором провозят по реке к пещерным буддийским храмам. Пусть одних волнуют ночные клубы, других – воспоминания о минувшей войне. Туристские фирмы готовы откликнуться на любые пожелания и в каждом случае на них заработать.

Снова окидываю взором отель. Под карнизами крыши, опоясывающей двор, висят клетки с попугаями. К натянутой поперек двора проволоке на ремешке пристегнута обезьяна. Время от времени она взбиралась на пальмы и прыгала вниз, раскачиваясь, как на лиане. Какой-то дородный немец попросил жену сфотографировать его рядом с обезьяной. Но когда он подошел поближе, та, ловко извернувшись, сдернула с туриста очки и взобралась на верхушку пальмы. Немец стучал по стволу, делал всякие знаки. Но обезьяна преспокойно лизала очки и вела себя совершенно в соответствии с басней Крылова.

После пяти вечера, когда пришло время пить чай и есть мороженое, во дворике перед бассейном появился слоненок. Его поводырь отнюдь не попрошайничал, не протягивал ладонь за монетками. Он просто продавал бананы тем, кому хотелось покормить слона. И два ведра бананов были проданы мгновенно.

В Поттая находится известный автодром. При осмотре его узнал, что в гонке автомобилей-ветеранов участвовала принцесса Нарисса Чакрабон – внучка Екатерины Десницкой. Она вела машину «ромулус», которая была когда-то куплена ее отцом и в 1936 году выиграла приз в Англии. Тогда на европейских автогонках впервые прозвучал таиландский гимн, как уже было сказано выше, написанный русским капельмейстером и композитором Петром Шуровским.

БИРМА

Золото Шведагона

Для большинства иностранцев Бирма начинается с Рангуна. А попав в бирманскую столицу, просто невозможно не увидеть главную достопримечательность страны – золотой колокол Шведагона. Шведагон значит для Рангуна неизмеримо больше, чем Эйфелева башня для Парижа. Это не просто главный ориентир, заметный отовсюду. Сверкая золотом на фоне густо-синего неба, Шведагон буквально подавляет бирманскую столицу своим величием. Он вызывает больше чем восхищение – священный трепет. И все-таки сравнение с Эйфелевой башней в чем-то правомерно. Самая большая в мире пагода напоминает гигантский колокол с длинной рукояткой сверху. Если бы Эйфелева башня пошире расставила свои стальные ноги, если бы ее четыре грани были окольцованы снаружи концентрическими окружностями и если бы на эти кольца были положены золоченые листы, то получилось бы нечто похожее на Шведагон. Трудно передать словами то впечатление величия и торжества жизни, которое вызывает Шведагон. Его золотой контур неотделим от темно-синего неба, от ярко-белых кучевых облаков. Он неотделим от богатства красок и звуков, которыми даже зимой щедра бирманская земля. Это обилие, даже переизбыток колоритности буквально ошеломляет. Становится понятно, почему бирманцы носят яркие одежды. Иначе и не может быть в стране, где солнце так неистово, где растительность так пышна, где такие яркие цветы и такие пестрые птицы. На этом фестивале красок национальный костюм бирманцев отнюдь не кажется чрезмерно ярким. Шведагон – это целый мир. К подножию пагоды ведут четыре лестницы, защищенные от солнечных лучей навесами. Каждая такая галерея превращена в торжище, в длинный ряд лавочек. Те, что ближе к подножию пагоды, торгуют преимущественно цветами, ароматными свечами, лампадами. Те, что подальше, торгуют и всякого рода сувенирами. Тут же трудятся резчики по дереву, создавая из кусочков тика статуэтки Будды. Тут же готовят пищу, нянчат детей. Кажется, что эта многокрасочная, многозвучная картина жизни специально предназначена для того, чтобы подчеркнуть праздничность приобщения к восьмому чуду света. Пройдя крытую галерею и поднявшись на сто с лишним ступеней, попадаешь на священную дорогу, которая кольцом опоясывает Шведагон.

Белый камень, отполированный тысячами босых ног и политый водой, отражает выстроившиеся вокруг Шведагона пагоды и храмы. По внутренней стороне кольца их 64, по наружной – 72. Все эти храмы и пагоды напоминают молодую поросль вокруг гигантского дуба. Приятно идти босиком по мраморным плитам, ощущать прохладную гладкость камня. (Даже в носках ступать на священную дорогу не разрешается.) Здесь, повторяю, все колоритно – и краски и звуки. Всюду много молящихся, но не чувствуется ни подавленности, ни фанатической одержимости. Здесь, скорее, царит атмосфера веселой ярмарки, народного праздника. Словно какие-то экзотические песни, слышатся крики продавцов воды. Они ходят по священной дороге с коромыслами, пока кто-нибудь из паломников не купит эту воду, чтобы облить ею статую Будды. Это распространенный способ выражать свое религиозное чувство. Всюду много цветов. К их терпкому запаху добавляется аромат ритуальных свечей.

Некоторые храмы, окружающие Шведагон, как бы копируют его колоколообразную форму. Другие больше отвечают нашему представлению о слове «пагода», то есть представляют собой многоярусные башенки. Многие из них украшены резьбой по дереву. Резчики по тику создали здесь свои знаменитые пламенные порталы, характерные для бирманской национальной архитектуры.

Впервые я попал в Рангун, возвращаясь из юго-восточных провинций Китая. Десять лет спустя я увидел золотую башню Шведагона, словно одевшуюся в кокон. Ее окружали строительные леса из бамбуковых жердей. По ним вверх и вниз сновали фигурки людей. Раз в тридцать лет, или, как здесь говорят, при жизни каждого поколения, происходит то, что мне довелось увидеть. Шведагон, будто кружевами, оплетают бамбуковым каркасом.

И тогда каждый желающий может забраться почти на самую вершину гигантской стометровой пагоды и собственноручно добавить золота к ее сверкающей поверхности.

Внизу у каждой из четырех лестниц толпились люди. Служители принимали от верующих пачки денег, выдавая им взамен стопки листков с сусальным золотом. Честно говоря, я тогда не совсем понял, как это делается. Как может золотая пластинка приклеиться к гигантской башне? Потом, путешествуя по Бирме, мы не раз видели статуи, словно потерявшие свои первоначальные очертания. Своими формами они напоминали ледяные скульптуры, которые многократно поливали водой.

Среди множества ярких красок в портрете Бирмы выделяется ослепительный блеск золота. Оно сверкает на крышах храмов и пагод, на статуях буддийских божеств, которые порой выглядят как золотые глыбы.

И вот мне удалось познакомиться с людьми, которые заняты сугубо бирманским ремеслом. Это – мастера превращать золото в столь тонкие пленки, что они трепещут и разлетаются даже от человеческого дыхания. Технология производства сусального золота, как я условно называю эти тончайшие золотые пленки, сохраняется со времен средневековья. Из золота сначала тянут тонкую проволоку. Потом ее расплющивают молотками, превращая в золотую ленту шириной с палец и примерно такой же толщины, как оберточная фольга. Потом эту ленту режут на квадратики и помещают между листами специальной бумаги, сделанной из бамбука. Каждый квадратик золота кладется на середину бумажного листа, с виду похожего на промасленную вощанку для компресса. Затем эти листки складывают один на другой по 96 штук и стягивают стопку ремнями из оленьей кожи. После этого по ней около шести часов колотят молотком, сделанным из твердой породы дерева. Через определенные промежутки времени пачку переворачивают.

Бумага, между которой кладут золотые пластины, отличается поразительной прочностью. Ведь золотой квадратик шириной с палец превращается в почти правильную окружность размером с ладонь, то есть расплющивается по крайней мере в шесть раз. Приготовляют эту бумагу из особого сорта бамбука, который замачивают, очищают от колен, размельчают и долго бьют эту массу деревянными молотками. Когда потом такую массу раскладывают тонким слоем на специальном решете, получается очень стойкая к ударам бумага. Ее можно использовать не один, а несколько раз. После того как золотой квадратик превратился в круг, его снова режут на шесть частей и снова прокладывают их такими же листками бумаги. Операция повторяется второй, а затем и третий раз.

В конце концов золотые кружочки, лежащие на бумаге, становятся настолько тонкими, что трепещут от дыхания человека, находящегося на расстоянии метра.

Трудно даже представить себе, как может существовать подобное производство в условиях влажной бирманской жары. Ведь в помещении, где делается сусальное золото, не только нельзя иметь вентилятор, нельзя даже обмахиваться веером. Когда золотые пластинки становятся наконец достаточно тонкими, их перекладывают на листки уже другой бумаги, похожей на промокательную. Вот эти-то листки, сложенные в пачки по 96 штук, продают верующим как жертвенное золото. Если внутренней стороной такого листка прикоснуться к золоченой статуе или крыше храма, тончайшая пластинка драгоценного металла прилипает к золоту, словно переводная картинка. Прямо сказать, оригинальный способ выкачивать подаяния придумали бирманские буддисты! Ведь благодаря такой пленке каждый верующий может испытать чувство собственной причастности к созданию золотоверхой пагоды. Даже бедняку под силу купить несколько таких золотых листков и сознавать потом, что в огромной сверкающей пагоде есть и малая толика его золота.

Рисовые поля Пегу

Мы едем из Рангуна в Пегу, город в Нижней Бирме, считающийся житницей страны. Сразу же за столицей начинается бескрайняя равнина. Куда ни глянь – до самого горизонта простираются рисовые поля. Но, как ни странно, нигде не видишь ни оросительных каналов, ни водохранилищ. Весь этот золотой ковер, которым покрыта земля, все эти тучные нивы орошаются муссонами. Эти дожди проходят регулярно и как раз в ту пору, когда они больше всего нужны земледельцам. Среди золотистых колосьев выделяются фигуры жнецов. На расстеленных у дороги рогожах темным золотом отливает обмолоченное зерно.

Деревня в Нижней Бирме – это роща среди равнины. Когда подъезжаешь к ней, строений почти не видно. Темнеют лишь кроны деревьев. Дом бирманского крестьянина – типичная избушка на курьих ножках. Пол поднят сваями почти на метр от земли. Стены сплетены из тонкой бамбуковой щепы. Так что весь домик похож на изящную корзину, покрытую камышом. У домов и на полях много кокосовых пальм. Каждое дерево бережно сохраняют. Если уж оно выросло, то потом почти без ухода приносит прибыль В пищу идут не только орехи. В Пегу нас угостили свежим соком кокосовой пальмы, который полагается добывать только ночью. Уже в темноте нужно влезть на вершину пальмы, сделать надрез и подвязать ковшичек, в который часа через два набегает мутноватый белый сок. На вкус он кисло-сладкий, а если постоит до полудня, то становится и довольно хмельным.

На шоссе с раннего утра оживленно. Поднимая клубы пыли, проезжают ветхие автобусы без дверей. Вместо них сзади открытый проем с большой подножкой. Там, держась за поручни, всегда стоят пять или шесть человек – любителей свежего ветерка. Горбатые быки парами тянут одноосные деревянные повозки с длинным дышлом. Но больше всего на дороге пешеходов. Каждый идет в лондже – бирманской юбке и чаще всего босиком. Не без удивления обнаружил, что бирманцы мочатся сидя. Когда мы сделали остановку, чтобы перекурить, я впервые столкнулся с этим бирманским чудом. Потом подумал: а что же тут удивительного? Ведь мужчины тут носят юбки, а юбка не допускает иного положения.

Солнце стремительно движется к зениту. Тени густеют, и еще ослепительнее белеют пагоды, устремившиеся в синее небо. На горизонте громоздятся тяжелые облака.

Снова поля и снова селения. У дороги сооружены навесики. Там стоят глиняные горшки с водой, чтобы прохожие могли напиться. Горшки эти выставляют прежде всего для монахов, которые на рассвете расходятся за подаянием. Их оранжевые одежды всюду бросаются в глаза именно в утренние часы. В левой руке каждый монах держит лаковую миску, а в правой – веер из пальмового листа, чтобы прикрывать бритую голову от солнца. К полудню сборщики подаяний возвращаются в свои монастыри, чтобы единственный раз за день поесть. По утрам и вечерам есть монахам не полагается. На 40 миллионов жителей в Бирме более 300 тысяч монахов.

Приглядываясь издали к путникам на дороге, подумал: как же отличить женщин от мужчин, если те и другие в юбках? Оказалось, что у женщин чаще всего ноша на голове. То ли плетеная корзина, то ли узел с каким-нибудь скарбом. Видел женщину, которая несла на голове связку бамбуковых жердей, которые прогибались почти до самой земли. Повторяю, что эту связку она несла не на плече, а именно на голове.

Главная достопримечательность Пегу – пагода Швемодо. Это самая большая в Бирме статуя лежащего Будды, Показывая ее нам, смотрители храма рассказали, что Пегу когда-то называли Золотым царством, ибо здешние пагоды особенно богаты золотом. Но, скорее всего, Пегу прозвали Золотым царством потому, что вокруг этого древнего города лежат рисовые поля, надежно орошаемые муссонами. А поскольку окрестные крестьяне зажиточны, на храмовых праздниках в Швемодо нет недостатка в щедрых приношениях. Именно к пагоде Швемодо приезжали совершать обряд протыкания ушей наследники бирманских царей. Обряд этот символизирует у бирманцев совершеннолетие.

Статуя лежащего Будды, которой славится Пегу, несколько разочаровала меня. Видимо, потому, что над ней сооружен навес из металлоконструкций и шифера. А это не самый подходящий фон для памятника старины. К тому же здешний Будда выглядит каким-то сусальным – возможно, потому, что его каждый год заново раскрашивают. Зато в целом храмовый комплекс Швемодо отличается от Шведагона как бы большей сдержанностью. Окружающие статую мелкие пагоды не позолочены, а только побелены. Особенно же понравилась мне здесь тишина. Ее нарушает лишь перезвон бронзовых колокольчиков, подвешенных к верхним ярусам пагод. Запомнилась также стекломозаика, которой украшено ложе Будды, а также круглый знак на божественной стопе, символизирующий 108 предыдущих перевоплощений Будды.

Возвращаясь из Пегу в Рангун, вновь думал о древнем названии этого края – Золотое царство. Об этом напоминало и золото тучных рисовых полей, и блеск золоченых пагод. Да, одно золото неотделимо тут от другого. Религия сумела приспособиться к условиям благодатной для земледельца страны, где рисовые поля могут существовать без оросительных каналов. Буддизму в Бирме отнюдь не присущ аскетический фанатизм, характерный для Тибета. Шестилетние мальчики уходят на несколько лет в храм как в приходскую школу. Они становятся монахами, чтобы обучиться грамоте и вновь вернуться к мирской жизни. От верующего требуются лишь пожертвования для монастырей и храмов. Тончайшие пластинки, благодаря которым каждый верующий становится причастным к блистательному облику любого храма, – это удобный способ превращать золото рисовых полей в золото пагод.