Текст книги "Журбины"
Автор книги: Всеволод Кочетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Скобелев напрасно стращал Зину: ни терпеть его общество, ни выполнять его приказания ей не приходилось. Он появлялся в бюро только утром, выкуривал папиросу, щелкал замками стола и исчезал на весь день.
Тетя Лиза, уборщица, сказала однажды Зине:
– Шли бы гулять, барышня. Что тут сидеть в сырости да в потемках!
– Я работать приехала, а не гулять, – ответила Зина, перелистывая только что принесенные с почты журналы.
– Оно верно, – тетя Лиза стояла перед Зиной, опираясь на швабру, – работать надо. Да без начальства какая работа! Мучаетесь, гляжу на вас. Начальство ваше, Евсей Константинович, тот обожает жизнь вольную. И в буфете попрохлаждается, и в поликлинике потрется – глазки регистраторше строит…
Как ни мрачно было на душе у Зины, она чуть не рассмеялась: возможно ли – Скобелев строит кому-то свои рыбьи глазки!..
– А больше всего, – продолжала тетя Лиза, – сидит Евсей Константинович с заведующим клубом, с Вениамином Семеновичем, да ногой качает. Уж до чего не терплю я эту привычку! Качает, значит… и тот качает… Оба качают. Мы народ вроде и маленький, незаметный – обслуживающий персонал. Нас в расчет не берут. А мы все видим, все понимаем, каждому свою цену даем. Идите, говорю, гуляйте, пока молодая. Будет время, еще наработаетесь, жизнь впереди.
Совет тети Лизы никак не вязался со словами директора о том, что она, Зинаида Павловна Иванова, должна стать катализатором в бюро технической информации.
Катализатор из нее не вышел и не мог выйти по причине крайней малочисленности штата бюро: Скобелев да она, Зина. Первые дни Зина просто не знала, за что взяться, с чего начинать; ее тянуло прочь из сумрачной комнаты, туда, к стапелям. Скобелев если и давал какие-нибудь поручения, то самые пустяковые: отнести в цех новую брошюрку, сходить на почту, подклеить в альбом вырезки из газет и журналов. Зина готова была сложить чемодан и бежать с завода, где ее так скверно приняли. Она пошла к директору, чтобы высказать ему все-все, что у нее накопилось на душе. Но директор не принял, у него шло совещание, а после совещания он сразу же уехал в областной комитет партии. Проходя мимо Зины, которая упрямо дожидалась его в приемной, он на нее не взглянул, – кажется, даже и не узнал, отмахнулся: занят, занят, завтра прошу.
Зина поняла, что и завтра и послезавтра ею заниматься никто не будет, у всех свое дело, свои заботы; ей тоже определили дело, о котором отныне она должна заботиться, и с нее за это дело потребуют ответа, когда придет час. Вот так всегда. Поручают что-нибудь трудное человеку, говорят бодрые слова: поможем, не оставим, а потом оказывается – и не помогли, и оставили, и забыли, – поступай как знаешь, отвечай как умеешь.
Ее удивляло, почему никто и никогда не приходит в бюро и не требует никаких справок. Для чего тогда все альбомы, щиты, диаграммы? Нужны ли они вообще, соответствуют ли уровню техники, существующему на заводе, отвечают ли техническим запросам инженеров и рабочих?
Зина предприняла поход по цехам, чтобы выяснить, в какой информации там нуждаются. «Подумать надо, – нехотя отвечали ей начальники, инженеры, мастера. – С кондачка не скажешь». Зина чувствовала, что дело не в кондачке, – просто люди не верят в силы и возможности бюро, не видят от него пользы, а многие о нем и вовсе не знают. Когда она, решив проверить это предположение, спрашивала у случайно встреченных рабочих, как ей найти свое бюро, четверо или пятеро недоуменно пожали плечами и только один ответил: «За точность не ручаюсь. Кажется, оно в главном здании».
Можно ли с этим мириться! Зина составила и разослала во все цехи, мастерские и отделы анкету. Что вам надо, товарищи? Обращайтесь, требуйте, – почти умоляла она. И литературу подберем, и любой институт запросим, и даже в командировку куда угодно пошлем.
Но и на анкету никто не отозвался.
– Знаете, товарищ Скобелев, – сказала однажды Зина своему начальнику, – наше бюро надо закрывать!
– Закрывайте, – ответил Скобелев безразличным тоном, надел кепку и пошел к дверям, чтобы по обыкновению исчезнуть на весь день.
Но Зина загородила дорогу. Скобелев почтительно приподнял кепку:
– К вашим услугам, Зинаида Павловна.
– Никаких услуг мне не надо! Вы обязаны работать, а не разгуливать неизвестно где!
– Видите ли, – с наигранной дружеской проникновенностью заговорил он. – Если верить уборщицам, то я, конечно, разгуливаю. Если же смотреть правде в глаза, то я не разгуливаю, а тяну лямку. Будем откровенны. Лет семь назад я, подобно вам, приехал сюда с намерением работать как лев. Но меня, как и вас, послали не в цех, где я мог бы стать и мастером, и сменным инженером, а посадили в контору, потом запихнули вот в это бюро. Тоже, знаете, составлял и рассылал анкетки. Но вовремя понял, что всяк сюда входящий оставь надежды. И я оставил все надежды, кроме одной – дождаться, когда начальство сообразит закрыть пашу лавочку за ненадобностью, и тогда я получу работу согласно моему диплому: механизатора сборочных работ. Вопросы имеются?
– Да, имеются. Вы говорили об этом директору, сообщили ему мнение о бюро?
– С директором, допустим, я не на слишком короткой ноге. Но многие другие мое мнение знают.
– Заведующий клубом, например…
Скобелев снова приподнял кепку и, обогнув Зину, направился к выходу. Прикрывая за собой дверь, он обернулся:
– Прошу и впредь консультироваться только с тетей Лизой. Надежнейший источник информации.
Зина вновь ощутила острое желание отправиться к директору, влететь в его кабинет и во что бы то ни стало отделаться от своей бездарной деятельности, вернее – бездеятельности в бюро. Но она была упрямая, это желание уступило в ней новому, еще более сильному желанию: «доказать» Скобелеву. Что доказать – там будет видно, главное – доказать.
К ее радости, в комнате появился посетитель, первый за бесконечно долгие десять дней.
– Понимаете, какое дело, – заговорил он, присаживаясь к столу. Посетитель был сильный, большой; стул под ним скрипнул. На плечах его куртки, в волосах, на ботинках, за отворотами брюк – всюду Зина видела опилки.
– Мне бы с вашим начальником потолковать.
– Заведующего сейчас нет. Но я тоже инженер. Пожалуйста, слушаю вас.
– Инженер? – Он почесал пальцем переносье, и Зина в этом жесте прочла обидное недоверие к ней, к ее возрасту, к ее инженерному диплому. Она разволновалась, уронила со стола какую-то бумажку, стала подымать, – непонятные силы притягивали бумажку к полу, будто магнитом, под ноготь воткнулась заноза. Зина потянула палец в рот, как того требовал детский опыт; было нестерпимо обидно: первый, единственный посетитель, и такой неуклюжий прием!
Но посетитель улыбнулся, поднял бумажку.
– Ну-ка покажите, что у вас там? – сказал он, взяв Зинину руку в свои крепкие пальцы. – Не беда, сейчас вытащим.
За отворотом его куртки нашлась булавка, он прокалил ее на спичке, и заноза была извлечена.
– Познакомились, значит. – Посетитель снова улыбнулся. – Журбин.
– Журбин! Сколько же на заводе Журбиных? Я здесь недавно, но уже знаю начальника стапельного участка Журбина, знаю клепальщика Журбина…
– Еще многих узнаете. Сейчас перед вами столяр Журбин, модельщик. Мы получили вашу бумажку. И вот я пришел. Нуждаюсь в книгах по малой механизации столярных работ. Но книги – что́… Хочется иметь полный обзор этого дела. Скажу вам прямо – появилась у меня идейка… Сейчас объясню. О столярных работах представление имеете? Слабое? Ничего, поймете. Столярное ремесло все равно что гончарное, – не совру, если скажу: самое древнее ремесло. У наших столяров вы и сейчас увидите инструмент ну точь-в-точь такой, каким еще Петр Первый мастерил. Рубанки, рейсмусы, долота, стамески, лучковые пилы… Движение, понятно, есть. Рубанки стали электрические, с мотором. Циркульные пилы – тоже с мотором. Если по отдельным операциям работать, то многие из них механизировать не так и трудно. Но модельщик по операциям не работает, он мастерит иной раз такие сложные финтифлюги, что и во сне не увидишь. Тут он должен подпилить, тут подстрогать, тут выдолбить, отшлифовать. Вручную – кропотливо, долго и дорого. Вот я и хочу построить такой станочек, на котором бы можно было выполнять все, какие только существуют, столярные операции. Идея есть, конструкция понемножку складывается. Нужен обзор достижений во всесоюзном масштабе, чтобы снова не изобрести самовар или велосипед.
Зина слушала с напряженным вниманием. Всей душой она желала помочь этому человеку. Помощь ему будет для нее вступлением в заводскую жизнь.
– А давно у вас появилась эта идея? – спросила она.
– Как сказать? Вертится в голове очень давно, с тех примерно пор, когда начали работать электроинструментом. Объединить бы, мол, все это в единый агрегат… Но вплотную берусь только теперь. Прижало нас. Завалили модельную заказами. Не справляемся. Ничего официально не сказано, а моделей понадобилось – как бывает, когда новый тип корабля запускается в производство. И все – давай, давай, срочно, побыстрей. Я-то понимаю, в чем тут штука. Братишка приехал, рассказал. Интересные задуманы дела.
Зина пообещала сделать все, что только возможно, и в тот же день написала десятка три писем: во Всесоюзное общество по распространению политических и научных знаний, в Дома техники различных городов, директорам известных ей крупных заводов, в институты, в конструкторские бюро. На следующий день она листала книги, журналы, информационные бюллетени, по страничкам, по строчкам собирая все, что как-либо касалось механизации столярных работ.
Она тоже понимала, почему модельную завалили заказами. Уже давно среди инженерно-технических работников ходил слух о предстоящей реконструкции цехов, о переходе на крупносекционную сборку, о том, что для завода на Ладе разработан новый тип корабля, а если новый тип корабля, то, конечно, нужны для него и новые модели.
Зину эти слухи очень волновали. Такие предстоят интересные события! Неужели же ей суждено стоять в стороне от них? С крупносекционной сборкой она была знакома главным образом по учебникам, практически видела ее только на одном из новых заводов страны. На старых заводах территориальная теснота ограничивала размеры секций, собираемых предварительно; перед старыми заводами возникали десятки серьезнейших проблем, не разрешив которые невозможно было перейти к новым методам постройки кораблей. И вот здесь начинается большая работа по разрешению подобных проблем. Какая бы это была великолепная школа для нее, для Зины! Неправильно относятся к молодым кадрам, неправильно! Никто не желает им помогать.
Ну ладно, пусть не хотят помочь ей, зато она во что бы то ни стало поможет модельщику Журбину, она приложит для этого все силы.
Вскоре Зина начала получать ответы на свои письма, к письмам прилагались инструкции, отпечатанные на машинках и стеклографах, копии заявок заводских изобретателей, объемистые тома и тонкие брошюрки местных изданий, «стахановские листки» – накапливалась литература, необходимая Виктору Ильичу, как Зина уже называла нового знакомого. С каждым полученным письмом она немедленно спешила в модельную.
– Толково, толково, – говорил Виктор, прочитывая добытые ею материалы. – Думаю, не промахнемся мы с вами, Зинаида Павловна, велосипед не изобретем.
Это «мы с вами» было для Зины дороже всяких наград и благодарностей. Беспокойная, стремительная по натуре, увлекающаяся, она развила такую деятельность, что этой деятельностью заинтересовался даже Скобелев. В одно прекрасное утро, выкурив непременную папиросу, он не ушел, как обычно, из бюро, а остался за своим столом и долго перебирал бумаги в толстой папке, на которой острым Зининым почерком было написано: «Для В. И. Журбина».
– Вот чем надо бы мне заниматься! – сказал он. – Рационализацией, изобретениями… живым делом. А я гнию здесь с вами.
В очередном номере заводской многотиражки Зина прочла его заметку о том, как бюро технической информации помогает стахановцам и новаторам; приводился пример с Виктором Журбиным, для которого работники бюро собирают материалы со всех концов Советского Союза.
Поступок Скобелева Зину возмутил. Она побежала с газетой к Виктору:
– Вы только взгляните, Виктор Ильич, какой нахал этот человек! Ведь пальцем о палец не ударил, а пишет!
Но Виктор, не зная сути разногласий между Зиной и Скобелевым, посмотрел на заметку с другой стороны.
– Плохо, когда звонят раньше времени, – сказал он. – Может, еще ничего у нас и не выйдет. В дураках окажемся.
Как ни странно это было для Зины, после опубликования заметки Скобелева к ней в бюро пришло еще несколько рабочих. Одному понадобились последние данные о резцах с отрицательными углами заточки, другому – о насадке турбинных лопаток; третий просто так забрел, посмотреть, что́ за бюро появилось на заводе. Прислал с курьером записку главный технолог. Просил подобрать ему материалы об электросварке. Тогда расхрабрилась и Зина. Она два дня сочиняла пространную статью о том, как ей мыслится работа по технической информации, обо всем, что помогло бы этой работе и что ей мешает. Она не пощадила Скобелева, упомянула и дирекцию, которая создала бюро, да и позабыла о нем.
Зина очень удивилась, когда статья была напечатана. Удивилась искусству, с каким работники редакции, сократив статью в добрых пять раз, сумели оставить в ней все главное, о чем хотела сказать Зина.
Ее вызвал директор, Иван Степанович. Она была уверена, что получит от него нагоняй за критику, нисколько этого не испугалась и приготовилась не к обороне, а к нападению.
Но Иван Степанович принял Зину, как и прежде, приветливо, поднялся ей навстречу, усадил и только тогда сел сам. В его кабинете, оказывается, уже был и Скобелев, которого тоже вызвали.
– Поговорим, товарищи, чего же вы хотите от директора? – Иван Степанович раскуривал трубку. – Кстати, Зинаида Павловна, разве я вам обещал помогать? Так, кажется, здесь написано? – Он склонился над развернутой газетой. – Да, именно: «обещал помощь и поддержку»… Когда же это было?
– Вы обязаны оказывать помощь и поддержку без всяких обещаний! – смело ответила Зина.
– Согласен. Так бы прямо и сказали. Зачем же давать вещам косые повороты.
– Для остроты, – резонерски вставил Скобелев.
– Остроты достаточно уже в том, что дирекция и в самом деле предала ваше бюро забвению. Какой у вас штат?
– Весь перед вами, – заговорил Скобелев, – причем работает одна Зинаида Павловна, а я напрасно занимаю место. Начальник – синекура.
Иван Степанович даже с кресла привстал, так его поразил ответ Скобелева. Зина вовсе окаменела, – ни разу в жизни она не слыхивала подобной самокритики.
– Что же вас сделало синекурой? – спросил после удивленного молчания Иван Степанович.
– Ваше равнодушие, товарищ директор. Когда-то и я восседал в том самом кресле, где сидит сейчас Зинаида Павловна, и вы мне говорили, что больше, чем инженер-механизатор, заводу нужен инженер в бюро технической информации.
– Предположим.
– Ну, человек согласился под нажимом, пошел туда, в бюро, о нем забыли, он и закис там. Мертвое дело!
– Не дело – душа у вас мертвая. Почему Зинаида Павловна работает, а вам не интересно?
– Не хочу.
– Захотите. Заставим захотеть! Будете работать!.. – Иван Степанович начинал повышать голос. – А не будете, придется расстаться!
– Сделайте одолжение!
Возможно, Иван Степанович подумал, что перед ним человек не совсем вменяемый. Он сказал не менее спокойно, чем Скобелев, но обращаясь только к Зине:
– Будем считать, Зинаида Павловна, инцидент между дирекцией и бюро технической информации исчерпанным. Действуйте смелей, громите все и вся, мешающее вам в работе, не стесняйтесь. Евсея Константиновича возьмите в оборот покрепче. Его такое… как бы это выразиться… несколько приподнятое состояние, думаю, скоро пройдет. А помощь и поддержка… Полно вам, Зинаида Павловна! Это мы, мы нуждаемся в вашей помощи.
Зина и Скобелев вышли на Морской проспект, который перед войной был заасфальтирован, обсажен вдоль тротуаров липами; липы выросли, разветвились и бросали на тротуары густую тень.
Скобелев держался тени и, засунув руки в карманы пиджака, насвистывал что-то лирическое. Он вел себя так странно и непривычно, что Зина подумала: не пьян ли ее начальник?
Нет, Зинин начальник не был пьян, он вообще не пил и не любил компаний, где непременно надо пить. Собственная натура привела Скобелева в состояние, удивившее Ивана Степановича и Зину.
Встречаются – и нередко – люди инертные, вялые, у которых нет ни определенных целей в жизни, ни твердой воли. Они, эти люди, чаще всего существуют середнячками-обывателями, мирятся с таким существованием, привыкают к нему. Но вот приходит активная сила, решительно встряхивает их, и тогда они способны проявить себя с самой неожиданной стороны, порой с очень положительной.
К таким натурам принадлежала и натура Скобелева. Силой, которая нарушила его привычное существование, явилась Зина. Скобелев, конечно, этого не сознавал, об этом не думал, получилось все само собой, стихийно. Он и Зина оказались, в сущности, в совершенно одинаковом положении. Но почему-то она, девчонка, не примирилась с атмосферой бездеятельности, установившейся в бюро, а он примирился. Вот что день за днем подтачивало устои его философии выжидания лучших времен. Окончательно же Скобелев взорвался, когда увидел, с каким достоинством, с какой независимостью Зина села в кресло возле директорского стола против него, Скобелева, изрядно перепуганного неожиданным вызовом.
Но его бесшабашная храбрость в разговоре с Иваном Степановичем была храбростью минутной. Когда они возвратились в свое бюро, Скобелев был так бледен, что Зина невольно предложила ему воды, налив в стакан из графина.
– Вам худо, Евсей Константинович?
– Очень.
2
– А вдруг не сойдутся все эти детали? Вдруг мы напутали?
Зина отбросила лекало и карандаш, распрямила спину. Три часа непрерывной работы над чертежной доской! Ничего более нудного, чем черчение, придумать было невозможно. С черчением соперничало только вышивание платочков, которым в детском доме увлекались Зинины подруги. Прежде Зина никогда не взялась бы за подобную работу добровольно.
– Почему же не сойдутся?
Виктор четвертый вечер подряд простаивал возле стола на ногах. По-ребячьи прикусив кончик языка, он сопровождал взглядом каждое движение Зининого карандаша. Чертежи получались строгие, ясные, ничего лишнего – совсем как те, которые ему приносят конструкторы.
– Должны сойтись. На модели подгоним в случае чего. Мы ее сначала всю из дерева изготовим.
В отдалении, на мягком диванчике, сидела Лида. Она то снимала с длинного тонкого пальца старинное колечко с голубым камнем – свадебный подарок тетки, то вновь надевала его и молчаливо завидовала худенькой девушке, которую Виктор привел в их дом. С какой готовностью он предупреждает каждое ее движение! Тряпочку – вытереть рейсфедер – яростно рвет носовые платки; воды надо – спешит на кухню, несет целый кувшин; уронит сероглазая линейку, сдвинув ее локтем со стола, или резинку – на лету подхватывает. Витенька, так же заботливо ты относился к другой девушке, когда ей было шестнадцать. Ты на руках ее носил. Вспомнить те времена – сердце замирает.
Почему же все с годами переменилось? Что же такое произошло? Неужели только то, что ей, Лидии, стало тридцать, а не шестнадцать? Ведь не перегорела же твоя душа: вон как зажегся, повстречав молодую. Карандашики, линеечки… И с той, шестнадцатилетней, ты начал с пустяков: помог через канавку перескочить. Не отняла вовремя руку, оставила в твоей дольше, чем следовало, – и началось. Что ж, теряй голову, Витенька, – твое дело, твое. Насильно мил не будешь, да и кому нужны они, чувства через силу?
Знала бы Зина, какие мысли мучают жену Виктора, она, пожалуй, к Журбиным бы и не пришла. Все дело в том, что, когда настало время изложить созревшую идею на бумаге, произвести расчеты, изготовить чертежи, она и Виктор задумались, где же этим заниматься? В бюро? Там пасмурно, неуютно, да и не совсем удобно оставаться в служебном помещении после работы. У Зины? В ожидании, когда достроят новый дом, в котором ей обещали дать комнату, Зина все еще ночевала в общежитии для приезжих.
И вот Виктор привел ее к себе.
В такой семье, как семья Журбиных, прожившей четверть века на одном месте, можно найти что угодно – от старинного граммофона до фотографического аппарата «ФЭД» и велосипеда с бензиновым моторчиком. Нашлись и чертежная доска, и готовальня, и набор лекал из пластмассы, и шрифтовые трафаретки.
Первый вечер ушел на знакомство, на потчеванье гостьи мучными изделиями Агафьи Карповны, на чаевничанье. За столом Зина увидела всю знаменитую семью. Она узнала деда Матвея и Дуняшку, которым удивлялась когда-то в разметочной, узнала Илью Матвеевича и припомнила ему «стрекозиху», увидела электросварщика Костю, познакомилась с гостеприимной Агафьей Карловной, с Лидой, с Тоней, с Антоном, которого в шутку здесь называли академиком; Дуняшка даже доверила ей подержать своего Александра Константиновича. Александр Константинович, покинув руки матери, оглушительно заорал, и растерявшаяся Зина чуть было его не уронила. Он, конечно, никуда не упал бы – столько рук сразу метнулось, чтобы подхватить крикуна. Но Зина, как она мысленно себе сказала, зареклась «тютюшкать» чужих младенцев.
Ее обстоятельно расспросили о родителях, об отце – паровозном машинисте, о ткачихе-матери, причем Агафья Карповна не преминула сказать, что и она в молодости работала на ткацкой фабрике; интересовались причинами смерти родителей, жизнью в детдоме, учением в институте, планами Зины на будущее.
После чаевничанья, встав из-за стола, Агафья Карповна обняла Зину – Зина в ее глазах была сироткой, которую следовало жалеть, – поцеловала и прослезилась:
– Почаще к нам приходи. Хоть в чужой семье, а все лучше, чем одной-то. Одинокому зябко на свете.
– Не слушайте вы, товарищ инженер, бабья, – в своей манере пошутил Илья Матвеевич. – Кого хочешь растрогают тетки. Мокроглазый народ. Пошибче двигаться надо, вот и не будет зябко. В работу влезешь – не то что зябко – пар с загривка повалит.
– Слова-то, слова!.. – покачала головой Агафья Карповна. – На подбор для девичьего уха.
– А уж такое дело, гражданки дорогие. Или корабли строить, или кавалерские слова изучать. Суровая профессия.
– Скажите, – спросила Зина, – а где тот ваш сын, с которым мы тогда клепали?
– В секретном отсутствии, – ответил Илья Матвеевич. – О местонахождении не докладывает.
Приступили к работе. Сначала за спинами Виктора и Зины толпилась вся семья, кроме Антона, который только первые дни после приезда сидел вечерами дома; теперь он почти не уходил с завода; потом молчаливым соглядателем при них осталась одна Лида. Она была свидетельницей всех удач, когда они чуть ли не хлопали друг друга по плечам, всех неудач, когда оба долго и бестолково говорили о невозможности смонтировать на станке ленточную пилу, о фрезе, которая будет выглядеть неуклюже, о том, как бы добиться изменения числа оборотов мотора, иначе не поставишь шнуровочное приспособление.
С этим изменением числа оборотов у них и затерло. Они уже не задумывались, сойдутся или не сойдутся теоретически рассчитанные узлы агрегата, – окончательной подгонке и в самом деле поможет модель. Но обороты, обороты… Что с ними делать? Типовой моторчик дает скорость вращения до трех тысяч оборотов в минуту, а чтобы поставить ленточную пилу и шкуровку, надо не более пятисот.
Помощь пришла от человека, от которого Зина не ожидала вообще никакой помощи. Зинин телефонный разговор с главным конструктором по поводу мотора услышал Скобелев. После вызова к директору он если и не работал в бюро активно, то, во всяком случае, и не отказывался от работы, когда Зина, взявшая инициативу в свои руки, ему что-то поручала. Он ходил в цехи, собирал заявки на информацию, беседовал с мастерами и стахановцами, писал письма. Вяло все делал, лениво, нехотя, но что-то делал.
И вот Скобелев, выслушав ее разговор с главным конструктором, неожиданно сказал:
– Зачем, Зинаида Павловна, беспокоить такие высокие инстанции? Разве нельзя обойтись без них? Разрешили бы вы мне вникнуть в проекты Журбина. Допустим, вы считаете меня сапогом, драным валенком, галошей и так далее. Но почему не допустить, что Евсей Скобелев шесть лет отбарабанил в институте, специализировался по механизации сборочных работ и кое-какие сведения по этой части все-таки почерпнул?
– Евсей Константинович, пожалуйста! Журбин будет только рад!
Зина очень сомневалась в радостных чувствах Виктора от вмешательства Скобелева в его работу, да и сама их не испытывала, но у нее не хватило решимости ответить отказом на просьбу, высказанную таким заунывным тоном.
Скобелев появился в доме Журбиных.
С его приходом Лида покинула свою комнату. Скобелев был единственным человеком, который знал об ее отношениях с заведующим клубом Вениамином Семеновичем. Собственно, никаких особых отношений не существовало, просто раза два или три Лида ходила с Вениамином Семеновичем гулять к заливу, в дюны, да один раз случайно встретилась с ним в городе, и он пригласил ее в кино.
О чем он с ней говорил? О том, что она здесь первая женщина, с которой он так откровенен. Почему откровенен – он сам себе не может дать отчета: есть в ней что-то такое, что располагает его к откровенности. Сухощавый, подтянутый, он выглядел бы совсем молодо, если бы не очки в необыкновенной восьмигранной оправе; стоило заведующему клубом их снять, как лицо его преображалось. Он называл себя человеком «романтического склада», добавляя с усмешкой: «Хотя это, может быть, и смешно в мои годы». Его беспокойная натура помешала ему целиком отдаться искусству, которое он страстно любит, и всю жизнь бросала его из одного конца страны в другой. Если бы он в тридцать пятом году остался в Москве! Ведь как уговаривали! Перед ним открывались широкие перспективы театральной работы, еще был жив ныне покойный Константин Сергеевич Станиславский… Не послушался, махнул на Урал – в Магнитогорск, на стройку: его влекла и влечет бурная жизнь, бурные события, он враг застоя… Еще Вениамин Семенович говорил о том, как рвался на Ладу, в самую гущу рабочей жизни, желая принести сюда свои знания, свой опыт, свое мастерство.
И в самом деле, в областной газете время от времени появлялись за его подписью рецензии на театральные постановки, а однажды даже была напечатана большая статья – о чем? – Лида читала, но позабыла.
Да, рвался, рвался… и вот снова бесперспективность, снова разочарование…
– Уйду, Лидия Ивановна, из клуба, непременно уйду. И вообще уеду отсюда. Мог бы преподавать в институтах, мог бы работать в печати. Но это же прозябание! История имеет жестокое свойство географического перемещения. В наши дни она переместилась в районы великих строек. Туда же обязан стремиться каждый энергичный, думающий человек, если он не хочет отстать от хода истории, если он не хочет остаться на ее задворках.
– Как бы мне тоже хотелось туда, на стройки! – горячо воскликнула Лида. – Говорят, что наш город очень много делает для этих строек, иди и работай, и ты, мол, будешь в них участвовать. Разве это не так?
– Отчасти, Лидия Ивановна, и так, – пожав плечами, ответил Вениамин Семенович. – Конечно, ваш город кое-что для новостроек делает. Но он именно для них только делает. А там… там их строят!
– Я ведь была когда-то комсомолкой, – задумчиво сказала Лида. – Выбыла механически, состарилась. Переросток.
– Ну что вы! – возмущенно перебил Вениамин Семенович. – Вот я действительно постарел. А когда-то, когда-то…
Еще и еще рассказывал он о Магнитогорске, о Сталинградском тракторном, о Комсомольске-на-Амуре, в строительстве которых участвовал. Лида слушала не перебивая, позабыв о своей косе, коса пышным жгутом лежала у нее на груди.
– Вернутся ко мне мои крылья! – сказал в заключение Вениамин Семенович. – Сегодня я встретил человека, который поможет мне их вернуть.
Лида сидела теперь то у Дуняшки, то в столовой, то в палисаднике на любимом месте возле клумбы, вспоминала этот разговор, и у нее путалось в голове. Виктор, корабли, Вениамин Семенович, Комсомольск-на-Амуре, Волго-Донской канал… В самом деле, как это случилось, что она переросток? Неужели только ребенок помешал ей приобрести настоящую специальность? Ну, а потом, после смерти ребенка?.. Один за другим вспоминала она трудные разговоры с Виктором – и давние и недавние. Вот тогда, после смерти ребенка, она сказала Виктору, что хотела бы уехать из Старого поселка, что ей здесь тяжело: сын снится каждую ночь. Виктор и слушать не хотел, злился. Иди, говорит, на завод, приобретай специальность, – все забудешь в работе. Он-то и в самом деле забыл; а как горевал, когда мальчика похоронили, – даже почернел от горя.
Не тогда ли, не в то ли время прошел между ними первый холод? Не тогда ли возникло первое непонимание? Может быть, не старайся он так в ту пору ее, избалованную вниманием всей семьи, отправить на производство, кто знает, не была ли бы она сейчас разметчицей, вроде Дуняшки, или крановщицей, как тетка Наталья. А получилось что? Ушла в поликлинику, от обиды туда ушла. До чего же, помнится, изумились родители Виктора. Агафья Карповна, та повздыхала, повздыхала: мое, дескать, дело сторона, не могу встревать в вашу семейную жизнь, а все-таки, как вы там хотите, обидно молодую женщину видеть за таким занятием: бумажками заведует. Илья же Матвеевич прямо сказал: «Не выдержишь, Лидия, сама оттуда сбежишь».
Но она, Лидия, не сбежала. Со временем все более острым становился ее конфликт с заводом. Она упорно не желала ничего знать о заводских делах Виктора, она хотела доказать ему, что не там, не в модельной мастерской, среди досок и стружек, его счастье, а результат получился совсем противоположный. Виктор с детских лет видел, как уважительно Илья Матвеевич рассказывал по вечерам Агафье Карповне о том, что произошло у него на заводе за день. Илья Матвеевич, конечно, знал, что далеко не все в его рассказах понятно человеку, не искушенному в стапельных делах, и, конечно же, далеко не все, о чем он рассказывал, Агафья Карповна понимала. Тем не менее он рассказывал, Агафья Карповна внимательно слушала. Они оба понимали одно – и для них это было самым главным, – что нельзя в семье делить интересы: это – твой интерес, это – мой. А Лида вот принялась делить, и чем больше она ожесточалась против увлечения Виктора его профессией, желая вернуть прежнее его внимание к ней, к Лиде, чем упорнее демонстрировала свою полнейшую незаинтересованность его заводскими делами, тем дороже эти дела становились Виктору.
