Текст книги "Семь бойцов"

Автор книги: Войо Терич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

У последнего отпечатка ступни Минер опустился на колено и стал внимательно разглядывать. Сейчас он был похож на большой серый камень.

– Полчаса назад здесь прошел солдат, – произнес наконец Минер, поднимаясь.

– Вот еще следы, – заметил старик.

И в самом деле, чуть правее виднелись другие следы.

– Прошли двое, – ответил Минер. – Они шли с грузом: уж больно глубокие вмятины. – Резкая складка обозначилась на его лбу: – Повара за водой ходили.

Он поставил ногу возле лужицы, рядом со следом немецкого солдата. В углубление потекла вода.

– За полчаса наполнится, – сказал Минер.

Нас потрясло это открытие. Мы молча наблюдали, как вода заполняет след Минера.

Да, Минер знал больше нас. И сейчас в его взгляде мы, шестеро, читали призыв к кровной мести.

Мы понимали, что чем больше сил у противника, тем меньше у нас шансов на спасение. Но тем сильнее росла наша ненависть к захватчикам. И это как бы уравнивало наши силы.

Мой взгляд упал на бойца с черным цыганским лицом, Йована, парня, пришедшего вместе с Аделой.

– Что же мы стоим? – заметил он. – Надо идти, или я один уйду.

А мы идем, – спокойно сказал Минер. – Ты, Грабовац, иди первым, я – за тобой. Ты – замыкающим, – обратился он к Йовану.

Тот нахмурился:

Распоряжаешься как командир. Я тебя не выбирал.

– Если ты хочешь идти с нами, делай, что говорят, – отрезал Минер, сверкнув глазами.

– Иди! – сказала Адела, ласково посмотрев на Йована.

И от этого взгляда мне стало очень грустно.

Я стыдился признаться, что меня охватило чувство ровности, которому здесь не место. Я упрекал себя за это. Но, вопреки всему, это чувство росло во мне, как бурьян.

– Теперь будь внимателен, – шепнул мне Минер.

Но до меня не сразу дошло его предупреждение.

В душе я надеялся, что ничего не случится, что мы не нарвемся на немцев.

Солнце клонилось к горизонту. Потянул легкий ветерок, и стало приятней шагать по зеленому коридору. Нас семеро! Две девушки, Судейский, старик, Йован, Минер и я. А в лесу даже четверо чего-то стоят! Правда, у Аделы нет винтовки, только две гранаты у пояса. Рябая – это настоящий солдат. Она терпеливо переносит боль в ноге. Мне в жизни не приходилось встречать такой терпеливой девушки! Старика, конечно, не стоит принимать во внимание…

Я внимательно всматривался в кусты справа. Если здесь появятся немцы, надо перейти ручей и скрыться в зарослях па той стороне. Только бы не пустили собак… Когда же они пройдут через лес? Где-то должны кончаться их колонны? Не сегодня-завтра мы убедимся в этом. А пока лучше двигаться вдоль кустов. Так у меня будет время вскинуть винтовку. За сутки мы проходим пятнадцать, а то и двенадцать километров. Но, в конце концов, мы все-таки выйдем!..

Осмотревшись, я обратил внимание на выжженную костром проплешину. Скользнул по ней взглядом и снял с ремня винтовку.

– Нагнись пониже, – шепнул мне Минер и, повернувшись, махнул рукой остальным. – Ниже, еще ниже, – снова раздался его шепот, – Смотри влево, вниз.

Вдоль скалы бурлила река. Шум воды заглушал все другие звуки. Чуть дальше середины реки из воды торчал небольшой утес. Быстрый поток то и дело накрывал его белой пеной. Но снова и снова, сверкая на солнце, показывался гладкий черный камень. И вновь исчезал. Завороженный этим зрелищем, я не сводил с реки глаз. А когда перевел взгляд на кусты, почти рядом увидел фигуру в голубовато-зеленом мундире.

Немец, расстегнув воротничок, беззаботно шагал по лесу. Когда он поравнялся со мной, дуло моей винтовки оказалось у самой его глотки. Человек в немецком мундире побагровел, от неожиданности раскрыл рот и не смог произнести ни слова.

– Не стреляй! – сказал мне Минер. В руке он держал свой «вальтер».

Немец поднял руки. Я чувствовал, как дрожит мой палец на спусковом крючке. Эта неожиданная встреча сильно взволновала меня. Наверно, он отправился за водой. Значит, они неподалеку, если этот шагает таким расхристанным. Но как они смеют так вольно гулять по нашему лесу?

На боку у немца болтался большой револьвер. Из такого, должно быть, стреляют в затылок. Немец таращил глаза на Минера, который снимал у него с ремня револьвер. Пленный не сопротивлялся, он понимал, что его шансы равны нулю.

– Унтер-офицер, и его часть недалеко, – сказал Минер.

Немец только хлопал глазами, наблюдая, как у него отбирают документы. При виде пленного на лице у Аделы отразилось удивление, словно она разглядывала пойманного зверя.

Связав немцу руки, мы поставили его в середину пашей колонны и тронулись дальше. Шли бесшумно, стремясь как можно скорее «испариться» с этого места. Позади немца, сжимая в руке пистолет, шагала Адела. Лицо ее было спокойно. Старик шел впереди и крепко держал в руках конец кожаного ремня, которым связали пленного.

Нас было семеро, а фашист – один. Не много стоила теперь его жизнь! Конечно, если исходить из того, что по обе стороны нашего пути, быть может, в каких-нибудь десяти метрах от уреза воды, располагались лагерем две или три тысячи немцев, – тогда можно было считать, что пленный находился в лучшем положении, чем мы.

Я шел в стороне, и это позволило мне лучше разглядеть немецкого унтер-офицера. Он держался надменно, как будто вовсе и не испытывал страха. Меня оскорбляло его самообладание. Хотя он и шел совсем близко от немецких биваков, а мы, потеряв свои части, от рот до дивизии, были окружены теперь его войсками, но он все-таки считался пленным, а мы, как и подобает любой армии, имели «языка».

Немец выделялся среди нас своим ладным мундиром и, скорее, походил на барина, которому оборванные цыгане показывают дорогу. Он шагал, выпрямившись, как выхоленный жеребец. На вид был довольно силен, только ростом пониже Минера.

Я вспомнил часового на Сутьеске. Казалось, этот немец и часовой, которого я видел в бинокль, – одно и то же лицо. Попади тот часовой к нам в плен, он, наверное, держался бы также высокомерно. Такая уж их тевтонская порода!

Уходили все дальше и дальше от того места, где взяли пленного. Усталые, голодные, оборванные. Но судьба, видно, решила еще раз подшутить над нами. Кто-то торопливо приближался к нам, и вдруг лесную тишину разорвал звонкий юношеский голос:

– Ганс!

Пленный повернул голову, но, почувствовав сталь на своем затылке, присмирел.

– Ганс! – звучал призыв. «Ганс!» – раздавалось по лесу.

Послышался хруст веток, и, чуть не налетев на Минера, из кустов выскочил немецкий солдат.

«– А! – произнес он. – A, bitte!

Он был белобрыс и очень напуган.

Увидев наши пилотки, он сначала замер в недоумении, а потом на лице его отразился ужас.

– О! – выдавил он из себя и перевел взгляд на унтер-офицера. По его лицу разлилась бледность.

– О! Ты, пес! – спокойно произнес Минер и направил ему в лоб дуло пистолета. Дрожа от страха, немец, как побитая собака, безмолвно молил о пощаде. Во взгляде Минера он читал ненависть. На лице своего унтер-офицера видел осуждение. По тому, как тряслись кончики его пальцев, я понял, что этот немец – никудышный вояка.

– О! – повторил он снова.

Мы связали ему руки веревкой. Идти он должен был за Минером.

Наш командир, видно, сразу смекнул, что такой замухрышистый немец может дать важные сведения. Ведь на унтер-офицера нечего и надеяться…

Ситуация осложнилась. Нас стало девять. Если мы напоремся на группу вооруженных карателей, то откроем огонь, и пленные для нас – только обуза.

– Шагай побыстрей, человече! – вполголоса приказал мне Минер. – Поднажми, нужно быть попроворней, а то придется целый полк конвоировать.

Минер любил съязвить. Мы пошли быстрее, зорко наблюдая за пленными. Особенно усердствовал старик. Он то и дело понукал немцев, покрикивая и злорадно посматривая на них.

– Помолчи, старик, – зашипел Минер. – Прикуси язычок.

Тот на минуту смолк. Но вскоре опять принялся подгонять пленных. На их лицах застыло каменное выражение. Мы втроем вели каждого из фашистов. Они были откормленными и сильными, и только страх оказаться пристреленными мешал им предпринять попытку к бегству.

На первом же привале Минеру удалось выжать у младшего немца кое-какие сведения. Оказалось, весь этот район, длиной в восемь километров, занимало его подразделение – 86-й егерский батальон гренадерского полка, численностью восемьсот человек!

– Здесь? – спросил Минер, когда мы миновали предполагаемую границу, до которой доходили патрули карательного батальона, и пленный, поняв его, подтвердил это кивком головы.

Мы изнемогали от усталости и вынуждены были остановиться.

Солнце садилось. Лишь вдали, у кривого граба, почти параллельно земле сверкал одинокий луч. И этот пучок золотого света, казалось, держит на ладонях нашу судьбу.

– Зачем останавливаться? – возразил Йован. – Надо идти дальше.

– А эти? – спросил его Минер.

Вот погас последний солнечный луч. В лесу воцарились мрак и холод.

– Их нужно ликвидировать, – заявил Йован.

– Услышат, – заметил Судейский.

– Есть разные способы. – Это было сказано таким зловещим тоном, что оба пленных разом подняли головы, хотя и не понимали языка.

– О! – протянул Минер.

– А ты отпусти их, – ехидно продолжал Йован. – Когда тебе вслед побежит военная полиция с собаками, ты и костей не соберешь.

Он был прав, и мы молчали. В верхушках деревьев шумел ветер. Пленные по приказу Минера лежали на спине. Мы понимали, что придется их убить, но никому не хотелось брать это на себя. Однако и конвоировать их всю дорогу мы тоже не можем.

– Как же быть? – спросил Судейский.

– Этот сукин сын может выдать, – сказал старик, кивнув в сторону унтера. – И нас всех похватают.

– Да, он из волчьей стаи, – произнес Минер. – Солдаты Лера[1]1
  Немецкими войсками на Балканах командовал генерал-полковник Лер. – Прим. пер.


[Закрыть] не дезертируют, когда на их стороне сила, – продолжал он, обращаясь ко мне. – Как ты думаешь? Что молчишь?

– Если вам их жалко, отпустите, – ледяным тоном заметил Йован. – Пусть уходят. Моя голова не дороже вашей…

– Что ходить вокруг да около? С пленными нужно кончать. Война есть война, и хотя в глубине моего сердца шевельнулось что-то похожее на жалость, я как можно спокойнее произнес:

– Нельзя их отпускать.

Огромный ветвистый бук! Тебе, должно быть, уже сотни лет. Ты помнишь Карагеоргия[2]2
  Карагеоргий – вождь первого сербского восстания против турок 1803–1805 гг. – Прим. пер.


[Закрыть], когда тот начинал восстание. Разлапистый и одинокий, ты далеко тянешь свои ветки. Сейчас, прислонясь к твоему стволу, сидит Минер, обнимая винтовку. Он кажется таким же могучим и мудрым. Под твоей кроной за эти сто лет не раз сидели такие богатыри.

Наконец Минер нарушил молчание.

– Допроси его, – приказал он Судейскому.

Тот подошел к унтеру и спросил, откуда он.

– Из Бремена, – последовал ответ.

– Какой части?

Немец молчал.

– Из какой ты части? – повторил вопрос Судейский.

Унтер-офицер назвал номер батальона. Судейский спрашивал о полке, о том, когда он попал сюда и куда будет двигаться. Однако на все вопросы, касающиеся передвижения и расположения немецких войск, унтер-офицер не ответил ни слова.

– Надо кончать, – решительно сказал Минер.

– Я пойду, – подошел к нему Йован.

– Ножом? – тихо спросил Судейский.

Адела делала вид, будто ничего не слышит. Однако в сгущающихся сумерках я заметил, как побледнело ее лицо. На поясе у нее висели две гранаты. В руке она неловко сжимала «вальтер», отобранный у немецкого унтера.

– Иначе нельзя, – ответил Судейскому Йован.

Отец Йована имел сотни овец. И мы хорошо понимали, что никто, кроме Йована, не сумеет сделать это.

– Наши так никогда не поступали, – тихо произнесла Рябая. Она обычно не вмешивалась в разговор, и сейчас ее слова прозвучали как обвинение.

– Много ты знаешь! – накинулся на нее старик.

– Когда? – спросил Судейский.

– Сейчас! – решил Минер. – Сейчас же!

Во рту у пленных торчали кляпы. Младший, вращая глазами, издал слабый гортанный звук. Брови его сошлись на переносице. Старший держался спокойно. Его взгляд был полон ненависти и презрения. Младший пытался что-то объяснить, доказать…

Судейский и Йован отвели их по склону. Судейский на плохом немецком языке объявил пленным приговор.

Он перечислил все бесчинства, которые творили гитлеровские войска. Убийства и поджоги. Истребление раненых он считал особо тяжким преступлением.

– Не мы к вам пришли убивать мирных жителей, – говорил Судейский. – Не мы несем ответственность за эту войну…

– Приговор приведен в исполнение, – чуть слышно сказал нам Йован.

XI

Мы шагаем по высохшему руслу реки. Адела по-прежнему владеет моими мыслями. А о чем думает она? Поговорить с ней, однако, мне никак не удавалось.

И вот первый привал под скалой. Увидев, что Адела села в стороне от остальных, я подошел к ней.

– Ты помнишь тот вечер накануне боя?

– Да.

– А ведь могла позабыть! Я еще спросил тогда, какая ваша рота. Верно?

– Да, – ответила Адела. – Я помню. Рота, в которой я была, проходила мимо твоего взвода.

Она замолчала. Я тоже не мог найти слов. Это было все, что мы сказали тогда друг другу.

И так день за днем, от ночи к ночи мы пробираемся по лесу. Всеми нами владеет одно страстное желание – поскорее выбраться из окружения. И каждый день мы – как бойцы накануне боя – готовимся к прорыву.

Минер словно родился в этих краях. Он вел группу уверенно, минуя лесные тропы, на которых мог встретиться патруль. Минер умел вовремя заметить опасность. Даже заросли бука не мешали ему. И всегда его глаза светились силой и уверенностью.

Сегодня был чудесный день. Мы срывали нежные буковые листья с молодых веток, трепетные и прозрачные, терпкие на вкус. К ночи остановились под соснами на одном из лесных холмов. Как всегда, укладывались по двое, чтобы не замерзнуть. Да и безопаснее. Адела и Рябая расположились неподалеку. Прислушиваясь к их дыханию, я думал об Аделе.

Лунный свет белым каскадом падал на лохмотья домотканной одежды. Интересно, где она переоделась? Ведь тогда она была в брюках. Наверное, у беженцев, что тянулись за госпиталем. Теперь девушка ничем не отличалась от обычной крестьянки. Она поступила разумно. Я вот тоже переоделся в новые брюки с убитого унтера…

Всю ночь кричала сова, не давая нам спать. Утром я почувствовал сильную слабость. Ломило все тело. Ноги отказывались повиноваться. Я никому не сказал ни слова. Мы осторожно пошли гуськом. Ко мне подошел Минер, чтобы обсудить маршрут.

– Надо идти по тому берегу, по горе, – предложил я.

– Почему? – удивился Минер.

– Хорошая мысль, – поддержал меня Судейский.

– Неужели тебе не понятно, почему ты должен оставаться в хвосте? – спросил Минер.

– Какого черта вы играете в таинственность? – вскипел Судейский.

– Ты собаку слышал?

– Слышал.

– А если это охотники?

– Может, собака у пастухов?

– В таком месте? – спросил насмешливо Минер.

– А беженцы? – возразил Судейский.

– В таком месте? – с большей иронией в голосе повторил Минер.

– Что это за разговор? – вспыхнул Судейский. – Ты трусишь?

– Да, друг, – ответил Минер. – Да. Трушу. А знаешь, почему?

– Нет.

– Не хочу драпать без старика и девушек, если туго придется.

– И я бы не удрал.

– Мне и в голову не приходило сомневаться в тебе, – примирительно произнес Минер. – Я только сказал то, что думаю.

Судейский осмотрелся по сторонам и молча пошел за нами.

Выбираясь из района, занятого немецкой армией, мы, как обломки корабля, разбитого бурей, пытались всплыть на поверхность, но погружались все глубже и глубже в пучину чужеземных войск.

Судя по всему, теперь это были резервные части. Они шли по тому же пути, по которому раньше проследовали основные силы. В задачу резерва обычно входило прочесывание местности.

Прислонившись к хмурой скале, поросшей мхом, мы с Минером внимательно смотрели вверх. Там, над нашими головами, таинственно шумел лес. И вдруг я отчетливо различил новенькие мундиры альпийских стрелков. Их было двадцать два. Они почти сливались с зелеными листьями. Укрываясь в ползучей траве, мы осторожно отступили назад, предупредив остальных, что надо переменить направление.

Остановились в тени деревьев. Небо отсюда казалось темно-голубым, а солнце будто восседало на ветвях огромной сосны. В глубине ущелья, у самой реки, белел ствол одинокой березки. Меня неотступно преследовала мысль, почему именно меня взял с собой в разведку Минер. Может, почувствовал, как я ему предан? А может, Йована и Судейского он потому и оставил внизу, что в них был полностью уверен, а во мне – нет? «Нельзя его подозревать, – сказал я сам себе. – Он хитер, но открыт. Он наверняка сказал бы, если б думал иначе!» Я посмотрел на Минера, на его изрезанную морщинами коричневую шею, опаленную ветром, на его широкую спину и могучие плечи. О чем он сейчас думает?

Минер провел ладонью по лбу и загадочно посмотрел па меня.

– Пойти напиться, – сказал он. – Вот тебе бинокль. В случае чего – постучи по камню.

Минер ловко схватился за выступ скалы и бесшумно скользнул вниз. На дне ущелья гремела река, заглушая любой посторонний звук. На фоне мрачных скал Минер в своей темной одежде казался громадным валуном, беззвучно перекатывавшимся к реке.

Я сидел не шелохнувшись. Красноватые стволы сосен сверкали на солнце смолой.

Вдруг откуда-то сверху до моего слуха донесся характерный звук. Так стукается обо что-то твердое алюминиевая фляжка или котелок. Значит, как мы и предполагали, на скалах был бивак. Я осторожно стал ударять по камню. Вскоре вернулся Минер.

– Что-нибудь услышал? – спросил он.

– Звякнул металл о камень.

– Фляжка, – тихо произнес Минер. – Наверняка, здесь солдаты.

– Да?

– Высоко?

– Вон за теми тремя соснами на скале.

– Там у них лагерь.

– Ты уверен?

– Я так думаю, – ответил Минер. – Но лучше бы, конечно, в этом убедиться. У самой реки немцы не останавливаются. Они слишком осторожны, а шум воды мешает слышать.

– Но за водой к реке все же спускаются, – заметил я.

– Это точно. Но повара, если они там есть, могли запастись водой раньше.

Я не стал возражать. Было уже около десяти часов. Дорога каждая минута.

– Мы могли бы пойти наудачу, сразу, – предложил я. – Эта проплешина не так уж велика.

– Ты знаешь, как мы предупреждаем друг друга?

– Да, – ответил я и, выждав, когда не скрипела под ветром сосна, ударил камнем о камень. Затем ударил еще раз. Снизу чуть слышно до нас долетел ответный сигнал.

К реке мы спускались по очереди. Оглянувшись, я увидел Аделу, а за нею, метрах в четырех, – старика. Они время от времени останавливались, осматривались и осторожно скользили вниз.

Я быстро шел через открытую поляну, всматриваясь в редкие сосны: каждая из них могла быть засадой. Угрожающе вздымалась к небу скала. Утоптанная тропа вилась от реки к папоротникам и исчезала в густом кустарнике. Наконец мы вошли в реку. На другом берегу лес был еще гуще.

Напрягая память, я вспоминал тот день…

Прежде чем выйти к Пиве, мы долго лежали в лесу, усталые и грязные. Неподалеку текла река, но подползти к самой воде мы не могли. По тому берегу петляла тропинка. По обеим ее сторонам рос густой папоротник. Высокие деревья отбрасывали длинные тени. По этой тропинке мимо нас двигались гитлеровские войска. Немцы растянулись колоннами по одному. Это говорило о том, что они ничего не боятся. Мы лежали, укрывшись в буйной растительности, и наблюдали.

От мундиров колонна немцев была голубовато-зеленой. Мелькали короткие сапоги с широкими голенищами, за которые были засунуты ручные гранаты. Время от времени доносилась команда. Армейские лошади с трудом тащили тяжелое орудие. Погоняя их, свистели бичами ездовые. Солдаты генерала Лера успели загореть, их лица отливали медью. Правда, у каждого третьего лицо было худое и очень измученное.

И все это происходило в каких-нибудь тридцати метрах от нас. Мы слышали дыхание лошадей. Нас разделяла только река. Изредка кто-нибудь из солдат сбегал к ней вымыть руки или умыться. Кое-кто наполнял водой фляжку. Делали они это торопливо, с опаской поглядывая на наш берег. И нам, семерым, тогда казалось, что нас вот-вот обнаружат. Но солдат убегал, догоняя своих. Иногда долетал отрывистый начальственный возглас, то ли команда, то ли брань, адресованная отставшему солдату. Немцы, видимо, очень спешили. Но куда?

Однажды мы и на этой стороне каньона услышали немецкую речь. Значит, их войска находятся повсюду, на обоих берегах реки. «Не скоро, наверно, увидим мы хвост этого войска», – шепнул я Минеру.

Но часа через два колонна оборвалась. Наступила мучительная тишина.

– Эх, – произнес Судейский, – никогда я не верил басням о том, будто их было сто тысяч.

Он еще больше похудел с того дня, когда мы встретились. Штаны его превратились в лохмотья. Зато куртка, снятая с младшего немца, была совсем новая.

– Да, – согласился я, – много их сегодня прошло, а ведь это только часть. Вот уже три дня мы пробираемся сквозь них.

– Теперь я вижу, что мы что-то значим, – проговорил Минер.

– Ты хотел сказать: только теперь видишь, что мы за сброд, – заметил Йован.

– Я хотел сказать то, что сказал. Ради какого-то сброда не посылают сто тысяч. Сто тысяч посылают против армии, которая чего-то стоит.

– Ты слишком преувеличиваешь, – злорадно ответил Йован.

– Я солдат у тех, кто прорвался, – возразил Минер. – И не люблю менять командиров.

– У нас нет командиров, – настаивал Йован. – Они все погибли.

Минер вдруг подошел к нему вплотную и молча уставился в его глаза. Затем, с трудом переводя дыхание, чеканя каждое слово, сказал:

– Они прорвались.

– Если они прорвались и бросили раненых…

Под суровым взглядом Минера Йован осекся. Все молчали. Да, Минер был комиссар из комиссаров. Мы ждали, что он ответит.

– Ты не знаешь, что говоришь, – произнес он. – Прорвались те, кто мог и как мог.

– Почему? – спросил Йован, пристально глядя на него.

– Потому что необходимо было прорваться тем, кто может.

– Это трусливый ответ.

Я сидел на земле, но, предвидя недоброе, подошел к Минеру.

– Не люблю таких разговоров, – сказал он внешне спокойно, словно ничего и не произошло. – Я не выношу, когда утверждают, будто мы победили у реки. Но и паникерские разговоры не терплю. Я не утверждаю, что командиры делали именно то, что следовало делать, но и не хочу думать об этом.

– Брось, – сказал я.

Мне не хотелось обнаруживать своей неприязни к Йовану. Я чувствовал, что этот человек отчаянно смел и что он не уверен в группе, но поскольку Йован пришел вместе с Аделой, мне казалось низостью говорить что-либо против него.

Мы опять залегли, потому что снова появились немецкие колонны и обоз. Я взял бинокль и стал рассматривать идущего впереди офицера. Загорелое надменное лицо. Руки сами потянулись к оружию. Убить бы этого фашиста! Мысленно я ощупывал ящики с минами, разоружал солдат, отнимал у них ранцы с продовольствием, приговаривая:

– Хватит, вы так много уложили наших…

Но чувствуя свое бессилие, я жадно смотрел на немцев и яростно считал. В этой колонне – тысяч пять. У реки погибло столько же партизан. Мурашки поползли у меня по спине. Сколько полегло взводных, командиров и комиссаров! Около трехсот девушек навеки закрыли глаза в тот день. Сколько медсестер и обозных! Перед глазами возник погибший комиссар, потом Мурат. Вот боец Радован. Ему пробило легкие, и кровь водопадом лилась у него изо рта. Белокурой девушке-санитарке миной оторвало ногу. Погибли командиры отделений моего взвода, маленький связной Митар, которому не исполнилось и шестнадцати лет, долговязый пулеметчик, пожилой солдат Вид, командир роты. Мина разбила ему таз. Ротный цирюльник, далматинец, тоже пошел в атаку и не успел сделать ни одного выстрела. Имена многих бойцов позабылись, но я помнил их всех по лицам. Вот они на привале, вот, разъяренные, бросаются в атаку.

Сначала в наших ротах погиб каждый десятый. Потом и всю дивизию разбили. Прочесывая местность, немцы уничтожили остальных. Поверят ли, что в одном месте полегло столько народу? Лучше, если не поверят…

Я не сводил глаз с того берега. Ветер шумел в прибрежных кустах. А немцы все шли и шли.

Вскоре и на нашей стороне раздался треск сучьев. Гитлеровцы проходили всего в двадцати метрах. И у нас не было никакой возможности отползти в сторону.

Мне никогда не приходилось видеть их лица так близко и в таком изобилии. В бою, на расстоянии, немцы были просто мишенью. Марширующими по шоссе или едущими в грузовиках. Я обычно видел их только в бинокль. Невооруженным глазом их трудно было отличить от серого кузова.

Рядом со мной задыхался старик, с трудом сдерживая кашель. В это время метрах в десяти от нас показался немец верхом на лошади. В просвете между ветками мы видели, как он все время оглядывался, двигаясь рядом с колонной. Если у них еще и собаки, то нам несдобровать. Фашисты, конечно, расправятся с нами, потому что никто из нас сдаваться не собирался…

Мы лежали не шелохнувшись, держа оружие наготове.

Минер посмотрел на скалы.

– Поздно, – прошептал я.

– Знаю, а надо было.

Среди обломков камня шел высокий немец. Это был обыкновенный рядовой с винтовкой в руках. Нас разделял только куст можжевельника, шага в три шириной. Немец пристально всматривался в нашу сторону.

– Мы могли его убить, – сказал я Минеру, когда немец ушел.

– Да, – шепнул он. – Но он со своими.

Теперь они двигались тремя колоннами. У каждого третьего – на груди автомат. У пояса и за голенища засунуты гранаты. Вскоре они исчезли в лесу, как и все предыдущие.

Теперь, когда на этом берегу смолкли ненавистные шаги, мы облегченно вздохнули. Где-то на западе тянулись облака. Прямо передо мной по листу подорожника медленно ползла лесная улитка. Я посмотрел в бинокль на тот берег. Не верилось глазам – ни одного немца!

– Это были последние, – сказал Минер.

– Много их, – вслух произнес старик.

– Укрытие нам больше не нужно, – продолжал Минер.

– Удачная маскировка, – заметил Судейский.

Я посмотрел в сторону девушек. И Адела впервые улыбнулась мне.

Деревья надвигались на нас, как дома. Сливаясь друг с другом, они превращались в предместья и улицы. Все это напомнило мне тот последний город, которым овладела наша дивизия три месяца назад.

Мы подходили к нему по лугу. Это была плоская низменность, под дождем она казалась еще более ровной. К югу тянулись болотистые окна. Всего две дороги пересекали эту долину. Очистив местность от усташей[3]3
  Усташи – солдаты отборных войск хорватского фашистского государства Павелича. – Прим. пер.


[Закрыть] и немцев, мы приближались к городу. Над нашими головами свистели пули «дум-дум». Километрах в десяти от города мы подобрали застрявшие на дороге орудия, и теперь они открыли огонь по городским укрытиям. Вечером мы заняли предместье. Как и накануне, всю ночь сеял дождь.

На рассвете несколько батальонов бросилось в атаку. Рисковать всей дивизией не имело смысла. Моя рота вошла в город, когда совсем рассвело. У высокого железобетонного здания еще слышалась стрельба. Там засели какие-то немецкие инженеры и несколько эсесовцев. К дому подтаскивали противотанковую пушку. В остальных районах города уже стояла тишина…

По-прежнему моросил дождь, дул сильный ветер. Мы шли по главной улице, чистой, выложенной плиткой. За спущенными жалюзи прятались местные жители. Мои солдаты, несмотря на непогоду, шагали в ногу. На перекрестке нам попалась толпа пленных…

И сейчас, вспоминая этот городок, один из десяти, что освободила наша дивизия за истекший год, мне казалось, будто я снова иду по его улицам во главе первого взвода, а Адела – эта та самая девушка, чье платье так развевается на ветру. Я вижу, как Мурат приветствует ее, и она улыбается…

Адела впервые улыбнулась мне! И для меня это была самая большая радость…

Теперь, когда все страхи остались позади и наш челн, готовый вот-вот перевернуться на гребне волны, снова мягко качался на водной глади, мы испытывали такое чувство, будто никакой бури и не было.

– Ты должен выйти к скале и осмотреться, – спокойно сказал Минер Судейскому. – Дай мне, Грабовац, твой бинокль.

– Вы остаетесь здесь? – спросил Судейский.

– Нет. Будем передвигаться к скалам.

Судейский исчез. Я подошел к Аделе.

– Ты уверен, что немцы прошли? – спрашивала она Йована.

Тот пробурчал что-то, но я не расслышал.

– У нас есть карта местности? – обратился он ко мне.

– Есть, но не хватает как раз того района, который мы пройдем завтра, – ответил я.

– Далеко до Затарья?

– Да нет, километров тридцать или даже поменьше.

– Мы три дня шли кругом.

– Обходили по бездорожью.

– Сколько хода до Раянского Брда?

– День.

– Там я знаю местность.

– Это хорошо. – Я старался быть как можно любезнее.

Адела разговаривала с Рябой. Я украдкой наблюдал за ними. Прядь волос Аделы спадала на лоб. С какой нежностью в голосе обращалась она к Йовану!

– Далеко твой дом?

– Не будь я таким усталым, дошел бы меньше чем за два дня.

– Твои там?

– Разумеется.

Он отвечал небрежно, но ей это не мешало быть ласковой с ним.

– Что ты видел? – спросил Минер, когда вернулся Судейский.

– Несколько солдат, наверное, дозор. Очень спешили. Ушли.

– Куда?

– Вверх по лесу.

– Других не было?

– Нет.

– Ну что, пойдем? – обратился Минер к Йовану.

– Можно, если твоя милость приказывает.

– Ты можешь говорить по-человечески?

– Я – не человек.

– Ты сам не знаешь, кто ты, – проворчал старик.

– А ты молчи. Твоя песенка спета, – отплатил ему Йован. – Скоро твои кости расклюют вороны.

– Что он сказал? – не расслышал старик.

– Я говорю, что твоя песенка спета. Задыхаешься.

– Эх, ты!

– Поднимемся вверх и там будем в безопасности, – сказал Минер.

– Ты думаешь? – спросил Судейский.

– Уверен.

– Тогда пошли.

У какого-то ручья мы остановились. Минер опустился на колени и напился.

– От тех мы теперь ушли, – сказал он мне.

– Ты ждешь других?

– Да. Ведь нам придется спуститься в села. Вот тогда смотри в оба.

– Разве четников[4]4
  Четниками назывались солдаты националистических сербских отрядов, поддерживавших эмигрантское королевское правительство в Лондоне и на деле сотрудничавших с немецкими оккупантами в борьбе против партизан. – Прим. пер.


[Закрыть] немцы не угнали?

– Некоторых – да, а некоторых оставили. Они опаснее гитлеровцев.

– Почему?

– Знают местность, и в каждом селе их полно. Эти убивают ради грабежа.

– У нас нечем поживиться.

– Убьют из-за винтовки. Она в цене.

– Я давно собираюсь сказать тебе, – тихо произнес я, – что если б Йован захотел, мы буквально через двое суток получили бы еду.

– Сомневаюсь.

– Почему?

– Скажу потом.

XII

Мы идем молча. Я все больше восхищаюсь Минером. Мне не приходилось еще встречать такого человека. Почти все, что он предвидел, сбылось. Говорил уверенно, взвешивая каждое слово. Умел отстаивать свое мнение, как обычно делают люди, хорошо знающие свое дело. И сейчас, когда исчезла непосредственная угроза, он чем-то озабочен. Чудесный человек! И непонятный!

На привале я сидел рядом с Минером, в стороне от остальных, и смотрел в пропасть каньона. Минер вспоминал бои на Сутьеске, вспоминал командующего.

– Слишком много суеты было перед атакой, – сказал я.

– Ты ведь его не знал, – возразил Минер. – Он был лучшим из командиров.

– И все-таки была суматоха.

А как бы ты поступил? Две с половиной тысячи бойцов и три тысячи раненых?

– Не знаю.

– Он хорошо оценил обстановку. На нас наседало десять, а то и все пятнадцать тысяч солдат Лера. Отступать было некуда, – рассуждал Минер. – Он был самый лучший, но даже такому оказалось не под силу что-либо сделать.