Текст книги "Семь бойцов"

Автор книги: Войо Терич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

– Давай, но только скорее возвращайся.

Лицо его было озабочено. Выстрелы послышались ближе. Йован выругался.

– Мы можем пойти вместе, – предложил он.

– Давай, если ты в настроении.

– Эй! – крикнул Йован Аделе. Она была к нам ближе, чем Судейский. – Мы скоро вернемся.

– Передать Судейскому?

– Да.

Мы осторожно пробирались по каменистому руслу. Йован в кровь разбил себе колено, но делал вид, что не замечает этого. Только крепче стиснул зубы, отчего лицо его стало более суровым и измученным.

Мы уже хотели повернуть на восток, как снова и совсем близко раздались одиночные выстрелы. Спрятавшись за сосну, мы увидели в километре от нас группу бандитов. Они уходили в горы и казались мельче муравьев. В бинокль я определил их направление, а потом потянул Йована за рукав. Мы пошли назад.

– И здесь снова фронт, – сказал я. – Когда же мы выйдем к своим?

Йован тяжело вздохнул.

– Ты не думай, – произнес он, шагая рядом со мной, – что я злой.

Я удивленно посмотрел на него. Что он хочет этим сказать? Может, догадался о моей симпатии к Аделе и вот сейчас заявит мне: оставь ее в покое и думай только о том, как отсюда выбраться?

– Да я так и не думал.

– Я просто сыт уже всем этим по горло…

– Видно, тебе много довелось пережить? – осторожно заметил я.

– Как и всем. Как и тебе.

– Я имею в виду не Сутьеску. А то, что было до нее.

– Вы, горожане, любите копаться в душе.

– Не все.

– Я просто хотел сказать тебе, что я не злой. Не больше, чем ты и Минер.

Когда мы вернулись, Минер со своей группой тоже уже были на месте.

Пройдя километра два по горам, мы стали спускаться к дороге, что вела в село. Осторожно пересекли ее. Жители села и не предполагают о нашем существовании! Как всегда, впереди – Минер. Внешне он безмятежен, как море в штиль. И точно так же коварен. Кажется, ничто, кроме войны, не занимает его. Он умело ведет нас и даже погибнуть не даст нам просто так.

– Как тебе это нравится? – спросил меня Минер, указывая на виднеющееся вдали село.

– А тебе не нравится? – усмехнулся я.

Судейский попросил у меня бинокль.

– Черт меня побери, я ничего не разберу. То ли плохо видно? Село какое-то черное. И дома кривые.

– Деревья мешают, – произнес старик.

– Мешают. И все-таки странное село, – повторил Судейский.

– Что есть, то есть! – сказал Минер. – Не мы его строили. Пройдем справа, по той стороне, и разделимся на две группы.

Мы зашагали веселее. Это – первое село на нашем пути.

– Когда мы в последний раз видели деревню? – спросила меня Адела.

От неожиданности я даже вздрогнул.

– По-моему, на десятый день наступления, – ответил я. – С тех пор прошло двадцать пять дней.

– Наша рота была последний раз в селе третьего июня. День дождливый стоял.

– Тогда ты лучше меня помнишь, как выглядит село.

Она улыбнулась и внимательно осмотрела каждого из нас.

– Первое село, – произнес Минер. – А там пойдут края, где уже нет бандитских шаек.

– Ты в этом уверен? – спросил я.

Он кивнул головой.

– Все пойдем? – спросил Йован.

– Как хочешь, ответил Минер.

– Другие так же думают?

– Все, кроме тебя.

– Значит, я могу делать, что хочу?

– Ты сам так сказал.

– Хватит валять дурака, – сказал Йован. – Иди себе с богом!

– Нет, – рассмеялся Минер. – Скорее, с чертом, хотя и он не слишком милостив ко мне. Так что лучше не надеяться ни на бога, ни на черта.

– Ты здесь ходил? – спросил старик Йована.

– Нет.

– Где же тогда твои края?

– Что ты беспокоишься? Без тебя они обойдутся!

Старик замолчал. Он шел, еле передвигая ноги.

– Ты выпил, что ли? – цеплялся к нему Йован.

– Да, – ответил тот. – Больше, чем когда-либо. И пьян, словно выпил сразу все вино за свою жизнь.

– Неплохо бы сейчас хватить рюмку ракии, – сказал Минер.

– В этих краях, наверно, тоже гонят ракию, – заметил Судейский.

– Как в твоем селе, где у мужиков бабье сердце? – ухмыльнулся Йован.

– Как в твоем селе, где на шапках носят поросячьи хвосты, – отпарировал Судейский.

Назревала ссора.

– У вас мужики на девчат похожи.

– Я не баба, – вскипел Судейский.

– Военная профессия не для. тебя, – продолжал Йован. – После войны стал бы ты судьей. И судил бы моих земляков. А если бы ты стал адвокатом, то сдирал бы с них шкуру.

– Я не собирался быть адвокатом.

– Тогда, значит, хотел стать судьей. Я знал одного. Взятки брал. А может, ты стал бы прокурором?

– Иди ты к чертовой матери!

– Нет, ты скажи, хотел бы ты обвинять мужиков?

– Зачем мне обвинять мужиков? – спросил Судейский.

– Это работа прокурора. В своей жизни я больше всего видел, как обвиняли мужиков.

– Слушай! – Я пристально посмотрел на Йована. – Иногда ты сам не знаешь, что говоришь.

– Все мы тронутые, – возразил он. – Зачем мы вообще корчим из себя каких-то солдат? И тащимся все вместе? – Он скупо усмехнулся и как-то подозрительно взглянул на меня. – А ты как думаешь, красотка? – повернулся он к Аделе.

– В твоих местах есть горы? – спрашивал девушку старик.

– Есть, тянутся до самого моря. Правда, не такие высокие, как эти…

– А земля под пашню есть?

– Нет, да и под огороды ее немного.

Минер обычно не вмешивался в эти стычки. Он не хотел раздора. Но в такие минуты глаза его загорались волчьим блеском, и он был похож на вожака стаи.

А я все больше думал об Аделе. В этой веренице трудных дней она была мне видением из видений! Она становилась для меня с каждым днем привлекательнее. И даже худоба, казалось, ей к лицу. Утомительный путь не мог изменить цвета ее глаз, бездонных, как небо. И когда она идет рядом с Йованом, я не могу понять, что у них может быть общего. Она так красива! И, несмотря на голод, держится отменно. У нее гибкий стан взрослой женщины, а ноги, как у газели. Глаза, полные холодного огня, предостерегают и притягивают. Она мне кажется очень серьезной.

– Это пустынные края, – Судейский говорил так о родных местах Аделы.

– Прекрасно, – опять вмешался Йован. – Пусть коммунисты превратят их в цветущий сад.

– Не иронизируй! – предупредил его Судейский.

Но ведь немало продовольствия отняли коммунисты у бедняков на Неретве!

– Это было необходимо. Чтобы прокормить армию.

– Я и не собираюсь отрицать этого. Только мы лишили хлеба голь перекатную.

– Люди отдавали добровольно. С ними проводили разъяснительную работу.

– Брось! Какая там добровольность! Разве могли они не отдать?

– Им выдавали официальные расписки.

– Ох! – вскипел Йован. – Ты выводишь меня из себя! Ну, разумеется, выдавали расписки. А зачем они им, эти официальные расписки? Сходить до ветру? Ты забыл, как они выли и умоляли нас? Я, например, до сих пор помню, как одна мусульманка чуть с ума не сошла, когда у нее отобрали корову.

– Было и такое, – глухо произнес Судейский.

– Мы забирали последнее.

– Нет. Только половину.

– Половину от последнего мешка муки? А потом приходили другие и требовали свою половину. Могла ли дожить любая семья до нового урожая?

– Для себя они припрятывали, – заметил старик.

– А почему им приходилось прятать продовольствие? Потому что все отбирали – немцы, итальянцы, усташи, домобраны, четники. И бог! Он брал последним. А мы уже брали после бога. Те, кто побогаче, убежали в города, а бедняки остались. Да у богачей много и не возьмешь, они всегда успеют что-то спрятать. Те же, за кого мы бьемся, отдавали последнее, а сами ели траву и землю. Потом приходили наши противники и жгли их дома за то, что те «добровольно» нас кормили. А наши отряды распевали: «Где народное войско пройдет…» Ха, ха! Мы берем еду и скот, мы берем проводников, их из-за нас убивают, а мы поем: «Счастливой станет страна…»

– Жизнь давно испорчена, – вздохнул старик.

– А если так, зачем мы еще больше портим ее?

– Слушай, – не выдержал Минер, – ты что, испугался?

В голосе его звучала сталь. Он сверлил Йована взглядом. «Да, это – комиссар из комиссаров! – опять отметил я про себя. – Он глубоко предан нашему делу!»

– Не так, как ты! – бросил Йован.

– Тогда бы тебе следовало рассуждать иначе.

– Как прикажешь?

– Говори как мужчина.

Йован не ожидал такого ответа. Нахохлившись, он шагал молча, с независимым видом. Может быть, вот эта его самостоятельность и нравилась Аделе? Конечно, Йован не трус, хотя и ненавидит войну. Он, наверное, из тех, что стараются показать себя с худшей стороны? Может быть, она жалела его? От жалости до любви – один шаг!

Я поймал на себе затуманенный взгляд Аделы, но девушка тут же отвернулась. Последние два дня она очень любезна со мной, хотя избегает смотреть мне в глаза. Да я и сам, как ни пытаюсь разговаривать с ней, как с остальными, ничего не получается. А что если и она неравнодушна ко мне? Я ведь не такой злой, как Йован. Да, вопреки войне и голоду Адела оставалась женщиной…

Значит, ты влюблен? А если она – нет? В силу обстоятельств мы оказались вместе. А в иных условиях она, может быть, и не взглянула бы на тебя. Так что будь мужчиной: возьми себя в руки. В своем воображении ты создал уже целый роман, но как на это посмотрит сама Адела?

А что если она возненавидит тебя?

XVII

Теперь, когда мы вышли из окружения, я все чаще стал думать о возвращении в строй. Где действуют сейчас наши? Где их искать? На северо-западе или на западе? Я – профессиональный военный, умею командовать взводом и ротой. И пока идет война, не могу жить без службы! Я должен вернуться в строй и сражаться за наше дело. Это мой долг, долг перед погибшими товарищами. Они всегда верили мне и по одному моему слову поднимались в атаку.

Вспоминая о своей роте, мне хотелось верить, будто не было этого боя на Сутьеске. Невозможно уничтожить этих людей!

Пахла согретая солнцем трава. День стоял теплый, но к вечеру в горах свежо. Жаль расставаться с Минером и Аделой, но, когда придет время, я сделаю это.

И все же от этой мысли мне стало невыносимо одиноко, как тогда, у реки, после боя. Эх, оказаться бы сейчас в Белграде, посидеть бы в «Касино», а потом побродить по Ботаническому саду. Или, крепко обняв девушку, очутиться бы в теплой комнате. За окном моросит мелкий дождь и качаются старые деревья. А рядом – она. Я отметил бы, что ей к лицу темное летнее платье и что ей идет мокрая прядь волос. Я пил бы вино за ее здоровье, так как никогда не любил, чтобы кто-то пил за мое. Видел бы ее волосы, разметавшиеся по подушке. А потом бы утро заглянуло к нам в распахнутое окно, и все было бы так хорошо и чудесно…

«Не распускайся!» – приказал я себе. Вокруг были пустые горы. В вершинах столетних деревьев выл ветер, нагоняя еще большую тоску. Я уже привык к лесу, мог уловить в нем каждый шорох, умел различать, как трещит ветка под ногой человека, определял прыжки зайца, топоток ежа, короткий шаг барсука, понимал по полету, когда птицу вспугнул человек и когда она летит за пищей. Я привык к этой жизни и постепенно стал воспринимать ее как свою.

Но так ведь можно и одичать…

Чувство одиночества в течение дня не покидало меня. Мысленно я уже видел себя в какой-нибудь воинской части. Наверное, вот так же скучает по своему ремеслу ветеран-вояка, когда кончается война.

Два года я был солдатом, знаю винтовку как свои пять пальцев и владею ею, как герои Дюма – шпагой. А сейчас я просто-напросто безработный ремесленник, берущий подряд на любую работу.

Я не растерял своей веры. Моя вера выдержала испытание. И сейчас мне ясно, как день, за что мы боролись…

Ночью, отделившись от своей группы, я отправился к домику на опушке леса. Здесь жил человек, которого я знал два года назад. Когда-то он был членом комитета.

Кругом царила непроглядная тьма. Услышав мои шаги, залаяли собаки. Я постучал в дверь.

Стучать в этих краях приходилось долго. Жители притворялись спящими, хотя бодрствовали больше, чем пришелец. Наконец, мне удалось их «разбудить».

– Кто там? – спросил женский голос.

– Наши, – отвечал я.

Так говорят представители всех армий. Слово «наши» не вызывает страха. И в то же время попробуй угадай, какие такие «наши»?

В конце концов мне открыли. Я увидел женщину лет сорока в холщовой одежде и пятнадцатилетнюю девочку. В углу комнаты лежал паренек лет двенадцати. Хозяина дома не оказалось.

У меня, вероятно, был такой жалкий, измученный вид, что первоначальный испуг на их лицах быстро уступил место спокойному любопытству.

– Ты партизан? – спросил мальчик.

Женщина прикрикнула на него, но только так, из вежливости. Ей и самой не терпелось узнать, кто я такой.

– Да, – ответил я.

Женщина взглянула на меня более приветливо. В это время в дверях показался глава семьи. Высокий, худой мужик с усами.

– Добрый вечер, – произнес он, пристально изучая мою персону. На миг что-то дрогнуло в его лице, но он, видимо, поспешил отмахнуться от этого видения. Но как бы худ и изможден ни был человек, его невозможно не узнать, даже если это и не очень приятная встреча.

Я протянул ему руку. Деваться было некуда, и он спросил:

– Это ты, Грабовац?

– Да.

Я видел по его лицу, что он и боится, и жалеет меня. Жалость мне его не нужна – я солдат. А смятение его можно понять как трусость.

– Еле узнал тебя, – произнес крестьянин. – Здорово ты умучился.

Он говорил это, а глаза его так и бегали по моему лицу, будто рассматривали давно забытую и уже ненужную вещь.

– Все ли уничтожены? – Он прослышал о бое у реки.

– Нет, – ответил я, решив быть искренним. – Разбита моя дивизия. Остальные вышли.

Он, конечно, не поверил, хотя из учтивости кивнул головой: мол, иного ответа от солдата он и не ожидал.

– Очень ты переменился, – сокрушенно произнес он, и в его голосе я снова уловил жалостливые нотки.

– Как в этом краю? – спросил я.

– Трудно. Прошла огромная армия. Забрали все, что не удалось спрятать.

– Кто-нибудь пострадал?

– Нескольких человек отправили в лагерь. Я скрылся на это время.

– А сейчас?

– Никого нет. Внизу, в Жупе, стоит их дивизия. В соседнем селе – вспомогательные части. А поскольку они мусульмане[7]7
  В годы народно-освободительной войны от рук хорватских и сербских националистов погибло много мусульман. Для защиты своих сел мусульмане создавали специальные, мусульманские отряды. – Прим. пер.


[Закрыть], сюда пока не ходят. Но люди напуганы.

– Ладно, – сказал я. – Не так страшно.

– Ты один?

Я помолчал, но, решив, что терять нечего, ответил, что нет, не один и что иду на поиски части.

Все это время дети не сводили с меня широко раскрытых глаз. Мой вид вызывал у них не жалость и не страх. В их взглядах я читал восхищение. «Вот почему, – подумалось мне, – мы рассчитываем на молодежь. Пусть у нее мало жизненного опыта, но она острее чувствует все новое, все то, что делает нас прекрасными. Пусть старые, искушенные в жизни люди считают нас безумцами. Дети наши безошибочным инстинктом воспримут все хорошее от нас».

И словно опасаясь за своих ребят, мать резко крикнула им:

– Спите!

– Ты не боишься ночевать здесь, Грабовац? – спросил хозяин.

– Я давно не сплю в доме.

На его лице промелькнула радость. «Хорош он, если радуется, этому!»

– Принеси поесть, жена.

– О! – выдохнул я.

Теперь я прощал ему и его страх, и его жалость. И мне уже было не до того, как глядят на меня дети. Передо мной лежал большой каравай ячменного хлеба, отливавший золотом. В нем, наверное, было добрых три килограмма. Но чтобы выглядеть более или менее пристойным в своем великом голоде, я спросил:

– Как у вас с едой?

– Есть, – отвечал хозяин, – картошка и зерно. Ты ешь, не гляди на нас.

Чем больше я ел, тем ощущал больший голод. И только сознание, что все это я смогу отнести товарищам, в лес, остановило меня. Хозяева сунули хлеб и сыр в старую вязаную сумку, которая предназначалась мне.

Прощаясь с ними, я еще раз поймал на себе детские восхищенные взгляды. Для них я был герой из сказки…

XVIII

Когда же мы узнали о выходе из кольца? Наверное, в то утро, когда мимо в спешке прошли последние немецкие части. Мы находимся теперь вне огромного войска, насчитывавшего пятьдесят тысяч солдат. Они скрылись по направлению к Италии.

И вот мы в деревне!

На кустах поблескивают капли недавнего дождя. В дорожной грязи – многочисленные следы солдатских ботинок. Ямки от гвоздей на подковах ослов. Конский помет посреди проезжей части. Брошенное в спешке детское пальтецо. Ничего больше! Вот какая-то обгорелая стена, вместо окон зияют черные дыры. Мы заглянули внутрь. Рядом со мной были Адела и Минер. Волосы встали дыбом от того, что мы увидели.

Внутри валялись обгорелые трупы мужчины и женщины. В затылке мужчины – штыковая рана. У женщины была глубокая рана на груди. У дома лежала мать с ребенком лет пяти. У обоих перерезано горло. Возле забора скорчился, будто во сне, расстрелянный мужчина. Посредине села – еще два обгорелых дома, на дороге – воронка от снаряда. В другом конце села рядом с нивой лежала мертвая крестьянка, девушка одних лет с Аделой. Одежда ее разорвана, вся в крови.

Мы прочесали село. Ни души и ни крошки! Только вокруг колосились хлеба. Огородов нет. Грядки лука растоптаны. На краю села нас встретил скорчившийся пес с остекляневшими глазами. Трехлетняя девчушка убита в спину.

– Жители ушли, – произнес Минер.

– А эти? – спросил я.

– Эти остались. – От его слов мне стало жутко.

Рябая плакала.

День угасал. Ускользал, как птица из рук. Минер направился из села; Да, если кто нападет на нас, Минер сумеет выбрать такую позицию, что оправдает даже нашу смерть!

Мы шли часами, надеясь найти другое село. А у меня было такое чувство, будто кружим вокруг смерти.

– Йован пошел за водой, – сказала мне Рябая на одном из привалов.

Я присел рядом со стариком на согретую солнцем поляну.

– Он пошел, чтоб разведать местность, – объяснил старик.

– Что-нибудь еще просил передать?

– Только это и сказал.

– А мы?

– Знает, что, пока он не вернется, мы останемся на месте, – заметила Адела.

– Вон он, – проворчал старик.

Йован сел возле Аделы и с улыбкой помахал мне рукой:

– Слушай, мы еще держимся.

Я кивнул.

– Дай залатаю тебе рукав, – сказала Адела Йовану.

– Смотри, не зашей мне его, – возразил Йован. – А то придется распарывать.

Минер, раскинувшись на спине, всматривался в небо сквозь полуприкрытые веки. – Йован и Адела сидели чуть в стороне, слева. И опять я почувствовал себя одиноким, как никогда.

– Давай прихвачу второй кусок, – говорила Адела. – А то совсем порвется и пойдешь в одной рубашке.

Йован опять снял куртку и нахмурился:

– Я могу и с драными рукавами подохнуть.

– Устали мы, – произнесла Рябая.

– Не та пора, чтоб пешком шагать, – бросил Йован. – Собачья это пора.

Судейский и Минер о чем-то тихо разговаривали.

– Ты не можешь дать мне фляжку с водой? – попросил старик Рябую.

– Смотри, чтоб не стошнило, когда много выпьешь, – буркнул Йован.

– Ты за собой следи, – отозвался тот. – То господа бога из себя строишь, а сейчас похож на жулика. Стукни его, девушка.

Рябая улыбнулась:

– Это мы от голода такие. Выйдем ли?

– Да, – ответил Минер. – Все идет, как полагается. Пора двигаться дальше.

На скале, неподалеку от нас, сидел стервятник, серый и спокойный. Краешком глаза он смотрел в нашу сторону.

– Грабовац, – сказала Рябая, – ну-ка, отгони его. Ишь, поджидает нас. Может, знает, что далеко нам не уйти?

– Может, и знает… – заметил Йован.

Я поднял винтовку, но в этот момент огромная птица лениво взмахнула крыльями, и на солнце сверкнуло перышко, вылетевшее из ее хвоста.

Впереди лежало непаханое, заросшее травой поле. На востоке оно упиралось в скалы. К югу тянулась грабовая роща. Вдали снова послышался треск винтовок, словно отдаленное воспоминание.

– Стреляют из-за Црного Врха, – прошептал старик.

– Сколько ходу дотуда?

– Целый день, если на свежие силы. Вон та вершинка, что утопает в тумане, голубоватая.

– Црний Врх?

– Нет, Црний Врх подальше, за нею. Лет двадцать назад я проходил по этим местам, но дорогу уже не помню. Где-то здесь должны быть загоны. Теперь там наверняка банды.

– Стой, – приказал Минер, остановившись в тени грабов. Он тоже сильно устал, только голубые глаза его по-прежнему смотрели молодо и уверенно. Все трое опустились на землю. Теперь мы чаще делали привалы, и даже небольшое расстояние казалось нам бесконечным.

Снова в лучах заходящего солнца мы видели в бинокль село. И снова нас поразил его вид.

– Как тебе нравится? – спросил я Минера.

Старик сел на ствол дерева.

– А? – спросил я опять.

– Нисколько. Но мне нравится само желание сойти вниз, – сказал Судейский.

– Дай мне, – попросил я бинокль.

В долину уже спускались сумерки.

– Эх, – повернулся я к Минеру. – Это, как червь точит душу!

Казалось, будто на село, прилепившееся у подножия горы, наброшена звериная шкура, рваная и почерневшая.

– Хотелось бы мне, чтоб мы шли к другим селам, – вздохнул Судейский.

– Во-первых, сел здесь, уже нет, – заметил Минер, – а там, где они были, – чужая земля.

– Если б люди этого не хотели, – заметил я.

– Если мы перейдем ту границу… – сказал Минер.

– Ты ждешь опасности? – спросил я.

Он кивнул головой.

– Решили? – спросил Йован.

– Скажи, если тебе чего-нибудь другого хочется, – ответил Минер.

– Все так считают?

– Все, кроме тебя, – загадочно бросил Минер.

– Брось шутки шутить! – снова смутившись, ответил Йован.

– Послезавтра тебе скажу.

– Лучше сейчас скажи, прежде чем сдохнешь.

– Я сейчас спущусь вниз. Если не вернусь, идите за мной, – сказал Минер.

– Худо было бы добром, – сказал ему вслед Йован, – если б ты вернулся.

– Ш-ш, – предупредил старик. – Видите, солнце заходит!

– Дорога каждая минута, – добавил Судейский.

Все смотрели вслед уходящему Минеру. Обернувшись, он улыбнулся нам, устало, но ободряюще. И опять он напомнил мне узловатый дубовый ствол. Вот он уже исчез, как привидение.

– Эх, хотелось бы мне село поглядеть, – сказал Судейский.

– И мне, – кивнул я.

– Словно идем на на Сьерра Мадре, – заметил Судейский.

– Это там, где мужики шальвары носят? – спросил Йован.

– Нет.

– Я думал, там.

– Я их не ношу. И знать не хочу, что в твоих краях мужики носят, – ответил ему Судейский.

– Я уже говорил тебе, – снова начал Йован, – что ты ошибся в выборе профессии. Ты мог бы остаться дома.

– Я не хотел, – сказал Судейский.

– Значит, ты хотел добраться до власти иным путем?

– Нет.

– Знаю я тебя, – проворчал Йован. – Ты будешь у власти, если выживешь…

Ночью мы осторожно вошли в село, но ни бандитов, ни вообще живой души в нем не обнаружили. Село не было сожжено, как то, первое, но оно. было пустое. Это подействовало на нас угнетающе, словно мир убегал от нас.

XIX

К полудню мы взобрались на вершину Рудого Врда и сели отдышаться. Нас свалила усталость. Казалось, исчерпаны все силы. Мы еле держались на ногах. Голод и жажда опустошали душу. Особенно хотелось пить, но у нас не было никакого сосуда, чтоб нести воду, кроме фляжки у старика. А ее хватало только для Рябой и старика: они совсем обессилели. Только Йован однажды нарушил наш общий молчаливый уговор, выпросив у старика глоток воды. Адела держалась стойко, хотя ее взгляд невольно останавливался на фляжке.

Голодному человеку на солнцепеке особенно тяжело. Мы еле передвигали ноги. Губы пересохли, воспаленные глаза вглядывались в даль. Никто не проронил ни слова. Обезумев от жажды, все прислушивались, не журчит ли где ручей. Нас стали преследовать слуховые галлюцинации, и тогда каждый требовал повернуть туда, где слышал шум воды. В результате мы удалились от дороги на десять километров.

Вода попалась неожиданно. Впервые в жизни я почувствовал, как она пахнет. Втягивая ноздрями воздух, я уловил слабый запах свежести.

– Вода!

Старик не поверил мне и проворчал:

– Куда ты уводишь? Совсем заблудимся!

Во взгляде Аделы мелькнула надежда. Ее полуоткрытый рот, казалось, кричал о жажде.

Минер кивнул Мне головой:

– Давай!

Запах воды усилился. Я ловил его каким-то шестым чувством. Между высокими деревьями густо рос папоротник. Он рос на влаге. Под папоротником земля была сырой, словно недавно прошел дождь. Кое-где виднелись лужицы.

– Водичка! Маленькая, но напьемся! – сказал Судейский.

Люди ползали на коленях, руками ловили муть, давились ею, но пили. Потом устроили привал. Сидя возле меня, Йован поинтересовался, когда я перешел Сутьеску на обратном пути – около полудня или позже, вечером? Сам он переправился вечером, а его друг – в ту же ночь. Мы вспоминали тот бой, когда разбили нашу дивизию. Он шел всего несколько часов. Отдельные роты держались до вечера.

Йован признался, как тосковал он после боя по погибшим товарищам. Потом он рассказал, что, лежа на берегу Сутьески, увидел страшное зрелище: на той стороне реки фашисты расстреливали пленных, многие из которых были ранены. Кто на костылях, кто прихрамывая, люди спокойно шли на смерть. Убитых немцы подтащили к тропе и уложили лицом вверх, к небу…

Йован следил за всем этим с горящим сердцем. Затем потянулись гитлеровские солдаты. Они шли не спеша, изредка оглядываясь. Большие группы проходили быстрее. Порой Йовану казалось все это кошмарным сном. Не хотелось верить в реальность происходящего. Но мимо тянулись немецкие обозы: десять навьюченных мулов и десять сопровождающих с винтовками на ремне…

Подул ветерок, обдавая нас свежестью и запахом каких-то полевых цветов. Из-за лопуха выскочила ящерица и удивленно уставилась на Йована. Я понимал его душевное смятение, так как сам пережил такие же минуты.

– Нам еще дня два топать пешком, пока не попадем в наши края, – сказал я ему. – А может, и больше.

– Возможно.

– И еды не будет.

От солнца лицо его стало совсем смуглым, как у цыгана. За эти десять дней он сильно осунулся. Мне стало жаль его.

– Я думаю, выдержим.

– Надеюсь, – ответил он. – Но мне все равно.

– Почему?

– Я, конечно, выдержу. Когда-то я был пастухом и привык ходить пешком. Мне, наверное, легче, чем остальным. Но я зол на весь свет.

– Где ты пас скотину?

Он назвал одну из областей на юго-востоке.

– Свою?

– Отца и дяди. А иногда и соседскую. У нас были хорошие псы. Я мог целыми часами лежать на спине и наблюдать за облаками. Мне очень хотелось отправиться посмотреть, где конец света. Потом мне сказали, будто у земли нет края. Я усомнился: неужто она и в самом деле такая большая? «Ан нет, – сказали люди, – не настолько она велика, что нельзя ее обойти. Она – круглая». Очень долго я не мог понять, почему же не выливаются океаны, раз она круглая. На другой стороне ее – Америка… Значит, люди висят там вниз головой?

– Нет, – возразил я, – у земли нет «верха» и «низа».

– Почему?

– Из-за земного притяжения.

– Я слыхал о нем.

– Сейчас не до этого, – прервал его я. – Сейчас – у нас есть нечего.

– Чем болтать языком, – проворчал старик, – лучше бы подумали, как нам выбраться.

– Выберемся, – ответил я.

Усталые люди не любят лишних разговоров. Вслед за стариком на нас накинулся Судейский.

– Катитесь к черту с вашими баснями! – вспылил он.

– Почему?

– Потому что мешаете!

– Поляна большая.

– Может, мне поискать край гор?

– Ради бога, не надо, – взмолился я.

– Тогда бросьте философствовать!

– Кончай, – спокойно сказал Минер. – Ничего сказать не даешь.

Минер обладал завидной выдержкой: даже если и разозлится, то не покажет виду.

Адела молча латала обувь. Рядом с ней сидела Рябая. На ее похудевшем лице остались только карие глаза. Иногда Рябая смотрела на нас и что-то говорила Аделе. По тревожному взгляду Аделы я догадывался, что речь шла обо мне.

Высоко в воздухе носились осы, напоминая роту, под огнем покидающую позицию. И еще они напомнили мне страшную картину: множество трупов у реки и жужжащие над ними осы. Это нельзя забыть. И воспоминание об этом заставляет думать о мести.

Рядом со мной оказалась Адела. Она, видимо, тоже наблюдала за осами.

– Тебе это ничего не напоминает, девушка?

– Похоже на пчел, – ответила она и чуть покраснела. – Не называй меня девушкой.

– А как же?

– Товарищ.

Голос ее звучал строго.

В этот момент над кронами деревьев просвистел крыльями кобчик. По раскаленному камню мелькнула его тень.

– Здесь его гнездо, – произнес кто-то.

– Здесь его добыча, – бросил Минер и добавил – Его полет – короткий, решительный, словно высеченный в скале. Потому и создает впечатление силы.

– Ты знаешь здесь местность? – спросил я его.

– Знал, – произнес Минер. – Недалеко село.

Это третье село на нашем пути. Какое оно – тоже пустое или сожженное?

– Недалеко, – повторил Минер.

Я посмотрел на Рябую. Страшно худое лицо, детские губы, обычно ласковый взгляд полон безысходной тоски. Под глазами – темные круги. Угрожающе тонкая талия.

– О чем вы говорили? – спросила Рябая.

– А что тебя волнует?

– Тоже хочется поговорить. Иначе жизнь не мила.

– Нам сейчас не до разговоров, – произнес Минер и посмотрел прямо в глаза Рябой. Она глядела на него по-детски испытующе:

– Дойдем ли мы за два дня?

– Кто знает, – ответил Минер. – Как раз об этом мы и говорим, милая. Можно бы, конечно, спуститься в село…

– Слушайте, – сказала Рябая, и щеки ее залил нежный румянец. – Если мы проберемся в село ночью и будем осторожны, то все обойдется. Впрочем, я не люблю вносить предложения.

– Здесь все должны вносить предложения, – сказал Минер. – Раньше мы были уверенней.

– Ты остался таким же.

– Это комплимент?

– Как хочешь…

– Будем держаться вместе! – вдруг проговорила Адела, и никто не понял, почему она так сказала.

Рябая как-то странно взглянула на нее.

– Мне что-то очень грустно, – сказала мне она. – Но я в здравом уме. Я, конечно, верю, что в конце концов мы победим, даже если и придется мне оставить здесь свои кости.

– Ты не больна? – спросил я.

– Нет.

– Грусть рассеется. Она как туман.

Когда Рябая отошла в сторону, я сказал Минеру:

– Не люблю я села…

– Но мы должны пройти через них, иначе голод задушит нас…

Я молчу. Мы шагаем к юго-востоку. Как всегда, величественно сверкает солнце.

– А Йован – хороший парень, – перевел разговор на другую тему Минер.

– Был хороший.

– А теперь?

– Боюсь, оставит нас.

– Не будем говорить об этом.

– Что ты думаешь о Судейском? – спросил я.

– Он полностью согласен с нами.

– А старик?

– Хороший.

– Значит, сегодня мы останемся здесь?

– Да, переночуем.

– Место неплохое.

– Может стать и плохим.

– Впервые вижу, как ты нервничаешь, – заметил я.

– С девушкой худо.

Я тоже думаю о Рябой: «Женщина. Переболела тифом…»

Ветер освежает меня. Пахнет хвоей. Склоны заросли желтыми цветами.

– Люблю горы, – произнес Минер.

– Я тоже. Если б не голод.

Так мы решили сойти в Жупу и в первом же селе добыть продукты. Горные села сожжены. Жупские далеко. И ненадежны.

Я понимаю, что это опасное предприятие. Если нас обнаружат – не избежать преследования. Однако многое в жизни требует риска…

Заночевали мы в горах, в какой-то старой, покинутой жителями избушке с дырявой крышей. Утром у меня было плохое настроение: Адела улыбалась Йовану, дружески расспрашивала о чем-то Минера, что-то отвечала Судейскому, но на меня даже не взглянула. Я сидел, прижавшись спиной к скале, и ожесточенно чистил винтовку.

– Сколько раз ты будешь ее чистить? – подошел ко мне Судейский.

– По крайней мере, чтоб пострелять!