Текст книги "Семь бойцов"

Автор книги: Войо Терич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Не беспокойся. Я думаю, нам вообще не придется их расходовать.

Мы разошлись. На кого-то за домом залаяла собака. Жандарм стал успокаивать пса.

Автомат висел у меня на шее, на высоте груди, как обыкновенно носят немцы. Стрелять можно было даже не снимая его.

Рванувшись, я побежал к освещенному окну. Зубами выдернул чеку. Парень следовал за мной. Пес заливался громким лаем. Вот мы уже возле дома. Поднявшись на цыпочки, я заглянул в окно. Два жандарма вставали с кровати, третий с винтовкой в руках шел к двери. Все они были одеты. «Так, должно быть, и спят», – мелькнуло в голове…

Все внимание мое было сосредоточено на комнате и ее обитателях. Выстрела часового я не слышал, а он непременно должен был прозвучать. Я разбил стекло и швырнул гранату. Она разорвалась в тот момент, когда я бросился на землю. Куски известки и стекла полетели во все стороны. В окне вспыхнуло жаркое пламя. Я бросил другую гранату. Вторая вспышка. За домом слышались редкие выстрелы. «Часовой уходит», – подумал я.

– Он ранен, – сказал секретарь. – Мы его найдем. Один успел выйти, но мы его убили… Вот тебе и свет!

Секретарь направился на поиски раненого часового. Я подошел к двери. У порога лежал мертвый жандарм. Двое других валялись посреди комнаты. За домом выла перепуганная собака. Может быть, ее ранило?..

– Эй, – тронула меня за плечо Адела. – Очнись. Ты куда-то далеко забрел.

– В самом деле, – ответил я.

IX

Мы шли молча. Каждый думал о своем. Девушка мягко ступала по тропе. Зеленый ковер травы и кустарников, сливаясь на горизонте с голубизной неба, словно бы погружался в прозрачную полусферу.

Вдоль тропы, на всех соседних полянах, подобно тигриной шкуре, пестрели цветы. Редкие кустарники и кругом – густая щетка травы.

Я снял куртку, подставив ветру голую грудь. Девушка то отставала, то шла рядом, а когда уходила вперед, ее фигура отчетливо вырисовывалась на фоне яркой зелени. Я невольно подчинялся и ее обаянию, и ее воле. Ее ясная мысль твердо управляла нами обоими.

Вот и сейчас Адела первая предложила отдохнуть. Минувшей ночью мы не столько спали, сколько выясняли отношения, и сейчас усталость валила нас с ног.

– Странно, – произнесла она, – что вдали все время слышна перестрелка.

– Надо так держаться, будто все в порядке. И будто мы идем в направлении этой стрельбы.

– Может быть, там много наших и итальянцы все свои силы бросили туда?

– Есть ли, нет ли – увидим, когда придем.

Если разговор заходил о войне, Адела слушала, как ребенок, внимательно и доверчиво. Но когда в моих глазах она замечала страсть, то сразу менялась и превращалась в насмешливую и дерзкую девушку. Словно бы это доставляло ей огромное удовольствие!

Я молча смотрел на запад. Когда с востока подходишь к Дрине, тебя охватывает необъяснимое волнение – словно бы из одной страны смотришь в другую. На этой стороне холмы постепенно уменьшаются, на той – становятся выше и величественнее. Река испокон веков служит границей двух областей. И в то же время в годину испытаний она не раз задерживала на своих отвесных берегах наступающего противника.

В полдень обычно душно. И мы уже отдыхали часа Два.

– Ничего не понимаю, – сказала Адела. – Разве нам не к юго-западу идти?

– Нет!

– В самом деле?

– Мы ушли бы от наших.

Девушка задумалась. Потом спросила:

– Может быть, надо было идти ближе к дороге, по которой мы пришли?

– И это не годится. Та дорога тяжелее. Там на пути – Тара. Ты знаешь ее каньоны?

– Ты хочешь сказать, что кто-то из нас там мог бы погибнуть?

– Нет, я имел в виду другое. Та дорога и дальше, и труднее.

Мы направились к поросшей травой вершине. Она торчала вверх подобно Црному Врху. Я нашел ровную площадку, похожую на ту, где я впервые взял Аделу за руку. И повернулся к западу.

– Сядь сюда!

– Зачем?

– Вот там местность, по которой мы шли. – Я указал на юго-запад.

– Виден только туман.

– И каким крохотным кажется этот район.

– Мы перешли эти горы на юге? – спросила она. – Дай мне бинокль… Чудесный вид. Но недобрая память осталась об этих местах.

– Да, нам пришлось очень трудно, – сказал я. – Кругом были немцы. В другое время ты убедилась бы, какие это прекрасные места.

– Может быть, ты прав.

Ее волосы спадали на плечи. На самом ли деле она так уверена в себе, как старается это показать? По моим подсчетам, нам осталось идти не больше трех дней. Может быть, она опасается, что наш путь затянется надолго? От Сутьески до этих мест наш маршрут напоминал подкову. В этом тоже была своя логика. Двигаясь через горы, мы избежали столкновения с немецкими войсками и их многочисленными резервами, которые медленно тянулись по долинам и дорогам за главными силами, ушедшими далеко вперед. Так же медленно рассасываются швы после хирургической операции.

Забирая вправо в своем движении на запад, мы имели возможность оказаться позади наших войск, которые, судя по стрельбе, где-то там вели бои…

– Что с тобой? – спросила Адела.

– Я думаю о тебе.

– Скажи, что!

– Собственно, я не знаю, как ты, но мне бы хотелось поскорее прийти.

– Боишься, что я не выдержу?

– Может быть.

– Неужели?

Жаркий румянец залил ее щеки, словно ей вдруг стало чего-то стыдно.

– Ты сильный?

– Да.

– Я видела, как ты легко идешь.

– Я цепкий.

– Почему?

– Много приходилось ходить пешком. До войны я все время куда-то ходил. Из города в город.

– На войне мы тоже постоянно ходим, – ответила она.

Адела лежала на поросшем лишаями камне, положив голову на травяную кочку. Руки раскинула в стороны, волосы рассыпались. Мне вдруг почудилось, будто лежит она вот так на спине, и в груди ее зияет страшная рана. Я содрогнулся от этого видения и встал.

– Мы не рано ушли оттуда? Ты ведь предлагал остаться там еще на один день?

– Не рано. Ты сама согласилась выйти на рассвете.

До этой канонады, наверное, километров шестьдесят.

– Не так уж много. Дорога короткая.

Я отошел от Аделы и сел в трех шагах от нее в углублении, похожем на черепаху.

– Теперь мы можем проходить в день по двадцать пять километров? У нас есть провизия.

– Можем, – ответил я.

Она приподнялась и села, обхватив колени руками:

– Люблю так сидеть.

Опершись на скалу, я смотрел в небо и чувствовал на себе вопросительный взгляд Аделы. Казалось, она решалась на что-то. Вот уже второй день мы идем вместе, движемся прямо в направлении канонады. Так хищников привлекает запах мяса. Сегодняшний день, который должен стать праздником, похож на весенний день, хотя стоит вторая половина лета.

– Слушай, расскажи что-нибудь. Ведь тебе много пришлось скитаться.

– Тебя это интересует?

– Да.

– Скучное это занятие, – начал я. – Работал в одном месте. Выло очень трудно, и я ушел. В поисках хотя бы временной работы переходил из города в город. И вот однажды я опять уходил из одного города. Стоял сентябрь, был прекрасный день. Товарищи мои ходили в школу, изучали ремесло. Только я был вне этого круга. И ей-богу, в этом не было моей вины.

Проходя мимо последних домов, я увидел у забора девушку в гимназическом переднике. Забор был из березовых жердей. Белый и хмурый. А девушка, может быть, на год моложе тебя. Я мельком взглянул на нее и заметил, что и она смотрит на меня. Чтоб начать разговор, я спросил, куда ведет эта дорога. Девушка сделала несколько шагов со мной и рукой показала мне перекресток. Помню, дорога шла на север. «Пешком? – удивилась девушка. – В Сараево?» «Да». – «И не трудно?» – «Нет». – «Я хотела бы тоже уйти далеко». Ее ноги, тонкие у щиколоток, с небольшими сильными ступнями, мягко расширялись кверху. Это были отличные ноги бегуньи.

– Не слишком ли ты разбираешься в женских ногах? – заметила Адела.

– Она печально посмотрела на меня, – продолжал я, – и спросила, не убежал ли я из школы. Когда мы прощались, из дому вышла седая женщина со строгим лицом. «Мария! – крикнула она. – Нет у тебя другого дела, как болтать с бродягами?» Мария покраснела и, кивнув мне головой, убежала. Только пятки сверкали. Эта встреча, пожалуй, была единственным светлым пятном. А потом я вкалывал, как каторжник, в одной корчме от зари до зари.

– И ты ее больше не встречал?

– Встретил.

– Где? Ведь тогда вы случайно познакомились?

– Тогда я был бедняком. А теперь стал богаче всех.

– Где же ты снова ее увидел?

– Я вижу ее от Сутьески. Такая же. Только на год постарше.

Адела опустила голову. От волос ее пахло сосной. Солнечный луч, пробившись сквозь завесу облаков, тонкую и прерывистую, осветил окрестность. Мягкий южный ветер принес аромат цветов.

– Ты – женщина?

– Почему ты так думаешь?

– В глазах у тебя прошлое женщины.

Она повернулась ко мне спиной, но не встала. У меня не хватало больше сил сказать ей еще что-то. Из нашей группы больше никого нет. И она тоже стала в некотором роде сиротой. Она захотела идти со мной. «Но, может быть, ты не первый», – подумал я, и печаль наполнила мое сердце.

– Слушай, нам надо объясниться.

– Берегись, – ответила она, искоса взглянув на меня. В ее взгляде появились насмешливые искорки.

– Я не понимаю тебя, – проговорил я. – Скажи, есть у тебя кто-нибудь? Почему бы не сказать, если у тебя где-то есть суженый?

– Ты меня учишь?

– Не глупи.

Я задыхался от злости на нее, обидные слова готовы были сорваться с языка, но я сдержался. Не знаю, была-ли она красива в эту минуту, но я не мог не смотреть на нее. Мне нравилось даже, как она сердится. Может быть, она только делает вид, что сердится?

– Лучше бы ты пошла с Минером. Он уравновешен и спокоен. А мне иногда хочется ударить и изуродовать тебя, – признался я.

Она не произнесла ни слова в ответ. Меня снова охватил гнев. Заметив это, она стала вести себя с подчеркнутой скромностью, словно бы не видя моего раздражения.

Зато я теперь со всей отчетливостью увидел ее хитрость. И это заставило меня задуматься над двумя обстоятельствами. Не кажется ли ей мой душевный пожар легкомысленным, школярским флиртом? И во-вторых (этот вопрос, что выстрел в воздух), каково, собственно, мое влияние на нее?

Когда мы шли все вместе, я ни разу не заговорил об Аделе с Минером. Он очень легко смущался, если речь заходила о женщинах. И сейчас меня грызло любопытство, что Минер говорил обо мне Аделе. Ведь она сама сказала, что многое узнала обо мне от Минера. А я в первый же день заметил, что Адела произвела на него сильное впечатление, хотя он никогда в моем присутствии не называл ее имени.

– Скажи, что ты и Минер говорили обо мне?

– Он хорошего о тебе мнения, – ответила Адела, глядя на меня, как всегда, спокойным, непроницаемым взглядом.

– А ты согласна с его мнением?

– Неважно, – отрезала она.

Вот такие, на первый взгляд незначительные, детали дали мне почувствовать, что Минер незримо и постоянно находится с нами. Его образ как бы витал в воздухе. И я теперь искренне раскаивался, что не рассказал ему тогда обо всем.

Адела смотрела в землю. И, вероятно, тоже думала о нем. Она сидела долго, молча и неподвижно, словно бы подтверждая мои сомнения. И когда я спросил что-то о Минере, она посмотрела мне прямо в глаза и резко оборвала:

– Есть ли у тебя право вспоминать о таком человеке?

«Нет», – ответил я себе. Я поступил плохо. И не потому, что заговорил о нем, сколько потому, что плохо подумал. Эти слова Аделы разрывали мне душу. Я замер на тропе, как от удара. Руки повисли как плети. Ноги будто вросли в землю…

X

Адела никогда не была откровенна со мной, а после этого разговора она словно еще больше стала бояться упасть в моих глазах. Иногда будто нечаянно она вдруг открывала свое сердце, но, спохватившись, сразу же старалась обратить все в шутку и намеренно придавала разговору легкомысленный характер.

Я понимал, что близится финал: еще один такой удар – и все встанет на свои места. «Или же, – думал я со страхом, – все разлетится вдребезги, или…»

О своей участи с тех пор, как судьба свела нас вместе с Аделой, я почти не беспокоился. Странно, но это так. Располагал я всего сорока патронами, находился в центре чужого мне края, товарищи мои остались лежать у реки, для меня не было места под солнцем, не было никакой надежды, не было шансов на спасение, но я ничуть не тревожился. «Ты сражаешься, сражаешься за республику, где все будут счастливы!» – убеждал я себя. И это была та соломинка, ухватившись за которую, я надеялся попасть в тихую гавань после плавания по бурному морю.

Все большее место в моей жизни занимала Адела. Мне казалось, что она, и только она украсит мой путь золотым ореолом. Бури и скитания мне надоели еще смолоду. И теперь, когда зыбкая пелена забвения подобно тонкому слою мха затягивала в памяти события у реки, я стал думать, что война эта – пустая авантюра, которой не суждено счастливо завершиться. Кто знает, сможем ли мы выдержать до конца?..

Помню, я с увлечением изучал военную науку и теперь хорошо разбирался в ней. Но подобного, как сейчас, душевного состояния мне еще никогда не доводилось переживать. Условия, в которые нас поставила жизнь, делали наши отношения еще более напряженными и тревожными. Я старался проникнуть в тайны сердца Аделы. Я мечтал, чтоб она сама пришла и открылась. Положила б руку мне на плечо и сказала, что любит меня. Пустые мечтания! Но если отказаться и от этих грез, что тогда останется? Одно равнодушное небо? Чего скрывать? Мне хочется постоянно быть рядом с Аделой, ловить сияние ее глаз, согревать душу теплом ее рук. Кроме этого, я ничего не хочу знать.

Кто же ее поверенный, друг и товарищ? И когда это было? Кто первый у нее? И был ли он вообще? Разум подсказывал мне, что все это чепуха. Но чего стоят доводы разума!

Мои мысли постоянно возвращались к нашему маршруту. Пробиваться дальше! Это – единственно разумное, что нужно предпринять. И хотя информация у меня ничтожна, я знаю, что девяносто процентов войск, что участвовали в наступлении, ушли ближе к Италии. Я знаю, что впереди орудуют банды и что по пути будет немало сел, которые защищают сами вооружившиеся крестьяне. Они не обязательно враждебно настроены к нам, но коль скоро мусульманские села, получив оружие от итальянцев, обязались не пропускать нас, то ведь то же самое сделают и многие жители сербских сел, в общем-то не симпатизирующих бандитам. Просто-напросто они будут оберегать свои очаги от гнева итальянцев и немцев. Но самого необходимого я не в силах узнать. Мне неизвестно, возможны ли в этой местности какие-нибудь крупные передвижения наших или вражеских войск. Я не знаю, когда и откуда нагрянет банда. Я не знаю точно, где наши. Могу только догадываться об этом. Но ведь и наши в любой момент могут уйти, и тогда мы окажемся от них дальше, чем теперь.

Переход в Боснию казался мне самым безопасным, конечно, при соблюдении элементарной осторожности, и я решил продолжать путь в том же направлении.

Мы поднимались в гору, касаясь друг друга плечом. Потом я пошел первым. По лицу хлестали ветки.

Посреди небольшой рощицы журчал родник. Это был укромный, тихий уголок природы. Говорливый ручей, казалось, приглашал забыть все тревоги. Разгоряченные ходьбой, мы уселись на прохладную землю. Я смотрел на этот старый источник, как на святыню. Потом подобно мусульманину перед молитвой, омыл в холодной воде руки и ноги. Адела, собираясь сделать то же, попросила меня отвернуться.

Между двумя просеками, одна из которых уходила на север, виднелась глубокая расщелина. Она раскалывала округу на две части и отделяла холмы по ту сторону.

Мы ели хлеб, которым разжились в каком-то доме. Желтовато-белая корочка пахла зрелой рожью и почему-то турецким кофе. Адела смутилась, когда спросила, голоден ли я.

– Говорят, есть страна, вождь которой, насытившись, съедает свою жену, – сказал я.

– Интересно. А почему?

– Не заставляй меня поверить в это. А какой, по-твоему, вкус у женщины?

– Было бы неплохо, если б она была такая же вкусная, как спелая черника, – ответила девушка. – Или кофе по-турецки.

– И все же у нее, наверное, вкус обыкновенного мяса.

– Ты грубый.

Наша еда не отличалась разнообразием. Редко когда нам удавалось отведать горячей пищи. Но все продукты, что я добывал мимоходом, подкрадываясь ночью к домам, были свежие и сытные. После длительной голодовки мне казалось, будто мы попали во владения какого-то государя: я увожу у него дочь и постепенно отнимаю все его богатства. Изредка я испытывал угрызения совести, и какой-то внутренний голос предупреждал, что нужно остерегаться этого, на первый взгляд, безмятежного покоя.

На мою долю ничто никогда не выпадало даром, без того, чтоб я дорого не заплатил за это. Уж, кажется, ты на коне, но вдруг оказываешься под его копытами. Много ударов пришлось мне получать в обмен за скромную радость, и потому я был твердо убежден, что и теперь вот-вот наступит час расплаты. Я чувствовал себя человеком, который слишком много взял в долг, и мысль о кредиторах лишила его покоя. Видно, на Сутьеске я оставил лучшую часть своей жизни и своего боевого опыта, потому-то судьба и предоставила мне небольшой кредит. Мне и в голову не приходило поверить, что этот кредит может быть надолго. Я был слишком искушен, чтобы видеть только ласковое утро и жаркое солнце, сопровождавшее нас в пути.

Поев, мы тронулись по верхнему склону. Отсюда открывался большой простор – залитый солнцем край с разбросанными там и сям селами. Мы осторожно пробирались мимо лесных хижин. Иногда нас сопровождали лаем собаки. Двери хижин плотно закрыты. Из зарослей кустарника мы наблюдали за чабанами и стадами овец. Отдыхали в густой траве, толстым ковром устилавшей землю.

Вокруг лежали мусульманские села. Они водили дружбу с итальянцами. У них была вооруженная стража.

Миновал еще день. Нужно было располагаться на ночлег. Раздобыв в селе провизию, я возвращался в условленное место. Постучал камнем о камень. Адела ответила, и почти одновременно я услыхал шорох ее шагов.

– Ничего нового? – схватила она меня за руку.

– Ничего.

В светлую ночь мы тоже шли. И по временам мне чудилось, будто далеко позади я слышу собственные шаги. А улегшись, смотрел на звезды, ни о чем не думая, пока не приходил сон. Вставал на заре и медленно ходил под соснами. Странно, но просыпался я вовремя и давал знать об этом Аделе постукиванием по прикладу винтовки. И опять мы трогались в путь. Девушка шла, опустив голову. И оба мы молча шагали дальше. Над головой тяжело качались ветки. Мы чувствовали себя страшно одинокими. В предрассветных сумерках лицо Аделы казалось мягким и нежным. Темнели только широко раскрытые большие глаза.

Небо было безоблачно. Я старался уверить себя, будто мы брат и сестра. Подобно прирученному тигру, я смотрел на свою повелительницу взглядом, полным тоски.

Иногда мне казалось, что она уже не девушка и хочет это скрыть. Потому и упирается. Ну и что из того, если она не девушка? Это пустяки. Не могла же она отдаться первому встречному. Я копался в своих чувствах и ревновал ее даже к погибшим. Червь сомнения точил мне душу.

Адела, конечно, видела мое душевное состояние. Однажды, когда мы отдыхали, она как-то пристально взглянула на меня. Солнце заливало небо. С юга потянул слабый теплый ветерок.

– Пахнет дождем, – произнес я.

– Скажи, что так тебя мучит?

– Ничего, о чем бы ты не знала.

– Это потому, что я сопротивляюсь?

– Не знаю.

– Может быть, ты думаешь, что я должна быть другой?

– Может быть.

Она надулась, и я снова стал дрессированным медведем. Иногда ее поведение мне казалось насквозь фальшивым. В такие минуты хотелось бросить ее здесь одну и уйти куда глаза глядят. Почему она не хочет быть со мной откровенна? Может быть, не доверяет?

Теперь, на войне, где все стали равны, я не чувствовал себя равным. Эта гимназистка, казалось, с самого рождения предназначена для меня. Только она способна была вытравить из моего сознания все, что там накопилось. Она должна была заменить собою всех тех гимназисток, что не желали даже смотреть на меня. Я понимал, что это отвратительно, но это было так. Я ненавидел себя за такие мысли и пытался отогнать их. Но даже если я и не думал об этом, ничего не менялось, ибо моя страсть была сильнее карточной игры и алкоголя. И войны! Адела для меня была идеалом женщины. Она была в моих глазах Евой…

Мы решили не оставаться в этом краю, как предлагал Минер. Мы пойдем к Жупе! Вдоль реки Лим. Пройти нужно много. На мгновение я позабыл о девушке, позабыл обо всем. Думал лишь, что предстоит сделать. Мне хотелось как можно скорее исчезнуть отсюда.

Мысль о товарищах снова обожгла меня. Они снова встали, как живые, перед моим взором. Здесь нас только двое. Прошло уже двадцать семь дней со дня битвы. Еще три, и будет месяц. А может быть, мы все приговорены еще у реки? Мы сопротивляемся, делая все возможное, чтобы избежать своей судьбы. Но она, подобно гиене, крадется за нами следом и хохочет над нашими трупами, забирая одного за другим. Ты сошел с ума! Здесь нет никаких гиен, а смерть – неодушевленное существо. Война есть война. Там всегда люди убивают друг друга.

«Не тревожь мертвых! – приказал я себе. – Думай о Минере».

Минер не из тех, кто может попасть в засаду. А если и суждено ему погибнуть, то дешево не отдаст он своей жизни. Такой человек способен избежать опасности, даже если она слишком большая. Он никогда не теряет головы. И тем не менее Минер мог погибнуть только от засады. Кто знает, не был ли он окружен? Разумеется, он защищался до последнего патрона и покончил с собой, будучи раненным, когда увидел, что все шансы потеряны. Но может быть, ему изменило хладнокровие? Может быть, он был иным, чем я его себе представлял? Не бери грех на душу, Грабовац! Минер как никто умеет быть хладнокровным. Подобно игроку, проигравшему все и, как способны только немногие, с достоинством теряющему последнюю ставку! Нет, Минер жив! Он переживет войну…

Мы медленно уходили в звездную ночь, минуя сельские караулы. Снова родник. Я напился, намочил воспаленный лоб, сел неподалеку и долго вслушивался в отдаленные звуки шагов ночных караулов. Солдатский инстинкт, сильно развитый во мне, предупреждал об опасности. Я умел читать лесные шумы, различал топот животных и шаги людей, но сейчас сознание мое целиком было поглощен воображаемой судьбой Минера. Впервые с тех пор, как мы пришли с Сутьески, я не мог подавить в себе мрачного предчувствия. Никому не уцелеть! Вот так. Пули часто обходили меня. Я много видел, как гибли люди, видел их предсмертные муки. Но пули пока пролетали над моей головой, словно заколдованные, и ни одна из них не задела меня. На сей раз предчувствие говорило другое. Таинственный голос будто шептал мне, что наступил или мой, или ее черед.

Я привык доверять инстинкту. Шаги мои были осторожны, как у кошки. Сотни раз я видел, как люди, спотыкаясь, падали ночью на неровной местности, чаще всего те, кто обладал прекрасным зрением. Я же был близорук и привык осторожно ступать на землю, полную неожиданностей. Шел мягко, крадучись, и пи разу у меня не подвернулась нога. Таким образом, недостаток зрения я восполнял опытом. И все недоумевали, как я иду ночью. Но сейчас я чувствовал неуверенность: Минер погиб! И нет той силы, которая могла бы это исправить!

Ни слова не сказал я Аделе о своих предчувствиях. Многие гибли подобным образом. И многие погибнут.

– Что-то сейчас делает Минер? – напомнила она сама. – Он был хорошим бойцом.

– Я знаю… «Он был таким, каким ни мне, ни тебе никогда не бывать», – подумалось про себя.

– Он говорил, что останется работать в подполье.

– Да.

Людей оценивают по той пустоте, которая возникает после их ухода. Если они отступают перед трудностями, значит, они немногого стоят. Бывает, что лучше погибнуть нескольким, чем одному, если для дела этот один значит столько же, сколько все остальные. Но разве жизнь самого слабого не такой же источник света, как и жизнь самого лучшего? Человек не может отдать больше своей жизни…

Я постарался прогнать страшные видения. Прочь все предчувствия и тревоги! Нужно улыбаться, пока ты жив! И снова дорога повела нас вперед, и снова мы уверенно шагали по ней.

XI

Все случилось само собой. Средь бела дня, когда солнце стояло в зените. Мы находились высоко в горах на краю обрыва. Под нами шумел густой лес. Отсюда, с вершины, далеко просматривалась местность.

В густой траве под раскидистой сосной спала Адела, положив под голову камень. Я по привычке не выпускал из рук винтовку. Итальянский карабин Аделы лежал неподалеку. На сосне щебетали птицы. Где-то в отдалении трещала сорока. Кругом зной и тишина.

Юбка из грубой крестьянской шерсти открыла ноги Аделы. Они были чисты, как небо. И будто хмельной ветер ударил мне в лицо. Запах сосны еще больше опьянял меня. Горячая волна обожгла сердце.

На щеках спящей девушки играл румянец. Я положил руку на ее грудь. Девушка лениво зашевелилась. Туманно посмотрела на меня из-под полуопущенных ресниц, но, почувствовав силу моей руки, густо покраснела. Дыхание словно замерло у нее в горле.

– Не смотри на меня так.

– Почему?

– Я не хочу, чтоб ты на меня смотрел.

– Не любишь?

Она так взглянула на меня, словно молнией поразила. Я не верил своим глазам. Неужели она меня?.. Но ведь она пришла ко мне, а не к Минеру! Значит, она сделала выбор еще в тот день, когда мы переходили Тару? Безумная мысль мелькнула в моей голове: «Адела будет мне!.. Кем будет тебе Адела? – строго спросил я себя. – Неужели только безумное желание носит тебя от скалы к скале в погоне за ее тенью и ее фигурой?..»

Бывает, что па первый взгляд неосуществимая мечта угнездится в голове, и в конце концов начинаешь относиться к ней как к чему-то вполне реальному… Если же это – безудержная страсть, то воспринимаешь ее как нечто необходимое, предопределенное судьбой, что не может не произойти и не может не случиться. «Мы достаточно навоевались, – говорил я себе. – Но как ты уйдешь с ней из этого мира и куда ты уйдешь? В Африку? Ты думаешь, там не воюют?..»

Отпущенные нам судьбой после боя у реки дни, вероятно, уже отсчитанные, показались мне бесконечной жизнью. Меня обуяла уверенность, что, если Адела и на самом деле навсегда захочет пойти со мной вместе, я найду способ спасти ее от войны. Сейчас ли или чуть позже, но сохранить живой! Как это осуществить, я не отдавал себе отчета.

Откуда у меня такое убеждение, что со мной ничего не случится? Оно так глубоко проникло в меня с тех пор, как я впервые увидел Аделу. Эта девушка для меня как счастливое предзнаменование. Мои товарищи погибали друг за другом, я оставался невредим. Я клал голову на камни бруствера, но глаза мои, кроме как во сне, не смыкались. О такой женщине и такой любви я мечтал много лет. Мечтал, как о чуде, которое коснется меня. Я видел ее в канун боя и остался в живых. Я видел ее в нашей группе и остался в живых. Она присоединилась ко мне, а не к Минеру. Пошла не на восток. Эта женщина была для меня редкостной наградой, подарком судьбы. Стоило пережить столько горя, чтобы встретить вот такую Аделу, о существовании которой прежде я и не знал.

– Не хочу, – повторила она.

– У тебя чудесные ноги.

– Да? Запомни, если ты меня тронешь, я уйду.

– Да? – ответил я. – Я не вижу в этом ничего плохого.

– Еще что?

– Ты чудесная женщина.

– Я ничья женщина.

– Верно. До сих пор.

Она испытующе посмотрела на меня из-под ресниц. Щеки ее пылали.

Я склонился над ней, и она побледнела, опустив веки. Лицо ее изменилось до неузнаваемости. Она не напоминала уже ни встретившуюся мне на пыльной дороге девушку, ни героиню фильма, ни ту Аделу, что все время шла рядом со мной. Но она была реальной, как реальны окружавшие нас сосны, и сильна, как эти деревья, и ласкова, как трава альпийских лугов. Я поражался собственной смелости. Она уступала и проваливалась куда-то в пропасть вместе со мной. Прежде, видя в ней только гимназистку, я всегда думал, что они слишком хрупкие. А теперь она казалась мне самой хрупкой, хотя обладала силой молодой крестьянки.

Она что-то шептала бессвязное, что не выразишь словами, готовая рыдать и смеяться. В мире ничто не существовало, кроме нее!.. А я-то думал, что она не девушка…

И вместо того чтоб устыдиться, я словно бы подвергся очищению от всей скверны, что накопилась у меня в душе. В объятиях Аделы я почувствовал себя сильнее и значительнее. Казалось, я в состоянии теперь не моргая смотреть на солнце и по плечу мне многое, ранее недосягаемое.

XII

И словно родилась другая Адела. Это была она – и не она. Куда девалась ее насмешливость и надменность! Казалось, она стала еще моложе и прекраснее. Адела менялась на глазах. От ее прежней осторожности не осталось и следа. Я удивлялся, как прежде не замечал в ней тех достоинств, что открылись мне теперь.

Не такой уж я, наверное, плохой человек, раз она предпочла меня. Перестав быть недостижимой и далекой, как небо, Адела была теперь в моих глазах женщиной из всех женщин, какими я представлял себе их за всю свою недолгую жизнь.

Словно впервые уразумев, что я старше и обладаю большим опытом, она покорилась. Но Адела из тех женщин, которых оскорбляет недостаток уважения. Я все больше люблю ее, как бедняк, получивший золотой слиток. Может быть, я не умею как следует выразить свои чувства. Я боюсь слов, боюсь, как бы не исчез этот настрой. Я постоянно думаю о ней, стараясь уберечь и обезопасить ее, подобно тому, как заботятся родители о своем ребенке.

Рука об руку двигались мы дальше, но война шагала быстрее, подступая к нам с востока, запада и юга. Я часами наблюдал за Аделой, открывая в выражении ее лица что-то детское. Теперь она не пугалась моего взгляда и была более земной. В этом неожиданном раскрытии ее личности постепенно исчезало все, что раньше разделяло нас.

Я приобрел какую-то невидимую власть над ней и чувствовал, что живу иной жизнью, о которой до сих пор не знал. Я получил такую девушку! Мне хотелось, чтоб об этом знали все! Но рядом не было никого, кто б увидел это, и я не мог никому показать ее, и мне не перед кем было похвастаться…

Непостижимо, но в мечтах для меня уже закончилась война, и я не блуждал по горам! Я жил в причудливом мире грез, где все было возможно. Возможно пережить войну, возможно куда-то уйти, хоть на край света. Джунгли или Сахара, север или юг – мне было все равно, лишь бы увезти туда мою Аделу…

Но это все несбыточные грезы, причудливые, как мираж. Я не перестаю смотреть на Аделу, как на солнце. Ведь оно светило мне от самой Сутьески. Но теперь рядом со мной шагала не богиня, перед которой я мысленно ползал на коленях, а слабая, хрупкая женщина, которую я еще больше люблю. У меня было такое чувство, словно меня впустили в храм и сама богиня в образе этой девушки снизошла ко мне.

Адела действительно спустилась с пьедестала. Ее, видимо, поразила моя безумная страсть, и она уступила. Но она не упала в моих глазах, тем более что она не переставала от меня защищаться. Ей нравилось, чтобы я каждый раз завоевывал ее. Вот она идет рядом по траве, опускает веки и протягивает мне руку.