Текст книги "Журбины"
Автор книги: Всеволод Кочетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)
– Сто сорок!
Вода прибывала с неимоверной быстротой. Происходило те, о чем дед Матвей говорил Жукову: встретились ветер с залива и течение Лады, ветер брал верх, Лада вспухала. Не более как через час вахтер выкрикнул в трубку:
– Сто восемьдесят три!
Дед Матвей, услышав это, вызвал квартиру директора. Ивана Степановича дома не было, жена сказала: «На заводе». Позвонил Жукову – тоже ответили: на заводе. Пока названивал так, вахтер сообщил:
– Сто восемьдесят семь!
Дед встал за столом, выпрямился, заложил руки за спину, вскинул бороду, посмотрел на часы: половина третьего, глубокая ночь, люди спят. Он один отвечает за все последующее, он один должен решить, поднимать ли их с постелей. А вдруг все обойдется, вдруг напрасно подымет? Что тогда? Сорвется рабочий день, не смогут невыспавшиеся, неотдохнувшие люди работать в полную силу. Какой вред причинит преждевременная тревога! А если не подымет вовремя, опоздает – еще хуже, вред будет в тысячи раз больший. Эти же люди, его товарищи, никогда не простят ему такой оплошности. И к тому же всеми забытая инструкция требовала немедленных действий.
Дед Матвей потянул руку к трубке телефонного аппарата.
– Котельную… – сказал он телефонистке. – Котельная? Говорит Журбин. Объявляю… – и тотчас зажал трубку ладонью.
В кабинет, резко распахнув дверь, стремительно вошел Иван Степанович в залитом дождем пальто из черной кожи.
– Матвей Дорофеевич! – заговорил он прямо с порога. – Вызывай котельную. Объявляем тревогу.
– Объявляем тревогу! – повторил дед Матвей в трубку, отняв от нее ладонь. – Давай гудок. По личному приказанию…
– По решению «тройки», – поправил его Иван Степанович.
Через минуту-две в кабинете директора собралось ужо человек пятнадцать. Пришел Жуков, за ним явился Горбунов с главным механиком, потом еще инженеры, начальники, коменданты. Все мокрые. Они уже побывали и у водомерных реек, и на пирсах, и в цехах.
Гудок взревывал коротко, тревожно. Затрещали звонки телефонов. Деда, полагая, что он один в директорском кабинете, спрашивали мастера, рабочие, работники партийного комитета, служащие; всех волновало – что случилось, почему тревога; некоторые кричали: идем, едем; другие молча вешали трубку.
Еще раз позвонил вахтер, на рейке было за двести. Ветер грохотал так, что сотрясались толстые стены старинного здания; в окна хлестал дождь. Деда тянуло туда, к пирсам, к стапелям, но он не мог уйти со своего поста. Иван Степанович распорядился оповестить всех ответственных работников. Несколько человек село к телефонам. Не отходил от аппарата и дед Матвей. Он чувствовал себя в эти минуты чуть ли не капитаном на корабле, который попал в жестокий шторм. Он звонил пожарным, в поликлинику, звонил в милицию. Объявлялся аврал, потому что волны уже захлестнули водомерную рейку и вода в обход бетонных стенок пробиралась к цехам со стороны устья Веряжки.
Гудок ревел, телефоны звонили, – люди просыпались, вскакивали с постелей, и каждый вел себя в полном соответствии со своим характерам.
– Я так и предполагал еще с вечера! Вода! – воскликнул главный конструктор Корней Павлович. Он ринулся по лестнице с пятого этажа без пальто, в одном пиджаке. Жена догнала его уже во дворе и на ходу помогла надеть брезентовый дождевик. Она бежала рядом с мужем почти до моста и, только когда Корней Павлович скрылся в темноте, увидела в своих руках его фуражку.
Скобелев поднялся не сразу. Пораздумывал. Не мог понять, в чем дело. Думал: погудит гудок, да и перестанет. Гудок не переставал. Пришлось подняться, позвонить на завод. Вода, вот еще не хватало! Неприятность большая. Но что, собственно, изменится, если он, Скобелев, придет на завод? Воду он не остановит – тогда зачем идти? Он рассуждал, с его точки зрения, трезво, последовательно, логично. Логика оставалась логикой, но, кроме нее, были еще чувства; они заставили Скобелева все-таки одеться и выйти в коридор общей квартиры, по которому носились поднятые с постелей мужчины и женщины – соседи Скобелева.
На улице ветер валил его с ног, хлестал по лицу и за шиворот дождем. Скобелев пытался защищаться от дождя, высоко, до ушей, поднимал воротник пальто, застегивая его под подбородком. Но когда понял, что все равно уже вымок и вымокнет еще больше, до нитки, до костей, плюнул на все, в мыслях появилась некая бесшабашность, желание преодолеть этот проклятый ветер; незаметно для себя он прибавил шагу и в конце концов побежал.
Он столкнулся в потемках с Зиной. Ее бросило ветром прямо на него. Мокрые с головы до ног, они не узнали друг друга, не сказали ни слова, почти даже и не заметили этого столкновения.
Тревогу объявили не только на судостроительном. На многих предприятиях города заработали «тройки»; засветились недавно погасшие окна в зданиях обкома и горкома партии, областного и городского Советов. По улицам мчались пожарные и санитарные машины, катили грузовики, бежали люди. Движение это было как будто бы и хаотичным, но так только казалось, – людской водоворот разбивался на ручейки, устремленные по определенным руслам. На проспект, который шел вдоль Лады, со всех концов города стекались судостроители и двигались к своему заводу.
В доме Журбиных первым услышал тревогу Виктор и пошел в комнату отца.
– Батя! – Он потрогал Илью Матвеевича за плечо. – Завод гудит, батя.
– Что там стряслось? – Илья Матвеевич вылез из-под одеяла и схватился за ботинки. – Чего же ты молчал раньше? Раньше надо было будить.
Пока он одевался, Дуняшка успела сбегать за ворота, встретила там Егорова, которого вызвали по телефону в отделение, и вернулась с полными сведениями:
– Вода на два метра!
– Пошли, ребята, пошли, – торопил Илья Матвеевич. – Худо дело.
Он мысленно видел свой корабль, который, конечно, стоит на стапеле прочно, высоко, но сила воды известна – двинет по кормовым упорам, вышибет их, корма и повиснет. Был случай на одном заводе, не водой – льдинами своротило упоры, корабль и завалился набок. Хорошо что речной был пароход, легкий, краны его подняли. А тут махина на двенадцать тысяч тонн водоизмещения. Какие краны помогут?
Журбины вышли за ворота. Агафья Карповна провожала их далеко, до самой Канатной. Они ушли, она осталась под дождем, напуганная, переполненная тревогой. Ее толкали бегущие, перекликающиеся люди. Она уже давно потеряла из виду своих родных, – но была с ними; ей все еще казалось, что она их видит. Они не бегут, идут твердым шагом, тесной маленькой толпой. Илья, Витя, Костя, Дуняшка. Где-то там, наверно, уже и Алеша…
Гудок все ревел, и что там делалось, куда ушли ее родные, одному богу было известно. Ветер сорвал платок с головы Агафьи Карповны, унес в темноту. Не стала разыскивать – до платков ли? – медленно пошла обратно, навстречу ветру, который бил ее по ногам мокрым подолом.
– Агаша! – услышала оклик с дороги.
Там по щиколотку в воде, шлепая резиновыми ботами, шла Наталья Карповна.
– И ты туда же? – спросила Агафья Карповна. – Одна-то, баба? Мешать только будешь.
– Одинокая баба – все равно что мужик, – ответила Наталья Карповна. – Иди домой, Агаша, простынешь. Простоволосая зачем вышла?
Агафья Карповна вернулась в дом. Сашка спал, не проснулся ни от гудка, ни от суматохи. Было их теперь только двое в доме – он да она. Что бы стала тут делать Лидия, если бы не уехала две недели назад снова в далекие края? Навсегда расстались они с Виктором, по-хорошему расстались, дружески, пожелали друг другу счастья.
Агафья Карповна вспомнила, как после сухой, нерадостной встречи, постояв среди двора, Виктор и Лида пошли в беседку, багряную от осенних листьев винограда. Знать бы, о чем они там говорили?
Они сели напротив за круглый стол об одной ноге и долго не начинали трудного разговора. Виктор помнил телеграмму, в которой Лида обещала приехать осенью, но он в эти обещания не очень верил и не ожидал, что она когда-нибудь приедет. Он посмотрел на нее как на знакомую, никаких чувств к ней у него не было. Было только чувство досады на то, что надо в чем-то объясняться, а объясняться совсем не хотелось. В чем объясняться, и главное – зачем? Все прошло, все отболело.
«Виктор, – решила заговорить Лида, зная, что он мог промолчать так и час, и два, и до самого вечера. – Виктор, пойми, я не могла поступить иначе. Виктор, мы плохо с тобой жили». – «Кто виноват в этом, я?» – «Не знаю, Виктор, не знаю. Зачем об этом говорить? Может быть, ты, может быть, я, – разве так важно найти виновных? Важнее то, что ты – я это вижу – меня разлюбил. Я ехала с надеждой вернуть прежнее, оно у нас было, было когда-то. Но глаза твои мне сказали все. Пожалуй, это к лучшему. Мы уже давно шли с тобой врозь душой и чувствами. Мой отъезд ничего, по существу, не изменил в наших отношениях. Но для меня он изменил все. У меня ведь есть сила, я в ней теперь убедилась. Хочешь, покажу характеристики на меня, выписки из приказов?» – «Зачем? Я верю».
Лида выговорилась, боевое, приподнятое настроение, с которым она приехала, прошло: она поняла, что напрасно приехала. Никому – ни ей, ни Виктору – не нужна затеянная ею экскурсия в прошлое; Лиде стало грустно, но только грустно – не больше. «Витя, а что если я сегодня же уеду обратно? – спросила она просто. – Как ты думаешь, ваших это не обидит?» – «Ты устала. Зачем сегодня? Отдохни». От этих простых вопросов и ответов обоим стало легко. Пока Лида не без драматических ноток говорила о минувшей любви, об утраченном, Виктор чувствовал раздражение; заговорила об отъезде – раздражение прошло, появился вдруг интерес к ее новой жизни. Виктор расспрашивал Лиду о тайге, о геологической разведке, о Лидиных обязанностях в поисковой группе. Лида рассказывала, и он понял, что ей очень, очень тяжело там, в тайге, но она увлечена своей работой и ради нее готова многое перенести. Перед Виктором сидел новый для него, совершенно ему незнакомый человек.
Выйдя на крыльцо, Агафья Карповна услышала голос Виктора: «Не понимаю! Люди имеют такую отличную аппаратуру, самолеты – и все еще тюкают молотком!» Виктор и Лида разговаривали дружески, совсем позабыв, что они муж и жена. Они уже не были ни мужем, ни женой, сами собой исчезли причины взаимного недовольства, и ничто не препятствовало их дружеским отношениям.
Да, что бы стала делать в такой час Лидия? Год назад, случись эта беда на заводе, и с места бы не тронулась. «Не люблю ваш завод, не пойду». И только. Теперь-то, кто ее знает, может быть, тоже кинулась бы со всеми вместе. Ходит же где-то по горам, через реки перебирается. Чудно́: вот взрослые люди, не ребятишки, которые что глина – лепи из них любую фигуру, а тоже меняются. Сегодня был один человек, завтра – будто его подменили…
Не могла Агафья Карповна ни прилечь, ни даже сесть. Погасив свет в комнате, чтобы лучше было видно, стояла у окна и всматривалась во мрак, туда, где была калитка. Ветер драл крышу, будто когтями, ломил деревья в палисаднике, сирень стучала голыми ветками в стекло. Пронеслась по улице машина, осветила дорогу – дороги не видать, одна вода. Может быть, санитарная машина, «скорая помощь», может быть… Нет, страшно думать об этом, не будет так думать Агафья Карповна. Но все равно думала, как из века в век думают матери, когда долго не возвращаются домой их дети, даже если нет ни бури, ни наводнения, даже если тихая летняя ночь.
Гудок осекся и замолчал. Спокойней от этого не стало, стало еще страшней.
3
Обогнуть административное здание было нелегко. Только высунешься из-за угла – ветер отбрасывает обратно, опрокидывает, валит на землю. Алексей шел с усилием, плечом вперед, всем телом нажимая на ветер, как нажимают на туго отворяющуюся дверь или на задок застрявшей в грязи подводы.
Когда люди сотнями врывались в заводские ворота, казалось, все смешается, никто не будет знать, что ему делать. Но получалось так, что каждый спешил к тому месту, на тот участок, где он работал днем, – к своему станку, к своей площадке, к своим инструментам. А там были начальники цехов и мастера, были парторги, профорги, бригадиры.
И Алексей пришел не куда-либо, а именно на стапель, где было всего опасней и страшней.
Зажгли все прожекторы, какие были на заводе, осветили линию причалов, достроечный бассейн, стапельные места, корабли. Проливной дождь рассекал световые лучи: они как будто дымились. Волны ухали через бетон, и клочья их летели вдоль Морского проспекта; лязгала, пронзительно скрипела обшивка кораблей, прижатых к стенкам. Срывались с лесов доски, ветер швырял их, как спички, они падали на землю, но звука не было слышно за грохотом урагана.
Илья Матвеевич стоял под днищем своего корабля и кричал в морской мегафон – трубу из белой жести:
– Скобы, скобы!
Вода все выше поднималась на стапель, клокотала вокруг кормовых клеток и кильблоков. Алексей понял, что отец требует укрепить клетки дополнительными железными скобами. Он увидел Виктора, который по колено в воде возился под кормовым подзором, освещенным сбоку прожектором. К Виктору с охапкой тяжелых скоб бежал Костя.
В будке стапельного крана горела яркая лампочка, подобно одинокой звезде в черном небе. Неужели там сидит тетка Наталья?
– Что делать, батя? – спросил Алексей.
– Помогай ребятам, помогай, Алешка! – ответил Илья Матвеевич. – Спасать корму надо.
Вода добрасывалась до его ног, грязная – со щепками, с травой, с мусором, смытым с берегов. Она шипела, клубилась; Виктор и Костя по временам исчезали в ее рыжих яростных клубах. Алексей тоже ринулся под корму, прихватив тяжелую кувалду.
Вдоль причальных стенок, от одной чугунной тумбы к другой, такелажники тянули пеньковые канаты – леера, чтобы не сбросило людей в реку, чтобы они могли за эти леера держаться.
Всюду крепили, опутывали тросами, приваривали, приколачивали, поднимали талями. Все знали свое место, всем нашлось дело. Только Скобелев метался от цеха к цеху, не находя, за что бы ему взяться. Он прибежал на завод с намерением совершить подвиг, но подвиг совершал каждый рабочий на своем участке, – а где участок Скобелева? Комната БРИЗа? Папки, столы, пишущую машинку можно не спасать, они на втором этаже, вода до них не дойдет.
Скобелева занесло на земляную перемычку, насыпанную в шпунтовых стенках вокруг котлована будущего сухого дока. Перемычку размывало, и десятки людей подвозили по узким доскам тачки с песком, опрокидывали их; другие люди подхватывали песок лопатами, швыряли его в размывы, прыгали в засасывающую жижу, утаптывали ее ногами. Скобелев хотел им помочь, – не было лопаты, потоптался в воде и понял, что на перемычке он не нужен.
Кто-то крикнул: «Воздуходувка! На воздуходувку людей!» Помчался к воздуходувке – к компрессорной станции, которая подавала сжатый воздух для пневматических инструментов. В кирпичном низком здании, кроме техника Поликарпова, было несколько ребят из ремесленного училища. Они отвинчивали ключами гайки болтов, которыми крепились на фундаментах электромоторы. На полу здесь уже плескалась вода в радужных масляных пятнах.
– Где народ? – крикнул один из ребятишек. – Подымать надо. Дядя, действуй! Жми, дяденька!
Над каждым электромотором с бетонного потолка свисали подвешенные на крюках цепи талей. Скобелев ухватился за цепь и стал быстро перебирать ее руками. Он работал изо всех сил, цепи натянулись, напряглись, мотор качнулся, но подымался он невыносимо медленно, вода уже подступала к его жизненным частям.
Рядом тянули цепи соседних талей, тянули ничуть не быстрее Скобелева, но ему казалось, что его обгоняют, что он отстает. Он заработал руками еще яростнее, он помнил только о моторе, под который подхлестывала вода. Его увлек этот поединок: кто кого? Когда вода дошла почти до колен Скобелева, мотор находился от ее поверхности уже на расстоянии полуметра.
Скобелев вытер ладонью испарину со лба, сердце у него стучало от непривычной нагрузки, как швейная машина, – часто и отрывисто. Дверь воздуходувки распахнуло сокрушительным ударом ветра, она пустила перед собой волну по полу; Скобелева, как языком, облизнул холодный поток косого дождя.
Ветер не утихал. Он сломал железную трубу кочегарки, труба рухнула на крышу шлюпочной мастерской и разрезала мастерскую надвое. Он сорвал с причалов нефтяную баржу; два буксирных катера гонялись за ней по Ладе; баржа кидалась на них, подобно морскому зверю, катера шарахались от нее и кричали тонкими испуганными голосами.
Погас прожектор на решетчатой башне, и под кораблем на стапеле стало непроницаемо черно. Зине, которая распоряжалась установкой стальных оттяжек для укрепления лесов, показалось, что она ослепла.
Зина не испытывала никакого страха за себя. Она работала вместе с такелажниками, которые ставили оттяжки. Их бригадир то и дело кричал ей в ухо: «Тросов не хватит, товарищ инженер. Пошлите на склад!.. Да и рабочих еще надо. Не справимся одни».
Зина посылала на склад, Зина искала рабочих, Зина тоже, как Илья Матвеевич, командовала в мегафон, от которого стыло вокруг губ. Может быть, хоть на минуту, на секунду подкрадывалось к ней раскаяние в том, что она выбрала себе такую ужасную профессию? Нет, конечно нет, тысячу раз нет! Она ни о чем не жалела, она хотела только одного: удержать корабль, сберечь, не дать волнам повредить ее, Зинин, первый корабль.
Что-то свистнуло, грохнуло рядом с Зиной. «Трос лопнул!» – услышала она голос бригадира такелажников. Снова команда в мегафон, снова бежать к телефонному аппарату – звонить на склад. Ползет мимо медвежья лапа крана, – он тащит бревна для подпор, туда, к корме, к Виктору, там центр борьбы за корабль, на который идут атакой волны залива и взбесившейся Лады. И оттуда порой долетает далекий-далекий крик Ильи Матвеевича: «Витя, Витя! Подклинь левую клетку. Подклинь, Витя!» Зина знает, где эта клетка – самая ближняя к воде; и у нее замирает сердце от страха за Виктора.
Наконец-то вспыхнул прожектор. Зина увидела, как там, за кормой, по пояс в воде, держась за леера, доски, брусья, друг за друга, метались люди; они взмахивали руками, раскрывали рты, но у них не было мегафонов, и Зина не могла разобрать, что они кричали.
Они смотрели в сторону Лады, одни из них толкали навстречу волнам длинную доску. Зина различила Костю, – он кидал тонкий и прочный джутовый конец, нахлестывал его на что-то, как нахлестывают аркан, но аркан этот свивало ветром, относило, швыряло Косте в лицо.
Зина увидела и Илью Матвеевича. Он стоял над водой, на клетке, и тоже смотрел в сторону Лады. Рядом с ним был Алексей. Алексей торопливо сбрасывал китель, за кителем рубашку, брюки. Он остался на ледяном ветру в майке и трусах, в ослепительном луче прожектора. Зина вспомнила стадион, турник. Ни о чем больше она подумать не успела, – Алексей согнул ноги, распрямился и прыгнул в воду головой.
Он выскочил далеко в волнах, и только тогда Зина поняла, что случилось несчастье. Загребая одной рукой, Алексей толкал впереди себя ту длинную доску, которую до него пытались толкать люди под кормой. Ее заворачивало к берегу, Алексей тоже заплывал в сторону, выравнивал доску и продолжал гнать туда, где кончалась полоса света.
Илья Матвеевич слез с клетки, грузно пробежал по воде и пошел вверх по стапелю.
– Что произошло, Илья Матвеевич, что? – Зина перехватила его на пути, крепко вцепилась ему в рукав тужурки.
– Люди гибнут, – ответил он, не останавливаясь.
– Кто, кто, Илья Матвеевич? – Зина трясла рукав, не слыша, как трещит под ее пальцами намокшая ткань.
– Зубарева смыло. Плотника.
– Какой ужас! А где Виктор Ильич? Я не вижу его.
– Там. Тоже. Надо катер вызывать.
У Зины дрогнули ноги. Илья Матвеевич скрылся в будке вахтеров, где был телефонный аппарат, – она хотела броситься туда, где был Виктор, но почувствовала чью-то руку у себя на плече. Оглянулась. Бригадир такелажников говорил ей:
– Поставили тросы, товарищ инженер. Держатся. Теперь по левому борту опасно. Может, еще одну оттяжку, возле сорокового шпангоута, поставить?
4
Дождь утихал. Радио объявляло по всему заводу о положении воды. Рупоры кричали каждые пять минут: «Сто девяносто один… сто семьдесят девять… сто шестьдесят пять…» Люди уходили с перемычки, с причалов, из-под кораблей; их потянуло к огню, теплу. Только теперь они начинали чувствовать холод, обнаруживали раны, ссадины, ушибы.
Вышли из дока Александр Александрович с Василием Матвеевичем. У Александра Александровича под глазом темнел огромный синяк, глаз опух, – старый мастер ударился лицом о чугунную тумбу; у Василия Матвеевича сзади была разодрана куртка от воротника до полы – зацепило крюком лебедки, по спине ходил ветер, Василий Матвеевич зябнул.
– Цистерну бы сюда со спиртом, сколько бы здоровья людям сохранили.
Скобелев, выйдя из воздуходувки, встретил деда Матвея. Дед стоял посредине Морского проспекта и смотрел на небо, в котором сквозь тучи пробивался свет луны. Это был хороший признак – к тихой погоде, к быстрому спаду воды.
– Наработался, молодой человек? – спросил дед Матвей у Скобелева. – Моторы подымал? Герой. На-ка хлебни! – Он вытащил из кармана пальто плоскую бутылку. – Хлебни, не бойся! Чаек. Видишь, желтенький какой. Пей, говорят! – прикрикнул он, когда Скобелев стал отказываться. – Простуду задумал схватить?
Скобелев понюхал горлышко, понял, что это водка, которую называют «старкой», зажмурил глаза и, запрокинув голову, сделал несколько торопливых глотков.
– Эй, Вася! – уже позабыв о Скобелеве, подзывал кого-то другого дед Матвей. – Ты с кем, с Александром Александровичем? Нате, ребята, хлебните и вы.
– Гляди, Василий! – воскликнул Александр Александрович. – Только подумать успели – оно и тут! Сохранение здоровья. Завком, что ли, заботится?
– Чего там завком! – сказал дед. – «Тройка» распорядилась. Народ-то прозяб, промок. Эй, Володька! Шагай сюда, лечись, братец, лечись. В медицинском пункте еще сто граммов получишь.
Скобелев, дойдя до самых ворот, почувствовал в теле приятное тепло и бодрость. Уходить с завода вдруг не захотелось, потянуло обратно, к деду Матвею, – поговорить. Но деда на прежнем месте уже не было. Скобелев отправился на медпункт, где выдавали водку. Простая водка на вкус была куда противнее «старки». Но от нее, против ожидания, вовсе не тошнило, а все прибавлялось и прибавлялось бодрости.
Медицинский пункт работал вовсю. Там перевязывали, мазали йодом, вытаскивали занозы, пускали капли в глаза. Нескольких рабочих принесли на носилках, дежурные машины «скорой помощи» тотчас помчались в центральную городскую больницу. Слышались слова: немедленная операция, кислородную подушку… Нелегко сдавалась вода, с ней пришлось выдержать тяжелый, смертный бой.
Скобелев больше не раздумывал: изменилось что-либо в этом бою от его, Скобелева, участия? Что там раздумывать! Он поднял, спас от воды электромотор воздуходувки. Нет, Скобелев раздумывал совсем о другом, – он раздумывал о том, что долгое-долгое время его угнетало, что мешало ему окончательно расправить спину и развернуть плечи. Ему вот поручили руководство БРИЗом, о его работе в БРИЗе отзываются хорошо, – значит, и о нем самом думают хорошо. И Иван Степанович так думает, и Жуков, и все… Но ведь он может стать еще лучше! Он может в полной мере оправдать такое мнение о себе.
Совсем иные мысли занимали Зину. Работая с такелажниками, она пропустила тот момент, когда подошел катер, когда тонувших вытаскивали из воды, и не знала теперь, что с ними со всеми, что с Алексеем, с Виктором. Не ранен ли Виктор, здоров ли? После отбоя ей еще долго пришлось пробыть на стапеле, осматривать леса, подпоры, крепления. Только час спустя она пришла к конторке, возле которой на пирсе уже было устроено нечто вроде прачечной, – выжимали, скручивали вдвоем пиджаки, куртки, гимнастерки, шлепали кепками и фуражками о поручень парапета, выливали воду из сапог и ботинок. В самой конторке растапливали печь, сгоняли веником остатки воды с пола. Илья Матвеевич стоял среди рабочих, без кителя, в синих подтяжках, с которых краска перешла пятнами на сорочку.
– Все благополучно? – спросила Зина.
– Да вот, обошлось. Зубарев воды нахлебался. Алешка цел и невредим. Один Виктор маленько пострадал. Сухожилия в руке растянул да голову расшиб. Прыгнул Зубарева вытаскивать, когда того смыло, о бревно и ударился. Пустяки!
Зачем Илья Матвеевич говорит: пустяки? Зина хотела бы немедленно бежать, разыскивать Виктора. Но мастер не имел права никуда бежать, мастер еще был нужен на участке. Еще никто не уходил с завода. Опасность, борьба, напряжение спаяли, сроднили людей: люди держались друг возле друга, рассказывали, пересказывали виденное, слышанное, совершенное, сушились возле батарей, времянок, электрических каминов. Многим не верилось, что сражение с водой закончено, они еще чего-то ждали, взвинченные нервы требовали еще действий. Все проверяли свои рабочие места, свои станки, механизмы, которыми они заведовали, инструмент; начали монтировать поднятое с фундаментов оборудование, разбирали хлам, занесенный на заводские дворы водой. Нет и нет, не могла Зина искать сейчас Виктора.
Ну, а если она пойдет и разыщет его где-нибудь на медпункте, – что тогда будет? О чем она ему скажет? И для чего?
Илья Матвеевич пристально смотрел на нее, молчаливую, встревоженную, подошел, взял руку, крепко пожал.
– С боевым крещением, Зинаида Павловна. Теперь уж полностью верю – кораблестроитель из вас выйдет. Да.
Уже рассвело, когда Зина шла по Морскому проспекту к заводским воротам. Ветер, не ураганный, а все же еще студеный, резкий, разбрасывал полы ее пальто, старался сорвать платок с головы. Зине было холодно, ее знобило так, что начали постукивать зубы. И вдруг она забыла о холоде. Возле проходной стояли Василий Матвеевич, Алексей и он, Виктор – неуклюжие в новых, сухих ватниках. Голова у Виктора была в бинтах, рука на перевязи. Он улыбнулся, заговорил:
– Вас ждем, Зинаида Павловна. Пойдемте-ка к нам, на Якорную, чай пить. Озябли? Сбрасывайте пальто, сбрасывайте. Все мокрое…
Зина почувствовала на своих плечах широкий ватник.
5
В тот день, когда на восстановленном после гражданской войны заводе построили первый морской пароход, при спуске его на воду присутствовало почти все население Старого поселка. Не только строители корабля, не только их семьи, но были тогда среди них – старые рабочие это помнят – и участковый детский врач, и работники аптеки, и парикмахеры, и продавцы из кооператива… А еще из города сколько приехало народу!
Когда спускали второй пароход, ни парикмахеров, ни продавцов из кооператива к стапелю уже не пустили; но родственников не допустить было просто невозможно. Они лезли в завод через заборы, пробирались по прибрежным камням вдоль Лады, подъезжали к пирсам на лодках… Кое-кого заводская охрана задержала – главным образом старух и ребятишек. Старух – потому что те никаких запретов признавать не желали и с гордостью рабочих матерей, не таясь, пришли на самые почетные, на самые видные места к стапелю; ребятишек – исключительно из-за их ребячьей беспечности.
Задержать задержали, да тут же и отпустили. Руководство завода увидело: складывается традиция, по которой день спуска корабля становится не только праздником на заводе, но и праздником в поселке. Нельзя было этого не понять. Корабль построен – перевернута еще одна страница жизни кораблестроителя, а следовательно, жизни и всей его семьи. Корабль – детище, корабль – кормилец и поилец, корабль – дело доблести и славы, прекрасное, совершенное создание рук мужа, сына, отца, – разве могут жена, мать, дочь остаться равнодушными и усидеть дома в такой день, когда это создание двинется в первое для него плавание?
Только во время Отечественной войны, когда приходили ремонтироваться боевые корабли, традиция была нарушена, и все понимали: так надо – надо беречь, хранить военную тайну. Но после войны на спуск очередного корабля вновь шли семьями, шли по именным пригласительным билетам, которые служили пропусками и в которых было написано: «Уважаемая Мария Гавриловна» или: «Уважаемая Агафья Карповна! Дирекция, партийный комитет и комитет профессионального союза работников судостроительной промышленности приглашают Вас…» Шли в лучших одеждах, как на первомайскую демонстрацию.
В который раз за свою жизнь, показав вот так пропуск вырядившемуся в парадную форму вахтеру, дяде Коле Горохову, выходила Агафья Карповна на заводский Морской проспект. Погода была скверная, как всегда в позднюю ноябрьскую пору. Моросил дождь, колючий, противный. Но Агафья Карповна надела свое выходное плюшевое пальто, повязалась белым оренбургским платком. Она шла в толпе одна, хотя в этот день на заводе были все ее родные – и Илья, ушедший из дому еще вчера утром, и дед Матвей, тоже не ночевавший на своей постели, и Алеша с Катей, и Витя, и Костя с Дуняшкой, которая потащила сюда и маленького Сашку, и Василий с Марьей, и сестра Наталья. Жалко, Антоши нет, не смог приехать, звонил по телефону, просил написать ему подробно-подробно, как спустят корабль. Ведь вот думал, что о постройке этого корабля напишет научную диссертацию, а получилось – без него тут построили, он на другом заводе поток налаживает. «Ну что ж, – говорит, отца с матерью утешает, – поточный метод буду защищать».
Агафья Карповна шла, осматривалась: что натворило наводнение? И не видно ничего, как будто ничего и не было. В проходах меж цехами прибрано, чистенько, порядок; стекла всюду сверкают – где новые вставили, где старые помыли.
Следов наводнения Агафья Карповна так и не нашла, зато удивлялась она на каждом шагу тем переменам, какие случились на заводской территории за последний год. И цехов прибавилось – до чего же длиннющие и высоченные стены сложили каменщики, какие воротища распахнули! И кранов стало больше, в какую сторону ни глянь – краны. А мелкие постройки – куда только они подевались? Вновь подумала было об Антоше, да тут же стала думать совсем о другом: не любила, не терпела, стыдилась хвастовства даже в мыслях.
Агафью Карповну знали все старые рабочие и инженеры завода. С ней здоровались, ее пропускали вперед. Усач Бабашкин, кузнец, пожал руку, Сказал: «Так и не подросла еще, Агаша? Затолкают тебя, махонькую-то. К трибуне, к трибуне держи курс». Но у Агафьи Карповны было любимое место – на фундаменте башенного крана. Она пробралась туда, встала на бетон и во всей красе увидела наделавший столько хлопот, вызвавший столько тревог и волнений, наклоненный к воде корабль с красным, как жаркий огонь, днищем, и возле корабля – крохотную фигурку, которую сразу узнала в тысячной толпе. Илья Матвеевич размахивал рукой: не выспался, старый, изнервничался, а распоряжается как ни в чем не бывало. Он исчез ненадолго с глаз Агафьи Карповны и появился уже на капитанском мостике корабля; не видит он ее, даже не смотрит в эту сторону, захлопотался. Там же, на корабле, расхаживает по палубе Алексей; передвигает какой-то ящик Костя.
