Текст книги "Своими глазами"

Автор книги: Всеволод Овчинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Франтишкови-Лазне

Если проехать от Карловых Вар около полусотни километров в сторону границы с ФРГ, попадаешь в пограничный город Хеб. На его ратушной площади Гитлер после присоединения Судетской области к Третьему рейху произнес с балкона речь. Неподалеку от Хеба расположен курорт Франтишкови-Лазне. Его можно назвать полной противоположностью Карлсбаду. Городок с населением всего около четырех тысяч человек поражает тишиной. На главной улице почти не видно автомобилей. Да и пешеходов на удивление мало.

Главная улица и отходящие от нее переулки застроены особняками в стиле чешского барокко. Улица обсажена каштанами. На тротуарах расставлены вазы с цветами. Горшки с геранью видишь повсюду на окнах и на балконах. В полной тишине слышится лишь шелестение фонтанов. Источники во Франтишкови-Лазне холодные. Символом этого курорта служит бронзовая статуя мальчика. Его фигура давно потемнела от времени, ярко блестит лишь пипочка. Главное назначение курорта Франтишкови-Лазне – лечить женщин от бесплодия. Пользоваться двенадцатью здешними источниками, а также лечебными грязями приезжают со всей Европы. И каждая больная считает долгом прикоснуться к заветному месту на статуе Франтишека.

Впрочем, говорят, что, кроме этой бронзовой статуи, в XIX веке были и другие причины, из-за которых лечение от бесплодия во Франтишкови-Лазне обрело международную известность. Неподалеку от городка долгое время была расквартирована кавалерийская часть. И когда ее однажды вздумали переместить, власти курорта очень активно протестовали против этого.

Первый источник во Франтишкови-Лазне был задействован в 1793 году А два года спустя курорт получил свое нынешнее название в честь австрийского императора Франца-Иосифа. Итак, если и стоило съездить во Франтишкови-Лазне, то прежде всего для того, чтобы убедиться, насколько Карловы Вары живописнее, уютнее, веселее.

ФРГ

Гамбург – город и порт

Германия долгое время оставалась для меня белым пятном. Правда, за годы работы в Англии я не раз проезжал через нее в поезде. Но многое ли может увидеть транзитный пассажир из окна вагона? И вот предоставилась возможность принять участие в очередной Бергедорфской встрече [1]1
  Дискуссионный клуб, организованный видным западногерманским промышленником Куртом Кербером в городе Бергедорфе. В клубе с участием видных представителей Запада и Востока обсуждаются важнейшие события современной политической жизни.


[Закрыть]. На сей раз она была назначена в Гамбурге. Шел декабрь. В Москве накануне весь день мела метель. Город занесло снегом. Беспокоились: удастся ли утром взлететь? Но погода прояснилась, и через три часа мы приземлились во Франкфурте-на-Майне.

Аэропорт поразил размерами. Хорошо еще, что его бесконечные переходы снабжены движущимися тротуарами. Дальше мы продолжали путь на аэробусе – широкофюзеляжном самолете совместного западноевропейского производства. Внутри он был похож не на автобус, а на комфортабельный морской паром. В каждом ряду – восемь кресел: по два у окон и еще четыре в центре. По вместимости салон не уступает целому пассажирскому поезду. Перелеты на внутренних рейсах редко превышают пятьдесят минут. Как же обслужить такую уйму людей за столь короткое время?

Запомнилась рациональная организация питания на непродолжительных внутригерманских рейсах. При посадке пассажиры проходят мимо контейнера с расфасованным бортпайком. Хочешь перекусить в полете – берешь пакет. Не хочешь – берешь иллюстрированный журнал (то и другое бесплатно). В пакете была банка простокваши с вареньем, две булочки: одна с сыром, другая с ростбифом, пластмассовый стакан с пакетиками сливок и сахара. Так что стюардессе осталось лишь разнести кофе.

В Гамбурге нас ждали два сюрприза: во-первых, яркое солнце, а во-вторых, снег. Крутые черепичные крыши старинных ганзейских зданий в белом убранстве выглядели как на рождественских открытках. Но вот снежное месиво под ногами отнюдь не улучшало впечатления. Наши спутники твердили, что в Гамбург нужно приезжать летом, когда на здешних озерах плавают лебеди, белеют паруса яхт, а в водной глади отражаются шпили старинных церквей. Город вырос на обоих берегах Эльбы в ста с лишним километрах от ее впадения в Северное море. В этом месте река принимает правый приток – Альстер.

Хотя до Рождества было еще больше недели, уже чувствовалась предновогодняя лихорадка. В ранних сумерках на торговых улицах вспыхнули празднично иллюминированные витрины. Как и в Англии в эту пору, толпы ошалелых покупателей обзаводились подарками для родственников и друзей. По всему чувствовалось, что жители Гамбурга не привыкли к снежной каше под ногами и вообще не имеют обыкновения одеваться по-зимнему. Меховые жакеты и даже демисезонные пальто лишь изредка встречались в толпе. Большинство людей ходили в спортивных куртках, а то и просто в свитерах.

Украшением Гамбурга, разумеется, служит ратуша, добротно построенная ганзейскими купцами. Хороша и церковь Святого Михаила (Михаэлискирхе). Это протестантский храм, впечатляющий своей пуританской строгостью. Однако в целом Гамбург несколько разочаровал тем, что в нем осталось гораздо меньше памятников старины, чем я думал. Город сильно пострадал от бомбардировок в военные годы. Готический собор Святого Николая, частично разрушенный бомбежками, до сих пор стоит в руинах, как напоминание о минувшей войне. Почерневшее каменное кружево его колокольни кажется опаленным пламенем пожарищ. Районы, которые были полностью разрушены и после войны отстроены заново, довольно безлики. В этом отношении Гамбург во многом напоминает английский город Ковентри.

Жизнь города с почти двухмиллионным населением подчинена жизни порта. Он расположен выше устья Эльбы. Поэтому реку приходится постоянно углублять, чтобы сохранять фарватер для крупнотоннажных судов. Пространство между двумя протоками Эльбы заштриховано поперечными каналами. Благодаря этому гамбургский порт имеет большую протяженность причалов. Возле них, словно стада стальных жирафов, толпятся портовые краны.

Главное для Гамбурга – это, конечно, контейнеры. Для них выделен особый участок территории. Словно гигантские тарантулы, несущие под брюхом свою добычу, перемещаются контейнеровозы. Такой погрузчик высотой с трехэтажный дом представляет собой самодвижущийся стальной каркас. Он как бы наезжает на контейнер, подцепляет его за верхние углы какими-то выдвижными крюками, приподнимает и везет куда надо.

В каждом западном порту есть «миля греха», как моряки издавна называют районы сомнительных увеселений. В Гамбурге – это Репербан. Широкая и прямая улица вроде бы никак не отвечает представлению о портовых притонах. Когда-то здесь готовили такелаж для парусных судов. Чтобы сплести хороший канат, нужна прямая улица. Так и родился Репербан, или, буквально, Канатный двор. Эпоха парусного флота ушла в прошлое. Но роль Гамбурга как крупного порта и, следовательно, как города кабаков сохранилась. Репербану суждено было стать именно той улицей, где вернувшиеся из плавания моряки могут получить долгожданную разрядку.

Впрочем, в последние годы Репербан, судя по всему, стал и туристской достопримечательностью. Здесь открылось немало рыбных ресторанов, которыми славится Гамбург. В них подают отварную балтийскую лососину. А после нее гостей города потчуют местным блюдом, которое называется «роте грютце» (буквально «красная каша»). Это густой кисель, приготовленный из тертых ягод: малины, смородины и крыжовника. Есть на Репербане и кондитерские, и сувенирные лавки, и магазины, торгующие бытовой электротехникой. Но еще больше здесь баров, кабаре, порнографических видеотек, массажных салонов и других заведений, где главным товаром является секс. Занесенный снегом Репербан был необычно малолюден. Портовый колорит ему придавали лишь военные моряки с зашедшего в Гамбург французского крейсера. Бродили по тротуарам и группы иностранных туристов. Если не считать некоторых витрин, Репербан выглядел вполне пристойно.

Лишь присмотревшись внимательнее, замечаешь в глубине переулков неподвижные женские фигуры. Короткне шубки из синтетического меха, распущенные волосы. Несмотря на озябший вид, девушки, как правило, хорошенькие. Чем дальше углубляешься в переулок, тем активнее они себя ведут. Сначала пытаются шептать что-то, а потом начинают тянуть за рукав. Дойдя до конца переулка, натыкаешься на двойную красную стену. Войдя в одну калитку, нужно сделать несколько шагов в сторону, чтобы оказаться перед другой. Такая шлюзовая ограда напомнила мне Ольстер – блокированный солдатами торговый центр Белфаста. Только вместо предостережений о террористах, какие видишь в Северной Ирландии, тут написано «Для детей в возрасте до шестнадцати лет вход воспрещен, для женщин – нежелателен».

Позади ограды – закрытый для транспорта переулок, на который с двух сторон смотрят освещенные окна двухэтажных домиков. Они расчетливо занавешены полупрозрачными шторами, которые ничего не скрывают, но усиливают впечатление. Что ни комната, то безмолвная сцена из спектакля с участием одной или двух актрис. Варианты тщательно продуманы: брюнетка и блондинка, белая и мулатка, интеллектуалка с книгой, подросток с котенком. Разные амплуа, разные режиссерские задания. Во всяком случае, каждое действие этих женщин или, наоборот, их бездействие нацелено на определенный результат.

Арендовать такую витрину могут, видимо, лишь более состоятельные представительницы древнейшей профессии. И вот, чтобы в зимние месяцы на Репербане не происходило спада деловой активности, оборудованы «центры контактирования». Каждый из них представляет собой нечто вроде крытого двора. Там полутемно, а главное, сравнительно тепло, потому что сверху развешены инфракрасные лампы. В помещении, имитирующем маскарадный зал, создано нечто вроде биржи живого товара. Группами и в одиночку стоят девушки, наряженные или зайчиками из клуба «Плейбой», или школьницами в фартуках, или танцовщицами из кабаре. Прохожие совершают неторопливое вращение по залу, и если не устанавливают каких-либо контактов, то на худой конец согреваются, прежде чем идти дальше. Снова под ногами снег, снова холодный и сырой воздух Репербана.

Гамбург для немцев означает то же, что Ливерпуль для англичан или Осака для японцев. Это город деловых людей с коммерческой хваткой и обостренным местным патриотизмом. Город-порт, морские ворота страны, он стал крупнейшим промышленным центром, колыбелью революционных традиций. Это город Гамбургского восстания 1923 года, город Тельмана.

Кёльнский собор

Снова аэробус, и меньше чем через час я в Кёльне. Снега тут нет и в помине. Сухо и солнечно, хотя и холодновато. Кёльн – один из самых старых городов Германии. Он возник из римского военного поселения на Рейне и назывался Колон. Это имя стало нарицательным понятием. Так родился термин «колония», то есть зарубежное имение. Впрочем, с Кёльном связан и другой обиходный термин. Много позже прославилась здешняя кёльнская вода – или по-французски «о-де-колон».

Главная достопримечательность Кёльна – пятинефный готический собор, один из красивейших в мире. Он возносится над городом словно сказочное видение. Шпилями своих парных колоколен, стрельчатыми линиями сводов, вязью каменных кружев, своим пепельно-серым цветом, который воспринимается как цвет неподдельной старины, собор создает удивительное ощущение устремленности к небесам и отрешенности от мирской суеты. Кёльнский собор начали возводить буквально на римском фундаменте, о чем до сих пор напоминают его мозаичные полы. На одной из мозаик изображен император Константин I, разрешающий христианам создать в этих местах свои храмы. На месте двух приходских церквей, нареченных в честь Марии и Петра, впоследствии было решено возвести небывалый по размерам собор, унаследовавший имена этих святых. Однако строительство такого грандиозного сооружения затянулось на целых 700 лет.

Семь столетий – вот уж поистине долгострой! Собор, заложенный в XIII веке, был завершен лишь в XIX. Впрочем, где-то после 1560 года строительные работы были приостановлены и не возобновлялись до 1840-х годов. Таким образом, Кёльнский собор лишь частично представляет собой памятник средневековья. Многие его элементы, в том числе знаменитые парные колокольни, были возведены всего полтора века назад.

Тем более удивительно, что собор практически целиком воплощает собой первоначальный замысел зодчих. Храм поражает не только размерами, не только искусством каменной резьбы и мозаичных витражей, но прежде всего единством стиля, которому остались верны многие поколения строителей. В XIX веке, уже после наполеоновских войн, был найден случайно сохранившийся первоначальный план, и именно по нему завершено строительство. Причем более чем трехвековой перерыв в известном смысле даже пошел на пользу собору. За это время более поздние архитектурные стили, соперники готики – барокко и ренессанс, – уже перестали быть повальным увлечением, начали выходить из моды. Это избавило Кёльнский собор от позднейших переделок, которым подверглись многие другие архитектурные памятники средневековья.

Внутри собора захватывает дух. Во-первых, от возносящихся чуть ли не до небес сводов. Во-вторых, от витражей. Эти сказочные творения из цветного стекла были созданы еще в XIII–XV веках. Трудно отвести взор от резного дерева алтаря в главном нефе, от каменных статуй святой Марии, святого Петра, двенадцати апостолов. Ловишь себя на мысли, что это величие, это художественное совершенство не подавляет человека, а, наоборот, возвышает, очищает его.

В общем, описать словами красоту Кёльнского собора так же трудно, как передать прелесть органной фуги. Я встретил там энтузиаста немца, который долго водил меня с места на место, взволнованно объясняя, почему в солнечный день витражи впечатляют гораздо меньше, чем в пасмурный. А я не переставал думать о том, каким огромным воздействием обладало подобное сооружение на людей средневековья, да и на тех, кто приходил сюда в XVII–XVIII веках, когда собор неизмеримо превосходил своими масштабами и красотой все, что окружало человека в его повседневной жизни.

На прощание я еще раз оглядел собор снаружи. Нельзя сказать, что город создал для прославленного памятника старины подобающее окружение. Буквально по соседству вырос железнодорожный вокзал. Отнюдь не улучшило картину и модернистское здание Музея римских реликвий. Эта современная коробка закрывает собой часть собора, когда смотришь на него с площади. Как грибы, разрослись такие же нелепые туристские павильоны, какие видишь перед собором Святого Павла в Лондоне. Не гармонируют со средневековой готикой и модернистские фонари, выстроившиеся по периметру храма в двух метрах от его стен. Собор постоянно реставрируется. Мне удалось взобраться на леса и побеседовать с камнерезом, который непрерывно работает тут все послевоенные годы. Бомбы не пощадили собора Марии и Петра. Но нанесенные ими разрушения оказались легкими ранами по сравнению с современным недугом, который грозит памятнику старины полной гибелью. Заводской дым, выхлопные газы автомашин разрушают красоту готических фасадов. Приходится заменять то один, то другой участок поистине ювелирной каменной резьбы.

Уже вечером выехали из Кёльна в Бонн. По автобану катилась нескончаемая автомобильная река. А справа и слева, словно фантастический город инопланетян; на многие километры тянулись нефтехимические комплексы. Их башни и сложные переплетения труб были зачем-то подсвечены электрическими огнями. И оттого, что там не было ни единой живой души, в этой картине было что-то пугающее, неземное. Стоило зажмуриться, как перед глазами вставал силуэт Кёльнского собора. И вновь возвращалась неотвязная мысль: если средневековье могло оставить после себя столь впечатляющие памятники, что же передаст потомкам наш просвещенный век?

Вдоль Рейна и Мозеля

По словам жителей Бонна, выпавшая их городу роль столицы – это случайность или, во всяком случае, неожиданность. Бонн стал политическим центром Западной Германии, после того как были объединены американская, английская и французская зоны оккупации. Это искусственное образование – Тризония – было затем объявлено Федеративной Республикой.

Бонн – уютный университетский город с рыночной площадью, которую украшает изящная, словно со старинной гравюры, ратуша. Ее классический фасад выходит на площадь парадной лестницей и как бы воссоздает времена пудреных париков и кринолинов. Неподалеку, на Цветочной площади, которую садоводы по утрам превращают в пеструю клумбу, высится памятник Бетховену. Туристам показывают дом, где родился великий композитор, кварталы университетских зданий. Однако административный, столичный Бонн отнюдь не может похвастать какими-либо архитектурными памятниками. Порой кажется, что эти министерские кварталы проектировал не человек, а компьютер, который просто чертил горизонтали по числу этажей и делил их вертикалями на нужное количество окон. Выстроенные на прибрежном склоне, эти здания лучше смотрятся со стороны Рейна. Но с улицы, на которую порой выходят всего два или три этажа, они выглядят весьма заурядно.

Недавно выстроенная резиденция канцлера в отличие от старого дворца Шаумбург напоминает то ли военный бункер, то ли крематорий. Двухэтажное здание угольного цвета облицовано не камнем, а металлом и получило у местных жителей не слишком лестное прозвище «канцлерский гроб». По сравнению с бундестагом и резиденцией канцлера американское посольство выглядит куда более монументальным сооружением. Вообще, в окрестностях Бонна вырос целый американский городок со своими школами, церквами, кинозалами, магазинами. Американцы живут на тихих зеленых улочках неподалеку от Рейна, минутах в десяти езды от центра города.

Из Бонна мы поехали вдоль Рейна на юг, вверх по его течению. Вскоре за городом, справа и слева от реки, стали появляться холмы. Рейн здесь – рабочая транспортная магистраль. То и дело проплывают баржи с углем, пассажирские пароходики. Выше нашего шоссе по склонам холмов петляет железная дорога. Рейн показался не таким уж грязным, хотя и чистым назвать его было трудно. Но вот что достойно подражания: вдоль самой воды проложена пешеходная, а рядом – велосипедная дорожка. Никаких заборов, никаких свалок. Любуясь водной гладью, мы проехали от Бонна до Кобленца, то есть до того места, где Рейн принимает в себя воды Мозеля. На припудренных снегом горных склонах появились виноградники. Долина Рейна южнее Бонна становится районом виноделия. В Кобленце стоит французский гарнизон. Неправдоподобно молодые солдаты и сержанты разгуливают по местам, которые наверняка хорошо знакомы им по школьным учебникам истории. Ведь Рейн издавна был рубежом германо-французских войн. Взобрался на холм над тем местом, где Мозель сливается с Рейном. В конце XIX века там был построен павильон тяжеловесной тевтонской архитектуры. Германия тогда вышла победительницей в очередной войне с Францией, вернув себе Эльзас и Лотарингию. Оказывается, помпезный стиль гитлеровских мемориалов восходит к образцам, которые были типичны еще для прусского воинствующего шовинизма времен Бисмарка.

От Кобленца поехали вверх по Мозелю, более мутному, чем Рейн, но куда более живописному. Солнце едва пробивалось сквозь серебристую морозную мглу. Река отсвечивала холодным блеском. На противоположном берегу, словно театральные декорации, то и дело открывались взору старинные городки со шпилями готических церквей и средневековыми ратушами. А на горных склонах по обе стороны реки простирались сплошные виноградники. Весь ландшафт выглядел каким-то шерстистым. Он ощетинивался рядами бетонных кольев, между которыми вились рыжие пожухшие плети виноградных лоз. Труд многих поколений ушел на то, чтобы превратить эти склоны в прославленные виноградники. Он требовал не меньшей целеустремленности и упорства, чем труд камнерезов, создавших кружева готических соборов. Остановились перекусить в маленькой гостинице, совершенно безлюдной в эту зимнюю пору. Там нас замечательно накормили. А насчет напитков задали единственный вопрос: «Вам помягче или терпкого?» Само собой разумелось, что никто не спросит пива там, где производят прославленное белое мозельское вино.

Жаль было покидать эту живописную долину. Но за перевалом нас ждал Трир, который наряду с Кёльном считается древнейшим городом Германии. Его достопримечательность – Черный форт, словно обуглившаяся за двадцать минувших веков римская крепость. Трир действительно дышит стариной. Вымощенные брусчаткой улицы прихотливо изгибаются, петляют по холмам. Как и в других немецких городах, самое живописное место – рыночная площадь. Заботливо отреставрированы фасады бюргерских домов. Человечный, то есть не подавляющий пешехода, масштаб, заданный рыночной площадью, сохраняется и для окрестных улиц. Выстроенные на них новые здания, как правило, не поднимаются выше пяти-шести этажей.

Уже стемнело, когда мы тронулись из Трира в обратный путь. До Бонна было больше двухсот километров. Думал, что дорога займет часа три, а доехали всего за полтора: 160–180 километров в час – здесь обычная скорость для легковых автомобилей. Даже после того, как я познакомился с английскими хайвеями и с американскими фривеями, все-таки поражает безупречность покрытия немецких автобанов. Движущиеся в правой дорожке грузовики держат на этом бетоне скорость не меньше 120 километров в час. Автобаны не только рассекают собой страну. Они как бы отделяют от нее путешественника. Это все равно что лететь из города в город на самолете. Или почти то же самое.